Если верно, что умный человек - это прежде всего тот, кто способен удивляться, то это утверждение - печальный комментарий по поводу ума современного человека. При всех достоинствах нашей высокой грамотности и всеобщего образования мы утратили этот дар - способность удивляться. Считается, что все уже известно - если не нам самим, то какому-нибудь специалисту, которому полагается знать то, чего не знаем мы. В самом деле, удивляться неловко, это считается признаком низкого интеллекта. Даже дети удивляются редко или, по крайней мере, стараются этого не показывать; с возрастом эта способность постепенно утрачивается совсем. Мы думаем, что важнее всего найти правильный ответ, а задать правильный вопрос не так существенно.
Возможно, такая установка отчасти объясняет, почему сновидения, одно из наиболее загадочных явлений нашей жизни, так мало нас удивляют и ставят перед нами так мало вопросов. Все мы видим сны; не понимая своих снов, мы тем не менее ведем себя так, как будто с нами не происходит ничего странного, по крайней мере по сравнению с логичными и целенаправленными действиями, которые мы совершаем в состоянии бодрствования.
Когда мы бодрствуем, мы активны и рассудительны, мы готовы прилагать усилия, чтобы достичь своих целей и, если понадобится, защитить себя. Мы действуем и наблюдаем; мы смотрим на вещи со стороны, с точки зрения возможности использовать их и манипулировать ими, хотя, возможно, мы видим их не такими, каковы они на самом деле. Но у нас часто не хватает воображения, и очень редко, за исключением детей и поэтических натур, наше воображение способно пойти дальше простого повторения сюжетов и ситуаций, являющихся частью нашего опыта. Мы ведем себя адекватно, но в каком-то смысле неинтересно. Сферу наблюдаемого днем мы называем "реальностью" и гордимся тем, что мы "реалисты" и разумно оперируем этой реальностью.
|
|
Во сне мы как бы бодрствуем, находясь в иной форме существования. Мы видим сны, создаем в своем воображении истории, никогда не происходившие наяву и порой даже ни на что не похожие. Порой мы видим себя героями, порой негодяями; иногда нам являются прекрасные видения, и мы испытываем ощущение счастья; часто нас охватывает жуткий страх. Но какова бы ни была наша роль, это наш сон, мы его авторы, мы создали этот сюжет.
Большинство сновидений имеет одну общую особенность: они не следуют законам логики, которым подчинено наше бодрствующее сознание. Категории времени и пространства теряют свое значение. Мы видим живыми людей, которые уже умерли; мы являемся свидетелями событий, случившихся много лет назад. Два события, происходящие одновременно во сне, возможно, наяву не могли бы иметь место в одно и то же время. Так же мало мы обращаем внимания на законы пространства. Мы без труда мгновенно перемещаемся на дальнее расстояние или можем находиться одновременно в двух местах; во сне два разных человека могут соединяться в одном лице, и один человек может внезапно превратиться в другого. Во сне мы поистине творим мир, где утрачивают власть ограничения времени и пространства, которые определяют нашу деятельность в состоянии бодрствования.
Для сновидений характерна еще одна необычная особенность. Мы думаем о событиях и людях, о которых много лет не вспоминали и наяву, может быть, так бы и не вспомнили. Во сне они вдруг предстают старыми знакомыми, о которых мы часто думаем. В той, другой, ночной жизни мы словно открываем какой-то огромный запас опыта и воспоминаний, о существовании которого и не подозревали днем.
|
|
Несмотря на все эти странности, сны кажутся нам реальностью, как и все, что происходит с нами во время бодрствования. Во сне не бывает "как будто". Сновидение - это настоящая жизнь, настолько реальная, что возникают два вопроса: что есть реальность? откуда мы знаем, что то, что нам снится, - нереально, а то, что мы испытываем во время бодрствования, - реально? Эту мысль очень удачно выразил один китайский поэт: "Прошлой ночью мне снилось, что я бабочка, и теперь я не знаю, то ли я человек, которому приснилось, что он бабочка, то ли бабочка, которой снится, что она человек".
Когда мы просыпаемся, все эти яркие, живые переживания, испытанные ночью, не просто исчезают, но порой даже припоминаются с большим трудом. Большинство снов забывается начисто: мы даже не помним, что во сне жили в этом другом мире. Некоторые сны мы еще смутно помним в момент пробуждения, но уже в следующую секунду они безвозвратно уходят из памяти. Лишь немногие из сновидений действительно запоминаются, именно их мы имеем в виду, когда говорим: "Мне приснился сон". Нас словно посещают добрые или злые духи, которые на рассвете внезапно исчезают, и мы почти не помним, что они здесь были, и не помним, как мы были поглощены общением с ними.
Но, пожалуй, самое удивительное - это то, что порождения нашего спящего ума похожи на древнейшие творения человека - мифы.
|
|
Сейчас мифы едва ли вызывают у нас удивление. Если они стали респектабельными, составив часть нашей религии, мы относимся к ним с положенным уважением - впрочем, лишь внешним - как к почтенной традиции; если же они не освящены традицией, то мы считаем их отражением детского уровня мышления непросвещенных древних людей, не знавших наук. Так или иначе, игнорируя, презирая или почитая мифы, мы считаем их принадлежностью некого совершенно чуждого нашему мышлению мира. Тем не менее факт остается фактом: большинство сновидений имеют много общего с мифами как по форме, так и по содержанию, и мы сами, считая мифы странными и чуждыми днем, ночью обретаем способность к мифотворчеству.
Как и во сне, в мифе происходят драматические события, невозможные в мире, где правят законы времени и пространства: герой покидает свой дом и свой край, чтобы спасти мир, или бежит от своего предназначения и живет в желудке огромной рыбы; он умирает и воскресает; сказочная птица сгорает и вновь возникает из пепла, еще прекраснее, чем была.
Разумеется, разные люди создают разные мифы, точно так же, как разные люди видят разные сны. Но, несмотря на эти различия, у всех мифов и всех сновидений есть нечто общее: они все "написаны" на одном языке - языке символов.
Мифы вавилонян, индейцев, египтян, евреев, греков созданы на том же языке, что и мифы народов ашанти и трук. Сны какого-нибудь современного жителя Нью-Йорка или Парижа похожи на те, которые, по свидетельствам, снились людям, жившим несколько тысячелетий назад в Афинах или Иерусалиме. Сновидения древних и современных людей созданы на том же языке, что и мифы, авторы которых жили на заре истории.
Язык символов - это такой язык, с помощью которого внутренние переживания, чувства и мысли приобретают форму явственно осязаемых событий внешнего мира. Это язык, логика которого отлична от той, по чьим законам мы живем в дневное время; логика, в которой главенствующими категориями являются не время и пространство, а интенсивность и ассоциативность. Это единственный универсальный язык, изобретенный человечеством, единый для всех культур во всей истории. Это язык со своей собственной грамматикой и синтаксисом, который нужно понимать, если хочешь понять смысл мифов, сказок и снов.
Но современный человек уже не помнит этот язык. Правда, лишь тогда, когда бодрствует. Важно ли понимать его не только во сне?
Для людей прошлого, живших в развитых цивилизациях как Востока, так и Запада, ответ на этот вопрос был однозначным. Для них сны и мифы были важнейшим выражением души, и неспособность понимать их приравнивалась к неграмотности. И только в последние несколько столетий существования западной культуры эта установка изменилась. В лучшем случае мифы считались наивным порождением непросвещенного ума, созданным задолго до того, как человек совершил великие открытия законов природы и познал некоторые секреты мастерства.
Со снами дело обстоит еще хуже. С позиций современной просвещенности они считаются абсолютной бессмыслицей, недостойной внимания взрослого человека, который занят такими важными вещами, как создание машин, и который считает себя "реалистом", поскольку ничего не видит, кроме реальных вещей, которые можно использовать в своих целях; современный человек - это реалист, придумавший отдельное слово для каждого типа автомобиля, но лишь одно слово "любовь", чтобы выразить самые разнообразные душевные переживания.
Если бы все наши сны были приятными фантазиями, в которых исполнялись бы наши заветные желания, мы, может быть, относились бы к ним с большей приязнью. Но многие из них вызывают состояние тревоги; часто это кошмары, и, пробудившись, мы с радостью осознаем, что все это было лишь во сне. Порой и другие, не кошмарные сны нарушают наш покой - из-за того, что не соответствуют тому четкому представлению, которое мы имеем о себе во время бодрствования. Во сне мы ненавидим людей, которых, как нам кажется, любим наяву, или любим тех, к кому, казалось бы, никогда не проявляли интереса. Во сне мы полны амбиций, тогда как наяву убеждены в своей скромности, нам снится, что мы склоняемся перед кем-то и кому-то подчиняемся, хотя наяву так гордимся своей независимостью. Но хуже всего то, что мы не понимаем своих снов, тогда как наяву мы уверены, что способны понять что угодно, стоит лишь подумать. Столкнувшись с таким неопровержимым доказательством ограниченности нашего сознания, мы избегаем противоречия, заявив, что сны - это бессмыслица.
В последние несколько десятилетий в отношении к мифам и снам произошли глубокие изменения. Толчком для этих перемен в значительной степени послужили работы Фрейда. Начав с конкретной цели помочь больным, страдающим неврозами, понять причины своей болезни, Фрейд стал изучать сновидения как универсальное явление человеческой жизни, характерное как для больных, так и для здоровых людей. Он увидел, что сны существенно не отличаются от мифов и сказок, что понять язык первых - значит понять язык вторых. И антропологи сосредоточились на исследовании мифов. (Термин "антропология" употребляется на Западе в более широком смысле, чем у нас: им охватывается не только изучение происхождения и физического строения человека, но и изучение обычаев и верований. - Прим. перев.) Мифы собирались и изучались, и некоторым первопроходцам в этой области, например, Баховену, удалось пролить новый свет на древнейшую историю человека.
Но наука о мифах и снах переживает еще пору младенчества. Она страдает от различных ограничений. С одной стороны, это определенный догматизм и консерватизм, порожденный притязаниями различных школ психоанализа на единственно верное понимание языка символов. При этом мы перестаем видеть многосторонний характер языка символов и пытаемся вместить его в прокрустово ложе единственного способа мышления.
С другой стороны, толкование снов по-прежнему считается уделом психиатра, лечащего неврозы. Я же считаю, что язык символов - это иностранный язык, которым должен владеть каждый. Умение понимать этот язык позволяет соприкоснуться с глубинными уровнями нашей собственной личности. Фактически это помогает нам проникнуть в специфический человеческий пласт духовной жизни, общий для всего человечества как по содержанию, так и по форме.
В Талмуде сказано: "Неразгаданный сон подобен нераспечатанному письму". В самом деле, и сны, и мифы - важные средства связи, идущие от нас к нам же. Если мы не понимаем языка, на котором они созданы, мимо нас проходит многое из того, что мы знаем и рассказываем самим себе в те часы, когда не заняты действиями с внешним миром.
Мое определение сновидений как любой умственной деятельности в состоянии сна во многих отношениях принципиально расходится с теорией Фрейда, хотя и основывается на ней. Я допускаю, что сны могут быть выражением как низших и иррациональных, так и высших и наиболее ценных функций мозга. Фрейд же считает, что сны - это обязательно выражение бессознательного. Позже я попытаюсь показать, что в многовековой истории толкования снов можно проследить наличие всех трех позиций, когда утверждалось, что сны - это порождение либо только бессознательного, либо только сознательного, либо того и другого. Прежде чем перейти к истории развития этих трех теоретических направлений, существовавших до Фрейда, я хочу остановиться на описании и обсуждении теории толкования снов Фрейда, поскольку это - первый, наиболее известный и наиболее значительный вклад в современную науку толкования снов.
Толкование снов у Фрейда базируется на той же принципиальной концепции, которая лежит в основе всей его психологической теории: концепции о том, что человеком движут имеющиеся у каждого неосознаваемые чувства, стремления и желания. Он называл эти стремления "подсознанием" и подразумевал под этим, что мы не осознаем их, но нас удерживает от этого осознания некий сильный внутренний "цензор". По ряду причин, важнейшая из которых - боязнь потерять одобрение родителей и друзей, мы подавляем в себе эти стремления, оттесняя их в подсознание; осознание же их вызывает в нас чувство вины и страх наказания. Тем не менее то, что эти стремления вытесняются в подсознание, не означает, что они исчезают. На самом деле они остаются настолько сильными, что находят выражение в многочисленных формах, но при этом мы не осознаем, что они проникли как бы через заднюю дверь. Наше сознание считает, что избавилось от таких нежелательных ощущений и стремлений, и для него ужасна сама мысль о том, что они могли существовать. Когда же они возвращаются и обнаруживают свое присутствие, то предстают в настолько искаженном и неузнаваемом виде, что на уровне сознания мы не можем понять, что они означают.
Так же рассуждал Фрейд, объясняя неврозы. Он полагал, что сильные желания, оттесняемые в подсознание "цензором", находят выражение в определенных симптомах невроза; но поскольку они проявляются в замаскированном виде, мы осознаем только свои страдания, связанные с неврозом, и подспудные желания не находят удовлетворения. Таким образом, Фрейд впервые установил, что неврозы определяются внутренними процессами и имеют определенный смысл, нужно лишь найти ключ к их пониманию.
Этот вывод можно проиллюстрировать примером. Женщина жалуется, что всякий раз, после того как она до чего-нибудь дотронется, у нее возникает потребность вымыть руки. Этот симптом, естественно, ее очень беспокоит, мешает ей во всем, что бы она ни делала, и она от этого очень страдает. Она не знает, почему у нее возникает такое желание. Все, что она может сказать, это то, что, если она пытается не делать этого, у нее возникает непреодолимое чувство тревоги. Сам факт, что она вынуждена подчиняться желанию, завладевшему ею без всякой причины, доставляет ей еще больше страданий. Анализируя ее фантазии и свободные ассоциации, можно обнаружить, что пациентка борется с сильным чувством враждебности. В действительности начало ее болезни совпадает с изменой мужа, который завел роман с другой женщиной и оставил ее внезапно и жестоко. Она всегда была зависима от своего мужа и никогда не осмеливалась осуждать его или перечить ему. Даже тогда, когда муж заявил, что собирается ее бросить, она не сказала ни слова, ни в чем его не упрекнула, не обвинила, не рассердилась. Но болезнь овладела ею именно в этот период. В ходе дальнейшего анализа выяснилось, что у пациентки был жестокий и властный отец, которого она боялась, но не смела открыто сердиться или упрекать его. Анализ показал также, что ее мягкость и смирение не означали, что она не испытывала гнева. Напротив, гнев копился подспудно и не проявлялся в поведении; он находил выход в ее фантазиях: иногда она представляла себе, что отец умер, убит или покалечен. Ненависть и желание отомстить становились все сильнее, но чувство страха и угрызения совести заставляли ее почти полностью подавлять такие желания. Поступок мужа возродил это сдерживаемое чувство и подлил масла в огонь. Но и теперь она не смогла ни выразить, ни даже почувствовать свой гнев. Если бы она осознавала свою враждебность, у нее возникло бы желание его убить или хотя бы как-то навредить ему, и тогда невроз, может быть, не развился бы. Но она не смогла осознать охватившей ее враждебности.
Невроз, которым страдала пациентка, и был реакцией на враждебность. Подсознательно она воспринимала прикосновение к какому-либо предмету как попытку его уничтожить, и ей нужно было вымыть руки, чтобы очиститься, освободиться от деструктивного действия. Как будто руки у нее были в крови и ей нужно было снова и снова смывать эту кровь. Потребность мыть руки была реакцией на проявления враждебности, попыткой избавиться от совершенного преступления; она осознавала лишь свою навязчивую потребность, но не понимала ее причин. Таким образом, как только удалось проникнуть в область бессознательного, где и были корни поведения женщины, выявился смысл симптома, проявлявшегося как бессмысленное действие. Мытье рук было средством справиться, хоть и подсознательно, со своим гневом и с помощью этого ритуала избавиться от чувства вины.
Научившись понимать процессы, происходящие в подсознании, Фрейд пришел к открытию, которое проливает свет на поведение человека в повседневной жизни. Это позволило ему объяснить такие явления, как внезапное исчезновение чего-то из памяти, оговорки, которые озадачивали многих исследователей и которым не находилось объяснения. Нам всем знакомо такое явление, когда мы не можем вспомнить какое-то имя, которое мы хорошо знаем. Конечно, этому может быть немало причин, но, как обнаружил Фрейд, часто это можно объяснить тем, что нечто в нас не хочет думать об этом имени, поскольку оно ассоциируется со страхом, злобой или другим подобным чувством. И желание избавиться от этой болезненной ассоциации приводит к тому, что имя выпадает из памяти. Как сказал однажды Ницше: "Память мне подсказывает, что я сделал это, гордость говорит, что я не мог этого сделать. И память уступает."
Мотивом таких нечаянных недоразумений не обязательно служит чувство страха или вины. Если человек, встречаясь с кем-то, вместо "здравствуйте" нечаянно произносит "до свидания", тем самым он дает выход своему настоящему чувству: он хотел бы тут же уйти или совсем не хотел бы встречаться с этим человеком. Соблюдая условности, он не может открыто выразить свои чувства; тем не менее его неприязнь проявляется, так сказать, за его спиной: на языке оказываются именно те слова, которые выражают его истинные чувства, хотя сознательно он собирался показать, что рад встрече.
Сновидения являются еще одной стороной поведения, которое Фрейд считает выражением бессознательных желаний. Он полагает, что в сновидениях, так же, как и в неврозах и оговорках, находят выражение бессознательные желания, от осознания которых нас удерживает внутренний контроль, когда мы находимся в состоянии бодрствования. Эти подавленные мысли и чувства оживают и проявляются во время сна, и мы называем их сновидениями.
Из этой общей концепции сновидений вытекает ряд более конкретных допущений.
Наша жизнь во сне мотивируется бессознательными желаниями. Во сне оживают побуждения, существование которых мы не хотим или не осмеливаемся признавать, когда бодрствуем. Во сне находят выход иррациональная ненависть, честолюбие, ревность, зависть и в особенности кровосмесительные или извращенные сексуальные желания, которые мы стараемся исключить из сознания. Фрейд считает, что такие бессознательные желания есть у всех; мы подавляем их, подчиняясь требованиям общества, но не можем полностью от них избавиться. Во время сна контроль сознания ослабевает, и эти желания выходят наружу и становятся явными в сновидениях.
Фрейд идет еще дальше. Он связывает теорию сновидений с функцией сна. Сон есть физиологическая потребность, и организм старается как можно лучше его оберегать. Если бы мы испытывали во сне сильные бессознательные желания, они бы беспокоили нас, и мы в конце концов проснулись бы. Эти желания, очевидно, мешают осуществлению биологической потребности оставаться спящим. Что же мы тогда делаем, чтобы сохранить сон? Мы воображаем, что желания исполнились, и испытываем чувство удовлетворения, а не фрустрации, которая бы нас беспокоила.
Фрейд приходит к мысли, что суть сновидений заключается в изображаемом исполнении бессознательных желаний; функция сновидений, таким образом, состоит в том, чтобы сохранить сон. Это объяснение легче понять в тех ситуациях, когда желание не является бессознательным, а содержание сновидений не искажается, в отличие от "обычного" сновидения, как его называл Фрейд. Допустим, человек съел перед сном очень соленое блюдо, и всю ночь ему сильно хочется пить. Ему может сниться, что он ищет, где бы попить, находит колодец и пьет в изобилии прохладную и приятную воду. Вместо того чтобы проснуться и утолить свою жажду, он удовлетворяется иллюзией того, что пьет, и это позволяет ему спать, не просыпаясь. Нам всем знакомо такое воображаемое удовлетворение, когда мы просыпаемся от звонка будильника и в этот же момент нам снится, что это звонит колокол в церкви, и мы думаем, что сегодня воскресенье и не надо вставать так рано. Здесь также сновидение выполняет функцию охраны сна. Фрейд полагает, что такое простое исполнение желаний, которые по сути не являются бессознательными, редко бывает у взрослых, чаще - у детей, и что в основном суть сновидений состоит в исполнении не таких рациональных желаний, а иррациональных, подавляемых в состоянии бодрствования.
Второе допущение Фрейда о природе сновидений состоит в том, что корни бессознательных желаний, исполняющихся в сновидении, заложены в детстве, что когда-то, когда мы были детьми, эти желания были явными, а потом продолжали жить подспудно и теперь проявляются в сновидениях. В основе этих представлений лежит допущение Фрейда об иррациональности детства вообще.
Фрейд считал, что для ребенка характерно множество асоциальных побуждений. Так как его физических сил и знаний недостаточно, чтобы поступать в соответствии с этими побуждениями, он не может причинить вреда, и нет необходимости защищаться от его злых намерений. Но если рассматривать суть этих побуждений, а не практический результат, то ребенок предстает асоциальным и аморальным существом. В первую очередь это касается его сексуальных побуждений. По Фрейду, все эти сексуальные побуждения, которые, проявляясь у взрослого, рассматриваются как извращения, являются составной частью нормального сексуального развития ребенка. У младенца сексуальная энергия (либидо) сосредоточена в области рта, потом она связывается с дефекацией и наконец сосредоточивается вокруг половых органов. У маленького ребенка наблюдаются активные проявления садистских и мазохистских наклонностей. Это маленький эксгибиционист и любитель подглядывать. Он не способен любить кого-либо; это нарциссическая личность, он любит исключительно одного себя. Он крайне ревнив и испытывает деструктивные побуждения по отношению к своим соперникам. В сексуальных переживаниях маленького мальчика и маленькой девочки преобладают инцестуальные устремления. Они испытывают сильную сексуальную привязанность к родителю противоположного пола и ревность и ненависть к родителю того же пола. Только страх быть наказанным своим соперником заставляет ребенка подавлять свои кровосмесительные желания. Примеряя к себе приказы и запреты отца, маленький мальчик преодолевает ненависть к нему, и ей на смену приходит желание во всем походить на отца. Формирование совести - результат проявления Эдипова комплекса.
Представления Фрейда о ребенке примечательным образом сходны с представлениями св. Августина. Одно из главных доказательств заложенной в человеке греховности Августин видел в порочности маленького ребенка. Он рассуждал так: человек, должно быть, изначально порочен, поскольку ребенок порочен еще до того, как у него появляется возможность обучиться дурному от окружающих и испортиться под влиянием дурных примеров. Фрейд, как и Августин, не обращает внимание на другие качества ребенка, которые могли бы по крайней мере уравновесить картину: детскую непосредственность, отзывчивость, умение безошибочно понимать людей, способность распознавать отношение людей независимо от того, что они говорят, неутомимое стремление познать мир; короче говоря, все то, за что мы восхищаемся детьми и любим их и благодаря чему сложилось представление о том, что детские качества во взрослых - ценнейшее богатство. Фрейд сосредоточивался главным образом на проявлениях порочности в ребенке по многим причинам. Одна из них состоит в том, что в викторианскую эпоху появилась идея или иллюзия о "невинности" младенца. Предполагалось, что у ребенка не возникает сексуальных желаний или других "дурных" побуждений. Когда Фрейд выступил против этого общепринятого представления, его обвинили в попытке опорочить невинность ребенка и в нападках на одну из высших ценностей, почитавшихся в семье викторианской эпохи. Понятно, что в этой борьбе Фрейд впал в другую крайность и описывал ребенка односторонне, выявляя лишь его порочность.
Еще одной причиной для такой оценки ребенка послужило то, что Фрейд считал главной функцией общества подавление безнравственных и асоциальных побуждений в человеке и формирование таким способом адекватных социальных качеств; такое преобразование зла в добро осуществляется с помощью механизмов, которые Фрейд называет "формированием реакции" и "сублимацией". Подавление такого дурного побуждения, как, например, садизм, ведет к формированию противоположного побуждения - благожелательности, роль которой заключается в том, чтобы удерживать подспудный садизм от проявления в мыслях, действиях или чувствах. Под сублимацией Фрейд понимает явление, при котором порочное побуждение отделяется от первоначального асоциального замысла и используется для более высоких и общественно значимых целей. В качестве примера можно привести человека, который сублимировал свое побуждение причинять боль, став искусным хирургом. Фрейд считает, что благожелательность, любовь, созидательные начала в человеке не первичны; он утверждает, что это вторичные проявления, возникающие из потребности подавлять изначально порочные стремления. Культура, по его представлению, есть результат такого подавления. У Фрейда, в отличие от Руссо, человеком движут изначально порочные мотивы. Чем дальше развивается общество и чем сильнее оно вынуждает человека подавлять эти мотивы, тем в большей мере он овладевает умением строить реакции и сублимировать. Чем выше уровень культуры, тем выше степень подавления. Однако, поскольку способность формирования реакции и сублимации ограничена, это усиливающееся подавление часто не достигает цели. Изначальные желания возрождаются и, хотя они не могут осуществляться открыто, приводят к неврозам. Таким образом, Фрейд допускает, что человек неизбежно сталкивается с противоречием. Чем выше уровень развития культуры, тем сильнее подавление и тем больше неврозов.
В таком случае следует допустить, что ребенок остается, по сути, безнравственным до тех пор, пока не попадает под контроль общественных требований; и даже этот контроль не может справиться со всеми порочными порывами, которые продолжают существовать в подавленном состоянии.
Есть еще одна причина, заставлявшая Фрейда подчеркивать иррациональность ребенка. Анализируя свои собственные сновидения, он был поражен тем, что даже у нормального, психически здорового взрослого человека можно обнаружить такие иррациональные чувства, как ненависть, ревность, честолюбие. В конце 90-х годов прошлого века и в начале нынешнего считалось, что между больным и здоровым человеком существует четкое различие. Невозможно было поверить, что нормальный, добропорядочный гражданин должен или может испытывать различные "безумные" желания, проявляющиеся в его сновидениях. Как можно было объяснить проявление во сне этих желаний, не разрушив представление о нем как о здоровом "нормальном" взрослом человеке? Фрейд разрешил трудность, допустив, что эти проявляющиеся в сновидениях желания - выражение сущности ребенка, сохранившейся в человеке и оживающей в сновидениях. Идея состоит в том, что некоторые детские побуждения оказались в подавленном состоянии и, существуя в области подсознания, возникают в сновидениях - правда, в искаженном и замаскированном виде, поскольку даже во сне взрослый человек избегает полного их осознания.
Социальный характер, вынуждающий людей действовать и думать так, как они должны действовать и думать в интересах правильно функционирующего общества, это лишь одна линия связи социальной структуры с идеями. Другой вид связи заключается в том, что каждое общество определяет, какие мысли и чувства следует допустить до уровня осознания, а какие - оставить бессознательными. То есть существует как социальный характер, так и "социальное бессознательное".
Говоря о "социальном бессознательном", я имею в виду вытесненные сферы, свойственные большинству членов общества. Содержанием этих обычно вытесненных элементов является то, что данное общество не может позволить своим членам довести до осознания, если оно собирается и дальше успешно функционировать на основе собственных противоречий.
Термин "индивидуальное бессознательное", с которым имел дело Фрейд, относится к такому содержанию, которое индивид вытесняет, сообразуясь с индивидуальными обстоятельствами своей личной жизни. До некоторой степени Фрейд касается и "социального бессознательного", когда говорит о вытеснении инцестуальных стремлений, характерном для всей цивилизации; но в клинической практике он имеет дело в основном с индивидуальным бессознательным, поэтому и большинство аналитиков недостаточно внимания уделяют "социальному бессознательному".
Прежде чем приступить к обсуждению "социального бессознательного", необходимо кратко воспроизвести развитую Фрейдом концепцию бессознательного и соответствующую ей концепцию в системе Маркса.
Воистину нет более фундаментального открытия у Фрейда, чем бессознательное. Психоанализ можно определить как систему, основанную на признании того, что мы препятствуем осознанию наиболее значимых переживаний; что конфликт между бессознательной реальностью внутри нас и отрицанием этой реальности в нашем сознании часто приводит к неврозам и что невротические симптомы можно снять, а черты характера исправить, доведя бессознательное до осознания. Хотя Фрейд считал, что разоблачение бессознательного является наиболее важным средством лечения неврозов, его проницательность вышла далеко за рамки медицинских интересов. Он видел, насколько не соответствует действительности большая часть того, что мы думаем о себе, с каким постоянством мы заблуждаемся относительно самих себя и других; страстный интерес побуждал его прикоснуться к реальности, лежащей за пределами осознанных мыслей. Фрейд признал, что большая часть того, что реально внутри нас, не осознается, а большая часть того, что осознается, нереально. Эта приверженность к поиску внутренней реальности открыла новое измерение истины. Человек, которому неизвестен феномен бессознательного, убежден, что говорит правду, если говорит то, что знает. Фрейд показал, что все мы более или менее заблуждаемся в вопросе об истине. Даже если искренни в том, что мы осознаем, не исключено, что мы продолжаем лгать в том смысле, что наше сознание "ошибочно"; в нем не представлены лежащие под ним, внутри нас, реальные переживания.
Фрейд начал с рассмотрения проблемы на индивидуальном уровне. Вот несколько первых попавшихся примеров: допустим, человек испытывает тайное удовольствие, рассматривая порнографические картинки. Он не допускает мысли о том, что ему это интересно; сознательно он убежден, что считает такие картинки вредными и что его обязанность - позаботиться о том, чтобы они нигде не фигурировали. Тем самым он постоянно имеет дело с порнографией, рассматривает такие картинки, что якобы составляет часть кампании против них, и тем удовлетворяет свое желание. Но его совесть совершенно чиста. Его действительные желания бессознательны, а то, что осознается, - это рационализация, полностью скрывающая то, чего он не хочет знать. Так он умудряется удовлетворить свое желание, не вступая в конфликт с моралью. Другим примером мог бы стать отец, обладающий садистскими наклонностями, имеющий обыкновение наказывать своих детей и дурно обращаться с ними. Но он убежден, что бьет их потому, что это единственный способ научить их добру и предостеречь от свершения зла. Он не осознает, что испытывает садистское удовольствие, он осознает только рационализацию, свою идею об обязанности и правильном методе воспитания детей...
Страстное нежелание признать существование вытесненного содержания Фрейд назвал "сопротивлением". Его сила примерно пропорциональна силе вытеснения.
Хотя любой вид переживаний, разумеется, может подвергнуться вытеснению, из теоретических представлений Фрейда следует, что наиболее сильному вытеснению подвергаются сексуальные стремления, несовместимые с нормами цивилизованного человека, и в первую очередь инцестуальные стремления. Но, по Фрейду, враждебные и агрессивные побуждения также вытесняются настолько, насколько они противоречат существующим нравам и Сверх-Я. Каким бы ни было специфическое содержание вытесненных стремлений, с точки зрения Фрейда, они всегда представляют "теневую" сторону человека, антисоциальное, примитивное его содержание, не подвергшееся сублимации и противоречащее тому, что считается достойным цивилизованного человека. Надо еще раз подчеркнуть, что, по Фрейдовой концепции бессознательного, вытеснение означает, что не сам импульс, а осознание импульса не допускается; в случае с садистским импульсом, например, это означает, что я не осознаю своего желания причинять боль другим людям. Однако, это вовсе не означает ни того, будто я действительно не причиняю боли другим людям из чувства долга, ни того, будто, причиняя боль другим людям, я не осознаю, что они страдают от моих действий. Вполне возможно, что импульс не дает о себе знать просто потому, что я не сумел помешать его осознанию или найти ему подходящую рационализацию. В этом случае импульс будет продолжать существовать, но вытеснение его из сознания приведет к изъятию того, что касается его воздействия. Как бы то ни было, вытеснение означает искажение сознания человека, но не устранение запрещенных импульсов. А это значит, что бессознательные силы загоняются внутрь и скрытно определяют человеческие поступки.
Чем же, по мнению Фрейда, вызывается вытеснение? Мы уже говорили о том, что несовместимость этих импульсов с социальными и семейными нравами мешает им стать осознанными. Это положение относится к содержательной стороне вытеснения; но каков психологический механизм, с помощью которого осуществляется акт вытеснения? Согласно Фрейду, таким механизмом является страх. Наиболее ярким примером, который Фрейд использует в своей теории, служит вытеснение у мальчика инцестуальных стремлений к матери. Фрейд полагает, что маленький мальчик начинает бояться своего соперника - отца, особенно того, что отец кастрирует его. Страх заставляет его вытеснять свои желания из сознания и помогает ему переориентировать свои желания в других направлениях, хотя полученные в первом сражении шрамы никогда полностью не исчезнут. И хотя "боязнь кастрации" - это простейший вид страха, приводящий к вытеснению, согласно Фрейду, есть и другие страхи, такие, как страх оказаться нелюбимым, быть убитым или покинутым, которые принуждают человека вытеснять свои глубочайшие желания с не меньшей силой, чем первичный страх кастрации.