Н. И. Наумов. «Сила солому ломит. Рассказы из быта сибирских крестьян».

Потанин Г.Н. К характеристике Сибири.

Потанин Г.Н. Рецензия: Н. И. Наумов. «Сила солому ломит. Рассказы из быта сибирских крестьян».

Потанин Г.Н.

К ХАРАКТЕРИСТИКЕ СИБИРИ

Десять лет управлял Западной Сибирью генерал Горчаков, человек злой, надменный, самолюбивый[1]. Он окружил себя без­дельниками, которые бичевали страну доносами и шпионством. Бесчисленное множество чиновников было разжаловано или раз-зорено за взятки и казнокрадство, а ни то, ни другое не унич­тожалось. Доносчики и шпионы были первыми взяточниками и казнокрадами. Горчаков надеялся посредством их знать все" зло­употребления в стране и создал сильнейшее зло, которого не мог видеть. Неспособный к управлению, он смотрел на свою должность только как на аксессуар к княжескому достоинству. Он не пони­мал своего поста, о стране отзывался нелепо. Когда из одного, кажется, Кузнецкого острога бежал какой-то преступник, Горча­ков отвечал на запросы из Петербурга, что дело это весьма не важное, если преступник бежал из маленькой тюрьмы в боль­шую*. В Омске он держал себя одиноко, вообще старался быть русским аристократом, любил блеск парадов и безнаказанность дерзкого обращения с подчиненными. Он воображал, что управле­ние краем состоит в том только, чтобы усилить свой авторитет; он выхлопотал себе право разжаловать по своему суду казачьих офицеров в рядовые и всеми мерами старался добиться влияния над таможенными и горными округами, находящимися в Западной Сибири. Все чиновничество было приведено в смятение и в про­должение десяти лёт лихорадочно наживалось и банкротилось.

Наконец, в Петербурге как-то вспомнили о Западной Сибири. Горчаков задержан в столице, а в Сибирь был отправлен для ре­визии генерал Анненков2[2]; край был обрадован этой мерой, он ду­мал, что все нарушения права будут восстановлены. В некоторых ч местах ожидание суда было так возбуждено, что произошли ко­мические приключения: какие-то два солдата приехали в город Нарым, объявили себя адъютантами генерала Анненкова, произ­вели ревизию дел в тамошних судебных учреждениях и заковали в кандалы чиновников. Но ревизия Анненкова вышла нисколько не лучше той, которую производили когда-то сенаторы Куракин и Безродный3. Первый был такой чистокровный аристократ, Что слуга надевал ему шляпу на голову. Сначала сенаторам было

* Ответ этот нам кажется очень умен. (Примеч. редакции сД'олокола*.) представлено множество жалоб. Но когда исправники сошлись с [их] лакеями, то это дорожное неудобство было отстранено. Куракин не любил запаха дегтя; когда крестьянин входил в прихожую, ла­кей говорил ему: «Что же ты в таких сапогах пришел, хоть бы смазал дегтем». Крестьянин возвращался домой и намазывал са­поги. Прихожая набиралась полная, выходил Куракин и в бешен­стве от вони выгонял крестьян.

В ревизии Анненкова было только больше идиллии; ревизор рассматривал произведения страны, лорнировал дам, волочился, а просителям объявлялось, что если они и лишены разных прав невинно, то могут успокоиться, вперед таких несправедливостей не будет; что же касается до них самих, то для них ничего нельзя уже сделать, потому что нельзя же требовать от правительства, чтоб оно признало свои решения несправедливыми.

После всего этого в Омск приехал генерал Гасфорд. Это на­ружно доброе существо было после Горчакова то же, что Федор после Ивана Грозного. Десять лет уже царствует этот почтенный немец. Вообще в Сибири власть императора не чувствительна и узнается только по перемене одного паши другим. В этот проме­жуток времени хоть бы одна разумная мера! Человек, запятнан­ный остракизмом иркутского Муравьева за взяточничество, По-чекунин управляет чиновниками (страной никто еще не управлял), составляет проекты и давит всех. Каждый раз Гасфорд привозит из Петербурга бездну проектов, и правительство думает, что он занимается [делом].

Гасфорд очень бывает занят; по крайней мере, он сам уверен, что неусыпно трудится. Но в чем заключаются его занятия? Це­лыми часами он спорит, какое имя дать улице в Омске или вновь учрежденному городу. Все его проекты, привозимые в Петербург, ограничиваются прибавлением нового запасного хлебного магази­на или учреждением какой-нибудь новой должности там, где мно­го старых.

Кроме этого трудолюбия, Гасфорд старается показаться перед публикой честным до рыцарства и нравственным гражданином. Чтобы не развращались нравы в России, он приказал на картах Западной Сибири в названии города Аягуза выкинуть букву «г». Осмотревши Бурлинские соленые озера, он нашел там старую лестницу, выделил из своих денег 25 копеек серебром на ее ис­правление и написал в Томское губернское правление, чтоб оно возвратило ему издержанные 25 коп. Это, по его мнению, должна было послужить поучительным примером, до какой степени мож­но быть честным. Этого кажется генералу Гасфорду достаточно для того, чтоб заслужить уважение потомства, и он воображает, что его заслуги отечеству неоценимы. Он любит похвалить самого себя публично; возвратившись из Петербурга, он всегда считает своим долгом прочитать перед собранными чиновниками нечто вроде «тронной речи», в которой больше всего говорит о том, что он трудился за всех, как батрак. В Томске он поправил какому-то чиновнику грамматическую ошибку и прибавил: «Вот что значит уметь владеть и пером и мечомЬ Генерал до сей поры не ве­рит, что Бэм разбил его под Германштадтом[3]. Его мучат успехи Муравьева; когда в Омск пришло известие о графском достоинстве, данном Муравьеву, Гасфорд отказался от участия в собственно для него устроенной травле зайцев, три дня не выходил из дому и весь первый день проходил из угла в угол, повторяя вполголоса слова: «Граф Амурский»5. Гасфорду страх как хочется сделаться графом Заилийским. С этой целью он сам привез в Петербург статью, в которой проводится самая близкая им параллель меж­ду Амурским и Заилийским краем. Статья напечатана в № 110 «Русского инвалида» и наполнена лестью Сибирскому комитету и похвалами самому автору статьи... Впрочем, если он не писал ее сам, то наверно редактировал.

Нам всегда было бы приятно слушать этого самодовольного старичка, так наивно себя любящего, если б он приехал в Си­бирь в качестве простого смертного. Но как генерал-губернатор он не имеет права на эту снисходительность. Западная Сибирь цепенеет под его бесплодным управлением. Был слух, что пра­вительство хотело Западную Сибирь разделить. Киргизскую степь присоединить к Оренбургскому генерал-губернаторству, Томскую губ. поручить Муравьеву, Тобольскую губернию поставить в условия великороссийских губерний. И было б превосходно. А Гасфорду можно дать звание какого-нибудь графа, хоть джунгарского; по­жалуй, назвать наместником Азии. -

Заботливо отгородившись от печатных и изустных неприят­ностей, пристращавши на первых порах редакции Тобольских и Томских ведомостей7, он думает, что край благоденствует под его. управлением, и, чего доброго, может быть, думает, что в России не найдется человека, который может заменить его. А между тем За­падная Сибирь сделалась прибежищем, спокойным уголком, в ко­торый убегают из Восточной Сибири и Оренбургского края все баскаки, батальонные командиры, дураки и негодяи. Окружен Гасфорд тоже очень дурно. В Тобольске, правда, был губернатором Арцимович8, который несколько старался пробудить жизнь своей губернии, но, встреченный обскурантизмом Омска, должен был перенести свою деятельность на более независимую почву. Его место занял Виноградский9.

В Томске был прежде Бекман, опять немец и опять тот же ребяческий тип10. Он ездил по губернии, рассматривал с любо­пытством странные явления природы, интересовался нравами жи­телей и улыбался приятно, когда жаловались мужики и рассказы­вали возмутительные истории, вообще был губернатором для соб­ственного удовольствия. Этот тип немца преследует Западную Сибирь.

В числе депутатов из разных наций при коронации Алек­сандра 11 был киргиз из Западной Сибири —Муса Череманов, че­ловек умный и наблюдательный11. В Москве он встретил молодого немца, увлекавшего общество своим разговором. Череманов ска­зал ему такой комплимент: «В первый раз вижу умного немца».

Эта невольная фраза лучше всего доказывает, как трудно встре­тить в Сибири дельного немца.

После Бекмана прислали в Томск Озерского, бывшего дотоле инспектором в горном институте12. Говорят, он круто принялся-за дела; в видах народного здравия в первое же лето, прорыв лишний въезд на гору, усыпал его галешником и обсадил деревь­ями, расхлопотался о женской гимназии, о городских доходах, строгостях таксы, а главные болезни края — крепостное состоя­ние 180 тысяч крестьян, приписанных к заводам, недоступность лесов и минеральных богатств для частной промышленности — не затронуты. Специалист, может быть, по горной части, он совер­шенно чужд познаний, необходимых губернатору; ни юрист, ни политэконом, он держится самых отсталых идей русского законо­дательства и питает скромное желание — держать губернию в страхе перед собою, а себя перед Гасфордом, и блестеть основа­нием разных учреждений, лоторей в пользу бедных и проч., устра­иваемых за счет глупого купечества. Под начальством Муравьева это, может быть, был бы хороший губернатор.

Неужели двадцатилетнее иго генерал-губернаторов Западной Сибири и их главных правлений не кончилось! В этом отдаленном крае гласность еще нужнее, чем в ближайших губерниях. Си­бирский комитет запретил редакциям местных газет описывать «тяжкие времена Сибири> и не пропускает подобных статей о Си-бири в столичных журналах.

Муравьев колонизирует Амур, а колонистов нет. Он обращал­ся в Петербург с просьбой; вместо того, чтобы открыть свобод­ную колонизацию, поощрить ее привилегиями, правительство на­значило на Амур штрафных солдат из арестантских рот. Когда Муравьев не хотел согласиться на эту насильственную колониза­цию под тем предлогом, что арестанты не семейны, что для них придется только держать на Амуре усиленный гарнизон, пока они будут живы, а потом, когда вымрут, искать новых колонистов, гениальное петербургское правительство сумело устранить дово­ды Муравьева со свойственною находчивостью: оно распоряди­лось набрать нужное число женщин из публичных заведений про­винциальных городов.

Недавно Муравьев предложил устроить в Красноярске другую золотоплавильную печь. Во всей Сибири одна такая печь в Барна­уле. Отсутствие конкуренции обеспечивает полный произвол на­чальников этой печи. Золотопромышленник за выплавку двух пу­дов должен заплатить до 300 руб. серебром. Золотопромышленник Зотов не хотел однажды платить этой пошлины, и все 50 горшков, в которых топилось золото, лопнуло в печи13. Было очень разум­но учредить другую печь в Красноярске, тем более что золотопро­мышленникам Восточной Сибири далеко возить свое золото в Барнаул. Это навело ужас на Барнаул, но кабинет его величе­ства облегчил его положение; он нашел, что в Красноярске опас­но устраивать печь, так как золото после выплавки должно лежать несколько месяцев до отправления в Петербург в казенном амбаре, а в Восточной Сибири более, чем в Барнауле, ссыльных и других опасных людей. Таким образом, кабинет нашел, что пра­вительству труднее охранить золото, чем золотопромышлен­никам, так как в то же время золоту придется пролежать в руках золотопромышленников. Или, может, правительство коварно сла­гает свою обязанность на частных людей?

В кабинете возбуждён был вопрос об освобождении крестьян, приписанных к горным заводам Западной Сибири. Публика об этом ничего не слышала, потому кабинет не торопился с решени­ем его. Говорили об отдаче в частные руки двух железных заводов на Алтае, а потом стали говорить, что кабинет не хочет отдавать их, потому что жаль оставить механического заведения, недавно основанного при заводах, к которому оно питает материнскую нежность.

Газета «Колокол», 1860, л. 72.

Это было не единственное выступление Г. Н. Потанина в ^Ко­локоле», позже, в 1862 г. (л. 131),.он вместе с Ч. Валихановым отправили свои корреспонденции, которые были опубликовЪны под заглавием «Из Сибири (отрывки из писем к издателю)». Первый отрывок принадлежит Потанину (снова о золотой про­мышленности на Алтае), второй — Валиханову (о Киргизской степи)1*. Потанин пишет о том, как на алтайских заводах, при­надлежащих кабинету, офицеры и чиновники извлекают свои вы­годы, как страдает от них беспощадно эксплуатируемый рабочий класс. Когда речь зашла о преступниках в Сибири, Потанин сде­лал такое примечание:

«Мы не предположили в этих заметках вообще касаться судь­бы преступников в Сибири, страдающих от истязаний в тюрьмах, арестантских ротах и рудниках. Несколько познакомили с их бы­том русскую публику г-да Достоевский («Записки из Мертвого дома») и Елисёев-Грыцкохъ. Но для образчика вот факты, которые, между прочим, могут занять несколько видных строк в биографии Незабвенного16.

Известный Лунин долго сидел в разных тюрьмах Нерчинского округа вместе с разными разбойниками, артистами больших до­рог и проч. Получая хорошее содержание от родных, он многим помогал, многим политическим преступникам давал пособия на выезд из Сибири, когда их прощали, и проч. Но мщение Незаб­венного не довольствовалось этим заключением в общей камере арестантов. Лунин был посажен под конец на цепь в отдельную комнату (в Акатуевском руднике)»".

1 Горчаков Петр Дмитриевич (1775—1868), генерал-губернатор Западной Си­бири с 1836 по 1850 г. Он и разжаловал в рядовые отца Потанина Николая Ильича (1802 —ок. 1860).

3 Возможно, что Анненков Николай Николаевич (1799—1865), генерал-адъютант, генерал-губернатор киевский, подольский, затем член Государствен­ного совета.

* Рост начальственных злоупотреблений вызвал новые реакции уже после знаменитой ревизии Сперанского. Ревизия Анненкова в 1851 г. была третьей

Н. И. Наумов. «Сила солому ломит. Рассказы из быта сибирских крестьян».

Стоит ли быть художником этой жизни, в которой не бродит ни­каких высших идей и стремлений? — спрашивал он себя. Не вдохновляться же ему будничными интересами местного чинов­ничества!

Правда, в крае всегда существовали важные интересы мест­ного крестьянства; но нужно было, чтоб они были подняты, чтоб в крае народилась местная интеллигенция, которая задумы­валась бы над ними; тогда только был бы возможен тенденциоз­ный роман, предназначенный собственно для нее. Или сам автор должен усмотреть эти интересы и поднять вопрос об удовлетво­рении их.

К сожалению, оба автора, о произведениях которых мы гово­рим, прошли мимо этих интересов, не заметив их. Чтоб заметить местные интересы, нужно быть оригинальным и до известной ме­ры свободным от могущественного давления общего потока рус­ских умственных сил; нужно не увлекаться заманчивой славой писателя, читаемого повсюду; нужно обречь себя на скромную роль провинциального писателя. Мало того: нужно побороть убеждение, что, отдаваясь служению местному обществу, замы­каешься в узкий круг тривиальных идей. Написать роман исклю­чительно для сибирских читателей — не будет ли это профана­ция литературы и поэзии?

И вот, подобно тому, как сибирский поэт Ершов выскабливал некогда из своих стихов слово «Сибирь», современный беллетрист-сибиряк не хочет сказать, что он описывает сибирскую жизнь, и в сибирские сцены вводит помещиков, чтоб перенести их на иную почву.

Я уверен, не отнесись автор «Негорева» так неуважительно к местной жизни, его произведение выиграло бы в своем содер­жании: ограничься он описанием только действительной жизни, не делая над ней никаких авторских экспериментов, и мы имели бы верную, талантливо написанную картину ее. Первая часть» где описывается быт одной сибирской гимназии, именно и отли­чается этими достоинствами: факты, описываемые в ней, так естественны, правдоподобны, что эта часть читается с тем же доверием, с каким читаешь обыкновенно хронику, и с таким ув­лечением, что от книги нельзя оторваться. Но автор не остано­вился на этом; ему хотелось создать что-то более грандиозное; он начал вымышлять события и людей, и произведение во мно­гом потеряло: он принужден недоговаривать или переиначивать те события, какие наблюдал в действительной жизни, и таким образом пожертвовал правдой своей претензии на роль более громкую, чем роль простого писателя быта. Для того, чтоб напи­сать настоящий тенденциозный роман, нужен сильный талант; но у нас за это хватаются все без разбора, и многие сочиняют уродливые произведения, хотя могли бы написать вещи неглу­пые, если бы скромнее меряли свои силы.

Потанин Г.Н.