Как всегда по утрам, Полина пробегала глазами заголовки газет, сегодня это были «Die Harke», «Maerkishe Oderzeitung» и «Suedwestpresse». Один заголовок, как и все, набранный готическим шрифтом, привлек ее внимание прежде всего упоминанием двух стран – России и Ирака. «Грядет ли очередной скандал?» – вопрошал подзаголовок. Ухорская внимательно прочла небольшую статью немецкого журналиста‑международника Клауса Кауфмана.
«Из официального источника, пользующегося доверием, стало известно о том, что правительство Ирака скрывает на своих секретных объектах российских ученых, специалистов в области химии. Скандал разгорается на фоне предложений главы ЮНМОВИК (комиссия ООН по разоружениям) Ханса Бликса иракским ученым покинуть страну вместе с семьями. Г‑н Бликс руководствуется положением устава ООН, который дает право военным миссионерам вывести иракских ученых за пределы Ирака.
Информированный источник не связывает эти события, но связь между ними явно присутствует.
Как всегда, стандартным и скупым ожидается ответ из МИДа России. В правительстве Ирака информацию о российских ученых‑химиках, якобы находящихся на одном из иракских секретных объектов, категорически опровергают.
Будем ждать реакции на эти события европейского сообщества и союзников в силовой акции против режима Саддама Хусейна…»
Корреспондент‑скандалист знает свое дело, пришла к выводу Ухорская. Он, говоря штампами, посеял зерно сомнения и ждал всходов. Порой не нужно иметь ни информированного источника, ни пользующегося доверием лица в правительстве, главное – воображение, способное выдать любую, даже самую бредовую, версию. Скорее всего, статья Клауса Кауфмана – заказ неких структур, заинтересованных в раздувании скандалов, не улучшающих отношений России с Евросоюзом и отдельными странами. Чаще всего такие заметки приурочены к резонансным международным событиям: саммиты, встречи, переговоры и так далее. Общество обычно чутко реагирует на информацию скандального толка, в дело включаются социологические институты и через прессу выдают статистику – рынок, биржа, на которой акции одних падают, а других – поднимаются в цене. Это вне зависимости от характера переговоров, которые могут иметь как политические, так и экономические мотивы.
|
|
Однако заметка немецкого журналиста наталкивала на размышления, то есть заставила Полину Ухорскую предположить, что некая группа российских ученых действительно выполняла какую‑то работу на иракских объектах. Пусть даже связанную с самым безобидным (читай: гуманным) видом деятельности из области химии: утилизация (уничтожение) химического оружия. Однако к Ираку такой термин неприменим. Заметание следов – вот что напрашивалось сюда в первую очередь. В этом случае скандала не миновать. Даже не встанет вопрос, каким образом россияне оказались на секретных объектах (они – инструмент, а мировое сообщество и политические – а в данном случае и военно‑политические – силы заинтересуются управляющими рычагами).
Кому это на руку? Даже внутри самой России найдется немало тех, кто наберет политический капитал на грядущем скандале, не говоря уже о международных структурах и отдельных государствах, жаждущих вернуть России те пинки, которые она последнее время успешно раздавала строптивым странам Европы.
|
|
Скандала с девятью россиянами, непосредственными участниками движения «Талибан» и активными членами «Аль‑Кайды», содержащимися на американской базе Гуантанамо на Кубе, не получилось: терроризм не имеет национальности. А международный, выходит, не имеет еще и родства. Сошло с рук? – вертелся на языке вопрос. Отчасти да. Но он отпал, как хвост ящерицы, после теракта на Дубровке. И если версия немецкого международника Клауса Кауфмана хотя бы отчасти найдет подтверждение, России припомнят и этих девятерых террористов с Острова Свободы. Ей припомнят все. Ее назовут очагом заразы, эпидемии, чревом с каким‑нибудь сочным эпитетом, откуда торчат ноги международного терроризма и всемирной угрозы. Это, конечно, очень серьезно. Политические и экономические последствия для России могут оказаться катастрофическими.
Ухорская отложила газеты – в общем и целом информация оказалась однобокой. Впору заподозрить периодические издания в антироссийской направленности. Однако даже не искушенный в политике человек сможет найти объективную оценку и сделать соответствующие выводы. Это как смотреть наше СТВ, сделала заключение Полина. Если новости на этом канале грозят катастрофой, то еще можно жить.
Заведующий консульским отделом подполковник СВР Вячеслав Лучкин вызвал к себе в кабинет помощника. Борис Рощин явился через пару минут, сел напротив шефа и положил ногу на ногу.
– Сейчас, – заместитель резидента копался в бумагах, – обожди.
Лучкину было тридцать четыре года. Невысокий, нервный, всегда при галстуке, он пропах табачным дымом, стелящимся над его широким столом. Такое чувство, сопоставил Рощин, что до него здесь побывала гаванская делегация.
|
|
Лучкин открыл ящик стола, вынул пачку датских крон [3]и американских долларов. Бросив взгляд на настенные часы, отдал помощнику распоряжение:
– К трем часам поезжай в Нёрребру. На Мимерсгэде есть кафешка под названием «Бодега». Был там?
– Пока нет. А что, там хорошо кормят?
– Кормят везде одинаково. На, держи, – консул пододвинул деньги на край стола.
– Здесь хватит только на обед, Вячеслав Семенович, – Рощин взвесил деньги на ладони, – а я хотел еще и поужинать. Как насчет чаевых официанту?
– Ладно, остряк, ты снова покорил мое сердце. С трех до половины четвертого в кафе будет находиться один человек, деньги отдашь ему. Узнаешь его по часам на правой руке…
– Господи! – перебил шефа Рощин. – Неужели наш президент вернулся на оперативную работу?!
Лучкин с минуту тревожил своим пронзительным взором подчиненного.
– Слева от него будет журнал. Перепутаешь и отдашь деньги другому, отработаешь сверхурочно, – ответил консул тяжелой шуткой. – Приедешь, напишешь рапортичку. Все понял?
– Так точно, Вячеслав Семенович, – по‑военному ответил Рощин.
– Стой! Чуть не забыл. Сбил ты меня своими остротами. Скажешь тому человеку, чтобы сменил адрес электронной почты, а новый пусть немедля сообщит сегодня до шести вечера.
– Мне?
– Не тебе. Все, гуляй.
Рощин вышел из посольства – белого особняка, обнесенного высоким металлическим забором, с маленьким двориком, трехэтажным флигелем, где располагалась школа и жилые помещения. Сев за руль своего «Опеля», Борис поразмышлял, доложить ли об этом рядовом, что ли, задании своим новым боссам. Точнее, боссу, с которым ему еще предстояло познакомиться, и леди‑боссу. Леди велела докладывать о любых, даже самых незначительных, поручениях Лучкина, стоявшего за операцией по закладке оружия. Время позволяло, и Рощин решил заехать вначале на Вэстербругэде и поговорить с Ухорской, а уже потом из центра податься в Нёрребру.
Из дворика посольства вице‑консул повернул направо и выехал через ворота.
Ухорская встретила Рощина в своем номере. Прошло чуть больше суток с тех пор, как они расстались. Поцеловав любовника в щеку, Полина больно дернула за пучок волос на его затылке.
– Подстригись, – строго сказала она. – Что случилось?
– Получил задание от шефа передать деньги одному типу, – сказал Борис, устраиваясь в кресле и стараясь держаться раскованно.
– Погоди, я позову Толика.
Через минуту в номере появился Холстов: в рубашке с расстегнутым воротом, брюках и с газетой в руке.
– Прокатимся, посмотрим на него? – предложила Ухорская, выслушав Рощина.
То была зацепка, которой грех не воспользоваться. Оперативники ГРУ проделали колоссальную работу, действуя быстро и осторожно. И вот вывод, к которому пришли аналитики военной разведки: покойный Вадим Салнынь по кличке Щитомордник, бывший работник «семерки», не годился на роль исполнителя. Проще говоря, он боялся своей безопасной бритвы. А вот как посредник в делах закладки и обнаружения тайников подходил вполне.
Консультанты не ограничились этим и пошли еще дальше, выдвинув интересную версию: исполнитель намеренно оставил батарейки в инициаторе взрыва, чтобы буквально похоронить киллера, у которого впоследствии дома обнаружился целый арсенал оружия. Этот ход позволял истинному исполнителю действовать свободно, но быстро. То есть он пользовался затишьем, которое было ему на руку.
Эту версию и Ухорская, и Холстов отмели: слишком она сложна, хотя и интересна. С другой же стороны, она и сработала. Сейчас неизвестный киллер оказался в ситуации, просчитанной в штаб‑квартире ГРУ, за одним исключением: у него не было оружия и, возможно, документов и денег. Все же в «Аквариуме» работали головастые люди.
И Ухорская – сама неплохой аналитик – буквально вцепилась в деньги, которых у киллера могло не оказаться и которые, возможно, он должен получить от оперуполномоченного СВР Рощина.
– Опять ты лезешь на рожон, – воспротивился Холстов. Невольно он сравнил ее с майором Лекаревым, который торопился жить. Вот и Полина гнала лошадей так, словно дни ее были сочтены.
Ухорская не слушала товарища, она снова сосредоточила свое внимание на Рощине.
– Слушай, а на словах Лучкин ничего не просил передать?
– Нет, только деньги. – Как и замрезидента, вице‑консул чертыхнулся. Наверное, сработала привычка анализировать беседу от начала до конца. – Тому человеку надлежит сменить электронный адрес, а новый передать, видимо, своему шефу.
– Кто он, нелегал?
– Не знаю. Я сам на нелегалке сижу. Может, узнаю его из тех, с кем мне приходилось контактировать. Хотя вряд ли. Лучкин не стал бы делать из этого тайны.
– Я предлагаю следующее, – выступила леди‑босс. – Нам так и так форсировать события. Боренька, садись за стол, пиши записку следующего содержания: «Товар возьмешь в номере 505 гостиницы «Шератон» сегодня в 16.00». Не дадим этому сукину сыну ни провериться, ни сменить адрес. Хер ли нам, молодым, не рисковать? Расколем его в две секунды.
– А если он не имеет отношения к ликвидации Альбаца? – спросил Холстов.
– Нутром, – Ухорская взялась за низ живота, – нутром чую: он это.
– А если нет? – упорствовал подполковник. – Как и чем будет отбрехиваться Борис? «Что за товар?» – уже завтра спросит его Лучкин. Он потянет леску и вытянет нас с тобой.
– Тогда сделаем по‑другому, – вывернулась Ухорская. – Напишем записку иного содержания: «Встретимся в номере 505 гостиницы «Шератон». Сегодня в 16.00». Вот и все. Борис не будет вручать ее отдельно, а сунет вместе с пачкой денег – якобы случайно она попала туда из кармана.
– Запуталась в подкладке, да? – съязвил Холстов.
– Дай договорить. В случае прокола Борис легко отбрешется: мол, записка предназначалась ему от некой фрау Брунер, которая действительно проживала с такого‑то по такое‑то число в номере таком‑то. Это легко выяснить. А я съеду отсюда сегодня же. И записку я напишу своей, женской рукой, очаровательной вязью, надушу ее, оставлю отпечаток своих губ. Ну, мужики, вы на сторону не ходили, что ли? Учить вас, как выворачиваться? Холстов, смотри мне в глаза.
Холстов смотрел на Рощина, агента, которого они могли потерять. Но что толку беречь его, какая от этого польза? Наверное, права Полина, подумал он и дал согласие.
Борис пожал плечами, понимая, что его голос никакой роли не сыграет. Немного задержался на этой теме и подумал, что Полина имеет право вето, а ее напарник – нет.
Отложив в сторону газету, Андрей Прозоров проводил глазами парня лет двадцати шести. Тот прошел к стойке, заказал себе кофе, бутерброды с ветчиной и семгой. Оглядевшись, он занял место через два столика от Прозорова и стал с аппетитом есть. Андрей демонстративно посмотрел на часы, вздернув правый рукав куртки, и снова взялся за чтение газеты.
Прикончив бутерброд с ветчиной, Рощин принялся за другой. Прихлебнув кофе, огляделся, вытянув шею, и остановил взгляд на журнале, лежащем по левую руку от Прозорова.
– Простите, – по‑датски обратился он к нему, – можно попросить у вас журнал?
Прозоров молча указал на иллюстрированный еженедельник и далее не смотрел на одетого в серый костюм оперативника внешней разведки.
Рощин поблагодарил его и, опершись локтем о край столика, начал листать журнал мизинцем, дабы не испачкать его жирными пальцами.
«Что он, действительно проголодался?» – спрашивал себя Прозоров, видя, что оперативник вернулся от стойки с третьим бутербродом и второй чашкой кофе. И, как назло, ел он заразительно аппетитно: не чавкал, конечно, но широко и энергично раскрывал рот. Обычно так бывает, когда ты поглощен каким‑то делом и не замечаешь ничего вокруг. А он толковый опер, невольно похвалил его Андрей. И поставил ему высшую оценку, когда Рощин вернул ему журнал: в середине его явно что‑то находилось. Когда и каким образом тот успел переложить в него деньги, для Прозорова осталось загадкой.
Те двадцать минут, что он провел в кафе после ухода Рощина, не прошли впустую: Андрей съел два бутерброда и запил их кружкой пива. «Чертов опер!» – шутливо ругался он. Бросив смятую салфетку на пустую тарелку, он раскрыл журнал… и рука его остановилась на полпути: поверх пачки денег лежал клочок бумаги:
«Сегодня встречаемся в отеле «Шератон». В 16.00. Номер комнаты – 505. Прошу Вас, не опаздывайте. Назовите портье имя Арне Йёргенсен, и Вас пропустят».
Андрей потер кончик носа и с недоумением уставился на свои пальцы, которыми он дотрагивался до записки: от них исходил тонкий аромат духов. «Где он взял эту бумагу?»
Прозоров бросил взгляд на часы: без пяти три. За час ему нужно было добраться до центра.
И снова он вгляделся в ровные строчки, написанные, как ему показалось, женской рукой. Черт, снова выругался Андрей. Вдруг эта записка адресована не ему, а попала вместе с деньгами случайно? Этот обжора действовал так стремительно, что мог вывернуть свой карман. Шалун чертов! Вот и гадай.
Однако на гадания у Прозорова оставалось максимум десять минут.
Поднявшись на лифте на пятый этаж, Андрей первым делом подошел к портье, миловидной женщине лет сорока, одетой в розовую кофту. «Назовите портье имя Арне Йёргенсен», – всплыли в голове строки. «Только хер его знает, кто это Арне Йёргенсен, я или тот, кто писал записку». Прозоров не стал мудрить и просто сказал два слова: