Правильный выбор мелодий имеет для танца столь же существенное значение, сколь подбор слов и оборотов для искусства красноречия. 8 глава




Чтобы ускорить развитие нашего искусства и приблизить его к правде, необходимо пожертвовать излишней замысловатостью па; то, что будет при этом утрачено в технике ног, с лихвой окупится выразительностью рук. Чем проще будут па, тем легче вносить в их исполнение выразительность и грацию. Вкус всегда бежит трудностей и никогда не сопутствует им. Пусть танцовщики оставят их для упражнений, но исключат танца: публике они совсем не нравятся, и тем, кто более других способен оценить их, доставляют весьма умеренное удовольствие. Я смотрю на излишние технические трудности в музыке и танце, как на некое непонятное наречие, совершенно чуждое этим искусствам. А ведь голоса их призваны трогать наше сердце. Они неизменно должны обращаться только к нему, их родной язык— есть язык чувств. Он пленяет повсеместно, ибо внятен во всем мире,всем народам

"Такой-то скрипач дивно играет”, — скажут мне. Возможно, но он не доставляет удовольствия, музыка его не ласкает мой слух и не вызывает ни каких чувств. «Это оттого, — ответствует мне любитель музыки,— что вы ничего в этом не смыслите. Язык его скрипки доступен не всякому, — скажет он далее,— но тот, кто способен понимать и чувствовать, найдет его прекрасны; звуки ее выражают множество чувств, которые пленяют и волнуют того, кому этот язык понятен».

Тем хуже для знаменитого скрипача, — отвечу я ему, — если единственное его достоинство заключается в том, что он нравится меньшинству. Искусства принадлежат всем. Пусть они говорят свойственным им языком, и тогда им не понадобятся никакие толмачи, и голоса их одинаково дойдут до сердца как знатока, так и непосвящённого. Если искусство ограничивается внешними эффектами, никак не трогая сердца, не возбуждает страстей, не потрясая души, оно теряет способность пленять и доставлять удовольствие. Между тем как голос природы и правдивое выражение чувства всегда вызовет волнение даже у наименее чувствительных. Удовольствие — дань, в которой сердце не в силах отказать тому, кто пленяет его и волнует.

Не успевает какой-нибудь знаменитый итальянский скрипач появиться в Париже, как все стремглав бегут послушать его; никто ничего не разумеет, но все хором кричат, что он — просто чудо. Игра его не ласкает слуха, не тропи ' сердца, но зато тешит взоры. Как ловко и проворно пробежал он пальцами по всему грифу мало того—до самой кобылки! Эти трудные пассажи сопровождаются всякого рода ужимками, которыми исполнитель понуждает вас рукоплескать ему. «Господа, смотрите на меня, но не слушайте, — словно хочет он сказать, — место это чертовски трудное, оно не усладит ваш слух, — хотя смычок мой и производит немалый шум, — но зато я отделываю этот пассаж уже двадцать лет». И ему рукоплещут, награждая аплодисментами руки и пальцы. И такой человек-машина с пустой головой удостаивается всего того, в чем неизменно откажут скрипачу-соотечественнику, даже и блестящая техника будет сочетаться у него выразительностью, умом, талантом и всем прочим очарованием искусства.

С некоторых пор приезжающие к нам из Италии танцовщики стали делать как раз обратное тому, что делают их музыканты; неспособные ни пленять взоров, ни стать преемниками милой забавности Фоссано, они взяли манеру, что есть силы стучать ногами, вытанцовывая чуть ли не каждую ноту; таким образом, мы имеем теперь полную возможность восторженно созерцать скрипачей этой страны и с удовольствием внимать их танцовщикам. Но ведь не в этом состоит призва­ние изящных искусств! Они должны живописать, они должны подражать природе, но средствами простыми и естественными, подсказанными талантом. Хороший вкус не заключается в трудностях. Прелесть его — в естественности. До тех пор пока вкус будет приноситься в жертву техниче­ским трудностям, пока танец будет лишен мысли, пока он будет ограничиваться одними тур-де-форсами, а пленительное искусство будет считаться презренным ремеслом, оно не только не сможет совершенствоваться, но станет падать все ниже, пока не впадет в ту полную безвестность и, смею сказать, ничтожество, в котором оно пребывало еще столетие тому назад.

Не поймите меня превратно: я вовсе не мыслю отказаться от обычных движений рук, от всехтрудных и блистательных па и изящных танцевальных поз. Я требую лишь, чтобы движения рук были более разнообразными и выразительными, чтобы язык их стал более энергическим. Они умеют живописать чувствительность и негу, но этого мало: нужно, чтобы они умели также изобразить ярость, ревность, досаду, непостоянство скорбь, месть, иронию—словом, все человеческие чувства и в полном согласии со всеми жестами, выражением глаз и игрой лица заставить меня услышать подлинный голос природы. Я хочу далее, чтобы па были распределены столь же разумно, сколь и искусно и соответствовали бы действию и душевным движениям танцовщика; чтобы там, где изображается живость, па не были бы медленными, а в сцене серьезной они не были бы быстрыми; чтобы, рисуя чувство досады, танцовщик избегал бы легких па, уместных лишь при выражении непостоянства; чтобы, наконец, в сценах скорби и отчаяния па, так сказать, вовсе прекращались бы, ибо только лицо способно живописать эти чувства, только глазам дано их вы разить, даже руки должны в такие минуты оставаться недвижимыми; никогда не бывает танцовщик более выразителен в такого рода сценах, чем в те минуты, когда он перестает танцевать или когда танец его не кажется танцем. Все мои взгляды, все мои теории не преследуют иной цели, кроме блага и преуспеяния молодых танцовщиков и балетмейстеров; пусть поразмыслят они над ними, пусть создадут для себя новый жанр, и они сами тогда убедятся, что все, предложенное мною, вполне осуществимо и способно снискать всеобщее признание. Что же до танцевальных позиций, то всем известно, что их пять. Кое-кто даже утверждает что их десять, при этом несколько странно разделяя их на хорошие и дурные, правильные и неправильные. Число здесь не имеет значения, и спорить я не собираюсь, скажу лишь, что позиции эти весьма полезно знать, но еще полезнее забыть и что искусный танцовщик всегда сумеет с приятностью от них отклониться. Впрочем, все позиции, при которых корпус устойчив и рисунок, его хорош, суть позиции превосходные; плохими же, по моему разумению, являются только такие, при которых корпус плохо «собран», неустойчив и ноги его не держат. Те, кто упрямо цепляются за азбуку своего ремесла, закричат, что я фанатик и подрыватель основ, но я предложу им посетить школу живописи и ваяния, а затем спрошу, заслуживают ли на их взгляд позы статуй гладиатора и Геркулеса одобрения или порицания. Если порицания, прав я, ибо значит они слепые, если одобрения, они проиграли спор, ибо я докажу им, что позиции, в которых стоят эти две статуи, представляющие собой шедевры древнего искусства, не имеют ничего об­щего с теми, которые предусмотрены правилами танца.

Подавляющее большинство тех, кто посвящает себя сцене, полагает, что для того, чтобы стать танцовщиком, требуются только ноги, что актеру нужна только память, а певцу — только голос. Ос­новываясь на столь неверной посылке, первые стараются лишь поусерднее шевелить ногами, которые побольше упражнять свою память, а третьи — погромче кричать, а через несколько лет столь изнурительного труда удивляются, почему их признают никуда негодными.

Невозможно преуспеть в каком-либо искус­стве, не изучив его начал, не познав его духа и не умея рассчитать его воздействия на зрителей, Военачальник, искушенный в инженерном деле, готовясь захватить город, никогда не станет начинать со слабых укреплений, если над ними гос­подствует высота, с которой противник может противостоять нападающим; единственный способ обеспечить себе победу — это овладеть высотой и удерживать ее, потому что в этом случае слабые укрепления уже не окажут большого сопротивления или сдадутся сами. Так же обстоит дело и с искусством. Нельзя удовлетворяться тем, что легко и доступно, нужно идти в глубину; мало знать о существовании трудностей, нужно бороться с ними и преодолевать их. Тот, кто усердно занят лишь второстепенным, охватывает только то, что лежит на поверхности, и обречен на посредственность и безвестность.

Я берусь сделать из любого заурядного чело века танцовщика не хуже тех, каких имеются у нас тысячи, если только он более или менее правильно сложен. Я обучу его движениям руг и ног, поворотам головы, придам ему устойчивость, блеск, быстроту. Но не в моей власти наделить его умом, пылкостью, грацией, выразительностью — всем тем, что составляет сущность настоящей пантомимы. Природа всегда выше искусства, лишь ей одной дано творить чудеса.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-03-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: