пародия
За мной приезжала карета,
С мигалкой карета была.
Была я совсем неодета,
По улице молча брела.
За мною бежали ребята,
Хихикали из-за угла.
Но я была не виновата –
Я просто по улице шла.
Я в лужи спокойно глядела
И видела там небеса,
И так безо всякого дела
Бродила, нага и боса.
И правда, на что мне одежда?
И что мне людская молва?
Со мной остаётся надежда,
Что в этом была я права.
Но вдруг меня остановили
И, не объяснив ничего,
Куда-то тревожно звонили,
Боясь непонятно чего.
Карета приехала быстро
(То было несчастье моё!),
И два санитара-садиста
Меня посадили в неё.
Теперь я лежу на кровати,
Прикрученной крепко к стене,
И женщина в белом халате
Со шприцем приходит ко мне.
18 сентября 2009
ПРОЗА
ПЕСОЧНИЦА
– Что вы делаете? – спросил мальчик.
– Строю крепость, – ответил старик.
– Но ведь вы уже большой... Даже старый...
– Ну и что?
– Разве взрослые могут играть в песочнице?
– А почему нет?
– Но песочница для совсем маленьких детей. Даже я в ней уже не играю.
– Ну и напрасно, – ответил старик. – Лучше бы мне помог.
Последние лучи осеннего солнца освещали большие дома, среди которых в маленькой песочнице молча лепили что-то из песка два человека – мальчик и старик.
– Ну что ты тут возишься? Я тебя повсюду ищу! – мама мальчика схватила сына за руку. – Ты что, не видишь: дяденька болен, тебе не нужно с ним играть. Пойдём скорее домой, темнеет уже.
Старик огляделся. Солнце зашло.
9 апреля 2010
ВОСПОМИНАНИЯ
***
...В психушке на дверях кабинетов врачей и других помещений не было ручек – вместо ручки торчал только штырь с квадратным профилем, и все врачи и медсёстры носили в карманах дверные ручки, которые нужно было надеть на штырь и повернуть, чтобы дверь открылась. Это было сделано как в целях безопасности, чтобы буйный псих не ворвался в помещение, так и для удобства, чтобы назойливые пациенты не заходили в кабинет к врачу без разрешения.
...В очереди к врачу сидел пожилой мужчина – без явных признаков психического расстройства на лице, но, скорее, уставший и потрёпанный жизнью человек. В какой-то момент в очереди возник вопрос, кто за кем занимал или что-то в этом роде. И мужчина этот что-то перепутал – то ли кто был за ним, то ли до него. Поняв свою ошибку, он с досадой покрутил себе у виска, мол, совсем уже никуда не гожусь. Рядом сидела женщина средних лет – с виду абсолютно нормальная, и её присутствие в этой очереди даже казалось странным. "Не волнуйтесь, мы здесь все такие", – успокоила она старика.
...Все здания психбольницы, традиционного грязно-жёлтого цвета, ветхие и обшарпанные, выходили в больничный двор, такой же унылый и убогий. Ржавый сетчатый забор отделял от двора небольшой участок, на котором находился ещё один маленький домик, ещё более ветхий и обшарпанный. Это был районный морг, куда постоянно приезжали труповозки с новыми и новыми партиями покойников, а ещё иногда привозили новенькие гробы. Часто у морга собирались небольшие группы людей со скорбными лицами и гвоздичками в руках, подъезжали похоронные автобусы. При всей неуместности каких-либо шуток по этому поводу, верхом абсурда казалось то, что люди, которые должны были избавляться здесь от депрессии и тяжёлых мыслей, вынуждены были постоянно созерцать подобные зрелища.
...В ужасном, вонючем туалете дневного стационара постоянно курили психи, и даже будучи курящим человеком, зайти туда и ещё сделать какие-то дела было весьма проблематично и неприятно. Поэтому если мне нужно было в туалет, я ходил в главный корпус, куда пациенты дневного стационара могли проходить беспрепятственно. Однажды мне встретился в коридоре главный врач – он же главный психиатр города. Он узнал меня и спросил, как дела. «Да нормально, только скучно очень...» – промямлил я. «Ну что, мы тебя здесь развлекать должны?» – бросил он мне и направился дальше по коридору.
...В отделении реабилитации большинство пациентов были с явными интеллектуальными нарушениями, проще говоря – умственно отсталые. Едва ли в их случае могла идти речь о какой-либо реабилитации, скорее, это была для них просто возможность хоть какого-то времяпрепровождения и общения с себе подобными. Если кто-нибудь чихал, сразу же раздавался возглас: «Щей захотел!». Это считалось у них смешной шуткой. Среди прочих выделялся мальчик Дима – в отличие от остальных пациентов, довольно симпатичный и относительно развитый. По уровню развития он тянул лет на двенадцать, а выглядел лет на пятнадцать, но я понимал, что на самом деле он старше, так как там не могло быть несовершеннолетних, а едва заметные морщинки возле уголков глаз всё же выдавали его возраст. Я думал, ему года 22-23. «Дима, а сколько тебе лет?» – спросил я его однажды. «Тридцать три», – ответил он, и это оказалось правдой.
6 ноября 2013, по воспоминаниям 2008-2009 гг.
***
В отделение реабилитации меня оформляли две тётеньки, которые, похоже, только начали осваивать компьютер на своём рабочем месте. Здание диспансера было новое, открытое всего три месяца назад, и, видимо, раньше эти тётеньки занимались какой-то другой работой.
Я назвал свои данные, и тётенька стала набирать их на клавиатуре. Каждую букву она мучительно искала, а найдя, тыкала в неё одним пальцем с видом победителя, подобно птице, клюющей рассыпанные зёрна.
В какой-то момент я не выдержал, подошёл и набрал всё сам за несколько секунд. «Вот как хорошо, когда молодые приходят!» – воскликнула одна из тётенек. «По-моему, ничего хорошего, что молодые к вам приходят», – возразил я.
3 ноября 2014, по воспоминаниям 2009 г.
***
Ключевой фигурой в здании дневного стационара была пожилая гардеробщица, являвшаяся для психов кем-то вроде царицы. Она сидела в торце коридора в грязном белом халате, обхватив двумя руками свой толстый живот, и нехотя общалась с психами, скорее всего, в глубине души их всех презирая. Звали её Тереза Болеславовна. Старожилы дневного стационара собирались вокруг неё, наперебой повторяя её сложное имя и спеша выполнить каждое её поручение. Лишь немногим было позволено занять почётное место рядом с «троном» – старым стулом, на котором она сидела.
12 апреля 2016, по воспоминаниям 2008 г.
***
Самым «тяжёлым» пациентом отделения реабилитации был 50-летний Саша. По уровню интеллекта он соответствовал ребёнку лет пяти, а отпечаток недуга без труда прочитывался на его лице. Саша жил с отцом, который, кажется, иногда бил его. Как я узнал спустя годы, после смерти отца Сашу поместили в интернат.
Рассказывали, что иногда Саша переодевался в женское платье, но мне, к счастью, не довелось быть очевидцем этого зрелища. Педагога, Александра Ивановича, он всегда именовал «тёзка». Саше явно было приятно, что у них с педагогом одинаковые имена.
– Тёзка, женись на мне! – выдал однажды Саша.
– Зачем же я буду на тебе жениться? Я же не голубой, – спокойно ответил Александр Иванович, который за годы работы в ПНД, видимо, привык не удивляться уже ничему.
– А я – голубой! – гордо заявил Саша, ехидно улыбнувшись кривым ртом.
– А он правда голубой? – спросил я потом Александра Ивановича.
– Я думаю, что он – никакой, – ответил педагог.
26 сентября 2019, Ереван, по воспоминаниям 2009 г.
***
Когда-то, лет тринадцать назад, в моём дворе обитала стая воробьёв, в которой помимо воробьёв был один волнистый попугай. Ярко-жёлтый. Обычно мы не отличаем одну стаю воробьёв от другой – воробьи же все одинаковые. А ту стаю уже все знали, потому что в ней был один попугай. Пытаться поймать его было так же бессмысленно, как и пытаться поймать воробья, тем более в стае. И удивительно было не то, что попугай примкнул к стае воробьёв. Из всех городских птиц он выбрал себе, пожалуй, наиболее подходящую компанию. Удивительно то, что воробьи приняли его как своего и, казалось, не обращали ни малейшего внимания на то, что он от них сильно отличался.
Я мог бы написать о том, что людям стоило бы поучиться у воробьёв терпимости и великодушию. Но это будет слишком пафосно и пошло. Давайте считать, что это просто притча.
10 января 2015
***
Эту историю некоторые мои знакомые уже знают. Я не боюсь рассказывать о ней, поскольку такие истории сейчас у меня не вызывают уже ни страха, ни ужаса. Для меня каждый такой случай – лишь очередное подтверждение того, что есть в наших судьбах моменты, которые находятся за гранью человеческого понимания. Я научился просто принимать их как данность, не пытаясь найти всему объяснение.
В далёком уже июне 2008 года моя мама, решив в очередной раз, что нашла человека, «который сможет мне помочь», записала меня к платному психотерапевту (или психологу, до сих пор не понимаю разницу). В отличие от многих своих коллег по цеху, этот психолог почти не задавал мне вопросов и не пытался в чём-то убедить. Он просто молча выслушивал меня, почти ничего не спрашивая и не комментируя. Иногда я не выдерживал и сам обращался к нему: «Ну, хоть спросите у меня что-нибудь!». «Что вам сегодня снилось?» – спрашивал он в таких случаях. Говорят, что это какая-то особая методика, но после нескольких таких сеансов у меня сложилось впечатление, что с таким же успехом я мог бы рассказать всё то же самое кому-то из друзей или соседей, причём совершенно бесплатно. Возможно, если бы я посещал этого психолога в течение нескольких месяцев или лет, то это и принесло бы какую-то пользу, но это было слишком дорогое удовольствие. К тому же и ездить приходилось на другой конец города. Всего я посетил его раз шесть, после чего эти сеансы было решено прекратить. Расстались по-хорошему, но больше ни разу не виделись и не общались. При этом в друзьях в соцсети он у меня остался, и в моей новостной ленте то и дело мелькали различные его посты и фотографии. Это был человек действительно «без комплексов» – небольшого роста, далеко не красавец, он не стеснялся выкладывать в сеть снимки, где он был запечатлён с нелепыми причёсками, гримасами. У него была маленькая дочка – единственный и долгожданный ребёнок, и он также постоянно публиковал фотографии и видеоролики с её участием. Таким образом, я всё время был в курсе того, как проходит его жизнь, хотя меня это и не очень интересовало.
В июле 2012 года, спустя четыре года после нашей с ним последней встречи, этот человек мне неожиданно приснился. Будто бы он приходит ко мне какой-то грустный и потерянный, и я чувствую, что у него что-то случилось, но не знаю, как спросить. «Как ваша дочка?» – осторожно спрашиваю я. «Не знаю», – с грустью отвечает он, глядя не то в окно, не то в пустоту. «Как не знаете? Вы что, с ними не живёте?» – переспрашиваю я. «Нет, не живу...» – отвечает он.
Этот сон показался мне странным и даже немного забавным: столько лет не виделись, и вдруг такое снится! Но остался какой-то тревожный осадок, будто что-то случилось на самом деле. И это ощущение не проходило у меня несколько дней. И тут я поймал себя на том, что от него давно не было никаких вестей, и я уже не помню, когда последний раз видел какие-то обновления от него в новостной ленте. Я решил, что надо бы зайти на его страницу и проверить, всё ли в порядке. Но в течение ещё нескольких дней я просто забывал это сделать – всё-таки это был не тот человек, за кого бы я всерьёз волновался. В конце концов, как-то вечером я, наконец, зашёл на его страницу. И тут я испытал настоящий шок. Я даже не могу сказать, что подтвердились мои худшие подозрения, поскольку такого, если честно, я как-то и не предполагал. Грустные песни и прощальные фотографии от жены, слова соболезнований от друзей и знакомых... Он умер в марте 2012-го, за четыре (да-да, именно за четыре) месяца до того, как я зашёл на его страницу. Умер скоропостижно, от тромбоэмболии, в сорок девять лет. Накануне вечером ещё что-то постил на своей странице, а утром жена уже написала, что его больше нет.
И тогда я снова вспомнил тот сон:
– Как ваша дочка?
– Не знаю.
– Как не знаете? Вы что, с ними не живёте?
– Нет, не живу...
И вопрос, который он задавал мне несколько раз за время нашего недолгого общения:
– Что вам сегодня снилось?
Январь 2015
СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА
На днях я узнал о кончине Людмилы Александровны Борзаковской – моей первой учительницы, педагога с полувековым стажем, человека сложного и противоречивого. В ней было что-то от Снежной королевы – белоснежная шевелюра, холодный и немного надменный взгляд. Властная, уверенная в себе, на одних она наводила ужас, у других вызывала восхищение. Порой она бралась судить о том, в чём совсем не разбиралась, часто нарушала нормы элементарной этики – как педагогической, так и общечеловеческой. Но при этом ей редко возражали – мало кто решался перечить самой Королеве. И не только потому, что её боялись, но и потому, что не смели усомниться в её правоте. Она умела заставить окружающих ей доверять, и это было, пожалуй, главным её умением. Идеальный порядок и чистота в классе, ровный почерк, поставленный голос, безупречный внешний вид – в такой обстановке, рядом с ней, казалось, всё должно было быть правильно. И ей верили – не только дети, но и их родители, и коллеги-учителя. Сама себя она называла «учителем старой закалки», вкладывая в эти слова, видимо, какой-то свой смысл. Родившаяся в 1937-м, дочь партийного работника, в будущем жена, а потом вдова генерал-майора, она сама была и жертвой, и рупором советской идеологии и не отказывалась от этой роли, даже когда наступила другая эпоха. Она могла посвящать целые уроки теме патриотизма, часами рассказывать о достижениях Родины и загнивающем Западе, о подвигах партизан и зверствах фашистов. Порой она забывалась и могла выдать что-нибудь уж совсем неполиткорректное. Но никто не решался с ней спорить. Она могла запросто вырвать у ребёнка несколько неаккуратно заполненных страниц из дневника или тетради, могла сбросить на пол вещи с парты, могла позвонить домой по телефону и, не представившись, отчитать и повесить трубку. Нет, она не была какой-то злобной ведьмой – ничуть не реже можно было услышать её звонкий ласковый голос и встретить её дружелюбную улыбку, часто наигранную. Для неё просто не существовало понятия «личное пространство», и это тоже было характерно для человека, воспитанного той эпохой. Свой «последний оплот» тоталитаризма она удерживала вплоть до 2012-го, когда школа, в которой она работала, вдруг стала филиалом известной гимназии. Поговаривали, что в новую обстановку она со своими методами уже не вписалась.
Я ушёл из школы в 2002-м, после истории, в результате которой мы стали врагами. В первое время я часто заходил в школу, и, увидев её в конце коридора, немедленно прятался за угол. Тогда это было вполне разумно. Я привык напрягать внимание в тех местах, где мог её встретить, и этот инстинкт настолько прочно засел в моём подростковом сознании, что я продолжал искать её глазами до того дня, когда получил известие о её смерти. Мне долго не давал покоя этот неразрешённый конфликт, и я сотни раз мысленно репетировал разговор, который мог бы между нами состояться. Впервые поговорили мы лишь весной 2008-го, случайно встретившись во дворе. Следующий (и последний) разговор был спустя два года, когда в школе проводилась встреча выпускников. Я долго не решался переступить порог её кабинета, а когда всё же зашёл, почувствовал сильное облегчение. Оставшись в кабинете с ней вдвоём, я как будто вновь поддался её чарам и даже проводил её до выхода из школы. Как и двумя годами ранее, она уверяла, что не держит на меня зла, и просила меня о том же. Надеюсь, это было искренне, хотя определить её искренность всегда было сложно. И я почему-то был уверен, что ещё наверняка её встречу, и снова полуосознанно готовился к разговору с ней. Сам не знаю почему, но для меня было важно, какое впечатление я мог бы на неё произвести. И я так и продолжал искать её глазами – во дворе её дома, в магазине, на автобусной остановке, хотя, как оказалось, её уже полгода не было в живых. На этот раз интуиция меня подвела.
Она ушла, как настоящий диктатор – в одиночестве, за закрытой дверью, не дождавшись помощи. И всё-таки можно сказать, что Бог, в которого она никогда не верила, подарил ей лёгкую смерть. Вот и всё. Эпоха закончилась.
24 июля 2016
***
Это было ровно девять лет назад, 15 марта 2006 года. Мне тогда было 16 лет – эта деталь, казалось бы, не имеет отношения к делу, но всё же я считаю её непременно важной.
Это был один из первых по-настоящему весенних дней – светило солнце, таял снег, по асфальту с газонов бежали ручьи. Я шёл по тротуару вдоль дома, соседнего с моим. В отличие от моего «точечного» дома, этот дом длинный, из 12 парадных. Навстречу мне шли две женщины – одна молодая, другая средних лет, и на руках у одной из них был завёрнутый в одеяло новорождённый ребёнок, совсем крохотный, может быть, первый день из роддома. Стало быть, женщины – новоиспечённые мама и бабушка. «Вот, новый человек появился», – подумал я в тот момент, и как-то сразу поднялось настроение.
Я прошёл ещё буквально 50 метров, когда у одной из парадных всё того же дома остановилась «газель» с надписью «специальная». Я тогда уже знал, что перевозят в таких машинах. Вышли двое санитаров, вытащили из машины носилки и направились в парадную. Я понял, что сейчас произойдёт, и почему-то решил дождаться. Сел на скамейку и закурил. Прошло буквально минут десять, и санитары вынесли из дома покойника, накрытого белой простынёй, погрузили в машину и уехали.
Это было невероятно. Вот только что мимо меня пронесли человека, который только что пришёл в этот мир, и вот тут же мимо меня пронесли человека, который только что этот мир покинул. И я тогда подумал, что именно так всё и должно быть, и чьё-то счастье рядом с чьим-то горем в тот момент абсолютно не противоречили друг другу. И этот удивительный контраст начала и конца на фоне того солнечного весеннего дня и моих шестнадцати лет – всё это было как никогда уместно, словно детали одного заранее продуманного сюжета.
15 марта 2015
***
Вспомнился мне сегодня неожиданно один случай. Когда я был ребёнком, в моём дворе гуляла с собачкой одинокая старушка – Татьяна Михайловна. Она жила одна в своей квартире в соседнем доме. Детей у неё не было, была какая-то племянница, которая не особо ей помогала. В то же время Татьяна Михайловна не бедствовала: у неё была неплохая пенсия, поскольку она была участницей войны, работала санитаркой. «Бывало, ухаживаю за раненым, а он смотрит на меня и шепчет: «Мама, мамочка...» А я девочка совсем, моложе его, а он меня мамой называет,» – вспоминала она. В конце жизни с Татьяной Михайловной случилось то, чего больше всего боятся пожилые люди: она стала терять рассудок. Забывала свой адрес, перестала следить за собой, несколько раз чуть не устроила пожар в квартире. Однажды мы с бабушкой зашли в магазин, который находился у нас во дворе, и встретили там Татьяну Михайловну – плачущую, грязную, растерянную. Меня попросили проводить её до дома. Мне было тогда лет 11-12. Я взял в руки её сумку, и на выходе из магазина какой-то мужик, работавший там, видимо, грузчиком, погрозил мне пальцем и произнёс что-то вроде «ты только это, смотри там». Я не понял, о чём он. Когда мы вышли из магазина, Татьяна Михайловна объяснила мне: «Это он предупредил, чтобы ты ничего не украл у меня из сумки. Но я знаю, что ты этого не сделаешь». Я тогда поразился: мне, подростку, такое и в голову не пришло, а угасающая полубезумная старушка – поняла.
И был ещё один чем-то похожий случай, но он уже не про людей. Хотя нет, тоже про людей. Это был июнь 2006-го, мне было 16, я отдыхал на заливе недалеко от своего дома, там, где сейчас проходит трасса ЗСД. В том месте, южнее гостиницы, были обширные песчаные отмели. Я находился на одной из них, когда туда пришла стая бродячих собак. Меня это, само собой, несколько напрягло. У меня на песке стояли кроссовки, и когда одна из собак направилась в мою сторону, я решил взять их в руки, а то вдруг она схватит их или описает. Наклонившись за кроссовками, я увидел, как собака испуганно пригнулась – она подумала, что я хочу их в неё бросить. Здоровая псина, которая при желании могла бы, наверное, меня загрызть, – испугалась, хотя у меня в мыслях не было её трогать.
Не знаю, стоит ли пояснять, чем похожи эти два случая и почему они оба – всё-таки про людей.
9 декабря 2018, Стокгольм
***
13 августа 2005 года мы с мамой летели по турпутёвке в Германию, и рядом с нами в самолёте сидела немецкая старушка. Самая настоящая западная немка, не знавшая по-русски не только ни одного слова, но и ни одной буквы. Я учил немецкий в школе, владел им неплохо, и мы разговорились. Она была в Питере тоже в составе туристической группы, и, как оказалось, жили они в «Прибалтийской» – в полукилометре от нашего дома. Она жила в Мюнхене с 1945 года, а её муж, умерший в 1989-м, жил какое-то время в ГДР. У них было две дочери. Помню, она спросила меня, бывал ли я в ГДР, а я ответил, что во времена существования ГДР я ещё не родился. Она этому очень удивилась. Она написала мне на бумажке свой адрес, и к Рождеству того же года я отправил ей первую открытку. Она была очень рада и сразу мне ответила. Несмотря на сложный почерк, её письма я читал легко, почти не пользуясь словарём. Когда я писал ей, то всегда вкладывал в конверт бумажку со своим адресом, чтобы она не мучилась с русскими буквами и просто приклеивала её на конверт. Летом 2007 года она собиралась снова приехать в Питер и остановиться в «Прибалтийской», но весной сломала шейку бедра, и от дальних путешествий пришлось отказаться. Она рассказывала, что раньше работала продавщицей, зато одна из её дочерей получила два образования и владеет собственной фирмой. Очень советовала мне не бросать учёбу. Последнее письмо от неё я получил в мае 2014 года. Ей тогда был уже 91 год. Она признавалась, что писать ей становится сложнее, но в целом на здоровье она не жалуется.
Мне всегда было лень писать письма, оправлять их по почте, и в тот раз я сильно затянул с ответом. А когда прошёл год, полтора, два, то уже боялся писать. Понимал, что её могло уже не быть в живых или она могла быть больна, и если бы письмо пришло назад или осталось без ответа, я мог бы так и не узнать, в чём дело. Хотя, конечно, это всё отговорки.
Снова оказаться в Германии мне удалось только сейчас. Погостив неделю у друга в Гамбурге, я ночным автобусом отправился в Мюнхен. Остановился в гостинице в нескольких километрах от её дома. Сегодня ночью перечитал все её письма. Изучил маршрут, благо есть сейчас всякие гугл-карты. Утром зашёл в кондитерскую и купил два куска пирога. Поехал. Отыскал её дом в частном секторе на окраине города. На дорожках и у калитки – лёгкое запустение. Позвонил в звонок – никто не открыл. Услышал, как открылась калитка соседнего дома. Поговорил с её соседом. Я опоздал на полтора года.
Старайтесь не опаздывать.
29 июля 2018, Мюнхен
***
Тот день начался с тревожного происшествия. К моей покойной ныне соседке пришла её взрослая дочь, страдающая психическим расстройством. И сразу стало очевидно, что оно у неё резко обострилось. Женщина утратила связь с реальностью, говорила бред и в числе прочего предложила мне полететь вместе с ней на тот свет. Я, усмехнувшись, отказался.
Это было днём 8 августа 2009 года, ровно десять лет назад. У меня в общем коридоре хранились инструменты, и мне пришлось спешно прятать их от неадекватного человека. Сама ситуация казалась мне трагикомичной, но всё же заставила поволноваться, тем более что я торопился на встречу, которая уже была назначена. Сложно сказать, но возможно, именно это событие послужило толчком для развития у меня невроза, который сильно осложнил мне жизнь на последующие два года. А встреча всё же состоялась и подарила мне знакомство с человеком, который почти на весь тот период стал для меня смыслом жизни.
Последующий год выдался непростым. Резкий переход от длительной бездеятельности к безудержной активности оказался довольно болезненным, я не мог рассчитать свои силы, хватался за всё подряд и паниковал. Обстановка в семье была напряжённой. Но главное, что не давало мне покоя, это постоянное чувство тревоги и ощущение, что всё может скоро закончиться. Я не мог понять причину этого чувства, связывал его то с пугавшими меня проявлениями недуга, то с бытовавшими в то время слухами о предстоящем конце света в 2012 году.
С нового года я остался без работы, но продолжал распутывать клубок мной же придуманных дел и почему-то был уверен, что я должен торопиться с их завершением.
Весной стало немного полегче, но чувство тревоги не уходило. 5 апреля 2010 года я сходил в церковь, и следующей ночью я увидел много снов, тяжёлых и наполненных смыслом. Один из них я вряд ли когда-нибудь забуду. Мне приснилось, что я захожу в свою парадную, где я на тот момент был фактически главным человеком, и вижу, что вся парадная лестница устлана цветами. И атмосфера явно не праздничная. Я поднимаюсь по лестнице и попадаю на первый этаж, по которому ходит группа священников. В главном холле, у стены с почтовыми ящиками, я вижу свою маму, прохожу мимо неё, но она меня как будто не замечает. Я подхожу к лифтам и нажимаю кнопку вызова. В этот момент священники тоже спешат в лифт, и я говорю им, что могу их пропустить. Они уезжают наверх, а я остаюсь.
Не имея постоянной работы, я иногда подрабатывал у одной знакомой, которая давала мне различные курьерские поручения. Лето в тот год выдалось очень жаркое, и 6 августа, в один из самых жарких дней, я был снова занят на подработке. Находясь в метро, я посмотрел на рельсы и почему-то стал думать про удары током, об их возможных последствиях и опасности для жизни.
Вечером я встретился со своей работодательницей, она на следующий день уезжала заграницу и пообещала встретиться со мной снова в конце августа. «Если я тут буду жив», – улыбнувшись, ответил я. «Почему?» – нахмурилась она. «Ну, с этой жарой», – пришлось пояснить мне.
7 августа у меня в комнате что-то произошло с часами, они то ли остановились, то ли сильно отстали. В тот период такое случалось нередко, я неоднократно менял батарейки и думал, что часы эти, видимо, своё уже отслужили. Но они ходят и по сей день.
Чувствовал я себя в тот день неважно, а вечером вышел во двор, где мои школьные товарищи ремонтировали машину. Я разговорился с ними, и вдруг мне стало легко. Стал делиться всеми своими проблемами, а они слушали меня, продолжая заниматься своим делом. Потом они спросили, смогу ли я завтра помочь им с подключением дрели к электросети, и я охотно согласился.
Утром 8 августа мне приснилось, что я вишу в открытом окне своей квартиры на пятом этаже, совершенно голый, завёрнутый в толстое белое одеяло. Срываюсь, падаю на землю, но одеяло меня спасает, и я лишь слегка ударяюсь правым бедром. В тот день исполнялся год со дня, когда мне предложили полёт на тот свет, но я, кажется, об этом не вспомнил.
Чтобы подключить ребятам дрель, мне пришлось отключить лампочку на выходе во двор. Работал я в полумраке, стоя на стуле в шортах и с голым торсом. Было очень жарко, руки были влажные от пота. Справа от меня была открытая дверь во двор, за которой ослепительно светило солнце. Слева – узкая лестница чёрного хода и тусклый свет лампочки на первом этаже. В какой-то момент, затягивая клемму, я взялся одной рукой за металлическое жало отвёртки, а другой случайно коснулся уже подключённой временной розетки. Это была всего лишь секунда, не было ни судорог, ни потери сознания, ни проносящихся перед глазами моментов из жизни. Была всего одна короткая мысль: «Всё, что ли?». Я потом сотни раз прокручивал этот момент в своей памяти и решил, что мысль эту можно сформулировать именно так. Не знаю почему, но мне оказалось проще не отпустить отвёртку, а вырвать розетку из клемм вместе с проводами. В шоке я слетел со стула и приземлился, как уже можно догадаться, на правое бедро. Прибежал Никита и стал смеяться, но я строго ответил ему, что смешного ничего нет. Розетку я всё-таки подключил.
Это был тот единственный день, когда в Питер принесло дым от лесных пожаров, ставший дополнением к изнурительной жаре. Я вышел во двор и вдруг почувствовал невероятную лёгкость и радость. Я был счастлив, что я жив, возможно, впервые в жизни. Встретил знакомую старушку, ветерана войны, и стал делиться с ней своей радостью. И вскоре я понял, что предчувствие, висевшее надо мной целый год, словно туча, ушло. А затем стал постепенно отступать и невроз.
Потом я узнал, что в тот день, 8 августа 2010-го, исполнялось девять дней со дня смерти моего крёстного, которого я видел всего несколько раз в жизни.
И ещё в течение трёх лет в эти дни, 8 или 7 августа, часы у меня сбивались или останавливались.
Через полгода после того случая, 7 февраля 2011-го, я пришёл работать в Академическую гимназию, ставшую для меня домом на восемь с половиной лет. Самочувствие моё к тому моменту почти нормализовалось. В тот же день исполнялось три года со дня постановки диагноза, оказавшегося врачебной ошибкой, за которую лишь в этом году передо мной извинились.
Вчера, 7 августа 2019-го, мне позвонили с работы и сообщили, что моё заявление об увольнении подписано.
Наверное, в жизни гораздо меньше случайностей, чем мы думаем. Если они вообще есть.
А сейчас прошёл сильный дождь.
8 августа 2019
ЦИКЛ «ДНЕВНИК ПАМЯТИ»
(сентябрь 2019)
Декабря 1993
«Я открыла дверь, и на меня вот так – чёрный дым!» – от этих слов матери я проснулся. Она что-то оживлённо рассказывала бабушке.
Мне недавно исполнилось четыре года, в отдельную квартиру в новом доме на Морской набережной мы переехали ровно семь месяцев назад.
Меня подняли и отвели в другую комнату, которая находилась дальше от входа в квартиру. Квартира быстро наполнялась дымом, но не чёрным, как сказала мама, а серым, полупрозрачным, похожим на туман. Было ли мне трудно дышать, я не помню.
Бабушка вызывала пожарных. Откуда идёт дым и что горит, было непонятно не только мне, но и взрослым. Вначале думали про лифты.
Приехали пожарные, я запомнил только одну машину, которая спасала нас, но потом взрослые говорили, что машин было несколько. Машина была не с лестницей, а с «люлькой», тогда это было в новинку. «Люльку» подтянули к нашей лоджии и сняли таким образом нас троих и пожилую соседку из квартиры напротив.
Когда мы уже стояли на земле, какая-то женщина рядом сказала: «Ещё мальчика должны снять». Я потом догадался, какая из соседок это могла быть, но тогда я ещё мало кого знал. И впервые услышал, что кроме меня на этаже есть ещё какой-то мальчик. Понимала ли соседка, что мальчик находится в горящей квартире, и сказала ли об этом пожарным, я не знаю.
Я не помню, в какой момент стало известно, что пожар потушили. Мальчика так и не сняли. Мы подошли ближе к дому. К нам вышел какой-то мужчина, возможно, это был милиционер – мне запомнилась голубая рубашка. Хотя на дворе был декабрь, и рубашка может быть плодом моего воображения. «Мальчик погиб», – коротко объявил он. Взрослые ахнули.
Мы вернулись домой не сразу, мама с бабушкой решили пройтись по улице и подышать свежим воздухом. Когда мы поднялись на пятый этаж, дверь в горевшую квартиру была выломана, на полу в коридоре была вода и валялись обгоревшие доски. Из квартиры слышались крики матери мальчика и его старшей сестры.
Я не помню, чтобы за весь тот день мне хоть раз было страшно. Видимо, в том возрасте ребёнок ещё не в состоянии оценивать происходящее и воспринимает всё как данность.
Дознание объявило виновником пожара погибшего восьмилетнего ребёнка. Якобы с утра пораньше, оставшись дома один, он решил поиграть со спичками. Эту же версию озвучили по радио в сводке происшествий.
Отец мальчика, ушедший из жизни в прошлом году, истинной причиной пожара считал брак электропроводки, допущенный при строительстве дома. Версию со спичками он объяснял так: «У меня в прихожей оленьи рога висели, я на север летал, мне охотники подарили. И когда огонь подобрался к этим рогам, они стали «стрелять». И на потолке остались метки, как от спичек. А электрики, строившие дом, они как про пожар узнали, сразу прибежали сюда и всё подчистили, подправили, как будто ничего не было. И больше их тут никто не видел».
Января 1999
Магазин «Заря», находившийся в здании бывшего кафе при университетском общежитии, был главным магазином микрорайона. Справа на первом этаже находился отдел, где продавали хлеб и спиртные напитки. Слева, в помещении с отдельным входом, продавались мясо, молоко и рыба. На втором этаже был отдел бытовой техники. По меркам 90-х это был не магазин, а Клондайк. При входе в хлебно-винный отдел висел стенд «Их разыскивает милиция», при входе в молочно-мясной – стенд от муниципального совета. В хлебно-винном на прилавке стоял вдребезги разбитый радиоприёмник, который, тем не менее, работал. По нему ползали тараканы. Помимо тараканов, в этом отделе обитал пёс Рыжик – крупная дворняга. Его знали все местные жители.
Была суббота, мама забрала меня после школы, и мы зашли в «Зарю». Рыжик стоял на задних лапах, положив передние на прилавок. Пока мама стояла в очереди, я стал его гладить. «Смотри, рычит!» – успела только сказать продавщица. Рыжик набросился на меня и начал беспорядочно кусать за руки. Подбежал какой-то мужик, видимо, грузчик, и оттащил его.
Мы поехали в травмпункт. От серьёзных ран меня спасли варежки. Ссадины от укусов мне обработали фурацилином и забинтовали руки так, как будто обе они были сломаны.
Домой мы пошли пешком. На перекрёстке было какое-то небольшое ДТП с участием рейсового автобуса. Бинты у меня были скрыты под варежками. Мой рюкзак несла мама. Навстречу шла компания мужиков. «Пацан, не стыдно тебе, бабушка твой портфель несёт!» – возмутился один из них. Мы ничего не ответили. Я понимал, что маме очень неприятно, что её приняли за бабушку.
Мы пришли домой.
– Долго вы, – встретила нас бабушка.
Я снял одну варежку.
– Руку сломал?! – воскликнула она.
Я снял вторую.
– Две руки???
В травмпункте предупредили, что если собака заболеет, то мне нужно будет делать уколы от столбняка. В какой-то момент маме якобы сказали в магазине, что пёс и правда заболел, но никаких уколов мне не делали.
Вскоре Рыжик исчез. Я пытался выяснить, где он. «Убежал», – ответила мне продавщица. Потом я от кого-то узнал, что пса усыпили. Насколько я понял, случай со мной был не единственным.
Сентября 2001
Я сидел у себя в комнате и делал уроки. Вдруг бабушка позвала меня: «Вон, Юра, посмотри, какой теракт в Америке!» Я подошёл к телевизору. На экране были два небоскрёба, из верхней части одного из них валил густой дым. Что было дальше, думаю, всем и так известно.
Мама пришла с работы, и момент обрушения башен мы наблюдали уже втроём.
Я помню это ощущение, когда весь мир замер. Никто не знал, что будет дальше. Будут ли ещё атаки, возможно, в других странах, начнётся ли война, может быть, даже мировая? Удар был нанесён в самое сердце мировой цивилизации, а масштаб катастрофы и сейчас не укладывается в голове. Было понятно, что в этот день меняется ход истории.
Когда башни упали, и смотреть уже было больше не на что, я всё же решил взять свой велосипед и выйти на прогулку. На первом этаже встретил соседку с шестилетней дочкой и поделился новостью с ними. Они ещё ничего не знали.
Погода была неплохая. Я доехал до площади у «Прибалтийской» и вдруг увидел, что на юго-зап