Слова: музыка камней, пазл, храм, Босх, электричество, исчезнувшая.
Либо другой набор: Москва, пассивность, джинсы, князь, Марс, башня.
Я решил совместить оба варианта.
До храма оставалось всего-ничего. Сегодня утром мы наконец-то поднялись на эту чертову скалу и увидели его. Совсем маленький, всего лишь небольшое пятнышко в центре бесконечного поля. Поля, которое нам осталось преодолеть. Не думаю, что это будет сложно. Пустыня тоже казалась нам бесконечной. Но она осталась позади.
Джерри сказал, что этот храм будто сошел с картин Босха.
Я спросил, на каких это картинах Босха он видел храмы и знает ли он вообще хоть одну из его картин.
Джерри гордо сказал: "Конечно! Триптих!"
Я флегматично кивнул: "Ясно".
Этот храм был для Джерри чем-то вроде Темной Башни. Расплывчатый миф, необходимый для жизни. Чтобы была цель. Чтобы был смысл.
Джерри начал спускаться первым. Я смотрел, как он идет, иногда оступаясь, иногда поскальзываясь, и представлял, что будет там, внизу. Представлял, как мы утонем в этой сочно-зеленой траве. Отсюда поле больше похоже на аморфный ковер, волнующийся под легкой ладонью ветра. Само воплощение пассивности.
Я зевнул и пошел за Джерри.
Когда мы ступили в траву, солнце уже клонилось к закату.
– Скоро придется ходить босиком, – Джерри критически покачал ботинком, шлепающим отваливающейся подошвой.
– Ничего, по травке можно и босиком, – меня больше волновало состояние моих джинсов. Лучше босиком, чем в трусах.
Трава, кстати, была не такой уж и высокой. Чуть ниже колена. Если ее хорошенько примять, она будет мягче любой перины.
– Ну так что? – спросил я Джерри, глядя на звезды. – Думаешь, скоро ты услышишь свою мелодию?
Он помедлил.
– Смотри, вон там Марс, – он показал пальцем в небо.
– Почему ты так охотишься за ней? – спросил я.
– Я слышал, Москва тоже пала. Князь умер и все пошло прахом.
– Это уже давно было известно.
Я заснул раньше Джерри.
Он, судя по мешкам под глазами, вообще не спал. Видимо, все думал о своей музыке камней. Нам с детства рассказывали сказки про мелодию, когда-то, может быть, тысячи лет назад, пронизывающую все сущее, но теперь исчезнувшую. Я их никогда не понимал, а вот Джерри всегда слушал с открытым ртом. Он искал ее всю жизнь. А когда нашел, потянул меня за собой.
Мы перешли поле за несколько дней. Я не считал. Я сбился со счета еще в пустыне.
Не знаю, что такого Босховского Джерри увидел в этом храме, но я, даже стоя прямо перед его дверью, видел только огромный каменный куб. Даже без окон.
Джерри был в восторге. Он сказал, что этот храм прекрасен.
Я сказал, что храм похож на лишний кусочек пазла в наборе.
В храме было светлее, чем снаружи. Подумать только, последнее место на земле, где осталось электричество, – это неотесанный кусок камня на краю вселенной!
Внутри было пусто. Абсолютно. Только в полу зиял широкий колодец, дно которого утопало во тьме. Колодец, наполненный тьмой.
Джерри встал у края колодца, замер. Я никогда не видел его таким. Он потянулся рукой к карману, отдернул ее. Снова потянулся. Достал маленький камешек.
– Ну... Ты готов услышать музыку камней?
Я пожал плечами.
Джерри вытянул руку над колодцем и отпустил камешек.
Ничего не произошло.
Джерри стоял, прислушиваясь. Минуту. Другую. Пять минут.
И вдруг по его лицу расплылась улыбка. Легкая, мечтательная и такая спокойная. Он был по-настоящему счастлив. Он поднес руку к глазам, и я увидел блеск его слез.
– Ну... – он всхлипнул. – Теперь можно идти обратно.
***
Рассказ № 10: Шкаф.
Слова: электорат, спичка, Сталин, пришелец, феррари, "Оверлорд", 1944 г.
Сталин пронзительно посмотрел на меня и сказал только одно слово: "Расстрелять".
В тот же момент чьи-то грубые руки стальной хваткой сжали мои локти и сдернули со стула.
– За что? – шепчу я уже в дверном проеме, но скрытая дымом фигура меня не слышит.
Меня волочат по длинному серому коридору. Я вижу только стены и нагоняющую нас темноту.
– Отпустите, мне надо к другу на день рождения, – говорю я.
– Отпустим, – ласково говорит мне темно-зеленая фигура и дает сигарету.
Я уже стою у стены и вижу только тусклые отблески нацеленной на меня смерти.
– А повязку? – спрашиваю я.
– Один, – говорит голос из темноты.
– Когда я проснусь, я все равно вас забуду, – говорю я.
– Два, – говорит голос из темноты.
– А если не проснусь, то вы меня застрелите, – это единственное, в чем я сейчас уверен.
– Ох, Антонов... – говорит женский голос.
– Три!
Автоматная очередь звучит, как сухой смех.
Трхах-трхах-хах-ХА-ХА-ХА!
Почему так много? Сколько людей в меня стреляют?
– Антонов!
Я открываю глаза и вижу юбку исторички прямо перед партой. Я поднимаю голову, и от моих губ к тетради тянется струйка соннолипкой слюны.
– Извините, – бормочу я.
Весь класс смеется.
– Ну так что, – голосом, полным мелочного превосходства, говорит историчка. – Ответишь на вопрос?
Дура.
– Вы же видели, что я спал, – говорю я раздраженно.
– Родителей ко мне, – утверждает историчка.
– Прям щас? – она меня бесит.
– Вон из класса! – она в ярости.
– Спасибо, – искренне говорю я и, по пути подобрав сумку, выметаюсь из класса.
За спиной я слышу ответ, по-моему, Семеновой про операцию "Оверлорд" и про шестое июня сорок четвертого. Школьный коридор освежает меня приятной прохладой. В задницу это все. Надоело.
Я захожу за школу и достаю сигареты. С третьей попытки выуживаю дрожащими руками спичку из коробка. Кое-как подкуриваюсь.
Что я, интересно, должен говорить родителям? Что всю ночь боролся с пришельцем, пытаясь запихнуть его в шкаф? Откуда он и вылез? Вряд ли поверят.
Тем более после того случая, когда школьный психолог посоветовал отправить меня в псишку на пару месяцев. А я всего лишь пытался свести его с ума, подкладывая под дверь записки с призывами "проснуться и посмотреть вокруг". Я писал, что "мир не таков, каким кажется он", а психолог воспринял все всерьез. Даже я не воспринимаю аниме всерьез.
Вздохнув, я откидываю сигарету и иду домой.
Зайдя в квартиру, я тихонько закрываю дверь и сразу скольжу к себе в комнату. С опаской заглядываю в шкаф. А вдруг?
Там пусто.
Я с облегчением валюсь на кровать и сразу же засыпаю.
Будит меня отец. С веселой ехидцей он говорит, что Феррари ему, видимо, от меня не видать. Я смотрю на него тупо, так что он рассказывает про звонок нашей исторички. Я виновато опускаю голову.
– Да не парься, – говорит отец. – Станешь политиком, сократишь ей зарплату. Если она не уйдет уже на пенсию или... Ну, вообще не уйдет, – батя как-то мечтательно смотрит на потолок.
– Какой из меня политик... – хмыкаю я.
– Нормальный. У тебя же уже и электорат какой-никакой есть, а?
– Какой электорат?
– Межгалактический.
– Я не псих.
– Да ладно, – смущается отец. – Иди, я там тебе шаурму купил.
Мать пришла домой поздно и разнесла меня в пух и прах. Поделом, конечно.
Когда родители легли спать, я прокрался в ванную и взял швабру. На всякий случай.
Ровно в полночь из-за дверей шкафа начало пробиваться синеватое свечение.
Мои пальцы сжимаются на ручке швабры.
Ох и надаю я ему сейчас пиздюлей...