Биополитика, гражданское общество и пандемия
…Поговорим о биополитике. Как форма регулирования биополитика вызревала в борьбе государств с эпидемиями. Хотя это понятие не исчерпывается медицинскими значениями, для Фуко и его последователей наиболее полным воплощением биополитики была «социальная медицина» – институт контроля над человеческими телами средствами медицины и эпидемиологии. Какой облик биополитика принимает сегодня? Можно ли говорить о том, что она проявляет себя традиционным способом, или это происходит как-то по-новому, так, что можно говорить о новом витке ее развития?
Мне кажется, концепция биополитики работает по-старому. Фукодианские парадигмы по-прежнему с нами. Рождение биополитики отчасти связано с борьбой против эпидемий, но в еще большей мере – с управляемым производством человеческой жизни как поздней формой модерна. Биополитика рассматривает людей как биологический, медицинский объект управления – население. Население для государства – это ресурс: рабочая сила, солдаты, семьи, производящие детей. И государство управляет этой биомассой, используя практики наблюдения и дисциплины. С биополитикой связаны эпидемиологическая политика, вакцинация, санитария. В Советском Союзе был выражен культ гигиены, вспомним «Мойдодыра» или стихи Владимира Маяковского про пролетария, который вселился в квартиру с ванной. Все это тоже биополитика.
Что касается современности, на нее я бы взглянул даже шире. Мне кажется, что в XXI веке к нам неожиданно вернулась даже не биополитика, а биология, жизнь в ее физическом проявлении. Неожиданно, потому что XX век закончился, как казалось, тотальным триумфом технологий: интернет, глобальные сети. Социолог Мануэль Кастельс писал о том, как информационное общество приходит на смену капиталистическому. Но вслед за этим XXI век неожиданно начался с архаичных, я бы сказал, атавистических биологических проявлений. Возвращается идея расы, нации, почвы, крови. Возвращаются фундаменталистские и фашистские идеологии. Исламский терроризм, самолеты влетают в башни Всемирного торгового центра, затем появляется Исламское государство (организация, признанная запрещенной в РФ). Повсюду в парламенты проходят квазифашистские партии, растет изоляционизм и идея национального превосходства: брекзит – в Британии, Трамп – в США. Политика приобретает биологические контуры и в России. Идея «русского мира», идея крови, нации, крымская идея – все рождены из этого биологического контура. Биополитика – это не только карантины... Даже 9 Мая подается в биополитическом ключе – как культ почвы, культ предков.
Контроль может быть и полезен, если данные о телах, скажем, о сердечно-сосудистых заболеваниях позволяют спасать жизни. Где граница между личной жизнью человека и зоной регулирования государством? Где оно должно остановиться и сказать: «Это ваше дело, ваше личное пространство, ваша жизнь»?
Здесь невозможно провести четкую границу. Дело в том, что тотальная паноптия, «паноптикум», о котором говорит Фуко, – это вообще принцип организации современной власти. Государство подобно всевидящему Оку Саурона, которое проникает внутрь человека и наблюдает за его физиологическими процессами. С одной стороны, у нас есть идея общественного блага, и государство реализует это благо, проводя мониторинг здоровья. Но с другой – требуется внешний ограничитель – сильное гражданское общество, иначе биополитика закончится концлагерем, как это показал итальянский философ Джорджо Агамбен. Так, в XX веке биополитика закончилась ГУЛАГом с его идеей классовой чистоты и немецким концлагерем с идеей расовой чистоты … Я сам критик биополитики, но сейчас я – за карантин. Я понимаю, что, невзирая на все экономические и социальные потери, карантин – оптимальное средство минимизировать ущерб для уязвимых групп, пока не появятся лекарство или вакцина. Однако ясно, что, если карантинные меры останутся с нами надолго, мы столкнемся с тотальной слежкой. …Еще раз подчеркну, я не являюсь полным противником биополитики, в противном случае надо было бы быть ярым антипрививочником и уходить жить в леса, отдельно от государства. Я хочу жить в большом городе, с его общественной жизнью, хочу чувствовать себя в безопасности и пользоваться цифровыми сервисами. И я не против делиться с ними номером своей кредитки, паспортными данными или своим ИНН – это удобно. Но может наступить момент, когда за мной будут следить, и тут я хотел бы, чтобы у меня были инструменты контроля и влияния на Левиафана, на «паноптикум».
Общество без прикосновений
Какие изменения, на ваш взгляд, являются особенно важными? Можем ли мы говорить об отмирании тех или иных институтов, ритуалов, или после снятия режима самоизоляции произойдет какое-то восстановление? Есть ли изменения, которые уже сегодня можно назвать необратимыми?
Мне кажется, что текущая ситуация ускорила многие тренды, которые развивались не одно десятилетие. Во-первых, мощное наступление онлайна во многих индустриях, в сфере культуры и образования. И мне кажется, это останется. Скажем, я свои курсы в дальнейшем практически целиком планирую делать в онлайне. Не записывать, а проводить в Zoom, MS Teams или на других платформах. Я хорошо понимаю все ограничения и необходимость семинарской и индивидуальной работы, но возникшая экономика масштаба и экономия на издержках в образовании уж очень привлекательна. Многие мои коллеги и я сам получаем удовольствие от происходящего, потому что онлайн освобождает массу времени – столько интересного происходит в Сети, и во всем можно поучаствовать.
Во-вторых, не все владельцы бизнесов захотят снова увидеть работников на рабочих местах, многие будут выполнять свои KPI из дома. Произойдет децентрализация офисных работников – кто-то останется за городом, будет работать удаленно, изредка приезжая в офис. И кажется, так оно уже было, но сейчас «удаленка» становится прерогативой не только творческих профессий, но и многих бизнесов.
Это очень интересные изменения, но они могут быть и опасными. Например, я вижу, что правосудие начинает отправляться в онлайн. Суды надо разгружать, и, видимо, много административных дел будет слушаться онлайн. Но страшно, если уголовные дела будут слушаться онлайн, особенно по тяжелым статьям. Вот в Нигерии и в Сингапуре были вынесены первые смертные приговоры в режиме онлайн, в Zoom. Жутковато.
Онлайн связан с появлением психической болезни века – аутизмом, хотя, возможно, это уже не диагноз, а новая норма, состояние культуры. Как говорят, болезнь XIX века – истерия, болезнь XX века – шизофрения, болезнь XXI века – аутизм. В условиях пандемии аутизм получил сильную цифровую поддержку, особенно так называемый высокофункциональный аутизм творческих работников, художников, которые обходятся без социальных контактов в реальной жизни.
С точки зрения антропогенеза, сейчас происходит радикальный сдвиг – уход от физического контакта, переход от контактной цивилизации к цивилизации, где высока боязнь прикосновений, как недавно описала это социолог Полина Аронсон. Это страх в эпоху пандемии приходит к нам в самом прямом смысле: мы уже боимся пожать руку, боимся обнять, поцеловать человека.
Сложно представить, что будет теперь с интимной сферой. Как знакомиться с людьми? Как вступать в телесный контакт? Видимо, действительно придется нам, как в «Черном зеркале» и прочих антиутопиях, носить какие-то мобильные приложения и наводить на человека смартфон, чтобы выяснять его/ее иммунный или вирусный статус. Я видел видео про ресторан в Амстердаме, где каждый столик стоит в отдельной будке, и в этих будках сидят люди. Им туда на доске, как у нас блины на лопате, подают тарелки.
Я не утверждаю, что всегда теперь так будет, но мне интересно чисто интеллектуально изучить эти новые форматы. Ведь это не асоциальная цивилизация – это новая форма социального взаимодействия: цифрового, виртуального, нетелесного. Телесные контакты будут ограничиваться и перестанут быть универсальным языком общения.
Можно ли говорить о том, что сегодня мы находимся в ситуации, когда формируются новая концепция тела (что бы она ни значила) и соответствующая ей новая концепция здоровья?
Да, несомненно. Тело и здоровье встраиваются в общую парадигму текущих изменений – в этот биологический, экологический, природный поворот. Во-первых, мы разворачиваемся к природе как окружающей среде, а во-вторых, мы разворачиваемся к природе собственного тела. Неожиданно человек осознает свою телесность и смертность. Это очень важно и болезненно. Мы теперь должны учиться жить рядом со смертью, такого давно не было, наверное, с войны. Мы начинаем свой день с отчета о количестве смертей, которые вокруг нас. Мы видим пустые улицы, по которым едут «чумные кареты» скорой помощи, мы видим, переполненные больницы. Мы даже ритуал общения начинаем с вопросов «Как ты? Как у вас все?». И уже не так формально звучит «будьте здоровы», теперь это осознанное пожелание здоровья. Так произошло неожиданное возвращение тела, телесности, смертности. Это интересно выглядит в историческом разрезе, историк Филипп Арьес писал об этом в книге «Человек перед лицом смерти», в которой он исследовал проблематику смерти в европейском обществе. В Средние века смерть всегда была рядом, она была частью обихода. Ребенок до своего совершеннолетия мог видеть дома полтора десятка смертей. Умирали братья, сестры, взрослые, все умирали дома. Похоронная процессия шла по улицам. А в эпоху позднего модерна смерть была вынесена за рамки повседневности. Она происходила где-то там, в больницах, в хосписах… И вот теперь она вернулась и оказалась очень близко. Психологически это сложно, но это еще одно возвращение к природе, к телесности бытия.
Зеленая повестка