Это мой самый страшный сон. Мне снится лоза, расходящаяся двумя ветвями. На одной из ветвей растут четыре свечи. Одна за другой они зажигаются, но их свет ничего не освещает. Зато ворона говорит: "Вот четыре свечи - ждет кроватка тебя. Зажжены они - значит, мертво их дитя. Так горят - чтоб их ночь не сменила заря. Волк и шут свои жизни потратили зря".
Затем на другой ветви вдруг загораются три свечи. Их свет почти ослепляет. И та же ворона говорит: "Три огня ярче солнца, и станет светло, пламя их поглотит совершенное зло. Гнев и слезы стрелой прямо к цели летят, но не знают они, что их живо дитя".
И тут у вороны внезапно появляется сломанная свеча. Она роняет свечу, а я подхватываю. Ее голос звучит размеренно и жутко: "Дитя, зажги огонь. Сожги будущее и прошлое. Для этого ты родилась на свет".
Я проснулась, вся дрожа, выбралась из кровати и побежала в родительскую спальню. Мне хотелось поспать там, но мама отвела меня обратно, легла рядом и пела песню, пока я снова не смогла уснуть. Это приснилось мне, когда я была очень маленькой - я совсем недавно научилась выбираться из кровати самостоятельно. Но с тех пор не могу забыть этот сон и стихи вороны. Я рисую, как она держит сломанную пополам свечу, чьи кусочки повисли на жгутике фитиля.
Дневник снов Пчелки Видящей.
Лучшее, что было в нашем морском путешествии - это мучения Двалии от морской болезни. Мы вчетвером находились в крохотной каюте, где было всего две узкие койки. Двалия заняла одну из них и в последующие дни с нее не вставала. Ведро со рвотой и ее пропитанная потом постель сильно воняли. В спертом воздухе этой каморки без окон запахи густели, как суп, который день за днем все плотнее обволакивал нас.
Первые два дня путешествия морская болезнь не миновала и меня. Потом Двалия заверещала, что от нашего шума и суеты ей становится только хуже, и приказала нам уйти. Я пошла за Винделиаром и Керфом. Мы миновали темное пространство между палубой и трюмом, где с балок свисали, тихонько покачиваясь, масляные фонари. Балки очерчивали изогнутые стены, а под потолком в центре были подвешены гамаки - некоторые пустые, а некоторые занятые. Там пахло смолой, маслом для ламп, потом и дурной едой. Вслед за Керфом я поднялась по лестнице и вылезла из квадратного люка. На воздухе, где ветер холодил лицо, я сразу почувствовала себя лучше.
Как только мой желудок смирился с тем, что мир вокруг качало вверх-вниз и кренило во все стороны, я полностью выздоровела. Двалия понимала, что я никуда не денусь с корабля в открытом море, и думать о большем ей мешала болезнь. Кое-какую еду мы взяли с собой на палубу, но иногда ужинали вместе с остальными путешественниками. Здесь была кухня, которая называлась камбуз, а также столовая - кают-компания, где стоял длинный стол с бортиками, чтобы при качке тарелки и кружки не съезжали на пол. Пища была не хорошая и не плохая - после голодания я была рада просто тому, что могу регулярно есть.
Я старалась молчать, выполняла все нечастые распоряжения Двалии и внимательно наблюдала за любой мелочью на корабле и за моими двумя сопровождающими. Пусть их бдительность ослабнет, пусть думают, что я больше не сопротивляюсь. Я надеялась, что в следующем порту найду способ сбежать. Морской бриз, наполнявший наши паруса, все дальше и дальше уносил меня от дома. Минута за минутой, день за днем прежняя жизнь отдалялась от меня. Никто не мог меня спасти, никто даже не знал, где я. Если я хочу поспорить с судьбой, то должна рассчитывать только на себя. Вряд ли мне удастся добраться до Шести Герцогств, но, по крайней мере, я могла надеяться на свободную жизнь, пусть даже в каком-нибудь чужом порту за тридевять земель от дома.
Двалия велела Винделиару сделать нас "неинтересными" для членов команды и прочих пассажиров, и он поддерживал свои чары на нас. Никто не заговаривал с нами и не смотрел, как мы перемещаемся по кораблю. Большинство пассажиров были калсидийскими купцами, сопровождавшими свои грузы в пункты назначения. Изредка встречались торговцы из Бингтауна и Дождевых Чащоб, а некоторые были из Джамелии. Богатые сидели в своих каютах, а молодежь качалась в парусиновых гамаках. Были здесь и рабы, даже ценные. Я видела красивую женщину, которая двигалась с грацией и статью лошади чистых кровей, даром что носила ошейник и бледную татуировку возле носа. Интересно, была ли она когда-нибудь свободной? Видела и согбенного мужчину в годах, которого продали за стопку золотых монет. Он был ученым, знал шесть языков, на которых мог говорить, читать и писать. Он терпеливо стоял, пока хозяйка сторгуется, а затем склонился над бумагой и чернильницей, чуть ли не касаясь их носом, составляя расписку о собственной купле-продаже. Интересно, сколько еще писанины выдержат его узловатые пальцы, и что станется с ним, когда он постареет еще сильнее?
На корабле время течет иначе. День и ночь здесь носятся матросы, выполняя свои задания. Звон колокола делил сутки на смены и мешал мне высыпаться. Когда он трезвонил посреди ночи, я просыпалась на щербатом полу нашей каюты, вдыхая кислый запах болезни Двалии, и мечтала выбраться на палубу. Но поперек узенькой двери разлегся храпящий Керф. На верхней койке над Двалией бормотал во сне Винделиар.
Когда я спала, мне снились сны, подчас ужасно бурлящие и клокочущие. Я просыпалась и выводила их сюжеты на досках пола, отчаянно пытаясь очистить от них голову, ибо то были темные видения о смерти, крови и смоге.
Несколько ночей спустя после начала этого морского путешествия я лежала на полу среди наших скудных пожитков и вдруг услышала, как Винделиар сквозь сон произнес: "Брат", вздохнул и глубже погрузился в сон. Я отважилась опустить стены, которые до сих пор держала, защищаясь от него, сосредоточила разум и ощупала его границы.
Там меня ждал сюрприз.
Даже во сне он держал поводок Керфа. Калсидиец вел себя покорно, словно дойная корова, что никак не вязалось с его воинским снаряжением и шрамами. Он не брал еду без разрешения и не бросал опасных взглядов на женщин, даже на вереницу рабынь, которых раз в день выводили на палубу подышать воздухом. Этой ночью я почувствовала, как Винделиар окутал его скукой, граничащей с отчаяньем, затуманившей все воспоминания о победах и радостях. Керф мог помнить только отупляющую беспрекословную обязанность изо дня в день выполнять приказы командира. А командиром для него была Двалия.
Я пыталась нащупать нить, которой Винделиар контролирует меня, но если она и существовала, то была слишком тонкой и не давала себя обнаружить. Вот чего я никак не ожидала найти - это туманный покров, которым была окутана Двалия.
Возможно, она сама попросила Винделиара об этом? Чтобы лучше спалось? Впрочем, не похоже на нее - желать чувствовать тошноту и все время оставаться в постели. Однажды она выплеснула на него свое отвращение, осыпая оскорблениями, а он сжался под напором ее презрения. Случалось ли подобное раньше? Я тихонько изучила чары, наложенные на нее: она верит, что Винделиар справится с нами, что он раскаивается в своем кратком бунте, ведь он - ее слуга, преданный ей до мозга костей. Он в силах управлять Керфом и скрывать меня от чужих глаз, пока она отдыхает. Я, затаив дыхание, обошла вокруг навеянного им тумана. Как далеко зашел он в своем тщательно скрытом неповиновении? Сможет ли она догадаться об этом, когда поправится?
Если он позволит ей поправиться! Я обдумала эту мысль. Так это он наводит на нее тошноту? Валяющаяся в постели Двалия больше не пинала нас, не раздавала щелчки и затрещины. Не начал ли он восставать против нее? Если он больше не служил Двалии, если хотел освободиться, могу ли я этому поспособствовать? Переманить его на свою сторону? Сбежать, отправиться домой?
В тот миг, когда эта мысль посетила меня, я как можно быстрее воздвигла обратно свои стены. Он не должен знать, что мне стало что-то известно, и тем более – какие я питаю надежды. Как мне завоевать его? Чего он жаждет?
- Брат, - мой голос прозвучал не громче шепота.
Его шумное дыхание на мгновенье сбилось, затем снова вошло в свой ритм. Я боролась сама с собой - не сделаю ли я этим свои дела еще хуже?
- Брат, я не могу уснуть.
Его храп прекратился. После долгого молчания он удивленно произнес:
- Ты назвала меня "брат"!
- Как ты - меня, - ответила я. Что это могло значить для него? Я должна быть очень осторожной в этой игре.
- Мне снилось, что я зову тебя братом, а ты - отзываешься и тоже называешь меня братом, - он повернул голову, не поднимая ее с подушки, которой ему служила свернутая одежда, и с грустью продолжил: - Но все остальное здесь совсем не похоже на мой сон. Мой единственный сон.
- Твой сон?
- Да, - подтвердил он и со стыдливой гордостью добавил: - Такой никому больше не снится, только мне.
- Разве кто-то может увидеть то, что тебе снится?
- Ты так мало понимаешь в снах. Многие Белые видят одни и те же сны. Если что-то снится большому числу Белых, значит, это важно для Пути! Если сон был увиден лишь однажды, значит, скорее всего, его события не произойдут, разве что кто-то смелый не постарается как следует ради этого, чтобы через другие сны отыскать нужный путь. Так сделала для меня Двалия.
Двалия зашевелилась на своей койке, приведя меня в ужас. Наверняка она проснулась! Старая змея никогда по-настоящему не спит. Она слышала наше перешептывание и теперь похоронит мой план еще до того, как я его до конца обдумаю!
И тут я почувствовала - глубокий и сладостный сон опустился на меня, как пушистое одеяло, теплое, но не удушающее, мышцы расслабились, ушла головная боль, больше не подпитываемая зловонием каюты. Я едва не поддалась ему, несмотря на собственные стены. Как же, должно быть, сильно это подействовало на Двалию, и досталось ли Керфу? Сказать ли Винделиару, что мне известно, что он творит? Может, пригрозить, что я все расскажу Двалии, если он не согласится помочь мне?
- Ты чувствуешь, что я делаю, и защищаешься от этого.
- Да, - призналась я, отрицать было бы бессмысленно. Я ждала, что еще он скажет, но он молчал. Раньше я считала его туповатым, но сейчас подумала - возможно, в своем молчании он обдумывает собственную стратегию. Что бы такого придумать, чтобы он разговорился? - Расскажи мне о своем сне.
Он повернулся на бок. По звуку голоса можно было определить, что его лицо обращено ко мне. До меня донесся шепот:
- Каждое утро Самисаль требовал приносить бумагу и кисть. Мы с ним дважды братья - наши родители были братом и сестрой, и их родители - тоже. Иногда я притворялся, что видел во сне то же самое, что и он. Но меня всегда обзывали лжецом, понятное дело. Так вышло, что Самисаль видел сон за сном, а я - только один-единственный. Даже моя сестра-близнец Оддэсса, от рождения такой же уродец, как и я, - и то видела сны. У меня же был всего один. Бесполезный Винделиар.
Братьев женили на сестрах? Ну и жуткая у него родословная, впрочем, в том нет его вины. Я сдержала свое удивление и спросила только:
- Но один у тебя все-таки был?
- Да. Мне снилось, что я нашел тебя. В день, выбеленный снегом, я позвал тебя: “Брат!”, и ты пошла со мной.
- Значит, сон сбылся.
- Сны не “сбываются”, - поправил он. - Если сон лежит на истинном Пути, мы просто отправляемся ему навстречу. Четверо ведают Путь. Они отыскивают верные сны и посылают Служителей творить Путь для этого мира. Наткнуться на сюжет из сна - все равно что встретить веху с указателем на дороге, которая подтверждает, что идешь верным Путем.
- Понятно, - сказала я, хотя ничего не поняла. - Значит, нас свел вместе твой сон?
- Нет, - печально признался он. - Мой сон - всего лишь крошечный, как говорит Двалия, краткий эпизод, не такой уж и важный. Я не должен считать себя важным. У многих сны были куда лучше моего, так что те, кто сортирует сны и выстраивает их в порядок - Коллаторы, узнали, куда нам следует отправиться и что сделать, чтобы творить истинный Путь.
- И все эти сны утверждали, что я мальчик? - это я спросила из чистого любопытства.
- Не знаю. Большинство называли тебя сыном, либо вообще не уточняли твою сущность. В моем сне ты была моим братом, - я услышала, как он почесывается. - Так что Двалия права, мой сон мелок и не слишком точен, - он говорил, словно обиженный ребенок, ждущий, что кто-то начнет убеждать его в обратном.
- Но ты увидел меня и действительно назвал “братом”. Кому-нибудь снилось то же самое?
Не знала я, что молчание может быть медленным, но у него оно было именно таким. С победным удовлетворением он ответил:
- Нет, это не снилось больше никому.
- Значит, по-видимому, ты единственный, кто мог найти меня, брат. Ведь никто иной больше не мог воплотить этот сон?
- О да-а-а-а, - отозвался он, смакуя это слово.
Здесь обязательно требовалась пауза. Пусть Винделиар осознает, что владеет кое-чем, о чем раньше не догадывался. Я подождала, сколько смогла, а потом спросила:
- Значит, чтобы сон воплотился и подтвердил Путь, обязательно нужен был ты. Но зачем понадобилась именно я?
- Потому что ты и есть тот самый Нежданный Сын, о ком было столько снов.
- Ты уверен в этом? Алария и Реппин сомневались.
- Это точно ты! Наверняка ты, - в его голосе было больше отчаяния, чем уверенности.
В день нашей первой встречи он назвал меня Нежданным Сыном. Я решила копнуть чуть глубже:
- Значит, в твоем сне ты единственный нашел Нежданного Сына, и тот оказался мной.
- Мне снилось… - он затих. - Мне снилось, что я нашел тебя. Двалии требовалось отыскать Нежданного Сына, - теперь в нем говорили сразу страх и злость: - Я бы не нашел тебя, если бы она его не разыскивала. Она велела мне поискать его, и я нашел тебя и узнал, как в моем сне! Значит, ты и есть Нежданный Сын, - Винделиар фыркнул, недовольный тем, что я сомневалась в его словах.
Он сам видел изъян в своей логике. В темноте я не могла ничего прочитать на его лице и лишь заговорила мягко, чтобы не разозлить его:
- Но как, каким образом, ты знаешь об этом, а я - нет?
- Я знаю, что видел тебя во сне, и знаю, что нашел тебя. Во мне не так-то много крови Белого. Кое-кто высмеивает меня и утверждает, что ее во мне вообще нет. Но если мне суждено было как Белому совершить единственную вещь в жизни - то это найти тебя. Что я и сделал, - в его словах в конечном счете возобладало удовлетворение. Тут он зевнул и уже перестал четко выговаривать окончания: - Когда я иду по Пути, я чувствую это. Это приятное чувство. Безопасность. Ты не истинный сновидец, откуда тебе знать такие вещи, - он вздохнул. - Непонятно мне, в чем тут смысл. Во всех снах, которые мне цитировали, Нежданный Сын - точка колебания весов. За ним - все оборачивается либо порядком, либо хаосом. С одной стороны, ты направила нас на ложный путь. Но создаваемое Нежданным Сыном расхождение может нести ужасные разрушения. Или чудесные блага. Путь, который создала ты, может вести нас в тысячу разных будущих, недоступных больше никому… - его голос почти утих. Он вздохнул: - Теперь надо спать, брат. Днем я не могу отдыхать. Единственная возможность - когда Керф спит.
- Тогда отдыхай, брат.
Я лежала тихо и всю оставшуюся ночь почти не спала и строила планы, соединяя вместе драгоценные крохи узнанного. Винделиар использовал свою силу против Двалии. Он устает от того, что держит в узде Керфа. Он считает, что я очень важна - и Двалия, по всей видимости, тоже так считает. Но верит ли она до сих пор, что я и есть Нежданный Сын? Парой добрых слов я взбодрила Винделиара - если продолжить в том же духе, станет ли он моим союзником? Надежда моя была хрупка. Если Винделиар захочет помочь мне, мы с ним можем сбежать от Двалии в следующем порту. Его магия сильно облегчит мое путешествие домой. При мысли о том, как я еду по тележной дороге в Ивовый Лес, я улыбнулась. Персиверанс придет меня встречать. А может, и отец тоже, и Ревел откроет дверь и спустится к …
Хотя Ревел мертв. Конюшни сгорели. Секретарь Лант тоже мертв, как, вероятно, и Пер. Опять же интересно, выжила ли Шун и добралась ли до дома? Она оказалась гораздо крепче, чем я себе представляла. Если у нее получилось, расскажет ли она нашим, что меня забрали через камень? И если да, то бросятся ли они на поиски? Мое сердце немного воспряло - отец ведь знает, как путешествовать через камни. Конечно, он отправится за мной!
Я сжалась калачиком на полу. Тревожная мысль не давала покоя: догадается ли он, что мы вошли в камень второй раз? Я почувствовала запах маминой свечи у себя за пазухой, и на какую-то минуту он успокоил меня. Но затем нахлынула трепещущая уверенность: свеча нашлась, потому что отец принес ее туда. Шун добралась домой, рассказала, куда меня забрали, и, значит, он уже отправился за мной. Только каким-то образом мы разминулись с ним в камне. Он уронил свечу - уронил и не нагнулся поднять? Я вспомнила разбросанные вещи, изодранную на лоскуты палатку. Медвежье дерьмо! На него напал зверь? И он погиб? Не лежат ли там во мху под деревьями его обглоданные кости?
Я позвала Волка-Отца:
Если бы мой отец умер, ты бы почувствовал?
Ответа не было. Я сжалась в комок за своими стенами. Если мой отец мертв, значит, никто не придет и не спасет меня. Никогда. И кошмары о том, кем я могу стать, сбудутся.
Если я не спасусь сама.