9 января 1945.
1.Ранние часы ясного летнего утра. Небо окрашивает розовым несколько тонких облачков, которые, будто бы, выдернули из марли и обронили на атласное бирюзовое покрывало. Повсюду гомон птиц, уже опьяненных светом… Воробьи, дрозды, малиновки свистят, чирикают, ссорятся из-за какого-нибудь стебелька, что надо отнести в гнездо, какой-нибудь гусеницы, которую надо положить в клювик, какой-нибудь веточки, что надо взять для насеста. Ласточки стрелами мечутся с неба к маленькому ручью, чтобы намочить белоснежную грудку, рыжеватую сверху, и – освежившись в воде, ухватив еще сонную мошку, висящую на стебельке – молниеносно, словно вороненый клинок, взмывают ввысь, весело щебеча.
Две трясогузки, одетые в серые шелка, грациозно прогуливаются, словно две барышни, вдоль берега ручья, высоко задрав длинный хвост, украшенный черными бархатками, смотрятся в свое отражение, находя его красивым, и возобновляют свою прогулку, а черный дрозд, настоящий лесной баловник, насмехается над ними, насвистывая своим желтым клювом. В густой листве дикой яблони, что одиноко возвышается около развалин, какая-то соловьиха настойчиво зовет своего самца и замолкает только тогда, когда видит, что он появляется с длинной гусеницей, что извивается в тисках его тонкого клюва. Двое домашних голубей, вероятно, улетевших из какой-то городской голубятни и избравших вольную жизнь в трещинах разрушенной башни, предаются излияниям чувств в своем ворковании: он – обольстительно, она – стыдливо.
Иисус, скрестив руки на груди, наблюдает за всеми этими веселыми пташками и улыбается.
«Уже готов, Учитель?» – спрашивает Симон у Него за спиной.
«Уже готов. Остальные все еще спят?»
«Все еще».
«Они молодые… Я умылся в том ручье… Вода такая прохладная, что проясняет голову…»
«Теперь я схожу».
Пока Симон, одетый лишь в короткую тунику, омывается, а потом одевается, появляются Иуда с Иоанном. «Спаси Тебя Бог, Учитель. Мы опоздали?»
«Нет. Утро только занялось. Но теперь поторопитесь, и двинемся».
Оба пришедших омываются и затем надевают туники и плащи.
Иисус, прежде чем отправиться, срывает несколько цветочков, выросших среди расселин на двух валунах, и помещает их в деревянную шкатулочку, где уже есть и другие предметы, которые я не различу как следует. Он поясняет: «Отнесу их Матери. Они Ей понравятся… 2. Идемте».
«Куда, Учитель?»
«В Вифлеем».
«Опять? Мне кажется, для нас это не лучшее время…»
«Не важно. Идемте. Хочу показать вам, где спешились Волхвы и где находился Я».
«Тогда послушай. Извини, Учитель, ладно? Только позволь мне сказать. Мы кое-что предпримем. Позволь, чтобы в Вифлееме и в гостинице разговаривал и расспрашивал именно я. Вас, галилеян, не слишком любят в Иудее, а здесь – еще меньше, чем где-либо. Так что мы сделаем следующее. Вы с Иоанном – явные галилеяне даже по одеянию. Слишком простое. И потом… эти волосы! Зачем вы упорно отращиваете их такими длинными? Я и Симон дадим вам плащи и возьмем ваши. Ты, Симон – Иоанну; я – Учителю. Вот… так. Видишь? Сразу стали немного похожи на иудеев. Теперь вот это». И он снимает головной убор – полотно с чередующимися желтыми, коричневыми, красными, зелеными в цвет плаща полосками, державшееся с помощью желтой тесьмы – и водружает его на голову Иисуса, расправляя его вдоль щек, чтобы прикрыть длинные светлые волосы. Иоанн берет темно-зеленое покрывало Симона. «О! Теперь лучше! Есть же у меня здравое чутье!»
«Да, Иуда. Здравое чутье у тебя есть. Это правда. Однако, смотри, чтобы оно не превосходило другое чутье».
«Какое, Учитель?»
«Духовное чутье».
«Ну не-е-ет! Но в некоторых случаях полезно уметь быть более политиками, чем посланцами. И, послушай… будь опять добрым… и ради Твоего блага… Не опровергай меня, если я скажу что-нибудь… что-нибудь… неверное, вот».
«Что ты имеешь в виду? Зачем лгать? Я сама Истина и не желаю лжи, ни в Себе, ни вокруг Себя».
«О! Я скажу разве что наполовину ложь. Скажу, что все мы возвращаемся из дальних мест, из Египта хотя бы, и что хотим получить известия о близких друзьях. Скажу, что мы иудеи, возвращающиеся из изгнания… В общем, во всем есть доля истины… и потом, говорить буду я… одной ложью больше, одной меньше…»
«Однако, Иуда! Зачем же обманывать?»
«Брось, Учитель! Мир держится на обманах. И без них иногда не обойтись. Ладно, чтобы Тебе угодить, скажу только, что мы идем издалека и что мы иудеи. Для троих из нас четверых – это правда. А ты, Иоанн, вообще не говори. Ты можешь нас выдать».
«Буду помалкивать».
«Потом… если все пойдет хорошо… тогда расскажем все до конца. Но я на это мало надеюсь… Я хитрый и схватываю на лету».
«Вижу, Иуда. Но Я предпочел бы, чтобы ты был простым».
«В этом мало пользы. В Твоем кругу я буду тем, кто предназначен для трудных поручений. Позволь мне действовать».
Иисус не очень охотно, но уступает.
3. Они трогаются. Обходят развалины, затем следуют вдоль какой-то стены без окон, за которой слышится ослиный рев, мычание, ржание, блеяние и этот неумеренный крик верблюдов или дромадеров. Стена образует угол. Они обходят его. И вот они на площади Вифлеема. Источник с водоемом посередине этой площади, что имеет все ту же неправильную форму, хотя она и изменилась со стороны, противоположной гостинице. Там, где находился домик, представляя который, я продолжаю видеть его словно из чистого серебра в лучах той Звезды, теперь большой проем, усыпанный обломками. Только лесенка все еще стоит прямо со своим маленьким балконом. Иисус смотрит и вздыхает.
Площадь полна народа, скопившегося вокруг продавцов съестного, утвари, тканей и т.д., которые разложили на циновках или разместили в поставленных на землю корзинах свои товары и сами тоже, большей частью, уселись на корточки посреди своих… магазинов, – кроме тех, что кричат и жестикулируют стоя, столкнувшись с каким-нибудь прижимистым покупателем.
«Рыночный день», – говорит Симон.
Двери или, скорее, главные ворота гостиницы распахнуты, и оттуда выходит вереница нагруженных товарами ослов.
Иуда заходит первым. Оглядывается вокруг. Надменно останавливает маленького конюха, грязного и полуодетого, то есть, в одной нижней одежде без рукавов и до колен. «Слуга!» – кричит он, – «Хозяина! Мигом! Ступай живо, ибо я не привык ждать».
Подросток пускается бегом, таща за собой метлу из хвороста.
«Иуда! Что это за обращение?»
«Тише, Учитель. Предоставь это мне. Пусть принимают нас за богачей из города».
Прибегает хозяин, и надрывает себе спину в поклонах перед Иудой, внушительным в темно-красном плаще Иисуса поверх своего богатого золотистого одеяния, с его поясом и бахромой.
«Мы пришли издалека, человек. Иудеи из азиатских общин. Этот был гоним, вифлеемлянин по рождению, разыскивает Своих здешних близких друзей. И мы вместе с Ним. Мы прибыли из Иерусалима, где поклонились Всевышнему в Его Доме. Можешь дать нам сведения?»
«Господин… я твой слуга… Все для тебя. Приказывай».
«Мы хотим разузнать о многих… а особенно об Анне, чей дом был напротив твоей гостиницы».
«О! Несчастная! Анну вы уже не найдете, разве только на лоне Авраама. И с ней ее детей».
«Умерла? Отчего?»
«Вы не знаете о резне Ирода? Весь мир говорил об этом, и даже Цезарь назвал его „свиньей, питающейся кровью“. Ой! Что я сказал… Не доноси на меня! Ты действительно иудей?»
«Вот знак моего рода. Так что же? Рассказывай».
«Анна была убита солдатами Ирода вместе со всеми своими детьми, кроме одной дочери».
«Но за что? Она была такой доброй!»
«Ты знал ее?»
«Прекрасно», – бесстыдно врет Иуда.
«Она была убита за то, что приютила тех, кто называл себя отцом и Матерью Мессии… 4. Зайди сюда, в эту комнату… Стены имеют уши, и говорить о некоторых вещах… небезопасно».
Они заходят в темную и низкую комнатку. Садятся на низкий диван.
«Так вот… у меня было хорошее чутье. Я не какой-нибудь никудышный хозяин! Я тут родился, сын потомственных держателей постоялого двора. У меня хитрость в крови. И мне они не понравились. Возможно, я бы и нашел для них какую-то каморку. Но… галилеяне, бедные, незнакомые… э, нет! Езекия не даст себя провести! И потом… я почувствовал… почувствовал, что они не такие… та Женщина… с этими глазами… нечто… нет, нет, в Ней наверняка, был демон, и Она с ним общалась. И принесла его сюда… не ко мне, а в город. Анна была более невинна, чем овечка, и приютила их несколько дней спустя, уже с Младенцем. Говорили, что Он – Мессия… О, сколько денег я заработал в те дни! Больше, чем на переписи! Приходили и те, кто не должен был приходить на перепись. Приходили с моря, из Египта, чтобы повидать… и это в течение месяцев! Какую я сделал выручку!.. Последними пришли три царя, три владыки, три мудреца… почем мне знать? Процессия! Она никак не кончалась! У меня заняли все стойла и оплатили, золотом, столько сена, что хватило бы на месяц, а потом уехали на следующий день, оставив здесь все. А какие подарки конюхам, женщинам! А мне! О!.. Истинный или ложный был тот Мессия, но я могу Его только похвалить. Он позволил мне заработать мешки денег. И бед от Него у меня не было. Даже никто не умер, поскольку я только-только женился. Так что… А вот остальные!»
5. «Мы хотели бы увидеть места, связанные с тем избиением». «Места? Да ведь каждый дом был местом избиения. На мили вокруг Вифлеема были погибшие. Идемте со мной».
Они поднимаются по лестнице, забираются на большую террасу на крыше. С высоты видна обширная равнина и весь Вифлеем, расстилающийся на своих холмах, словно раскрытый веер.
«Видите разоренные места? Там даже дома были сожжены, потому что отцы защищали детей с оружием в руках. Видите, вон там нечто вроде колодца, покрытого плющом? Это остатки синагоги. Сожженной вместе с ее главой, который утверждал, что это был Мессия. Ее сожгли выжившие, обезумевшие от избиения детей. У нас были потом от них неприятности… И там, и там, и там… видите те гробницы? Это могилы жертв… Будто овечки, затерянные в траве, сколько хватает глаз. Все невинные, а также их отцы и матери… Видите тот бассейн? Его вода была красной после того, как убийцы отмыли в нем руки и оружие. А тот ручей позади, заметили?.. Он был розовым от обилия крови, что попадала туда из сточных канав… А вон там… прямо. Это все, что осталось от дома Анны».
Иисус плачет.
«Ты ее хорошо знал?»
Отвечает Иуда: «Она была как сестра для Его Матери. Правда, Друг?»
Иисус отвечает только: «Да».
«Понимаю», – отзывается хозяин гостиницы и погружается в думы.
6. Иисус наклоняется к Иуде, чтобы что-то ему тихо сказать.
«Мой Друг хотел бы сходить на те развалины», – говорит Иуда.
«А пусть идет! Они ничьи!»
Они спускаются. Прощаются. Уходят. Хозяин остается разочарованным. Наверное, надеялся заработать.
Они пересекают площадь. Поднимаются по сохранившейся лесенке.
«Отсюда», – говорит Иисус, – «Моя Мать помахала Моей рукой Волхвам и отсюда же мы спускались, отправляясь в Египет».
Несколько человек смотрят на этих четверых посреди развалин. Один спрашивает: «Родственники убитой?»
«Друзья».
Какая-то женщина кричит: «Вы хотя бы не причините зла умершей, как те другие, что были ей друзьями, пока она была жива, а потом укрылись в безопасном месте».
Иисус выпрямился на лестничной площадке напротив ограничивающей ее стенки, возвышаясь, таким образом, примерно на два метра над площадью, с просветом за спиной. Просветом, залитым солнцем, которое Его всего окутало нимбом, сделав еще белее Его облачение из белоснежного льна, единственное Его одеяние теперь, когда плащ соскользнул с плеч вниз и находится у Его ног, словно разноцветный пьедестал. Еще дальше сзади – зеленая и щетинистая основа того, что было садом и полем Анны, теперь одичавшим и усыпанным обломками.
7. Иисус простирает руки. Иуда, увидев этот жест, просит: «Не говори! Это не осмотрительно!»
Однако Иисус наполняет площадь Своим зычным голосом: «Мужи из колена Иуды! Мужи Вифлеема, слушайте! Слушайте вы, жены этой земли, священной для Рахили! Послушайте Того, кто происходит от Давида, кто претерпел гонения, кто, став достойным говорить, говорит, с тем чтобы даровать вам свет и утешение. Слушайте».
Народ прекращает голосить, спорить, покупать и скапливается вместе.
«Это рабби!»
«Наверняка, пришел из Иерусалима».
«Кто это?»
«Какой приятный Человек!»
«Какой голос!»
«Какое обращение!»
«Э, раз Он потомок Давида!»
«Значит, наш!»
«Слушаем, слушаем!»
Теперь вся площадь у этой лесенки, которая кажется амвоном.
«В Бытии сказано: „Я положу вражду между тобой и женщиной… она размозжит тебе голову, а ты будешь подстерегать ее пяту“. И еще сказано: „Я умножу твои печали и твои бремена… и земля породит колючки и шипы“ (Быт. 3:15-18). Это проклятие мужчины, женщины и змея.
Придя издалека поклониться гробнице Рахили, Я почувствовал, как в вечернем ветре, в ночной росе, в утреннем плаче соловья отражается рыдание древней Рахили (Иер. 31:15), повторенное многочисленными устами матерей Вифлеема: в тесноте ли могил, или в глубине сердец. И в скорби вдовых супругов, лишившихся жен, потому что их убила тоска, Я услышал скорбный вопль Иакова… Я плачу вместе с вами. Однако послушайте, Мои собратья по отчизне. Вифлеем, благословенная земля, самый малый из городов Иуды, но самый великий пред лицом Бога и рода человеческого, потому что он колыбель Спасителя, как говорит Михей (Мих. 5:2). И именно потому, что он велик, что удостоился быть скинией, на которой почиет Слава Божия, Божий Огонь, Его воплощенная Любовь, он вызвал ненависть Сатаны.
„Положу вражду между тобой и женщиной. Она будет попирать тебя стопой, а ты будешь караулить ее пяту“. Какая вражда сильнее, чем та, что направлена на детей, на самое сердце женщины? И какая стопа крепче, чем у Матери Спасителя? Вот почему естественным было мщение побежденного Сатаны, который посягнул из-за Матери – нет, не на пяту, а на материнские сердца.
О! Умноженные печали – родив детей, потерять их! О! страшные шипы – сеять и работать в поте лица ради потомства, и остаться отцом без потомства! Однако ликуй, Вифлеем! Твоя чистейшая кровь, кровь невинных, проделала путь для огненного пурпура Мессии…»
8. Толпа, что начала все сильнее и сильнее волноваться с того момента, как Иисус упомянул о Спасителе, а затем о Его Матери, теперь проявляет явные признаки возбуждения.
«Замолкай, Учитель», – говорит Иуда, – «и пойдем».
Но Иисус его не слушает. Он продолжает: «…Мессии, которого Благодать Бога-Отца спасла от тиранов, дабы сберечь Его для народа ради его спасения и…»
Пронзительный женский голос кричит: «Пятерых, пятерых я их родила, и никого уже нет в моем доме! Горе мне!». И истерически завывает.
Начинается суматоха.
Другая женщина катается в пыли, раздирает свои одежды, демонстрируя грудь с изувеченным соском, и вопит: «Здесь, здесь, на этой груди они зарезали моего первенца! Меч рассек его лицо вместе с моим соском. О! Мой Елисей!»
«А я? А я? Вон там мои палаты! Три могилы в одной, под присмотром отца. Муж и дети вместе. Вот, вот!.. Если есть этот Спаситель, пусть Он вернет мне детей, вернет мне супруга, избавит меня от отчаяния, избавит меня от Вельзевула!»
Все кричат: «Наших детей, мужей, отцов! Пусть вернет их, если Он есть!»
Иисус поднимает руки, требуя тишины. «Собратья Мои по отчизне, Я бы хотел вернуть вам детей во плоти, даже во плоти. Но Я говорю вам: будьте добры, смиритесь, прощайте, надейтесь, радуйтесь надеясь, уповая ликуйте. Вскоре вы вновь обретете своих детей, ангелов на Небе, ибо Мессия вот-вот откроет врата Небес, и если вы будете праведны, сама смерть окажется наступившей Жизнью и вернувшейся Любовью…»
«А! Это Ты – Мессия? Во имя Бога, отвечай».
Иисус опускает руки таким мягким и кротким движением, словно обнимает, и произносит: «Это Я».
«Прочь! Прочь! Значит, это по Твоей вине!»
Под свист и издевательства летит камень.
9. Иуду охватывает благородный порыв… о! если бы он всегда был таким! Он бросается, заслоняя Учителя, прямо на балконную оградку и, развернув плащ, невозмутимо принимает на себя удары камней, от которых у него даже течет кровь, крича Иоанну и Симону: «Уводите отсюда Иисуса. За те деревья. Я подойду. Идите, во имя Небес!». И обращаясь к толпе: «Бешеные псы! Я из Храма, и заявлю о вас Храму и Риму».
Толпа на мгновение поддается испугу. Но затем снова принимается бросать камни, по счастью, неумело. А Иуда продолжает их невозмутимо принимать, отвечая оскорблениями на проклятья толпы. Более того, он ловит на лету камень и посылает его в голову какому-то старичку, который орет, словно заживо ощипанная сорока. А ввиду того, что на его пьедестал пытаются взобраться, быстро подбирает сухую ветвь, лежащую на полу (теперь он уже спустился с оградки), и безжалостно охаживает ей по спинам, головам и рукам.
Прибегают несколько военных и копьями прокладывают себе дорогу. «Кто ты? Почему такая потасовка?»
«Иудей, на которого набросились эти плебеи. Со мною был один Рабби, известный священникам. Он говорил с этими псами. Они спустились с цепи и набросились на нас».
«Кто ты?»
«Иуда из Кериота, прежде был в Храме, теперь ученик Рабби Иисуса из Галилеи. Друг фарисея Симона, саддукея Иоханана, советника Синедриона Иосифа из Аримафеи и, наконец, то что ты можешь проверить, Елеазара бен Анны, большого друга Проконсула».
«Проверю. Куда направляешься?»
«В Кериот с моим Другом, а потом в Иерусалим».
«Иди. Мы прикроем тебя сзади».
Иуда протягивает солдату несколько монет. Наверное, это незаконно… но привычно, поскольку военный берет, быстро и осторожно, кланяясь и улыбаясь. Иуда соскакивает вниз со своего подиума. Прыжками передвигается по неухоженной местности и присоединяется к своим спутникам.
«Сильно ранен?»
«Пустяки, Учитель. И потом, за Тебя!.. Я им тоже задал, од-нако. Наверно, я весь испачкан кровью…»
«Да, на щеке. Тут есть ручеек».
Иоанн намачивает кусок ткани и протирает Иуде щеку.
«Я сожалею, Иуда… Но видишь… даже заявив им о себе как об иудеях, следуя твоему здравому смыслу…»
«Это звери. Думаю, что Ты убедился, Учитель. И не станешь упорствовать».
«О, нет! Не из-за страха. А из-за того, что это бесполезно, пока. Когда нас не принимают, не стоит проклинать, но стоит удалиться, молясь за этих несчастных безумцев, что умирают с голоду и не видят Хлеба. Пойдемте этой одинокой тропой. Надеюсь, она выведет на дорогу в Хеврон… К пастухам, если мы найдем их».
«Получить еще раз камнями?»
«Нет. Сказать им: „Это Я“».
«Эх! Ну и ну!.. Нас точно побьют камнями. Они уже тридцать лет из-за Тебя мучаются!..»
«Увидим».
Они идут густыми зарослями, тенистыми и прохладными, и я теряю их из виду».