На житейских перекрестках

«Нестройных мыслей череда по поводу одной поездки»

Обычно референдум является уже спусковым крючком к развалу. Мы знаем очень мало государств, которые удержались бы в единстве после того, как кто-либо провел такой референдум. Можно вспомнить Сербию и Черногорию, Судан. Обычно референдум является уже спусковым крючком к развалу. В этом – типичная черта горбачевщины. Независимо от того, чем мотивировались его попытки сохранить Союз, они и были формами его развала.

20 лет назад состоялся референдум о сохранении СССР. Всесоюзный референдум о сохранении СССР прошел 17 марта 1991 года. Это был первый и последний референдум за всю историю существования СССР…

17.03.2011 / история www.belta.by, 16 марта

****************

Понедельник, 31 августа 2009 года, 09.05

Сергей Маркедонов Парад, переходящий в распад

СССР погиб не в Беловежской пуще

В конце августа — начале сентября 1991 года словосочетание «парад суверенитетов» стало одним из самых популярных тогда ещё в нашей общей стране Советском Союзе. В самом деле, стремительное обретение независимости бывшими союзными республиками 19 лет назад напоминало «триумфальное шествие советской власти» в октябре — ноябре 1917 года. Столь быстрой была суверенизация на рубеже лета и осени 1991 года.

Таджикистан, постановление о внесении изменений и дополнений в Декларацию о суверенитете Таджикской Советской Социалистической Республики (принятую 24 августа 1990 года) и постановление о провозглашении государственной независимости Республики Таджикистан.

Новые знакомые.

Наш юркий “ПАЗ”- ик, повторяя все извивы и повороты дороги, похожей на гибкое змеиное тело, то поднимаясь на перевал, то спускаясь с него, мчит нас в Шаартуз. Вокруг до боли все знакомо: и склоны гор, покрытые выгоревшей от солнца травой, и холмы, расцвеченные богатой палитрой красок, впитавших в себя все теплые оттенки - от белого до ярко-красного с примесью охры. Тишина. Дремлют совершенно разомлевшие от полуденной жары, безлюдные кишлаки по обочинам дороги.

Остановка автобуса пре­рывает мирное течение мыс­лей. Кабодиен. Из автобус­ного окна видны бесстраст­ные (а, может, так только кажется) лица солдат. Щиты, как у рыцарей средневековья, автоматы.

Полно, не сон ли это? Но нет - это явь, это обжи­гающая правда нашей с вами жизни, и цепь — же­лезная, массивная, которую держит через плечо самый обыкновенный, симпатичный (в этом-то наверное_, и весь ужас!) паренек, тоже самая что ни на есть настоящая.

...Шел конец июля, еще не было в печати правительственных сообщений к со­бытиям в Кабодиенском рай­оне, еще никто из пассажи­ров автобуса не знал, что же произошло.

Автобус тронулся. Но уви­денное за запыленными дол­гой дорогой стеклами авто­буса не дает покоя. Пассажиры взволнованы. Всевоз­можные догадки, предполо­жения сыплются как горох, а вот кто-то уже «информи­рует», что произошло групповое столкновение на национальной почве. Автобус гудит, как растревоженный улей, но мнение всех пассажиров едино: дико, без­нравственно, несмотря ни на какие причины, устраи­вать побоища. Тем более в такое трудное для всех нас время, когда сообща, как на большом хашаре, всем миром решать такие сложные вопросы, как пре­одоление экономического кри­зиса, в пучину которого вверг нас переходный период к рынку. Есть и более гло­бальные проблемы, такие, как защита мира на Земле. Но можно ли вести речь об этом, если не будут созданы условия для спокойной и мирной жизни в целом по стране и конкретно в нашей небольшой, но многонацио­нальной республике для всех и для каждого?

Что там дефицит товаров в нашей «потребительской корзине» по сравнению с моральным упадком, обедне­нием, обнищанием наших душ! Лишь тот, кто умеет уважать себя и окружаю­щих, не потеряет своего «я» в бешеной гонке за общеиз­вестным дефицитом. В бес­просветности экономических проблем такой гражданин не станет послуш­ным рабом своих и чужих эмоций, не совершит опро­метчивых и глупых дейст­вий, о которых ему после придется горько сожалеть. Он останется человеком в полном смысле этого сло­ва.

Мы живем в трудное вре­мя. Переоцениваются не то­лько материальные, но и нравственные, духовные цен­ности. И если разрушенные мосты между городами все же можно восстановить, то мосты между людьми, ой, как нелегко, а порою даже невозможно воссоздать за­ново. И, если мы хотим оставаться свободными, счаст­ливыми гражданами анало­гичного государства, то стоит ли разрушать мосты друж­бы? Что мы оставим своим детям, внукам в наследство?

Об этом говорили пасса­жиры маленького автобуса за короткий путь между дву­мя районами — Кабодиенским и Шаартузским. Сре­ди моих попутчиков были таджики и узбеки, русские, корейцы, башкиры. Были тут учителя, врачи, колхозники, рабочие. И мне казалось, что всех их я знаю давно-давно, и рада тому, что их разговоры оказалисьсозвучными моим мыслям.

Но вот и пункт назначения. Ярко светило солнце, щедро одаривая теплом древнюю землю таджиков, на которой живут и трудятся люди разных национальностей. Мои новые знакомые вышли из автобуса и стали расходиться, кто куда. И вряд ли мы увидимся снова. Но на душе было спокойно и чисто, словно в квартире, где после грязной, пыльной бури провели влажную уборку.

(В статью входят еще “Большая семья” и “Ностальгия по прошлому”. Имея в виду их содержание, не раскрывающее тему гражданской войны в Таджикистане, они не включены в подборку материалов.). ___________________________________________________________

 

3. Общеполитическая информационная газета «Магнитогорский рабочий»

№ 181 (16842) пятница, 17 сентября 1993 года

Свидетельствует очевидец:

«Мы бежали от войны»

Уничтожение СССР привело к неисчислимым бедствиям для народов союзных республик. На территории советского государства были развязаны гражданские и междоусобные войны, закрыты или разорены десятки тысяч промышленных и сельскохозяйственных предприятий, миллионы людей оказались на грани нищеты, многие были вынуждены эмигрировать в поисках работы, спасаясь от войны и межэтнических конфликтов.

(«СОЮЗНОЕ ВЕЧЕ» В ЧЕСТЬ 20-ОЙ ГОДОВЩИНЫВСЕСОЮЗНОГО РЕФЕРЕНДУМА О СОХРАНЕНИИ СССР (документы, фото) 22 Март, 2011 (14:47) | Леонид Грач — лидер украинских коммунистов)

 

Наверное, до конца дней своих не забыть мне эту женщину....Вернее, ее труп, успевший закоченеть, но еще без того специфического запаха, который сопутствует смерти.

Она лежала на большом камне, половина которого находилась в осенней воде арыка с мелоди­чным названием Джайбор, челка мягких русых волос ниспадала на высокий чистый лоб, голубые глаза были широко раскрыты, и в них отражалось спокойное южное небо, равнодушное ко всему, что происходит на этой грешной земле...

Почему-то сильнее запомнились ноги — длинные, красивые ноги Венеры, как бы сотворенные умелыми руками мастера из мрамора. Так они были совершенны, даже уже безжизненные. Руки же, вытянутые вперед с вывернутыми ладонями, застыли в бессильном жесте на уровне лица. В этом жесте было все — и страстное желание жить, и надежда на то, что еще можно избежать, не допустить того злого и ужасного, что неотвратимо надвигалось на нее и должно было произойти. Но хрупкие женские ладошки не смогли защитить ее — срезанный острым предметом затылок полн­остью отсутствовал, на оголенной левой груди зияла рана—то ли от пули, то ли от ножа...

И забыть ли того накрытого простыней парнишку на выгоревшей под знойным солнцем колючей траве с развороченным животом? На ногах у него были совсем новенькие, синие хлопчатобумажные носки... Большая грузовая машина военного образца с искореженной кабиной стояла на обочине дороги. Был тот парень то ли татарин, то ли русский...

Она, война, кажется, началась совсем неожиданно. Во всяком случае, для меня и моей семьи. Еще по телевидению показывали опустевшие пло­щади Озоди и Шахидон после противостояния оппозиции и сторонников покойного президента Набиева, еще по Джайбору в городе Курган-Тюбе не плыли трупы, еще много, очень много женщин не надели траурных белых платков и еще в магази­нах продавали продукты. И, главное,— хлеб, насто­ящий пшеничный пропеченный белый хлеб, который потом заменил хлеб из перемолотой вручную кукурузы вперемешку с отрубями. Когда началась война, продуктов не стало. Не было света, не было воды, не было газа, не было и надежды, что завтра останешься в живых. Когда стреляли рядом, мы прятались в ванной или туалетной комнате, стелили на полу матрац и долго, бесконечно долго сидели в кромешной тьме. До сих пор не пойму, как выдержали все это, как выжили? Ведь та пуля, которую снайпер послал в окно кухни, могла убить мужа — он разжег костер из разбитого дере­вянного ящика на балконе, чтобы вскипятить чай (газа и света не было, а воду между перестрелка­ми, когда устанавливалось ненадежное, как ве­сенний лед, затишье, носили из арыка), а другую смертоносную пулю отыскали в спальне под кроватью сынишки — она залетела через окно, оставив на стекле аккуратненькую дырочку с расхо­дившимися от нее лучиками, поразительно напоминавшую солнышко из детского рисунка.

...За морковью, тыквой, репой, которые стали основной едой, ходили в заброшенные поля и

огороды. Ходили женщины, мужчин могли убить. Впрочем, убивали иногда и женщин. Вы слышали,

как злобно цокают пули, ударяясь о камни возле твоих ног? А если об землю — то они вонзаются в нее,

поднимая фонтанчики пыли. Когда нахо­дишься дома, за стенами, еще не так страшно. Даже

умудрялись шутить, когда начинали стрелять из чего-то тяжелого — мол, начали выбивать ковры.

Кстати, о коврах. Одна знакомая женщина, на помощь которой я по своей глупости рассчитывала, осторожно спросила, не вывезла ли я ковры. Нет, не вывезла. У меня их, ковров, попросту не было. Если бы и были, наверное, не смогла бы вывезти. Жизнь моей семьи, моих детей я оценила выше вещей — продала все ценное, что можно было — двухкомнатную квартиру в центре города (слава богу, что еще нашелся покупатель!) за смехотворную цену в 180 тысяч рублей, 2 золотых кольца за 25 тысяч «деревянных». И все это и еще что-то по мелочи, «съела» дорога в Россию — лишь бы подальше, подальше оттуда, где убивают.

В Оренбурге мы не смогли купить билеты до станции Карталы. В кассах их не было, и денег у нас не было. Вернее, деньги были, но их надо было обменять на новые деньги, на которые можно было купить билеты, накормить детей, выпить сок из до сих пор не виданной нами красивой бутылочки…

Мы еще не знали, что в вокзальном буфете уже нам ничего не отпустят, хотя еще август не кончился и деньги вроде бы обменивали. Не передать мне то, что пережила, когда рядом сынишка ждал еду, а розовая как поросенок, самодовольная буфетчица сгребла все заказанное мною и возвратила мои «старые» деньги. О, Россия, я вернулась «домой»!

Не скрою — плакала. От горькой обиды, от бессилия что-либо изменить. Правда, нам обменяли купюры. В киоске, рядом со зданием вокзала. Симпатичные «фирменные» мальчики со жвачками из рекламных роликов телевидения за 10 тысяч «старых» дали нам 5 тысяч, но зато ходовых, «новеньких». К сожалению, этих денег не хватило до конечной цели нашего пути. Пришлось повто­рить операцию с обменом купюр, поскольку миловидная молодая особа из поезда Оренбург — Свердловск до Карталов с носа потребова­ла по 4 тысячи «новых». Так как не было возможности уехать на законном основании по билетам, мы с «большой признательностью» согла­сились. До Орска вагон шел полупустой, но за Орском нам пришлось залезть на третьи полки, под самый потолок — ближе к Богу.

Думается, что молодая проводница обошлась с нами еще сносно, если сравнить с тем, что в Душанбе с нас содрали 54 тысячи за 2 билета до Москвы, высадились же мы в Актюбинске.

Лично я уже, кажется, перестала удивляться разного рода вымогательствам. То же самое началось с момента, когда на товарной станции заказывали контейнер, чтобы вывезти оставшееся последнее, самое необходимое, «на дорогу». Ведь при приезде никто тебе не даст ни постели, ни посуды, ни одежды. На товарной станции вежливо так говорили: «Заходите, возможно, будут контей­неры. Пока нет». Когда по истечении недели, устав мотаться, истратив нервы, намекнули, что не прочь раскошелиться, то контейнер сразу нашелся. По­сле этого, правда, только успевай расплачивать­ся: надо было «дать» всем — вплоть до грузчика.

Я понимаю, что жизнь подорожала, что всем хочется и хорошо покушать, и красиво одеться. Но никак не могу понять, как можно на людском горе наживаться.

Но вот и Магнитогорск, к которому мы так упорно стремились. Остановились было в гостини­це. Через два дня поняли — не про нас, оставшиеся деньги стали таять, как мартовский снег. Начались хождения в поисках работы и жилья. Кажется, не осталось в городе ЖКО и ЖЭУ, куда бы мы не обратились. Есть вакантные места для техничек и дворников, но без жилья. В каком-то ЖЭУ счастье вроде бы улыбнулось нам — пообещали бытовку. Но в ЖКО — 2, к которому ЖЭУ отно­сится, строгая пожилая начальница сказала, как отрезала, что ей лучше знать, есть бытовка у них или нет...

В дворники и технички я со своим высшим образованием и педстажем не годилась. Муж — тоже. Он-то всего-навсего электрик, связист, теле­мастер. Люди добрые посоветовали поездить по совхозам. Так и сделали. Опять же не повезло. Есть работа, но нет жилья. Правда, в одном отделении совхоза «Горный» нам предложили дом в одну ком­нату без окон, который не развалился благода­ря какому-то чуду. Имея в виду детей и наступаю­щие холода, отказались. Да и ведь психология какая человеческая — надеешься всегда на луч­шее — вдруг вот-вот повезет.

Одна из женщин-начальниц спросила меня:

-— Почему же вы уехали? Ведь положение в Таджикистане стабилизируется.

Слезы помешали мне ответить ей сразу. Да, война идет теперь не в Курган-Тюбе, где мы имели прекрасную квартиру, хорошую работу, а идет где- то там, на границе. Да, тех, кто уехал, призывают вернуться обратно, о чем говорили и тогда, когда отмечали День независимости. Да и лидеры оппозиции в различных выступлениях за «дружбу с русскоязычным населением». Но в народе упорно утверждают, что «не дай Бог, исламисты вернутся к власти — надо уехать». И едут, хотя ни в чем не виноваты. Просто волею судьбы по тем или иным причинам когда-то оказались в Таджикистане и счи­тали его своей родиной, так как при советской, власти, помните, пели: «Широка страна моя родная...» и верили в это свято. Не знаю, допускала ли та женщина, что у меня есть дети и мне страшно за них. Страшно хотя бы потому, что, если обидит кто-то из «коренных», я не смогу защитить их. Мы слышали о многом, пережили многое, видели смерть в разных ее видах — и не жить нам теперь спокойно на таджикской земле.

В Магнитогорске грохочут трамваи, проносятся с шумом автомобили, но даже на самых оживлен­ных перекрестках слышу тишину — не рвутся гранаты не слышно сухих автоматных и пуле­метных очередей. И это уже счастье.

В магазинах есть хлеб. После еды собираю хлебные крошки и благоговейно съедаю. Как-то не замечала в Таджикистане такого за собой. На­верное, здесь этим и отличаюсь от местных жителей, наверное, это не потому, что хлеб такой дорогой, и что деньги наши кончаются. А потому, что познала цену хлеба не по воспоминаниям о ленинградской блокаде, не по фильмам.

Дети наши не учатся. Хочу обратиться к уважае­мым руководителям организаций и предприятий в городе! Просим вас принять нас на работу и предоставить какое-нибудь жилье ради наших детей. Я - филолог, с высшим образованием, муж — электрик, связист, телемастер. Мы будем вам очень признательны! Мы бежали от войны в надежде, что нам помогут свои, соотечественни­ки. Правда, дали нам удостоверение в мэрии, признав нас беженцами. Я написала заявление на имя мэра о нашем бедственном положении, ждем от него помощи.

И не разжалобить кого-то хочу, а объяснить, что под словом «беженец» - конкретные люди, их судьбы, которые выбирали не они сами. Беды, которые пришли в страну, коснулись и беженцев, только по-другому, чем вас, не беженцев.

Р. Сатлыкова (Крылова).

Результаты распада СССР на сегодня для меня лично: 1.Утрата здоровья. Нахождение в прифронтовой зоне в Таджикистане (1991-1993 г.г.) привело к инвалидности из-за воспаления ЦНС и травмы коленного сустава.2.Незаслуженно низкая пенсия за 42 года педагогического стажа в связи с невозможностью предоставить в ПФР справки о з/п из Таджикистана из-за распада СССР.3.Несогласие как инвалида и гражданина с решением чиновников при предоставлении жилья в связи со сносом дома.4.Пессимистическое отношение к решениям властей из-за их бездействия даже тогда, когда коррупция власть имущих налицо и уже освещена в СМИ.