Примером исследований универсалистского направления в этнолингвистике являются классические работы А.Вежбицкой, посвященные принципам описания языковых значений. Цель многолетних исследований Вежбицкой и ее последователей – установить набор так называемых «семантических примитивов», универсальных элементарных понятий, комбинируя которые каждый язык может создавать бесконечное число специфических для данного языка и культуры конфигураций. Семантические примитивы являются лексическими универсалиями, иначе говоря, это такие элементарные понятия, для которых в любом языке найдется обозначающее их слово. Эти понятия интуитивно ясны носителю любого языка, и на их основе можно строить толкования любых сколь угодно сложных языковых единиц. Изучая материал генетически и культурно различных языков мира, в том числе языков Папуа – Новой Гвинеи, австронезийских языков, языков Африки и аборигенов Австралии, Вежбицкая постоянно уточняет список семантических примитивов. В ее работе Толкование эмоциональных концептов приводится следующий их список:
«субстантивы» – я, ты, кто-то, что-то, люди;«детерминаторы и квантификаторы» – этот, тот же самый, другой, один, два, много, все/весь;«ментальные предикаты» – думать (о), говорить, знать, чувствовать, хотеть;«действия и события» – делать, происходить/случаться;«оценки» – хороший, плохой;«дескрипторы» – большой, маленький; «время и место» – когда, где, после/до, под/над; «метапредикаты» – не/нет/отрицание, потому что/из-за, если, мочь;«интенсификатор» – очень; «таксономия и партономия» – вид/разновидность, часть; «нестрогость/прототип» – подобный/как.
Из семантических примитивов, как из «кирпичиков», Вежбицкая складывает толкования даже таких тонких понятий, как эмоции. Так, например, ей удается продемонстрировать трудноуловимое различие между понятием американской культуры, обозначаемым словом happy, и понятием, обозначаемым русским словом счастливый (и близкими ему по смыслу польским, французским и немецким прилагательными). Слово счастливый, как пишет Вежбицкая, хотя и считается обычно словарным эквивалентом английского слова happy, в русской культуре имеет более узкое значение, «обычно оно употребляется для обозначения редких состояний полного блаженства или совершенного удовлетворения, получаемого от таких серьезных вещей, как любовь, семья, смысл жизни и т.п.». Вот как формулируется это отличие на языке семантических примитивов (компоненты толкования В, отсутствующие в толковании А, мы выделяем заглавными буквами).
|
|
Для исследовательской программы Вежбицкой принципиально, что поиск универсальных семантических примитивов осуществляется эмпирическим путем: во-первых, в каждом отдельном языке выясняется роль, которую играет данное понятие в толковании других понятий, и, во-вторых, для каждого понятия выясняется множество языков, в которых данное понятие лексикализовано, т.е. имеется специальное слово, выражающее это понятие.
ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА, исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности. Понятие языковой картины мира восходит к идеям В. фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев (Вайсгербер и др.) о внутренней форме языка, с одной стороны, и к идеям американской этнолингвистики, в частности так называемой гипотезе лингвистической относительности Сепира — Уорфа, — с другой.
|
|
Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации (= концептуализации) мира. Выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка. Свойственный данному языку способ концептуализации действительности отчасти универсален, отчасти национально специфичен, так что носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков. С другой стороны, языковая картина мира является «наивной» в том смысле, что во многих существенных отношениях она отличается от «научной» картины. При этом отраженные в языке наивные представления отнюдь не примитивны: во многих случаях они не менее сложны и интересны, чем научные. Таковы, например, представления о внутреннем мире человека, которые отражают опыт интроспекции десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить надежным проводником в этот мир. В наивной картине мира можно выделить наивную геометрию, наивную физику пространства и времени, наивную этику, психологию и т.д.
Так, например, заповеди наивной этики реконструируются на основании сравнения пар слов, близких по смыслу, одно из которых нейтрально, а другое несет какую-либо оценку, например: хвалить и льстить. Анализ подобных пар позволяет составить представление об основополагающих заповедях русской наивно-языковой этики: «нехорошо преследовать узкокорыстные цели». Характерной особенностью русской наивной этики является концептуальная конфигурация, заключенная в слове попрекать (попрек): «нехорошо, сделав человеку добро, потом ставить это ему в вину». Такие слова, как дерзить, грубить, хамить, прекословить, забываться, непочтительный, галантный и т.п., позволяют выявить также систему статусных правил поведения, предполагающих существование определенных иерархий (возрастную, социально-административную, светскую): так, сын может надерзить (нагрубить, нахамить) отцу, но не наоборот и т.п.
|
|
Итак, понятие языковой картины мира включает две связанные между собой, но различные идеи: 1) что картина мира, предлагаемая языком, отличается от «научной» (в этом смысле употребляется также термин «наивная картина мира») и 2) что каждый язык «рисует» свою картину, изображающую действительность несколько иначе, чем это делают другие языки. Реконструкция языковой картины мира составляет одну из важнейших задач современной лингвистической семантики.
Одним из распространенных приемов реконструкции языковой картины мира является анализ метафорической сочетаемости слов абстрактной семантики, выявляющий «чувственно воспринимаемый», «конкретный» образ, сопоставляемый в наивной картине мира данному «абстрактному» понятию и обеспечивающий допустимость в языке определенного класса словосочетаний (будем условно называть их «метафорическими»). Так, например, из существования в русском языке сочетания его гложет тоска, тоска заела, тоска напала можно сделать вывод о том, что тоска в русской языковой картине мира предстает как некий хищный зверь
Как уже говорилось, картины мира, рисуемые разными языками, в чем-то между собой похожи, в чем-то различны. Различия между языковыми картинами обнаруживают себя, в первую очередь, в лингвоспецифичных словах, не переводимых на другие языки и заключающих в себе специфические для данного языка концепты. Исследование лингвоспецифичных слов в их взаимосвязи и в межкультурной перспективе позволяет уже сегодня говорить о восстановлении достаточно существенных фрагментов русской языковой картины мира и конституирующих их идей.
Небо и земля. для русской языковой картины мира характерно противопоставление «возвышенного» и «приземленного», «мира горнего» и «мира дольнего» одновременно с отчетливым предпочтением первого. (Этот дуализм коренится, в конечном счете, в особенностях русского православия, определивших черты русской культуры в целом. Целый ряд важных понятий существует в русском языке в таких двух ипостасях, которые иногда называются даже разными словами — ср. следующие пары слов, противопоставленные, в частности, по признаку «высокий» - «низкий»: истина и правда, долг и обязанность, благо и добро. Ярким примером такого рода ценностной поляризации может служить пара радость — удовольствие.
Относительно места интеллекта в русской языковой картине мира можно сказать следующее. Показательным является уже само по себе отсутствие в ней концепта, по своей значимости сопоставимого с душой (значимость концепта проявляется, в частности, в его разработанности, т. е. богатстве метафорики и идиоматики). Ни ум, ни разум, ни рассудок, ни даже голова (имеющая наиболее богатую сочетаемость) на эту роль претендовать не могут. Но главное — в том, что ум в русском языковом сознании являет собой относительно малую
Сравнение русских слов счастлив, счастье и английских happy, happiness показывает, что расхождения между ними столь существенны, что вообще вызывает сомнение их эквивалентность. Русское счастье ни в коей мере не является «повседневным словом»: оно принадлежит к «высокому» регистру и несет в себе очень сильный эмоциональный заряд, следствием чего являются две противоположные тенденции в его употреблении, соответствующие двум крайностям «русской души».
Русский язык располагает средствами для весьма детализированного обозначения первой части суток: утром, поутру, с утра, под утро, к утру, утречком, с утречка, с утреца и т.д. При этом, как выясняется, решая, какое из них выбрать, мы учитываем, в частности, чем человек занимался во время, до и после наступления этого времени суток. Так, мы можем сказать Завтра утречком я хотел бы сбегать на речку искупаться - при том, что фраза Завтра утречком я хотел бы подольше поспать звучит несколько странно. Действительно, утречком можно заниматься лишь какой-то активной деятельностью. Утречком выражает готовность и желание приступить к дневной деятельности, началом которой является утро; отсюда — оттенок бодрости и хорошего настроения. Выражения наутро, поутру и с утра используются, когда мы говорим о ситуациях, только что возникших или возобновившихся после перерыва на ночь. Наоборот, выражения под утро и к утру допустимы, лишь когда речь идет о чем-то, продолжавшемся всю ночь. Так, если мы говорим, что кто-то пил вечером вино, а с утра — коньяк, это значит, что в питье алкогольных напитков был сделан перерыв (скорее всего, для сна), но если сказать Вечером пили вино, а под утро - коньяк, это будет означать, что пили без перерыва или, во всяком случае, не ложились спать.
С утра отличается от других выражений тем, что здесь наиболее отчетливо проступает идея «начиная день». Итак, обозначение времени суток в русской языковой картине мира зависит от того, какой деятельностью оно заполнено, — в отличие от западно-европейской модели, где, наоборот, характер деятельности, которой надлежит заниматься, детерминируется временем суток.
В большинстве европейских стран день структурируется «обеденным перерывом», который носит универсальный характер и расположен в интервале от 12-ти до 2-х. Время суток до этого перерыва (т.е. от полуночи до полудня) называется «утро». Часть времени после этого перерыва и приблизительно до конца рабочего дня имеет специальное название, точного эквивалента которому в русском языке нет В некоторых контекстах это слово может быть переведено как после полудня, послеполуденный; в других наиболее близким переводным эквивалентом здесь является просто слово день. Вечер — это конец дня. При этом семантика конца, заключенная в значении слова вечер, нетривиальным образом взаимодействует с семантикой начала, присутствующей в выражении с вечера (параллельном выражению с утра). С вечера означает «начиная накануне вечером деятельность, основная часть которой запланирована на следующий день»: собрать вещи с вечера, приготовить обед с вечера. Если деятельность, произведенная вечером, не имела релевантного продолжения на следующий день, выражение с вечера употребить нельзя; нельзя сказать: поел с вечера, лег спать с вечера.
Ночь — это «провал», перерыв в деятельности, время, когда люди спят (поэтому, например, выражение провести ночь с кем-то имеет скабрезный оттенок: о человеке, засидевшемся в гостях до утра, не говорят, что он провел ночь с хозяевами). Если по тем или иным причинам человек не ложился спать, то в некотором смысле у него не было ночи.