Серёжка молчал, когда его били, молчал, когда Фенбонг, скрутив ему руки назад, вздёрнул его на дыбу, молчал, несмотря на страшную боль в раненой руке. И, только когда Фенбонг проткнул ему рану шомполом, Серёжка заскрипел зубами.
Все же он был поразительно живуч. Его бросили в одиночную камеру, и он тотчас же стал выстукивать в обе стороны, узнавая соседей. Поднявшись на цыпочки, он обследовал щель под потолком — нельзя ли как-нибудь расширить её, выломать доску и выскользнуть хотя бы во двор тюрьмы: он был уверен, что уйдёт отовсюду, если вырвется из-под замка. Он сидел и вспоминал, как расположены окна в помещении, где его допрашивали и мучили, и на замке ли та дверь, что вела из коридора во двор. Ах, если бы не раненая рука!.. Нет, он не считал ещё, что все потеряно. В эти ясные морозные ночи гул артиллерии на Донце слышен был даже в камерах.
Наутро сделали очную ставку ему и Витьке Лукьянченко.
— Нет… слыхал, что живёт рядом, а никогда не видал, — говорил Витька Лукьянченко, глядя мимо Серёжки тёмными бархатными глазами, которые только одни и жили на его лице.
Серёжка молчал.
Потом Витьку Лукьянченко увели, и через несколько минут в камеру, в сопровождении Соликовского, вошла мать.
Они сорвали одежды со старой женщины, матери одиннадцати детей, швырнули её на окровавленный топчан и стали избивать проводами на глазах у её сына.
Серёжка не отворачивался, он смотрел, как бьют его мать, и молчал.
Потом его били на глазах матери, а он все молчал. И даже Фенбонг вышел из себя и, схватив со стола железный ломик, перебил Серёжке в локте здоровую руку. Серёжка стал весь белый, испарина выступила на лбу. Он сказал:
— Это — все…
В этот день в тюрьму привезли всю группу арестованных из посёлка Краснодон. Большинство из них уже не могло ходить, их волокли по полу, взяв под мышки, и вбрасывали в переполненные и без того камеры. Коля Сумской ещё двигался, но один глаз у него был выбит плетью и вытек. Тося Елисеенко, та самая девушка, которая когда-то так жизнерадостно закричала, увидев взвившегося в небо турмана, Тося Елисеенко могла только лежать на животе: перед тем как её отправить сюда, её посадили на раскалённую плиту.
И только их привезли, как в камеру к девушкам вошёл жандарм за Любкой. Все девушки и сама Любка были уверены, что её ведут на казнь… Она простилась с девушками, и её увели.
Но Любку повели не на казнь. По требованию фельдкоменданта области генерал-майора Клера её увезли в Ровеньки на допрос к нему.
Был день передачи, морозный, тихий, ни дуновения; стук топора, звон ведра у колодца, шаги пешеходов далеко разносились в воздухе, искрившемся от солнца и снега. Елизавета Алексеевна и Людмила — они всегда носили передачу вместе, — связав узелок провизии и захватив подушку, которую Володя просил в последней записке, подходили тропинкой, проторённой в снегу через пустырь, к продолговатому зданию тюрьмы, которая со своими белыми стенами и снегом на крыше, с теневой стороны отливавшим синевою, сливалась с окружающей местностью.
Обе они, и мать и дочь, так похудели, что ещё больше стали походить друг на друга, их можно было принять за сестёр. Мать, всегда порывистая и резкая, теперь вовсе казалась сотканной из одних нервных жил.
И уже по звуку голосов женщин, столпившихся у тюрьмы, и по тому, что все женщины были с узелками и не было никакого движения к дверям тюрьмы, Елизавета Алексеевна и Люся почувствовали недоброе. У самого крылечка, не глядя на толпу женщин, стоял, как всегда, немецкий часовой, а на крылечке, на перильцах, сидел «полицай» в жёлтом полушубке. Но он не принимал передач.
Ни Елизавете Алексеевне, ни Люсе не надо было разглядывать, кто здесь стоит: они встречались здесь каждый день.
Мать Земнухова, маленькая старушка, стояла перед ступенями крыльца, держа перед собой узелок и свёрток, и говорила:
— Возьми хоть что-нибудь из продуктов…
— Не нужно. Мы его сами накормим, — говорил полицейский не глядя.
— Он простынку просил…
— Мы дадим ему сегодня хорошую постель…
Елизавета Алексеевна подошла к крыльцу и сказала своим резким голосом:
— Почему передачу не принимаете?
Полицейский молчал, не обращая на неё внимания.
— Нам не к спеху, будем стоять, пока не выйдет кто-нибудь, кто ответит!
— сказала Елизавета Алексеевна, оглядываясь на толпу женщин.
Так они стояли, пока не услышали шагов многих людей во дворе тюрьмы и кто-то завозился, отпирая ворота. Женщины всегда пользовались таким случаем, чтобы заглянуть в выходящие на эту сторону окна тюрьмы, — иногда им удавалось даже увидеть своих детей, сидевших в этих камерах. Толпа женщин хлынула на левую сторону ворот. Но из ворот, под командой сержанта Больмана, вышло несколько солдат, и они стали разгонять женщин.
Женщины отбегали и вновь возвращались. Многие начали голосить.
Елизавета Алексеевна и Люся отошли в сторону и молча смотрели на все это.
— Сегодня их казнят, — сказала Люся.
— Нет, я только об одном молю бога, чтобы до самой смерти не сломали ему крыльев, чтобы не дрожал он перед этими псами, чтобы он плевал им в лицо! — говорила Елизавета Алексеевна с низким хриплым клокотанием в горле и страшным блеском в глазах.
А в это время их дети проходили самые последние и самые страшные из испытаний, выпавших на их долю.
Земнухов, покачиваясь, стоял перед майстером Брюкнером, кровь текла по лицу его, голова бессильно клонилась, но Ваня все время старался поднять её и все-таки поднял и в первый раз за эти четыре недели молчания заговорил.
— Что, не можете?.. — сказал он. — Не можете!.. Столько стран захватили… Отказались от чести, совести… а не можете… сил нет у вас…
И он засмеялся.
Поздним вечером двое немецких солдат внесли в камеру Улю с запрокинутым бледным лицом и волочащимися по полу косами и швырнули к стене.
Уля, застонав, перевернулась на живот.
— Лилечка… — сказала она старшей Иванихиной. — Подыми мне кофточку, жжёт…
Лиля, сама едва двигавшаяся, но до самой последней минуты ходившая за своими подругами, как няня, осторожно завернула к подмышкам набухшую в крови кофточку, в ужасе отпрянула и заплакала: на спине Ули, окровавленная, горела пятиконечная звезда.
Никогда, пока не сойдёт в могилу последнее из этих поколений, никогда жители Краснодона не забудут этой ночи. Необыкновенной ослепительной ясности ущербный месяц косо стоял на небе. На десятки километров видно было вокруг по степи. Мороз стоял нестерпимый. На севере по всему протяжению Донца вспыхивали зарницы и доносились то стихающие, то усиливающиеся гулы больших и малых боев.
Никто из родных не спал в эту ночь. Да и не только родные не спали: все знали, что в эту ночь казнят «молодогвардейцев». Люди сидели у коптилок, а то и в полной темноте в своих нетопленных квартирах и хибарках, а кто выбегал во двор и долго стоял на морозе, прислушиваясь, не донесутся ли голоса, или урчание машин, или выстрелы.
Никто не спал и в камерах, кроме тех, кто находился уже в бесчувственном состоянии. Те из «молодогвардейцев», которых водили на пытки последними, видели, что в тюрьму приехал бургомистр Стаценко. Все знали, что бургомистр приезжает в тюрьму перед казнью, когда нужна его подпись на приговоре…
В камерах тоже слышны были величественные гулы, перекатывавшиеся по Донцу.
Уля, полулёжа на боку, прислонившись к стене головой, выстукивала соседям-мальчишкам:
— Ребята, слышите, слышите?.. Крепитесь… Наши идут… Все равно наши идут…
В коридоре послышался топот солдатских ботинок, захлопали двери камер. Заключённых начали выводить в коридор и на улицу не через двор, а прямо через главный вход. Девушки, сидевшие в камере в пальто или в тёплых жакетах, помогали друг другу надеть шапки, повязаться платками. Лиля одела лежавшую неподвижно Аню Сопову, а Шура Дубровина — свою любимую подругу Майю. Некоторые из девушек писали последние записки и запрятывали в брошенном бельё.
С прошлой передачей Уле передали чистое бельё, она начала теперь связывать старое в узелок. Вдруг слезы стали душить её, она была не в силах совладать с ними и, схватив окровавленное бельё и закрыв им лицо, чтобы её не было слышно, уткнулась в угол камеры и некоторое время так посидела.
Их выводили на пустырь, облитый месяцем, и сажали в два грузовика. Первым вынесли лишившегося всяких сил и потерявшего рассудок Стаховича и, раскачав, бросили в грузовик. Многие «молодогвардейцы» не могли идти сами. Вынесли Анатолия Попова, у которого была отрублена ступня. Витю Петрова с выколотыми глазами вели под руки Рагозин и Женя Шепелев. У Володи Осьмухина была отрублена правая рука, но он шёл сам. Ваню Земнухова вынесли Толя Орлов и Витя Лукьянченко. За ними, шатаясь, как былинка, шёл Серёжка Тюленин.
Их посадили в разные грузовики — девушек и юношей.
Солдаты, захлопнув боковые откидные стенки грузовиков, влезли через борта в переполненные машины. Унтер Фенбонг занял место рядом с водителем на переднем грузовике. Машины тронулись. Их везли дорогой через пустырь мимо зданий детской больницы и школы имени Ворошилова. Передней шла машина с девушками. Уля, Саша Бондарева и Лиля запели:
Замучен тяжёлой неволей, Ты славною смертью почил…
Девушки присоединились к ним. Запели и мальчики на задней машине. Пение их далеко разносилось в морозном неподвижном воздухе.
Грузовики, оставив слева последний дом, выехали на дорогу, ведущую к шахте № 5.
Серёжка, сидя прижатый к задней стенке грузовика, жадно вбирал ноздрями морозный воздух… Вот грузовики уже миновали поворот на выселки, скоро они должны были пересечь балку. Нет, Серёжка знал, что он не в силах сделать это. Но впереди него, стоя на коленях, ехал Ковалёв со связанными за спиной руками. Он был ещё силён, недаром ему связали руки, Серёжка толкнул его головой. Ковалёв обернулся.
— Толька… Сейчас балка… — прошептал Серёжка и кивнул головой вбок.
Ковалёв, покосившись за плечо себе, пошевелил связанными руками. Серёжка припал зубами к узлу, связывавшему руки Ковалёва. Серёжка был так слаб, что несколько раз откидывался к стенке грузовика с испариной на лбу. Но он боролся так, как если бы он боролся за свою свободу. И вот узел был развязан. Ковалёв, по-прежнему держа руки за спиной, пошевелил ими.
… Подымется мститель суровый, И будет он нас посильней… -
пели девушки и юноши.
Грузовики съехали в балку, и передний уже взбирался на подъем. Второй, рыча и буксуя, тоже начал въезжать. Ковалёв, став ногой на заднюю стенку, спрыгнул и побежал по балке, вспахивая снег.
Прошло первое мгновение растерянности, а грузовик в это время выполз из балки, и Ковалёва не стало видно. Солдаты не решались выпрыгнуть, чтобы не разбежались другие арестованные, начали наугад стрелять из грузовика. Услышав выстрелы, Фенбонг остановил машину и выпрыгнул. Грузовики стали. Фенбонг яростно ругался своим бабьим голосом.
— Ушёл!.. Ушёл!.. — с невыразимой силой торжества кричал Серёжка тонким голосом и ругался самыми страшными словами, какие только знал. Но эти ругательства звучали сейчас в устах Серёжки, как святое заклятие.
Вот уже виден был косо свалившийся набок после взрыва копёр шахты № 5.
Юноши и девушки запели «Интернационал».
Их всех сгрузили в промёрзшее помещение бани при шахте и некоторое время продержали тут: поджидали, пока приедут Брюкнер, Балдер и Стаценко. Жандармы начали раздевать тех, у кого была хорошая одежда и обувь.
«Молодогвардейцы» получили возможность проститься друг с другом. И Клава Ковалёва смогла сесть рядом с Ваней и положить ему руку на лоб и уже не разлучаться с ним.
Их выводили небольшими партиями и сбрасывали в шурф по одному. И каждый, кто мог, успевал сказать те несколько слов, какие он хотел оставить миру.
Опасаясь, что не все погибнут в шурфе, куда одновременно сбросили несколько десятков тел, немцы спустили на них две вагонетки. Но стон из шахты слышен был ещё на протяжении нескольких суток.
Они стояли перед фельдкомендантом Клером, связанные за кисти рук, Филипп Петрович Лютиков и Олег Кошевой. Все время, пока их держали в Ровеньках, они не знали, что сидят в одной тюрьме. Но этим утром их свели и связали вместе и повели на очную ставку в надежде заставить их указать след всего подполья — не только в районе, а и во всей области.
Зачем они их связали? Они боялись их не связанных. Враги хотели также показать, что им известно, какую роль играли эти двое в организации.
Седые волосы на голове Филиппа Петровича слиплись в засохшей крови, истерзанная одежда прилипла к ранам на его большом теле, и каждое движение доставляло ему мучительную боль, но он ничем не выдавал этого. Тяжкие муки и голод подсушили тело Филиппа Петровича, и на лице его резче обозначились те черты силы, которые делали его лицо таким приметным в молодости и говорили о великой душевной его мощи. Выражение глаз у него было спокойное и строгое, как всегда.
Олег стоял, бессильно свесив правую перебитую руку, с лицом, почти не изменившимся, только виски у него стали совершенно седые. Большие глаза его из-под тёмных золотящихся ресниц смотрели о ясным, с ещё более ясным, чем всегда, выражением.
Так стояли они перед фельдкомендантом Клером, народные вожаки — старый и молодой.
И Клер, закосневший в убийствах, потому что ничего другого он не умел делать, подверг их новым страшным испытаниям, но можно сказать, что они уже ничего не чувствовали: дух их парил беспредельно высоко, как только может парить великий творческий дух человека.
Потом их разлучили, и Филипп Петрович был снова отвезён в краснодонскую тюрьму. Дело Центральных мастерских все ещё не было доследовано.
Однако товарищи в подполье так и не смогли оказать помощь заключённым не только потому, что тюрьма сильно охранялась, но и потому, что теперь весь город был переполнен отступающими вражескими войсками.
Филиппа Петровича Лютикова, Николая Баракова и его товарищей постигла та же участь, что и «молодогвардейцев»: их сбросили в шурф шахты № 5.
Олег Кошевой был расстрелян в Ровеньках тридцать первого января днём, и тело его вместе с телами других людей, расстрелянных в этот день, было закопано в общей яме.
А Любу Шевцову мучили ещё до седьмого февраля, все пытаясь добыть у неё шифр и радиопередатчик. Перед расстрелом ей удалось переслать на волю записку матери:
«Прощай, мама, твоя дочь Люба уходит в сырую землю».
Когда Любу вывели на расстрел, она запела одну из самых своих любимых песен:
На широких московских просторах…
Ротенфюрер СС, ведший её на расстрел, хотел поставить её на колени и выстрелить в затылок, но Люба не стала на колени и приняла пулю в лицо.
Глава шестьдесят пятая
Филипп Петрович, передавая через Полину Георгиевну адрес, которым, он полагал, воспользуются Олег и Ваня Туркенич, из предосторожности не велел говорить им, что это за адрес. Филипп Петрович знал, что Марфа Корниенко, к которой он их направлял, сообщит об их приходе Проценко или жене его. А там уже сумеют использовать руководителей «Молодой гвардии».
То, что Филипп Петрович решился сообщить этот самый потаённый адрес Олегу и Туркеничу, само по себе говорило, насколько он доверял им, ценил их и как тревожился за их судьбу.
Но, хотя Полина Георгиевна и не объяснила Олегу, куда Лютиков направляет его и Туркенича, Ваня сразу догадался, что это путь к партизанам.
Среди всех участников «Молодой гвардии» только он и Мошков были уже сформировавшимися, взрослыми людьми. Ваня Туркенич, как и его товарищи, тяжело переживал арест друзей своих. Все силы души его были сосредоточены на том, как их выручить. Но, в отличие от товарищей свода, Туркенич видел события в их реальном свете. И мысль о помощи друзьям носила у него характер вполне практический.
Наиболее близкий путь к освобождению друзей — это был путь в партизаны. Туркенич знал, что советские войска находятся уже на территории Ворошиловградской области и идут вперёд, а в Краснодоне готовится вооружённое выступление. Он нисколько не сомневался, что ему, человеку с военным опытом, дадут отряд или, во всяком случае, дадут возможность сформировать отряд. И Туркенич без колебаний воспользовался адресом, переданным ему Олегом.
Он допускал, что фамилия его уже может быть известна во всех жандармских управлениях и полицейских пунктах, и не рискнул взять с собой документы, подтверждающие его личность. Документов на чужое имя он не имел, и добывать их некогда было. Ваня двинулся в путь, на север, без всяких документов. На левой кисти его руки с детства была вытатуирована заглавная «буква его имени. Поэтому имя он себе оставил прежнее, а фамилию придумал — Крапивин.
Положение его было тяжёлое. И выправкой своей и просто по возрасту он никак не подходил к той категории людей, которые могут слоняться с места на место без документов и без дела в немецком тылу, да ещё в непосредственной близости от фронта. Объяснения, которые он мог бы дать, попав в руки гестапо или полиции, — скажем, бежал от красных из Ольхового Рога, Ростовской области, когда их танки ворвались на хутор, даже документов не успел захватить, — эти объяснения в лучшем случае могли сохранить ему жизнь. Но они, эти объяснения, с неизбежностью обрекали его на тыловые работы в немецких войсках или на угон в Германию.
Ваня шёл и днём и ночью, обходя такие населённые пункты, где, по его расчётам, можно было наскочить на полицейских, шёл то дорогами, то степью, выбирая более укрытые места. Если он чувствовал, что слишком виден со всех сторон, он днём отлёживался, а ночью шёл. Он сильно мёрз в сапогах, особенно когда нельзя было двигаться, и почти ничего не ел. Душевные страдания ожесточили его дух. Физически он был так вынослив, как только может быть вынослив русский рабочий, да ещё молодой, да ещё прошедший школу Отечественной войны.
Так добрался он до Марфы Корниенко.
В деревне, где она жила, даже в её доме, во всех соседних хуторах — Давыдова, Макарова Яра и других — стояли вражеские войска. По правой стороне Северного Донца так же, как и по левой, возводились мощные оборонительные укрепления. Этот рубеж немецкой обороны настолько отделил северную часть Ворошиловградской области от южной, что связь между Марфой и Иваном Фёдоровичем стала почти невозможной. А если бы она и была возможна, эта связь, в ней не было теперь надобности. Отряды северных районов области вступили в непосредственное взаимодействие с частями Красной Армии и воевали по указаниям командования этих частей, а не по указаниям Ивана Фёдоровича. Отряды южных районов, к которым фронт приблизился только в середине февраля, действовали сейчас по обстановке. Проценко, отделённый от них десятками и сотнями километров, не мог учесть этой обстановки и не мог руководить отрядами.
Беловодский отряд, в котором непосредственно находился Иван Фёдорович, покинул свою базу в селе Городищи, где теперь стояли немцы, и уже не имел постоянной базы, а действовал в тылу немецких войск по указаниям советского командования. Марфа не имела связи ни с Иваном Фёдоровичем, ни со своим мужем. Она не имела связи и с Корнеем Тихоновичем и вообще ни с кем из Митякинского отряда, тоже покинувшего свою базу: в районе Митякинской стояли немецкие войска и возводились укрепления. К тому времени, когда Туркенич попал к Марфе, Екатерина Павловна давно уже была в Ворошиловграде, и всякая связь с ней прекратилась.
Самая встреча Марфы и Туркенича смогла состояться только благодаря его находчивости и смелости. И счастье ещё, что Марфа поверила ему, — поверила так, без документов, просто на слово: никакой возможности проверить слова Туркенича у неё не было. Она с деланным равнодушием встретила его спокойный, очень серьёзный взгляд; ей сразу бросилось в глаза его усталое худое лицо с мужественными складками, исподволь она уловила его военную выправку, скромную манеру держаться и вдруг поверила ему так, как могут верить только женщины-славянки — сразу и без ошибки. Правда, она не сразу показала, что поверила ему, но тут случилось ещё одно чудо. После того, как она подтвердила, что она действительно Марфа Корниенко, -Ваня вспомнил о Гордее Корниенко, об освобождении которого из лагеря военнопленных он знал от тёзки своего, Вани Земнухова, и от участников операции, и спросил, не родственник ли это Марфы.
— Ну, нехай родственник, — сказала Марфа с внезапно скользнувшим в её чёрных молодых глазах живым выражением.
— Это наши ребята из Молодой гвардии освободили его… — И он рассказал, как это произошло.
Марфа не раз слышала этот рассказ от мужа. И вся благодарность её женского, материнского сердца, которую она не могла выразить ребятам, освободившим её мужа, излилась на Ваню Туркенича, излилась не в словах, не в жестах: она просто дала Ване адрес своей родни под Городищами.
— Там фронт блище, дадут вам допомогу через фронт перейти, — сказала она.
Ваня кивнул головой. Через фронт он не стремился, но ему нужны были партизаны, взаимодействующие с нашими частями, и, конечно, он мог найти их скорее всего там, куда его направляла Марфа.
Они разговаривали не в деревне, а в степи за курганом. Уже начинало темнеть. Марфа сказала, что пришлёт человека, который проведёт его через Донец этой же ночью, и ушла. Из скромности и гордости он не попросил её принести ему поесть. Но не такова была Марфа, чтобы забыть об этом. Маленький дед — тот самый, с которым Иван Фёдорович обменялся когда-то одеждой, — принёс Ване сухарей в шапке и кусок сала. Словоохотливый дед зловещим шёпотом пояснил Ване, что не поведёт его через Донец, потому что нет такого человека, который рискнул бы сейчас не то чтобы провести партизана, а и сам перейти через реку. Но он, дед, покажет ему путь, где легче и ближе всего перейти Донец.
И Туркенич перешёл Донец. Через несколько суток он достиг глухой деревни Чугинки, километрах в тридцати южнее Городищ. Он шёл теперь по местности, где часто попадались вражеские укрепления и наблюдались крупные передвижения немецких войск. От местных жителей Ваня узнал, что в Чугинке помещается небольшой полицейский пункт и что через деревню часто проходят отряды то немецкие, то румынские. Ваня узнал также, что Чугинка — самый близкий населённый пункт от занятой нашими деревни Волошино на речке Камышной, неподалёку от её впадения в реку Деркул. И он решил во что бы то ни стало проникнуть в Чугинку: у местных жителей могли быть связи с нашими войсками.
Здесь ему не повезло: под самой деревней его схватила полиция. Он был приведён в помещение «сельской управы», где происходило не поддающееся изображению — по мерзости человеческого падения — пьянство русских полицейских чинов на немецкой службе.
Туркенича раздели до белья, связали руки и ноги и бросили в подвал с насквозь промёрзшими стенками. Ваня был так изнурён походом, всеми переживаниями и этим последним потрясением, что, невзирая на страшный холод, бросавший его в дрожь, заснул на вонючей подстилке, обнаруженной им в углу после того, как он выползал по земляному полу все это гнусное помещение.
Проснулся он от выхлопных звуков машины, со сна показавшихся ему выстрелами. Тут же он услышал взревывание нескольких тяжёлых машин, застопоривших на улице за стеной. Пол загрохотал над головой его. Через некоторое время дверь в подвальное помещение открылась, и в свете зимнего утра Ваня увидел входивших в подвал советских автоматчиков в тёмных ватниках. Сержант впереди навёл на Ваню электрический фонарик.
Туркенича освободила наша разведка, ворвавшаяся в деревню на трех трофейных немецких бронемашинах. Кроме полицейских, которые были уже все повязаны, в деревне размещалась ещё рота немецких солдат, насчитывавшая всего семь бойцов вместе с офицером и поваром. При появлении немецких бронемашин повар, только что принявшийся за стряпню, не проявил никакого смятения, а даже на всякий случай вытянулся: в машинах могло оказаться начальство. А через несколько минут, будучи уже пленным, он очень охотно показывал, где спит командир роты. Ведя за собой советских автоматчиков, он ступал на цыпочки в чудовищных эрзац-валенках из соломы, хитро подмигивал, прикладывал палец к губам и говорил: «Тс-сс!..»
Старший лейтенант, командир разведки, которая по недостатку горючего должна была уже возвращаться в свою часть, предложил Туркеничу ехать вместе с ними. Но Ваня отказался. Разговор этот происходил уже в тот час, когда бронемашины были окружены местными жителями, обласкавшими красноармейцев, а теперь умолявшими их не покидать деревни. И тут оказалось, что найдётся человек, который их не покинет… Люди? Вот они! Он найдёт и ещё столько людей, сколько надо будет! Оружие? Дайте ему для начала оружие пленной немецкой роты, остальное он добудет сам! И не откажите связать его с нашими частями на Камышной…
Так положено было начало прогремевшему на всю область партизанскому отряду Ивана Крапивина. Уже через неделю отряд насчитывал свыше сорока бойцов и был вооружён всем современным вооружением, кроме орудий. Отряд базировался на бывшей молочнотоварной ферме в селе Александрове, а оборонял район нескольких деревень в непосредственном тылу немецкого фронта. И до самого прихода наших войск немцы не могли вышибить партизан Ивана Крапивина из этого района.
Но так и не удалось Ване выручить «Молодую гвардию». Фронт стабилизировался на этом участке до двадцатых чисел января. Северный Донец на значительном протяжении был форсирован советскими войсками только в феврале, причём вначале форсировали Донец части, действовавшие значительно выше по реке — в районе Красного Лимана, Изюма, Балаклеи.
Ваня не знал о трагической судьбе большинства своих друзей по «Молодой гвардии». Но, чем дальше оттягивалось время похода на Краснодон, тем больше мучилась и страдала душа его. И тем выше, чище, благородней вырастали в глазах его юноши и девушки, вместе с которыми он совершил столько славных дел, которым отдана была лучшая часть его сердца.
Однажды девушки, доярки молочнотоварной фермы, заколебались в выполнении одного его приказа, откровенно сознавшись, что боятся немецких фашистов. Крапивин, он же Ваня Туркенич, вместо того чтобы рассердиться на девушек, с горечью сказал:
— Эх вы, девушки! Разве такие наши девушки?..
И, забыв обо всем, он начал рассказывать девушкам про Улю Громову, про Любу Шевцову и их подруг. Девушки замерли, пристыженные и в то же время заворожённые внезапным счастливым блеском его глаз. Вдруг Ваня осёкся, махнул обеими руками и ушёл, не договорив.
Только в феврале Туркенич, влившийся со своим отрядом в регулярную часть Красной Армии, в рядах этой части, с боями форсировавшей Северный Донец, подошёл к Краснодону.
Жители Краснодона пережили за это время все бедствия, какие несла с собой бегущая германская армия. Отступающие части СС грабили и сгоняли со своих мест жителей, взрывали в городе и по всему району шахты, и предприятия, и все крупные здания.
Люба Шевцова не дожила неделю до того, как Красная Армия вошла в Краснодон и Ворошиловград. Пятнадцатого февраля советские танки ворвались в Краснодон, и сразу вслед за ними вернулась в город советская власть.
В течение многих и долгих дней, при огромном стечении народа, шахтёры извлекали из шурфа шахты № 5 тела погибших большевиков и «молодогвардейцев». И в течение всех этих дней не отходили матери и жены погибших от ствола шахты, принимая на руки изуродованные тела своих детей и мужей.
Елена Николаевна ушла в Ровеньки ещё в те дни, когда Олег был жив. Но она не смогла ничего сделать для сына, и он не знал, что мать находится вблизи от него.
Теперь в присутствии матери Олега и всех его родных жители города Ровеньки извлекли из ям тела Олега и Любы Шевцовой.
Трудно было узнать в маленькой постаревшей женщине с тёмными ввалившимися щеками, с глазами, выражавшими то глубокое страдание, какое с особенной силой поражает цельные натуры, — трудно было узнать в ней прежнюю Елену Николаевну Кошевую. Но то, что она все эти месяцы была помощницей сына, а особенно гибель его, обрёкшая её на эти страдания, раскрыли в ней такие душевные силы, которые подняли её над её личным горем. Словно спала завеса будней, скрывавшая от неё большой мир человеческих борений, усилий и страстей. Она вошла в этот мир вслед за сыном, и перед ней открылась большая дорога общественного служения.
В эти дни раскрылись подробности ещё одного преступления немцев: была разрыта в парке могила шахтёров. Когда их начали отрывать, они так и стояли в земле: сначала обнажались головы, потом плечи, туловища, руки. Среди них были обнаружены трупы Валько, Шульги, Петрова и женщины с ребёнком на руках.
И «молодогвардейцев» и взрослых, извлечённых из шурфа шахты № 5, похоронили в двух братских могилах в парке.
В похоронах участвовали все оставшиеся в живых члены краснодонской подпольной организации большевиков и члены «Молодой гвардии»: Иван Туркенич, Валя Борц, Жора Арутюнянц, Оля и Нина Иванцовы, Радик Юркин и другие.
Туркенич получил отпуск из части, уже выступившей из Краснодона на реку Миус, чтобы проститься с погибшими друзьями.
Валя Борц из-под Каменска добралась домой, и Мария Андреевна направила её к близким людям в Ворошиловград, где Валя и встретила Красную Армию.
Не было среди живых Сергея Левашова — при переходе линии фронта он был убит.
Погиб и Стёпа Сафонов. Он находился в той части города Каменска, которая была занята Красной Армией в первую ночь штурма, участвовал в составе одного из подразделений в боях за город и был убит.
Анатолия Ковалёва укрыл рабочий на выселках. Могучее тело Ковалёва было так иссечено, что представляло собой сплошную рану. Перевязать его не было никакой возможности, его просто обмыли тёплой водой и завернули в простыню. Ковалёв скрывался у них несколько дней, но опасно было его держать дальше, и он ушёл к родне. Он жил в той части Донбасса, которая ещё не была освобождена.
Иван Фёдорович Проценко с отрядом все время двигался впереди отступавших немцев, сражаясь с ними в их непосредственном тылу, пока Красная Армия не заняла Ворошиловград. Только там Иван Фёдорович впервые встретился с женой Катей после их разлуки под Городищами.
По поручению Ивана Фёдоровича группа партизан во главе с Корнеем Тихоновичем извлекла из заваленного карьера под станцией Митякинской знаменитый «газик», который стоял себе целёхонек, полный бензина, даже с запасным баком, вечный, как время, которое его породило.
На этом «газике» Иван Фёдорович и Катя поехали в Краснодон, а по пути завезли на побывку к Марфе её мужа Гордея Корниенко. И здесь им довелось услышать рассказ Марфы о последних днях немцев в её селе.
За день до того, как село было занято советскими войсками, Марфа в сопровождении того деда, который когда-то вёз родню Кошевого и который снабдил Ивана Фёдоровича своей одеждой, пошли к помещению сельрады, где остановились на время чины немецкой жандармерии и полиции, бежавшей из-за Донца. Много жителей села толклось у сельрады, желая услышать невзначай, чи далеко, чи близко Красная Армия, и просто чтобы получить удовольствие от вида бегущих фашистов.
Пока они тут стояли, Марфа и дед, примчался на розвальнях ещё какой-то полицейский чин. Соскочив с розвальней возле самого деда и оглядевшись безумными глазами, он обратился к деду с торопливым вопросом:
— Где господин начальник?
Дед прищурился и сказал:
— Господин-то господин, а видать, товарищи догоняют?..
Полицейский чин выругался, но он так торопился, что даже не ударил деда.
Немцы, жуя на ходу, выбежали из хаты и вскоре умчались на нескольких санях, только снежная пыль завилась за ними.
А на другой день в село вошла Красная Армия.
Иван Фёдорович и Катя прибыли в Краснодон почтить память погибших большевиков и «молодогвардейцев».
У Ивана Фёдоровича были тут и другие дела: надо было возрождать трест «Краснодонуголь», восстанавливать шахты. Кроме того, он хотел лично узнать подробности гибели взрослых подпольщиков и «молодогвардейцев» и узнать, что сталось с их палачами.
Стаценко и Соликовскому удалось бежать со своими хозяевами, но следователь Кулешов был опознан жителями, задержан и предан в руки советского правосудия. И через него стало известно о показаниях Стаховича и какую роль в гибели «Молодой гвардии» сыграли Вырикова и Лядская.
Над могилами павших большевиков и «молодогвардейцев» их товарищи, оставшиеся в живых, дали клятву отомстить за своих друзей. На могилах были сооружены временные памятники — простые деревянные обелиски. На том из них, что воздвигнут над взрослыми подпольщиками, написаны их имена во главе с Филиппом Петровичем Лютиковым и Бараковым, а на гранях обелиска «Молодой гвардии» написаны имена всех её участников — бойцов, погибших за родину.
Вот они, эти имена:
Олег Кошевой, Иван Земнухов, Ульяна Громова, Сергей Тюленин, Любовь Шевцова, Анатолий Попов, Николай Сумской, Владимир Осьмухин, Анатолий Орлов, Сергей Левашов, Степан Сафонов, Виктор Петров, Антонина Елисеенко, Виктор Лукьянченко, Клавдия Ковалёва, Майя Пегливанова, Александра Бондарева, Василий Бондарев, Александра Дубровина, Лидия Андросова, Антонина Мащенко, Евгений Мошков, Лилия Иванихина, Антонина Иванихина, Борис Главан, Владимир Рагозин, Евгений Шепелев, Анна Сопова, Владимир Жданов, Василий Пирожок, Семён Остапенко, Геннадий Лукашев, Ангелина Самошина, Нина Минаева, Леонид Дадышев, Александр Шищенко, Анатолий Николаев, Демьян Фомин, Нина Герасимова, Георгий Щербаков, Нина Старцева, Надежда Петля, Владимир Куликов, Евгения Кийкова, Николай Жуков, Владимир Загоруйко, Юрий Виценовский, Михаил Григорьев, Василий Борисов, Нина Кезикова, Антонина Дьяченко, Николай Миронов, Василий Ткачёв, Павел Палагута, Дмитрий Огурцов, Виктор Субботин.
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке TheLib.Ru
Оставить отзыв о книге
Все книги автора
[1]Черт возьми (нем.)
[2]Будь проклят (нем.)
[3]Как сельди! (нем.)
[4]Волга, Волга, мать родная, Волга, русская река…
[5]Что ты говоришь? Я не понимаю (нем.)
[6]Годен! (нем.)
[7]Садитесь! Живее! (нем.)
[8]Куда прикажете довезти? (нем.)
[9]Большое спасибо, господин лейтенант (нем.)
[10]Одну Секунду! (нем.)
[11]Смирно! (нем.)
[12]Свет! (нем.)
[13]По местам! Молчать! (нем.)
[14]Проклятие! (нем.)