Detente (фр.) – 1. Ослабление (чего-либо туго натянутого), расслабление (мускулов);
2. Ослабление (политической напряженности).
Вчерашний дождь казался дурным воспоминанием, следов его на улицах почти не осталось. Солнце, чудесное, благосклонное ко всему солнце прыгало зайчиками и сверкало в витринах магазинов и окнах домов.
В ванной рычали и стонали проржавевшие трубы, из душа лилась струйка холодной воды. Марш брился отцовской опасной бритвой. Сквозь открытое окно ванной до него доносились звуки просыпающегося города: вой и грохот первого трамвая; отдаленный шум машин на Тауентциенштрассе; шаги ранних пешеходов, спешащих к большой станции городской железной дороги на Виттенбергплатц; стук поднимаемых жалюзи в булочной напротив. Не было и семи, и не исключалась возможность, что погода ещё может испортиться.
Форма – доспехи власти – была разложена в спальне.
Коричневая рубашка с черными кожаными пуговицами. Черный галстук. Черные бриджи. Высокие черные сапоги (густой запах начищенной кожи).
Черный мундир на четыре серебряные пуговицы; на погонах – три параллельные серебристые нити, на левом рукаве – красно-бело-черная повязка со свастикой, на правом – ромб с буквой «К» готическим шрифтом, обозначающей криминальную полицию.
Черный ремень с портупеей. Черная фуражка с серебряной мертвой головой и партийным символом – орлом. Черные кожаные перчатки.
Марш оглядел себя в зеркало: оттуда на него смотрел штурмбаннфюрер СС. Он вынул из туалетного столика служебный пистолет, 9-миллиметровый «люгер», проверил его и сунул в кобуру. Потом вышел навстречу утру.
– Не мало?
Рудольф Хальдер лишь улыбнулся в ответ на язвительное замечание Марша и разгрузил свой поднос: сыр, ветчина, салями, три яйца вкрутую, горка черного хлеба, молоко, чашка дымящегося кофе. Он аккуратно поставил тарелки в ряд на белой льняной скатерти.
– Насколько я знаю, завтраки, которыми кормит имперская служба безопасности, обычно не такие щедрые.
Они сидели в ресторане отеля «Принц Фридрих-Карл» на Доротеенштрассе, на полпути между штаб-квартирой крипо и зданием имперского архива, где служил Хальдер. Марш часто здесь бывал. «Фридрих-Карл» был недорогим пристанищем для туристов и коммерсантов, но завтраками здесь кормили хорошими. Над входом вяло колебался европейский флаг – двенадцать золотых звезд, по числу стран Европейского сообщества, на синем фоне. Марш предполагал, что управляющий, герр Брекер, купил его по случаю и вывесил, чтобы залучить иностранных клиентов. Не похоже, чтобы это возымело действие. Взгляд на более чем скромную клиентуру ресторана и скучающий персонал давал основания полагать, что здесь нет опасности быть подслушанным.
Как обычно, люди старались держаться подальше от формы Марша. Каждые несколько минут, когда к станции «Фридрихштрассе» подъезжал поезд, в здании тряслись стены.
– Это все, что ты берешь? – спросил Хальдер. – Кофе? – Он покачал головой. – Черный кофе, сигареты и виски. Никудышная диета. Если подумать, то я ни разу не видел, чтобы после твоего развода с Кларой ты когда-нибудь как следует поел. – Он разбил одно яйцо и стал очищать его от скорлупы.
Марш подумал: из всех нас меньше всего изменился Хальдер. Под жирком и ослабевшими мышцами, свидетельствующими о том, что он вступил в средний возраст, все ещё скрывался долговязый новобранец, который более двадцати лет назад прямо из университета попал на U-174. Он был радистом, плохим радистом, спешно подготовленным и направленным на службу в 1942 году, в период самых больших потерь, когда Дениц подчистил всю Германию, чтобы набрать пополнение. Тогда, как и теперь, он носил очки в проволочной оправе, а жидкие рыжие волосы торчали сзади утиным хвостом. Во время плавания, когда остальные члены команды отращивали бороды, Хальдер отрастил на щеках и подбородке оранжевые пучки волос и стал похож на облинявшего кота. Сам факт, что он попал служить на подводную лодку, был ужасной ошибкой, анекдотом. Руди был неуклюж и неповоротлив, он был создан природой быть ученым, а не подводником. Каждый поход он обливался потом от страха и страдал от морской болезни.
И тем не менее он пользовался популярностью. Экипажи подводных лодок были суеверны, и каким-то образом прошел слух, что Руди Хальдер приносит счастье. Поэтому его лелеяли, покрывали его ошибки, давали возможность лишние полчаса поваляться, вздыхая, на койке. Он стал своего рода талисманом. Когда наступил мир, Хальдер, удивленный тем, что остался жив, возобновил занятия на историческом факультете Берлинского университета. В 1958 году он вошел в группу ученых, работавших в имперском архиве над официальной историей войны. Он прошел полный круг, сгорбившись над бумагами, собирая по частям ту великую стратегию, крошечной испуганной частицей которой когда-то был сам. В 1963-м была опубликована работа «Подводный флот, операции и тактика, 1939-1946 годы». Теперь Хальдер участвовал в работе над третьим томом истории сражений германской армии на Восточном фронте.
– Это все равно что работать на заводах «Фольксваген» в Фаллерслебене, – говорил Хальдер. Он откусил и стал жевать яйцо. – Я делаю колеса, Иекель – дверцы, а Шмидт устанавливает мотор.
– И много ещё работы? Надолго?
– О, думаю, на всю жизнь. Средств не жалеют. Каждый выстрел, каждая перестрелка, каждая снежинка, каждый чох. Кто-то даже собирается писать официальную историю официальных историй. Что до меня, лет пять ещё поработаю.
– А потом?
Хальдер смахнул с галстука крошки яичной скорлупы.
– Кафедра в небольшом университете где-нибудь на юге. Домик в сельской местности с Ильзой и детишками. Еще пара книг с почтительными отзывами. Мои запросы скромны. Кроме всего прочего, такая работа дает ощущение, что в конечном счете ты смертен. А что касается… – Он вынул из внутреннего кармана листок бумаги. – Прими от имперского архива.
Это была фотокопия страницы из старого партийного справочника. Четыре снимка чиновников в форме, каждый сопровождался краткой биографией – Брюн, Бруннер, Бух и Булер.
Хальдер сказал:
– «Указатель видных деятелей НСДАП». Издание 1951 года.
– Хорошо его знаю.
– Согласись, хорошенькая компания.
Найденный в Хафеле покойник, несомненно, был Булер. Он настороженно и серьезно, поджав губы, глядел на Марша сквозь очки без оправы. Лицо бюрократа, лицо адвоката; лицо, которое можно видеть тысячу раз и быть не в состоянии описать; отчетливое во плоти, неопределенное в памяти; лицо человека-машины.
– Как видишь, – продолжал Хальдер, – столп национал-социалистской респектабельности. Вступил в партию в двадцать втором – это исключительно почетно. Работал поверенным у Ганса Франка, личного адвоката фюрера. Заместитель президента Академии германского права.
– «Государственный секретарь в генерал-губернаторстве, 1939 год, – читал Марш. – Бригадефюрер СС». – Бригадефюрер, Боже правый. Он вынул записную книжку и взялся за перо.
– Почетное звание, – пояснил Хальдер с набитым ртом. – Сомневаюсь, стрелял ли он хоть раз в жизни. Это был чисто кабинетный чиновник. Когда в тридцать девятом Франка послали управлять тем, что осталось от Польши, он, должно быть, в качестве главного бюрократа взял с собой своего старого партнера по адвокатским делам Булера. Попробуй-ка ветчины. Очень вкусная.
Марш быстро писал в книжке.
– Сколько времени Булер был на Востоке?
– Полагаю, двенадцать лет. Я просмотрел указатель за 1952 год. Там на Булера нет данных. Так что пятьдесят первый, должно быть, стал его последним годом.
Марш перестал писать и постучал ручкой о зубы.
– Извини, я тебя на пару минут оставлю.
В вестибюле была телефонная будка. Он позвонил на коммутатор крипо и попросил соединить со своим номером. Голос в трубке проворчал:
– Йегер.
– Слушай, Макс, – Марш повторил ему то, что рассказал Хальдер. – Здесь упоминается жена. – Он поднял листок бумаги поближе к тусклой лампочке в кабине и скосил на него глаза. – Эдит Тулард. Сможешь её разыскать? Чтобы определенно опознать труп.
– Она умерла.
– Что?
– Умерла больше десяти лет назад. Я проверил в архивах СС – даже обладатели почетных званий должны сообщать о ближайших родственниках. У Булера не было детей, но я нашел следы его сестры. Она вдова, ей семьдесят два года, зовут Элизабет Тринкль. Живет в Фюрстенвальде. – Марш знал это место: небольшой городок примерно в сорока пяти минутах езды к юго-востоку от Берлина. – Местная полиция везет её прямо в морг.
– Встретимся там.
– Еще одна новость. У Булера в Шваненвердере дом.
Это объясняло, почему труп оказался именно там, где был найден.
– Молодец, Макс. – Марш повесил трубку и пошел в ресторан.
Хальдер покончил с завтраком. Когда вернулся Марш, он бросил салфетку и откинулся на стуле.
– Отлично. Теперь я почти смогу вынести предстоящую разборку полутора тысяч донесений и команд по Первой танковой армии Клейста. – Он принялся ковырять в зубах. – Нам надо чаще встречаться. Ильза постоянно спрашивает: «Когда ты приведешь к нам Зави?» – Он наклонился к Маршу. – Слушай, у нас в архиве работает одна женщина – изучает историю Союза немецких девушек в 1935-1950 годах. Потрясающая! Муж, бедняга, в прошлом году пропал без вести на Восточном фронте. Одним словом: ты и она. Что ты на это скажешь? Скажем, на следующей неделе вы оба у нас.
Марш улыбнулся:
– Ты так добр ко мне.
– Это не ответ.
– Правда. – Он постучал пальцами по фотокопии. – Можно взять?
Хальдер пожал плечами.
– Само собой.
– И последнее.
– Давай.
– Государственный секретарь генерал-губернаторства. Чем он мог конкретно заниматься?
Хальдер развел руками. Кисти были густо покрыты веснушками, из-под манжет выбивались ярко-рыжие клочья волос.
– Они с Франком обладали неограниченной властью. Делали что хотели. В то время главной проблемой, по-видимому, было переселение.
Марш записал в книжке слово «переселение» и обвел его кружком.
– Как это происходило?
– Это что? Семинар? – Хальдер выстроил перед собой треугольник из тарелок – две маленькие слева и одна побольше справа – и сдвинул их вплотную друг к другу. – Все это – Польша до войны. После тридцать девятого западные области, – он постучал по маленьким тарелкам, – были включены в состав Германии. Имперский округ Данциг – Восточная Пруссия и имперский округ Вартеланд. – А это, – он отодвинул большую тарелку, – стало генерал-губернаторством. Осколком государства. Обе западные области были онемечены. Понятно, это не моя сфера, но я видел некоторые цифры. В 1940 году они поставили целью довести плотность населения до ста немцев на квадратный километр. И сумели добиться этого за три года. Неслыханная операция, если учесть, что война все ещё продолжалась.
– Скольких людей это коснулось?
– Одного миллиона. Управление СС по проблемам евгеники находило немцев в местах, которые тебе и не снились, – в Румынии, Болгарии, Сербии, Хорватии. Если твой череп соответствовал нужным измерениям и ты был из подходящей деревни, тебе просто выдавали билет.
– А Булер?
– Ах да. Чтобы освободить место миллиону немцев в новых имперских округах, им пришлось выселить миллион поляков.
– И они направились в генерал-губернаторство?
Хальдер завертел головой и украдкой оглянулся вокруг, не подслушивает ли кто, – люди называли это «немецким взглядом».
– Им также пришлось заниматься евреями, которых высылали из Германии и западных территорий – Франции, Голландии, Бельгии.
– Евреями?
– Да, да. Только давай потише. – Хальдер говорил так тихо, что Маршу, чтобы расслышать, пришлось наклониться над столом. – Представляешь, какой был хаос. Перенаселение. Голод. Болезни. Можно догадываться, что там и сейчас отхожее место, что бы они ни говорили. Еженедельно газеты публиковали, телевидение и радио передавали обращения Восточного министерства, приглашавшие колонистов в генерал-губернаторство. «Немцы! Требуйте принадлежащее вам по праву рождения! Бесплатная усадьба! Гарантированный доход в первые пять лет!» Рекламные объявления изображали живущих в роскоши счастливых колонистов. Но обратно просачивались сведения и о подлинном положении дел – неплодородная земля, каторжный труд и захудалые городишки, куда немцам приходилось возвращаться по вечерам из страха перед налетами местных партизан. В генерал-губернаторстве было хуже, чем на Украине, хуже, чем в Остланде, даже хуже, чем в Москве.
Подошел официант предложить ещё кофе. Марш отказался. Когда тот удалился на недосягаемое для слуха расстояние, Хальдер продолжил все тем же тихим голосом:
– Франк управлял всем из замка Вавель. Должно быть, там размещался и Булер. Мой приятель работает в генерал-губернаторстве в официальных архивах. Боже, он такое рассказывает… Роскошь, очевидно, была невероятная. Что-то из времен Римской империи. Картины, гобелены, сокровища, награбленные у церквей, драгоценности. Взятки деньгами и натурой, если понимаешь, что я имею в виду. – Голубые глаза Хальдера светились, брови плясали.
– И Булер имел к этому отношение?
– Кто знает? Если нет, то он, пожалуй, был единственным, не связанным с этим делом.
– Это, возможно, объясняет, откуда у него дом в Шваненвердере.
Хальдер тихонько присвистнул.
– Вот тебе и ответ. Мы с тобой, друг мой, были не на той войне. Запертые в вонючем металлическом гробу в двух сотнях метров от поверхности воды в Атлантике. А могли бы жить в силезском замке, спать на шелках в компании с парой молоденьких полек.
У Марша ещё было что расспросить, но не было времени. Когда они выходили, Хальдер сказал:
– Итак, ты придешь пообедать у меня с коллегой, занимающейся Союзом немецких девушек?
– Я подумаю.
– Может быть, нам удастся уговорить её носить форму. – Стоя у входа в гостиницу с глубоко засунутыми в карманы руками и в дважды обернутом вокруг шеи длинном шарфе, Хальдер стал ещё больше похож на студента. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Начисто забыл! А ведь собирался сказать тебе. Вот память… На прошлой неделе в архив приходили двое парней из зипо и расспрашивали о тебе.
Марш почувствовал, как с лица исчезла улыбка.
– Гестапо? Что им было нужно?
Ему удалось сохранить легкий, непринужденный тон.
– О, обычный набор. «Как он вел себя во время войны? Придерживается ли он каких-либо твердых политических взглядов? Кто его друзья?..» В чем дело, Зави? Продвижение по службе или что-нибудь еще?
– Должно быть. – Он приказал себе расслабиться. Возможно, всего лишь обычная проверка. Не забыть спросить Макса, не слыхал ли он что-нибудь о новой проверке персонала.
– Ну тогда, если станешь начальником крипо, не забывай старых друзей.
Марш рассмеялся.
– Не забуду. – Они обменялись рукопожатиями. Когда расходились, Марш произнес: – Интересно, были ли у Булера враги?
– Не сомневайся, – ответил Хальдер.
– Кто же тогда они?
Хальдер пожал плечами.
– Для начала тридцать миллионов поляков.
Единственной живой душой на втором этаже здания на Вердершермаркт была уборщица-полька. Когда Марш выходил из лифта, она стояла к нему спиной. Ему был виден только широкий зад, покоящийся на пятках черных резиновых сапог, да красная косынка на волосах, которая качалась в такт её движениям – она скребла щеткой пол. Она тихо пела про себя на родном языке. Он протиснулся мимо неё и вошел в кабинет. Когда дверь закрылась, Марш услышал, как она запела снова.
Еще не было девяти. Он повесил фуражку у двери и расстегнул пуговицы мундира. На его столе лежал большой коричневый пакет. Он открыл его и вытряхнул содержимое – фотография с места преступления. Глянцевые цветные снимки тела Булера, развалившегося, словно загорая, на берегу озера.
Он снял со шкафа старенькую пишущую машинку и понес к своему столу. Достал из проволочной корзинки два листа неоднократно использованной копирки, два листа тонкой бумаги и один бланк отчета, разложил их по порядку и вставил в машинку. Закурил и несколько минут глядел на засохший цветок.
Потом принялся печатать.
«РАПОРТ
Содержание: неопознанное тело (мужчина).
От: штурмбаннфюрера СС К. Марша. 15.4.64 г.
Имею честь доложить о следующем:
1. Вчера в 06:28 мне было приказано присутствовать на изъятии тела из озера Хафель. Тело обнаружил в 06:02 стрелок СС Герман Йост и сообщил в местную полицию (заявление прилагается).
2. Поскольку не было сообщений об исчезновении лиц, соответствующих описанию, я договорился о проверке отпечатков пальцев объекта в архиве.
3. Это дало возможность опознать объект как доктора Йозефа Булера, члена партии, имеющего почетное звание бригадефюрера СС. Объект в 1939-1951 гг. был государственным секретарем в генерал-губернаторстве.
4. Предварительное обследование на месте штурмбаннфюрером СС доктором Августом Эйслером указывает в качестве вероятной причины смерти утопление, а предполагаемое время смерти – вечер или ночь 13 апреля.
5. Объект проживал в Шваненвердере, поблизости от места обнаружения тела.
6. Не было никаких явно вызывающих подозрение обстоятельств.
7. Полное вскрытие будет произведено после официального опознания объекта родственниками».
Марш вынул рапорт из машинки, подписал и, выходя из здания, передал рассыльному.
В морге на Зейдельштрассе на жесткой деревянной скамье сидела, выпрямившись, пожилая женщина. На ней был коричневый твидовый костюм, коричневая шляпка с уныло торчащим пером, грубые коричневые туфли и серые шерстяные носки. Она смотрела прямо перед собой, сжав лежавшую на коленях сумочку, не обращая внимания на санитаров, полицейских, проходящих по коридору опечаленных родственников. Рядом с ней, сложив на груди руки и вытянув ноги, сидел со скучающим видом Макс Йегер. Он отвел в сторону подошедшего Марша.
– Она здесь десять минут. Почти не разговаривает.
– В шоке?
– Думаю, да.
– Давай закончим с этим делом.
Пожилая женщина не подняла глаз, когда Марш сел рядом на скамью. Он сказал тихо:
– Фрау Тринкль, меня зовут Марш. Я следователь берлинской криминальной полиции. Нам необходимо завершить отчет о смерти вашего брата и нужно, чтобы вы опознали его тело. Потом мы отвезем вас домой. Вам понятно?
Фрау Тринкль повернулась к нему. У неё было худое лицо, тонкий нос (как у брата), тонкие губы. Брошь с камеей застегивала на костлявой шее ворот отделанной оборками темно-красной блузки.
– Вам понятно? – повторил штурмбаннфюрер.
Она глядела на него не тронутыми слезой ясными серыми глазами.
– Вполне.
Речь отрывистая и сухая.
Они прошли через коридор в маленькую без окон приемную. Пол из деревянных плит. Стены выкрашены зеленой клеевой краской. Чтобы оживить мрачное помещение, кто-то налепил туристские плакаты компании немецких имперских железных дорог: вид Большого зала ночью, Музей фюрера в Линце, озеро Штарнбергер в Баварии. С четвертой стены плакат сорвали, оставив на штукатурке оспины, словно следы пуль.
Стук за дверьми возвестил о прибытии тела. Закрытое покрывалом, его ввезли на металлической тележке. Двое служителей в белых халатах поставили её посередине комнаты – словно стол с закусками, ожидающий гостей. Они покинули комнату, и Йегер закрыл дверь.
– Вы готовы? – спросил Марш.
Она кивнула. Он отвернул покрывало, и фрау Тринкль встала у его плеча. Она наклонилась вперед, и в лицо следователю ударил терпкий запах мятных лепешек, духов и камфары – запах старой женщины. Она долго смотрела на труп, потом открыла рот, словно собираясь что-то сказать, но лишь вздохнула. Закрыла глаза. Марш поймал её, когда она падала.
– Это он, – произнесла женщина. – Мы не виделись десять лет, он потолстел, я никогда не видела его без очков с тех пор, как он был ребенком. Но это он.
Фрау Тринкль сидела на стуле под плакатом с изображением Линца, низко склонившись, голова между коленями. Шляпка свалилась. На лицо упали жидкие пряди седых волос. Тело Булера увезли.
Открылась дверь. Это вернулся Йегер со стаканом воды, который он насильно вложил в худую руку женщины.
– Выпейте это.
Она помедлила, потом поднесла к губам и отхлебнула.
– Я никогда не падаю в обморок, – сказала она. – Никогда.
Стоя сзади нее, Йегер скорчил рожу.
– Конечно, – поддержал сестру Булера Марш. – Мне нужно задать несколько вопросов. Вам лучше? Остановите меня, если устанете. – Он достал записную книжку. – Почему вы десять лет не виделись с братом?
– После смерти Эдит, его жены, между нами не осталось ничего общего. Во всяком случае, мы никогда не были близки. Даже в детстве. Я на восемь лет старше его.
– Его жена умерла давно?
Она задумалась.
– По-моему, в пятьдесят третьем. Зимой. У неё был рак.
– И с тех пор от него ни единой весточки? А другие братья и сестры были?
– Нет. Нас было двое. Иногда он писал. Две недели назад я получила от него письмо. Он поздравлял меня с днем рождения.
Фрау Тринкль пошарила в сумочке и достала листок почтовой бумаги хорошего качества, плотной, кремового цвета, с вытисненным сверху изображением дома в Шваненвердере. Текст тоже вытиснен каллиграфическим шрифтом, содержание сугубо официальное: «Дорогая сестра! Хайль Гитлер! Шлю поздравления по случаю дня рождения. Горячо надеюсь, что ты, как и я, в добром здравии. Йозеф». Марш сложил и вернул листок. Неудивительно, что никто его не хватился.
– Не упоминал ли он в других письмах о чем-нибудь таком, что бы его беспокоило?
– А что ему было беспокоиться? – брызгая слюной, выкрикнула она. – Во время войны Эдит получила наследство. Деньги у них были. Он жил на широкую ногу, должна вам сказать.
– Детей не было?
– Он был бесплодным, – ответила женщина будничным тоном, словно говоря о цвете волос. – Эдит так переживала. Думаю, что это её и убило. Она в одиночестве сидела в том огромном доме – это был рак души. Она очень любила музыку, прекрасно играла на рояле. Помню, у них был «Бехштейн». А он… такой холодный, равнодушный.
– Значит, вы были о нем невысокого мнения, – пробормотал в другом конце комнаты Йегер.
– Да, не очень. Мало кому он нравился. – Она обернулась к Маршу. – Я овдовела двадцать четыре года назад. Муж был штурманом в люфтваффе. Его сбили над Францией. Я не осталась в нужде – ни в коей мере. Но пенсия… очень мала, если привыкнешь жить немного лучше. За все это время Йозеф ни разу не предложил мне помочь.
– Что у него с ногой? – снова вмешался Йегер. В его голосе чувствовалась неприязнь. Он явно решил в этом семейном конфликте встать на сторону Булера. – Как это случилось? – Судя по его виду, он считал, что, возможно, она украла эту ногу.
Старая женщина игнорировала его и отвечала Маршу:
– Сам он об этом не говорил, но Эдит мне рассказала. Это случилось в 1951 году, когда он все ещё был в генерал-губернаторстве. Он ехал с охраной из Кракау в Каттовиц [1]. Польские партизаны устроили засаду. Эдит говорила, что это была мина. Водителя убило. Йозефу повезло – потерял только ногу. После этого он ушел с государственной службы.
– И несмотря на это он плавал? – Марш заглянул в записную книжку. – Знаете, когда мы нашли его, он был в плавках.
Фрау Тринкль ответила скупой улыбкой.
– Брат был фанатиком во всем, герр Марш, будь то политика или здоровье. Он не курил, никогда не притрагивался к спиртному, каждый день физически упражнялся, несмотря на… инвалидность. Так что я ничуть не удивлюсь, если он плавал. – Она поставила стакан и взяла шляпку. – Если можно, я бы хотела вернуться домой.
Марш встал и протянул руку, помогая ей подняться.
– Чем занимался доктор Булер после 1951 года? Ему было сколько?.. чуть больше пятидесяти?..
– Довольно странно. – Она открыла сумочку и достала зеркальце, посмотрела, прямо ли сидит шляпка, нервными, резкими движениями пальцев заправила выбившиеся пряди. – До войны брат был честолюбив. Работал по восемнадцать часов круглую неделю. Но после Кракау махнул на все рукой. Даже не вернулся к юриспруденции. Более десяти лет после смерти Эдит он просто сидел в своем огромном доме и ничего не делал.
Двумя этажами ниже, в подвальном помещении морга, военврач СС Август Эйслер из отдела ВД2 (патология) криминальной полиции с удовольствием мясника занимался своим привычным делом. Грудная клетка была вскрыта по стандартному образцу: V-образный надрез, разрезы от каждого плеча до подложечной ямки, прямая линия вниз до лобковой кости. Эйслер запустил свои руки глубоко в брюшную полость, зеленые перчатки отливали красным, и выкручивал, резал, вытягивал. Марш и Йегер, прислонившись к стене у открытой двери, курили сигары Макса.
– Видели, что этот человек ел на обед? – спросил Эйслер. – Покажи-ка, Эк.
Ассистент Эйслера вытер руки о фартук и поднял прозрачный пластиковый мешок. На дне находилось небольшое количество чего-то зеленого.
– Салат-латук. Переваривается медленно. Часами держится в кишечнике.
Маршу приходилось работать с Эйслером и раньше. В позапрошлую зиму, когда из-за снегопада остановилось движение на Унтер-ден-Линден и отменили конькобежные соревнования на озере Тегелер, из Шпре вытащили замерзшего до полусмерти шкипера баржи по имени Кемпф. Он скончался в машине «скорой помощи» по пути в больницу. Несчастный случай или убийство? Решающее значение имело время, когда он упал в воду. Глядя на лед, протянувшийся на два метра от берега, Марш прикинул, что он мог выжить в воде, самое большее, пятнадцать минут. Эйслер назвал сорок пять, и его мнение перевесило в глазах прокурора. Этого было достаточно, чтобы разрушить алиби второго помощника на барже. И повесить его.
Позднее прокурор, порядочный человек, придерживающийся старых взглядов, пригласил Марша к себе и запер дверь. Потом показал ему «доказательства» Эйслера: копии документов со штампом «Совершенно секретно», помеченные «Дахау, 1942 год». Это был отчет об экспериментах по замораживанию, проводившихся на обреченных на смерть узниках исключительно в рамках департамента генерального военного врача СС. Людей заковывали в наручники и погружали в чаны с ледяной водой, периодически вынимая для измерения температуры, и так до тех пор, пока они не погибали. Там были снимки голов, торчащих между плавающими кусками льда, и диаграммы, иллюстрирующие предполагаемую и фактическую теплоотдачу. Опыты продолжались два года. Наряду с другими их проводил молодой унтерштурмфюрер Август Эйслер. В тот вечер Марш и прокурор пошли в бар в Кройцберге и напились до беспамятства. На другой день никто из них не обмолвился ни словом о том, что было. С тех пор они больше не разговаривали друг с другом.
– Если ты, Марш, думаешь, что я выдвину какую-нибудь фантастическую теорию, не надейся.
– От тебя ничего подобного не ожидаю.
– Я тоже, – засмеялся Йегер.
Эйслер оставил без внимания их веселое настроение.
– Несомненно, это утопление. В легких полно воды, так что, входя в озеро, он дышал.
– Нет ли ран? – спросил Марш. – Кровоподтеков?
– Может быть, ты хочешь подойти и заняться этим делом? Нет? Тогда поверь мне – он утонул. На голове нет ушибов и других повреждений, которые бы свидетельствовали о том, что его били или держали под водой силой.
– Может, сердечный или какой-нибудь другой приступ?
– Возможно, – признал Эйслер. Эк передал ему скальпель. – Этого я не узнаю, пока не закончу полное исследование внутренних органов.
– Сколько времени на это потребуется?
– Сколько надо.
Эйслер встал слева от Булера. Он мягким движением, словно успокаивая головную боль, откинул волосы со лба покойного. Потом низко наклонился и воткнул скальпель в левый висок. Надрезал дугой верхнюю часть лица, как раз под линией волос. Послышался скрип металла о кость. Эк ухмыльнулся, глядя на них. Марш вдохнул полные легкие сигарного дыма.
Эйслер положил скальпель в металлическую чашку и залез пальцем в глубокий надрез. Начал постепенно снимать скальп. Марш отвернулся и зажмурился. Он молил, чтобы никого из тех, кого он любил, кто ему нравился или кого он лишь просто знал, никогда не осквернили кровавым вскрытием.
Йегер спросил:
– Итак, что ты думаешь?
Эйслер взял небольшую круглую ручную пилу. Включил её. Она завизжала, как бормашина.
Марш последний раз затянулся сигарой.
– Думаю, что нам надо убираться отсюда.
Они вышли в коридор. Позади них в прозекторской было слышно, как менялся звук пилы по мере того, как она вгрызалась в кость.
Через полчаса Ксавьер Марш сидел за баранкой служебного «фольксвагена», следуя изгибам проложенного высоко над озером Хафельского шоссе. Иногда вид на озеро закрывали деревья. Потом новый поворот или деревья стоят пореже – и снова видна водная поверхность, бриллиантами искрящаяся под апрельским солнцем. По озеру легко скользили две яхты – два бумажных кораблика, два белых треугольника на голубом фоне.
Он опустил стекло и выставил наружу руку. Теплый ветерок тормошил рукав. По обе стороны дороги ветки деревьев пестрели зеленью поздней весны. Еще месяц, и машины будут следовать сплошным потоком: берлинцы побегут из города походить под парусами или поплавать, повеселиться на пикнике или просто поваляться под солнышком на одном из больших общественных пляжей. Но сегодня воздух пока ещё прохладен и ещё свежи воспоминания о зиме, так что дорога принадлежит Маршу. Он проехал стоящую как часовой кирпичную Башню кайзера Вильгельма, и дорога стала спускаться вниз, к озеру.
Через десять минут он был на месте, где было обнаружено тело. В хорошую погоду оно выглядело совсем иначе. Это была стоянка туристов, удобная площадка, известная как «Широкое окно». Там, где вчера была серая однообразная хмарь, сегодня открывалась величественная панорама озера, раскинувшегося на восемь километров до самого Шпандау.
Марш поставил машину и прошел по пути, которым бежал Йост, когда обнаружил тело, – по лесной тропинке, круто вправо и вдоль берега озера. Он проделал этот путь второй раз, потом третий, удовлетворенный вернулся в машину и поехал по низкому мосту в сторону Шваненвердера. Дорогу перегораживал полосатый красно-белый шлагбаум. Из будки появился часовой с винтовкой за спиной и дощечкой для записи в руке.
– Ваше удостоверение, пожалуйста.
Марш протянул в окошко свое удостоверение крипо. Часовой, изучив его, вернул и вытянул руку в приветствии:
– Все в порядке, герр штурмбаннфюрер.
– Каковы здесь правила?
– Останавливаем каждую машину. Проверяем документы и спрашиваем, к кому едут. Если возникают подозрения, звоним в дом и справляемся, ждут ли. Иногда обыскиваем машину. Это зависит от того, дома ли рейхсминистр.
– Ведете список приезжих?
– Так точно, герр штурмбаннфюрер.
– Будьте добры, посмотрите, были ли в понедельник вечером гости у доктора Йозефа Булера.
Часовой поправил за спиной винтовку и вернулся в будку. Марш видел, как он листал страницы журнала. Вернувшись, покачал головой:
– Весь день у доктора Булера никого не было.
– А сам он покидал остров?
– Мы не ведем запись постоянных жителей, герр штурмбаннфюрер, только гостей. И не проверяем уезжающих, только прибывающих.
– Хорошо.
Марш поверх часового посмотрел на озеро. Низко над водой с криком летали стаи чаек. У пристани пришвартовано несколько яхт.
– А как насчет берега? Он как-нибудь охраняется?
Часовой кивнул.
– Постоянно патрулирует речная полиция. Но в большинстве домов имеется столько сирен и собак, что хватит для охраны «кацет». Мы только отгоняем зевак.
«Кацет» удобнее выговорить, чем «концлагерь».
Вдали послышался звук мощных моторов. Часовой повернулся в сторону острова и посмотрел на дорогу.
– Минутку, пожалуйста.
Из-за поворота на большой скорости появился серый «БМВ» с включенными фарами, за ним длинный черный «мерседес», затем ещё один «БМВ». Часовой шагнул назад, нажал кнопку. Шлагбаум поднялся. Часовой отдал честь. Когда колонна мчалась мимо, Марш мельком увидел пассажиров «мерседеса» – красивую молодую женщину с короткими светлыми волосами, возможно, актрису или манекенщицу, и рядом с ней узнаваемый сразу острый профиль смотревшего прямо перед собой худого и морщинистого старика. Машины с ревом помчались в сторону города.
– Он всегда так быстро ездит? – спросил Марш.
Часовой со значением посмотрел на него.
– Рейхсминистр проводил предварительный отбор. К обеду возвращается фрау Геббельс.
– А, все ясно. – Марш повернул ключ зажигания, и «фольксваген» ожил. – Слыхали, доктор Булер скончался?
– Никак нет, – равнодушно ответил часовой. – Когда?
– В понедельник вечером. Его вынесло на берег в нескольких сотнях метров отсюда.
– Я слышал, что нашли тело.
– Что он был за человек?
– Я его почти не видел. Он нечасто выходил из дома. И гостей не принимал. Никогда не разговаривал. Вообще-то, многие здесь кончают таким образом.
– Который его дом?
– Его нельзя не узнать. На восточной стороне острова. Две высокие башни. Один из самых больших домов.
– Благодарю.
Въезжая на дамбу, Марш посмотрел в зеркальце. Часовой несколько секунд постоял, глядя ему вслед, потом снова поправил винтовку, повернулся и медленно направился в будку.
Шваненвердер был невелик, меньше километра в длину и полкилометра в ширину, односторонняя дорога петлей вилась по часовой стрелке. Чтобы добраться до владений Булера, Маршу пришлось проехать вокруг острова. Он ехал осторожно, приостанавливаясь каждый раз, как видел дом с левой стороны.
Место было названо по имени знаменитых колоний лебедей, которые обитали в южной части Хафеля. Оно стало модным в конце прошлого столетия. Большинство зданий сохранилось с того времени: огромные виллы с крутыми крышами и каменными фасадами во французском стиле в окружении длинных аллей, лужаек, скрытые от любопытных глаз высокими заборами и деревьями. На обочине не к месту торчала часть разрушенного дворца Тюильри – колонна и фрагмент арки, доставленные из Парижа давно умершим дельцом времен Вильгельма. Нигде никакого движения. Иногда сквозь решетки-ворот попадались на глаза сторожевые псы, а один раз он увидел сгребающего листья садовника. Владельцы были либо в городе на работе, либо в отъезде, либо лежали во прахе.
Марш знал некоторых из них: партийные бонзы; магнат автомобильной промышленности, разжиревший на рабском труде; директор «Вертхайма», большого универсального магазина на Потсдамерплатц, конфискованного у владельцев-евреев более тридцати лет назад; хозяин военных заводов; глава объединения, занимающегося строительством больших автобанов, ведущих в глубь восточных территорий. Он удивлялся, как Булеру удалось попасть в такую состоятельную компанию, но потом вспомнил замечание Хальдера: роскошь, словно в Римской империи.
– КП17, говорит КХК. КП17, ответьте, пожалуйста, – настойчиво обращался женский голос. Марш поднял трубку расположенного под щитком радиотелефона.
– Я КП17. Продолжайте.
– КП17, соединяю вас со штурмбаннфюрером Йегером.
Он находился у ворот виллы Булера. Сквозь металлические узоры Маршу были видны изгиб желтой дорожки и высокие башни, точно такие, как описал часовой.
– Ты напрашивался на неприятности, – пророкотал голос Йегера, – и мы их получили.
– Что у тебя?
– Не успел я вернуться, как явились двое наших почтенных коллег из гестапо. «Ввиду видного положения, которое занимал в НСДАП партайгеноссе Булер, бла-бла-бла, решено, что дело имеет отношение к безопасности страны».
Марш стукнул рукой по рулевому колесу.
– Вот дерьмо!
– «Все документы должны быть немедленно переданы в службу безопасности, расследующие дело офицеры должны доложить, в каком состоянии находится следствие, расследование силами крипо прекратить немедленно».
– Когда это было?
– Прямо сейчас. Они сидят в нашем кабинете.
– Ты им сказал, где я?
– Конечно, нет. Я оставил