Чтобы понять необходимость переворота в театре, нужно точно установить, на какой стадии его развития мы находимся сегодня. В период классицизма у нас безраздельно царила трагедия. Она была сурова и нетерпима, она не выносила никаких, даже слабых, поползновений к свободе, она подчиняла самые высокие умы своим непреложным законам <...> Эта форма родилась как возрождение греческого и римского театров; их последователи не видели в установленных античным театром ограничениях помех для создания великих произведений.
Начиная с 18 столетия в недрах трагедии уже зарождается романтическая драма. То и дело нарушаются три единства, декорации и мизансцены приобретают большое значение, на сцену выносятся те бурные события, о которых трагедия лишь повествовала в монологах действующих лиц, - словно для того, чтобы драматическое действие не помешало величаво-спокойному психологическому анализу. С другой стороны, высокая страсть великой эпохи теперь уступает место сценическим приемам, серый поток посредственности затопляет подмостки.
Для возрождения драматического искусства неизбежно требовались новые формы, и вот тут-то шумная романтическая драма и воздвигла свое знамя перед суфлерской будкой. Час был обозначен, то, что готовилось долго, произошло, - на площадке уготованной для победы, вспыхнул мятеж. Слово «мятеж» здесь как нельзя более кстати, драма насмерть схватилась с трагедией и, из ненависти к этой ныне уже бессильной королеве, уничтожала все, что могло хотя бы напомнить о ее царствовании. Королева бездействовала, она хранила холодное величие на своем троне. Все ее действия ограничивались речами и рассказами вестников. А мятежница выдвинула на первый план действие - бурное действие, кипевшее во всех концах сцены; она уже не рассуждала, не анализировала. Глазам зрителей представал кровавый ужас развязок.
... в сущности, правда, действительность весьма мало волновали новаторов и даже были им не слишком по вкусу. Одна страсть владела ими... Они стремились не к тому, чтобы их средневековые герои были реальнее, чем герои античной трагедии, а к тому, чтобы они выглядели настолько же страстными и возвышенными, насколько те выглядели холодными и сдержанными. Война велась за другой костюм, за другую риторику - не более того.
... это было необходимым переворотом, яростным бунтом, вспыхнувшим в нужный момент, чтобы свергнуть с престола впавшую в детство трагедию.
... По прошествии сорока лет так ясно видно, что мнимая истина романтиков была неизменным чудовищным преувеличением реального, фантазией, доведенной до крайности.
... если считать трагедию исходной точкой движения, то романтическая драма - это первый шаг к драме натуралистической, к которой мы идем. Романтическая драма расчистила нам путь, она провозгласила свободу искусства. Ее пристрастие к действию, свойственное ей соединение смеха и слез, ее поиски достоверного костюма, достоверной декорации - все это указывает на движение вперед, к реальной жизни.
... в наши дни и трагедия, и романтическая драма в равной мере обветшали и устарели... Нынче можно лишь гадать, что ждет нас впереди. Рассуждая логически, на той почве, которую когда-то расчистило для себя движение 1830 г., в наши дни может произрасти лишь натуралистическая драма.
Кажется совершенно невозможным, чтобы тенденция к анализу и исследованию, захватившая 19 столетие, совершившая переворот во всех науках и во всех искусствах, оставила в стороне и как бы в изоляции искусство театра. Естественные науки родились в конце прошлого века; физике и химии едва исполнилось сто лет; история и критика возрождены и в известном смысле созданы после революции; целый мир открылся нашим взорам, ученые обратились к документам, к эксперименту, понимая, что для того, чтобы строить заново, надо вернуться к началу вещей, изучить человека и природу, познать сущее. Так возникло великое натуралистическое движение, которое распространилось незаметно, но неуклонно...
Все прежние художественные формы - и классическая и романтическая - основаны на преобразовании и постоянном урезывании правды. Было принято за исходный принцип, что правда недостойна искусства; и вот из жизни пытаются извлечь какую-то сущность, какую-то поэзию, - под предлогом, что природу нужно прочистить и возвысить. До нынешнего времени разные литературные школы воевали между собой лишь по поводу того, в какую одежду следует облачать правду, чтобы она не появлялась перед публикой в виде голой бесстыдницы. <…> Но вот приходит натурализм и заявляет, что правда не нуждается в драпировках, пусть она появляется во всей своей наготе.
... натуралисты... заявляют, что поэзия повсюду, во всем, что она скорее в нынешнем и реальном, чем в минувшем и абстрактном. Во всякий миг всякое явление обладает своей поэзией, своей красотой. Бок о бок с нами живут герои, отличающиеся подлинным величием и мощью, не то что марионетки, изготовленные сочинителями эпопей.
... Завтрашний день за натурализмом. Будет найдена новая художественная форма, будет доказано, что в тесном жилище горожанина больше поэзии, чем в необитаемых, истонченных червями дворцах минувших столетий; в конце концов будет даже обнаружено, что в реальной жизни встречается все - пленительные образы, рожденные безудержно прихотливой фантазией художника, идиллии, комедии, драмы.