Со всем пылом юности он бросился устраивать самые различные зрелища: юношеские игры, цирковые скачки, театральные спектакли, бои гладиаторов и т.п. Все бы ничего, да вот такая деталь: Нерон заставил выступать в юношеских играх престарелых сенаторов и матрон, и отнюдь не с целью совершенствования их спортивной формы.
Один раз, устраивая сражение гладиаторов, он не позволил убить ни одного бойца, даже из осужденных преступников, зато во время других игр погнал на арену четыреста сенаторов и шестьсот всадников, не проявляя столь трогательной заботы об их безопасности. Он учредил состязания на манер греческих Олимпиад, где спортивная программа сочеталась с художественной, и назвал их Нерониями. Нечего и говорить о том, что сам Нерон принимал самое активное участие и в конкурсах чтецов, и в конкурсах певцов, музыкантов, мимов и т.д. и т.п.
Естественно, Нерон был лауреатом всех возможных конкурсов во всех вероятных и невероятных номинациях.
Но Нерон-декламатор, певец, музыкант, актер, это лишь одна сторона, вернее, одна грань этой непростой и во многом непредсказуемой личности. Он вошел в Историю не только как самодеятельный артист, но и как палач-любитель. Характерной особенностью этой сферы его деятельности было стремление к медленному умерщвлению жертв, преимущественно при помощи ядов и вскрытия вен.
Яды Нерон предпочитал подносить жертве лично, а затем терпеливо ждал результатов их воздействия. Других приговоренных он заставлял самих вскрывать себе вены, сидя в ванне, заполненной теплой водой, а к тем из них, кто не проявлял должной решительности, он приставлял врачей, которые оказывали «неотложную помощь».
Он любил, изменив внешность, бродить по окраинам города, нападать на случайных прохожих, грабить торговцев, затевать драки в кабаках, короче говоря, безоглядно, беспредельно реализовывать весь свой жуткий потенциал, благо окружающая жизнь никоим образом тому не препятствовала.
Современники уверенно утверждают, что Нерон состоял в кровосмесительной связи с Агриппиной, своей матерью, приводя множество достаточно убедительных аргументов в пользу этого утверждения. Если учесть хотя бы тот факт, что Агриппина явно ревновала сына ко всем его любовницам, даже мимолетным, то версия относительно инцеста представляется вполне правдоподобной.
И конфликт между матерью и сыном, имевший столь печальные для нее последствия, основывался на грубом вмешательстве Агриппины не столько в державную деятельность сына, сколько в его личную жизнь. Сначала она оказала яростное сопротивление роману Нерона с некоей Актой, а затем пыталась любой ценой разлучить сына с аристократкой Поппеей Сабиной, которую он решил увести от мужа и сделать императрицей,
И вот тогда-то Нерон пошел в атаку. Он предпринял три серьезные попытки отравления матери, но эта предусмотрительная женщина, хорошо понимая, с кем имеет дело, избежала уготованной ей участи, заблаговременно принимая противоядия.
Целеустремленный сын приказал тогда тайно соорудить над постелью матери подвесной потолок, который должен был обрушиться на спящую при помощи хитроумной машины — подлинного шедевра механики того времени.
Когда же и этот замысел сорвался, Нерон, немного поразмыслив, изобрел самораспадающийся корабль, который должен был в открытом море мгновенно превратиться в груду мелких обломков, а каюта матери — в глубоководный саркофаг.
Но Агриппина отказалась от морской прогулки, и близкий к отчаянию сын вынужден был, не мудрствуя лукаво, подослать к ней пару верных людей с длинными кинжалами…
После этого Нерон заявил, что Агриппина организовала заговор против государства, готовила вооруженный переворот и, ввиду чрезвычайной опасности для общества, император как гарант его спокойствия и благоденствия вынужден был пойти на крайние меры… Это заявление было письменным, и автором его был не Нерон, а мудрый Сенека, но, казалось бы, железная его аргументация не успокоила римское общественное мнение.
Заволновались те из сенаторов, которые поддерживали Агриппину в ее стремлении влиять на внутреннюю политику, независимо от наставников молодого императора, Сенеки и Бурра, а таких сенаторов было немало. Заволновался и плебс, глубоко шокированный таким поступком Нерона в отношении собственной матери. Как известно, у представителей низших слоев населения чрезвычайно развит культ родственных связей, так что восприятие кровных родственников у них напрочь лишено необходимой критичности: брат — это святое, мать — это святое, племянник — это святое и т.д. Среди этих «святое» зачастую встречаются подлинные изверги рода человеческого, но родственнички скорее будут проклинать тех, кто стал их безвинными жертвами, чем единокровных убийц, насильников, мучителей и т.п. Недаром же на телах преступников часто встречаются вытатуированные надписи «Не забуду мать родную»…
Так или иначе, но репутация Нерона среди значительной части населения была подорвана. Будь он более цельной личностью, то проигнорировал бы критику в свой адрес, при этом двумя-тремя широкими, а главное щедрыми жестами трансформировав недовольных в довольных, но Нерон, увы, не был таковым. Особое чутье свирепого зверя подсказало ему приближение расплаты за роковую ошибку, но вместо того, чтобы замести следы, спрятаться, затаиться в чаще, а потом напасть на азартных охотников, он вышел им навстречу, приплясывая и кривляясь…
Свою первую жену, Октавию, он совершенно необоснованно обвинил в прелюбодеянии, выслал из Рима и убил, разумеется, чужими руками. Октавия пользовалась всеобщей любовью, так что ее смерть лишь усилила напряжение во взаимоотношениях Нерона и римлян.
Дальше — больше. Нерон оформляет законный брак с Поппеей Сабиной, красивой, фантастически развращенной, жестокой и лицемерной женщиной, которая имела странную власть над ним, погрязшим в бездне порока. Эта власть, скорее всего, основывалась на том, что Нерон попросту робел перед порочностью, превышающей его собственную.
Видимо, подобное чувство действительно терзало эту экспрессивную натуру, вылилось в то, что во время семейной ссоры Нерон ударил беременную Поппею ногой в живот, после чего она скончалась, а затем была обожествлена…
Он выступал на всех аренах Рима как певец, чтец-декламатор и кифаред (музыкант, играющий на кифаре). При этом несчастные зрители вынуждены были по многу часов слушать то, что никак не являлось шедеврами искусства (мягко выражаясь)… Известно, что во время его «творческого отчета» все входы в цирк перекрывались до конца выступления, и одна женщина вынуждена была родить ребенка прямо на скамьях для зрителей.
Нерон, бесспорно, был натурой художественной, но ее эстетическое начало тесно сплеталось с деструктивным, разрушительным, садистским, и это вот сочетание являло собой поистине взрывчатую смесь.
Он начал устраивать дикие оргии прямо на арене большого цирка, где экзотические яства подавали голые проститутки.
Он изнасиловал весталку Рубрию.
Огромное количество изнасилованных им женщин часто перемежалось мальчиками и зрелыми мужчинами.
Но и это не все.
Этот неуемный бисексуал находил особое удовольствие в заключении законных браков с представителями своего пола.
ФАКТЫ:
«Для него самого, опозоренного всевозможными деяниями, все равно, были ли они дозволены, или нет, не осталось, по-видимому, больше новых преступлений, но, тем не менее, он вступил в формальную супружескую связь с неким Пифагором, одним из людей развратной толпы, и отдался ему в жены.
Императору надели фату, выставлены были приданое, брачная постель, свадебные факелы, все было выставлено напоказ, что даже у женщин скрывает покров ночи».
Публий Корнелий Тацит. «История»
А спустя всего лишь несколько дней после этой свадьбы Нерон — уже в качестве мужа — венчается с вольноотпущенником Спором, которого взял в «жены» за сходство с покойной Поппеей Сабиной.
С этой целью Нерон приказал кастрировать юношу, нарядить в платье императрицы и отныне называть только Сабиной…
Их свадьба праздновалась с поистине императорской пышностью. Многочисленные гости дошли до того в своем рабском лицемерии, что всерьез желали новобрачным кучу наследников!
На вопрос, как ему нравятся такие браки, один смельчак-философ (и такие встречались на необозримых просторах Истории) так ответил взбалмошному императору: «Ты правильно поступаешь, беря себе таких жен. Жаль только, что боги не внушили подобную страсть твоему отцу».
Нерону и этого показалось мало, и он вскоре вышел замуж за своего секретаря, вольноотпущенника Дорифора, причем в первую брачную ночь Нерон дико вопил на весь дворец, как насилуемая девушка.
А теперь представим себе небольшую арену со вкопанными в центре ее столбами. К столбам привязаны 8—10 обнаженных мужчин и женщин. Звучит торжественная музыка. На арену въезжает повозка с клеткой, в которой мечется и рычит одетый в звериную шкуру Нерон.
Служители открывают дверцу клетки. Император с диким ревом выскакивает на арену и набрасывается на привязанных к столбам мужчин и женщин, торопливо совокупляясь с ними. Наконец, насытив свою похоть в роли субъекта, он тут же превращается в объект и отдается своему любимому мужу Дорифору…
Он послал яд вместо лекарства своему наставнику Бурру.
Главного своего наставника и учителя, Сенеку, он заставил покончить с собой. Что ж, обычная гримаса мадам Клио…
КСТАТИ:
«И вновь понимаешь: нет, нет, мы не умираем — мы только прячемся в природе. Ибо дух наш — вечен… Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать! Что нам оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячу раз. Или милости фортуны, которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками — проглотим и вкуса не чувствуем? Все суета… Пора! Пора! Прочь из гостей! Засиделся! В гавань! В гавань!»
Луций Анней Сенека
А тут начались волнения в провинциях. Причем в нескольких сразу, что было весьма тревожным симптомом грядущего в недалеком будущем распада.
Еще один симптом такого рода — активное распространение христианства, троянского коня древнего социализма. Проповедники этого верования вступались за права бедных, осуждая богатых, что, конечно же, импонировало люмпенам, заветной мечтой которых во все времена было изъятие чужих богатств и безбедное паразитическое существование, не отягощенное заботами о каком бы то ни было созидании, воспроизведении и приумножении этих богатств.
Более разрушительной теории человечество не знало и в те времена, и во все последующие. Ленивое, непродуктивное, морально слабое большинство наконец-то обрело теорию, превращающую его постыдные пороки в несомненные достоинства. Да, только лишь бедному уготовано царствие небесное, а вот богатому труднее туда войти, чем верблюду проникнуть сквозь игольное ушко.
ФАКТЫ:
«Ненависть к ним была всеобщей и несомненной, доказательством чему служит их позорная смерть: их одевали в шкуры диких зверей и бросали собакам или привязывали к крестам, где оставляли умирать медленной смертью, или сжигали заживо, будто вязанки хвороста, чтобы освещать улицы. Нерон с удовольствием предоставлял свои сады для этих спектаклей. Часто, смешавшись с толпой или сидя в колеснице, одетый конюшим, он наблюдал эти зрелища. Ему доставляли удовольствие казни христиан, он и сам принимал в них непосредственное участие.
Публий Корнелий Тацит. «История»
Что ж, понятие удовольствия весьма многозначно.
Историки утверждают со всей определенностью — и Тацит настойчивее всех, — что главным организатором удовольствий Нерона был человек, вошедший в историю литературы как Гай Петроний Арбитр (? —66 г. н.э.), классик, автор знаменитого «Сатирикона», сохранившегося до наших дней лишь в виде нескольких фрагментов.
В этих фрагментах ярко и выпукло описана жизнь римских провинций, дана многоплановая картина быта и нравов той бурной эпохи.
А окружавшая жизнь приводила все новые а новые аргументы в пользу очень простой истины: «За все нужно платить, и за удовольствия — в том числе».
Печально знаменитый римский пожар, который многие историки называют делом рук Нерона, стал кульминационным моментом его 14-летнего правления, той точкой апогея, после которой начался процесс падения, процесс необратимый и стремительный.
А пожар был действительно ужасен. Он бушевал шесть дней и семь ночей, затронув 10 из 14 районов огромного города. Четыре из них выгорели дотла. Это была катастрофа такого масштаба, что требовала столь же масштабного виновника. Таковым, естественно, оказался Нерон. По Риму поползли слухи, что император, одержимый манией величия, приказал сжечь город, чтобы на его месте построить новый. Рассказывали и о том, что во время пожара он стоял на Меценатовой башне в театральном одеянии и пел торжественные оды. Но серьезные исследователи высказывают по этому поводу весьма серьезные сомнения, с которыми нельзя не считаться. Ведь как бы там ни было, но в результате этого пожара сам Нерон понес огромные убытки: сгорел его роскошный дворец вместе с находящимися там коллекциями и драгоценностями, а кроме того, как известно, Нерон, будучи императором, нес личную ответственность за то, чтобы его подданные имели крышу над головой и хлеб насущный (ночной кошмар любого современного президента), а пожар уничтожил почти все его ресурсы.
И все же большинство современников обвиняло в этой трагедии именно Нерона, даже несмотря на массовые казни христиан по тому же самому обвинению. Предполагать сговор Нерона с христианами — мягко выражаясь, нелепо.
А вот сговоры против него начали возникать с угрожающей частотой и раз от разу они становились все серьезнее, а участники их — все решительнее…
В довершение ко всему в 66 году вспыхнуло крупное восстание в Иудее, названное Иудейской войной. На его подавление было брошено 3 легиона под командованием Тита Флавия Веспасиана. А первое лицо государства в это время безмятежно путешествовало по Греции, выступая в театрах и коллекционируя лавровые венки победителя различных музыкальных конкурсов.
Он вернулся из Греции только в начале 68 года, продемонстрировав римлянам 1808 победных венков. Видимо, это было последней каплей, переполнившей чашу терпения римлян. Началось крупномасштабное восстание, возглавляемое наместником Испании Сервием Гальбой. К нему присоединились наместники других провинций, и очень скоро римская армия присягнула Гальбе, а сенат объявил Нерона врагом отечества,
Он бежал, но погоня неумолимо приближалась. «Нерон понимал, что такой приговор сената означает быть засеченным насмерть розгами, и решил избежать столь бесславного конца. Проговорив: „Какой великий артист погибает!“, как утверждает Светоний, он с помощью своего секретаря вонзил себе в горло меч.
КСТАТИ:
«Наша беда не приходит извне: она в нас, в самой нашей утробе».
Луций Анней Сенека
Да, беда обитает в нас самих, и нечего вертеть головой в поисках образа врага. Когда один человек (или группа людей) долго и безнаказанно издевается над тысячами и миллионами себе подобных, причину этого явления следует искать прежде всего в порочности этих миллионов, выплеснувших на поверхность житейского моря именно такого правителя.
Поэтому не стоит, пожалуй, ронять слезы сочувствия, читая в исторических сочинениях: «Народ изнывал…» или «Народ страдал…» Это страдание мазохиста, который, как известно, всегда является одновременно и садистом…
КСТАТИ:
«И как меньший отдает себя большему, чтобы тот радовался и власть имел над меньшим, — так приносит себя в жертву и больший и из-за власти ставит на доску — жизнь свою».
Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»
В некоторых кругах принято говорить, что всякая власть — от Бога. Но, думается, вовсе не потому, что именно он, Бог, надел на нас то или иное ярмо, а потому, что если мы его терпим, то, значит, иного мы у Бога не заслуживаем, значит, туда нам всем и дорога…
После Нерона Римом правил Гальба, император, способный восстать и сокрушить, но не умеющий ни жить в мире, ни созидать, человек одновременно жестокий и слабовольный, полностью зависящий от капризов своих многочисленных партнеров по гомосексуальным играм. Был убит спустя семь месяцев после провозглашения его императором.
Его преемник и организатор его свержения, Отон, через девяносто пять дней своего сумбурного правления закололся кинжалом.
Следующим был Вителлий, в прошлом проституированный мальчик Тиберия. Став императором, окружил себя целым гаремом развратных мальчишек, в обществе которых забывал и свой сан, и свой долг первого лица государства. Оставил о себе память как о садисте, обжоре и моте. Через восемь месяцев правления его растерзали на площади.
Бесславные дела, бесславное время… Собственно, чему тут удивляться?
Ведь каждый из этой троицы императоров был избран на столь высокий пост пьяной солдатней, а это еще хуже и чревато еще более тяжкими последствиями, чем так называемое «всенародное избрание».
Из всех троих один лишь Гальба, как мне представляется, может быть отмечен в роли обладателя хоть какого-то позитивного свойства. Таким свойством можно назвать его чувство справедливости. Факты проявления этого чувства могут, конечно, у кого-то вызвать протест, но не следует забывать, что уже давно свершившимся фактам от этого как-то ни холодно, ни жарко, но самое главное: справедливость потому и называется справедливостью, что неуклонно придерживается принципа адекватности следствия вызвавшей его причине, и здесь разговоры о жалости или о сострадании попросту неуместны. Да и не аморально ли сострадание к негодяям?
ФАКТЫ:
В легионе, которым командовал Гальба, один солдат решил, как говорится, «нагреть руки» на дефиците продовольствия и продать своим товарищам какое-то количество пшеницы по баснословно завышенной цене.
В наше время и на так называемом постсоветском пространстве такая ситуация далеко не редкость, но вызывает, как правило, лишь равнодушное пожатие плеч властей предержащих и фарисейскую фразу: «Ну, что ж… это рынок… что ж…» А вот Гальба (в условиях рынка) поступил по-справедливости: он запретил кормить этого солдата, когда он реализует весь свой хлеб. В итоге солдат умер с голоду. Человеку, который, взявши на себя роль менялы, нагло обманывал клиентов (в наше время такие особи называются «кидалами»), Гальба приказал отрубить руки и прибить гвоздями к столу.
А вот опекуна, который отравил опекаемого сироту, дабы завладеть наследством, он распял на кресте, но когда тот начал кричать с креста, что это незаконно, что он как римский гражданин имеет право на особое положение, Гальба сказал: «Да, ты имеешь право на особое положение» — и приказал перенести его на другой крест, выше других и выкрашенный. Вот так. А все остальное — как у всех…
Но вот у кормила власти оказывается Веспасиан (9—79 гг. н.э.), представитель не слишком знатного, но уважаемого рода Флавиев. После подавления восстания в Иудее, завершившегося фактической ликвидацией этого государства, Веспасиан вместе со своим сыном Титом, командовавшим в его войске отдельным легионом, вернулся в Рим, где после окончания волнений, последовавших за смертью Вителлия, был провозглашен императором.
Он, бесспорно, являл собой разительный контраст со своими предшественниками. Во-первых, он был гетеросексуалом, мало того, большим любителем и тонким ценителем противоположного пола. Во-вторых, он не упивался властью, а относился к ней лишь как к средству наведения и поддержания элементарного порядка. И в-третьих, он был психически нормален, в то время как подавляющее большинство римских императоров состояло из психопатов.
Веспасиану после всех передряг римской Истории достались поистине Авгиевы конюшни, которые он расчистил с поразительными хладнокровием и усердием. Причина этого усердия, кроме целеустремленности характера, заключалась еще и в том, что Веспасиан твердо заявил сенату, что наследовать его будут его сыновья, либо никто. Действительно, практика избрания на высший пост в государстве любого полюбившегося народу мерзавца уже завела так далеко, что поставила под вопрос само существование Рима. Так что Веспасиан наводил порядок не просто так, по долгу службы, а с конкретной целью оставить сыновьям империю во всей ее былой славе и мощи.
Он основательно почистил высшие сословия, изгнав оттуда самозванцев и ублюдков, которые почему-то решили, что если какой-то сенатор развлекся по пьяному делу с какой-то вольноотпущенницей, то возможный плод такого развлечения должен непременно носить тогу сенатора, и не иначе…
Падение нравов никого и никогда не удивляло в Римской империи, но Веспасиан столкнулся с такими его проявлениями, которые, можно сказать, угрожали безопасности государства.
Исходя из многочисленных фактов развала семей знатных римлян, император провел через сенат указ, согласно которому любая свободная женщина, состоящая хотя бы в мимолетной связи с рабом, автоматически становилась рабыней, даже если речь шла об аристократках самой высшей пробы.
Впрочем, именно они, рафинированные аристократки, и олицетворяли тот нравственный беспредел, который ужасал Веспасиана, да и не только его. Знатнейшие матроны того времени в буквальном смысле слова отбивали хлеб у проституток, соревнуясь с последними не только в предоставлении своего тела любым вероятным пользователям, но и в различного рода извращениях, которые традиционно считались прерогативой именно «жриц Венеры».
Так что все, абсолютно все, что может украсить меню самых роскошных борделей нашего времени, было известно в первом веке и практиковалось весьма и весьма широко… Памятники той эпохи содержат описания и садизма, и мазохизма, и копролагнии (когда удовлетворение достигается при вдыхании запаха или рассматривании экскрементов партнера), и фетишизма, и многого другого, называемого сексуальными деликатесами.
Небывалого размаха достигли мужская (как гетеро-, так и гомосексуальная) проституция и то направление женской, которое принято называть «розовой» (лесбийской).
Фрески и вазопись того времени изобилуют эротическими сценами, большинство которых отражает празднества в честь Вакха, а главными героями являются сатиры. Здесь царствует беспредельный разгул страстей: сатиры преследуют женщин и менад, занимаются мастурбацией, совершают сексуальные акты с животными и друг с другом.
Разумеется, все эти сцены были не столько плодом творческого воображения художников, сколько своеобразным зеркалом бытия.
В литературе той эпохи таким зеркалом было творчество римского поэта Марка Валерия Марциала (ок. 40 — ок. 104 гг.), автора 15 книг, содержащих эпиграммы на его современников. Многие из этих эпиграмм, как известно из свидетельств этих же современников, шокировали своей грубой прямотой, однако читая их в переводах поэтов xix и xx столетий, абсолютно невозможно представить себе, что же именно в этих изысканно-расплывчатых сентенциях могло кого-либо шокировать. И лишь ученые-лингвисты, презревшие существующие стереотипы восприятия античного творчества, пришли к однозначному выводу: в угоду нормам обывательской морали Марциал был фактически переписан наново в переводах академических поэтов.
Чем так беспардонно извращать мысли великого римлянина, не лучше и не честнее ли было бы заявить, что тексты утрачены, или что-то в таком роде, но не выдавать вялую эстетскую немочь за фейерверк эпатирующего острословия.
Вот он, подлинный Марциал:
XI-LXIII
«Ах, какой же ты наблюдательный, Филомуз, особенно в бане!
«Отчего это твой член так волнуют гладкокожие мальчуганы?» — с подначкой вопрошаешь ты меня.
Отчего?
Отвечу по-простому тебе, вопрошающему:
«В жопу трахают, Филомуз, любознательных».
Да, такие стихи действительно могли шокировать, особенно тех, к кому они были обращены.
Но вернемся к Веспасиану. Он отличался от своих предшественников еще и тем, что его не радовала чужая смерть, поэтому он плакал, вынося смертные приговоры даже тем, кто их явно заслужил.
Одна дама долго и настойчиво добивалась его расположения. В конце концов Веспасиан провел с ней ночь, подарив ей наутро четыреста тысяч сестерциев. Когда казначей спросил его, по какой статье занести в книгу расходов эту сумму, император ответил: «За пылкую любовь к Веспасиану».
Этот эпизод, однако, никак нельзя считать характерным для этого человека, потому что Веспасиан отличался болезненным корыстолюбием. Он, к примеру, удвоил дань с провинций, скупал и перепродавал недвижимость, давал возможность чиновникам-взяточникам вволю нажиться, чтобы потом их засудить и конфисковать имущество. Но самым, пожалуй, эффектным деянием этого императора было открытие в Риме платных туалетов и произнесение по этому поводу исторической фразы: «Деньги не пахнут».
И умер он, в отличие от многих императоров, естественной смертью, от болезни, симптомами своими напоминающей лихорадку.
КСТАТИ:
«Может, мы всю жизнь живем, чтобы заслужить могилу. Но узнаем об этом только подходя к ней».
Василий Розанов
Весьма вероятно…
Тем не менее, Веспасиан был признан Божественным. Кем и почему — не так уж важно…
Его сын Тит был также признан Божественным (разумеется, когда стал очередным императором), хотя правил он очень недолго: с 79 по 81 гг. н.э.
Он еще в юные годы зарекомендовал себя всесторонне развитой личностью, обнаружив самые разнообразные таланты: от фехтования до стихосложения, что, впрочем, не мешало ему окружать себя великим множеством проституированных мальчиков и евнухов, с которыми он забывал обо всех проблемах, заботах и талантах. Правда, став императором, Тит предпринял ряд шагов по ограничению публичных проявлений гомосексуальной проституции, но это были скорее политические жесты, чем акты доброй воли.
Прославил он себя победоносным штурмом Иерусалима, поставившим жирную точку в истории Иудеи. Этот поход был окрашен еще и скандальным романом Тита с иудейской принцессой Береникой, этой Клеопатрой первого века нашей эры, романом бурным до самозабвения, но все же завершившимся расставанием влюбленных, когда Тит решил наконец-то взяться за ум и исполнить роль настоящего императора.
Разрушив Иерусалимский храм, этот оплот, символ веры народа, столь опрометчиво провозгласившего себя богоизбранным, а следовательно, не подвластным земному суду, Тит, став императором, освятил другое сооружение, как бы пришедшее на смену тому надменному храму, тоже своеобразный храм, но предназначенный для совсем иных культов, — Колизей, огромный амфитеатр, на арене которого могли сойтись 3000 пар бойцов.
КСТАТИ:
Вопреки бытующему стереотипу восприятия этого величественного сооружения, исследователи со всей уверенностью заявляют, что на арене Колизея никогда не происходили сцены пожирания первых христиан какими-либо хищниками. Их вообще не убивали в Колизее, чего, правда, не скажешь о других сооружениях такого характера.
В честь победы над иудеями была сооружена и величественная Триумфальная арка Тита, под которой он проехал на белом коне в 81 году.
Правил он недолго, чуть больше двух лет, все это короткое время было заполнено делами, за которыми ясно сквозило искреннее стремление зрелого (ему тогда исполнилось сорок лет) человека хоть каким-то образом искупить жестокие безумства юности.
Тит свято чтил право собственности, в отличие от своих предшественников.
Он взял себе за правило никого из просителей не отпускать без твердого обещания разрешить его проблему. Когда же его домашние замечали ему, что даже он не все проблемы в состоянии разрешить, Тит отвечал: «Никто не должен уходить опечаленным после разговора с императором».
Однажды за обедом он вспомнил, что за целый день не сделал ни одного доброго дела, и произнес фразу, ставшую исторической: «Друзья мои, я потерял день!»
Во время его правления произошло извержение вулкана Везувий, принесшее неисчислимые бедствия, а затем разгорелся очередной пожар Рима, не такой обширный, как при Нероне, но достаточно разрушительный. Во время пожара Тит обратился к народу со словами: «Все убытки — мои!»
Немало усилий он приложил и для борьбы с эпидемией моровой язвы. Одним из самых оригинальных его деяний было решительное разрушение системы всеобщего доносительства, формировавшейся веками в этом государстве. Доносчиков специально отлавливали, затем проводили по арене переполненного зрителями Колизея, били плетьми, после чего либо продавали в рабство, либо ссылали на самые отдаленные и дикие острова. Нам бы такое…
Видимо, Тит уж очень нагрешил в юности, если в зрелые годы проявлял странную снисходительность к людям, зачастую явно не достойным этой снисходительности. Такое смирение при неограниченных императорских возможностях карать неугодных толковалось окружающими не иначе, как проявление раскаяния за неблаговидные поступки, совершенные в прошлом.
Например, он поразительно мягко реагировал на враждебные выпады своего брата Домициана, которому просто невтерпеж было дожидаться своей очереди на императорский трон и поэтому он вел себя в полном соответствии с теми чертами своего характера, которые снискали со временем всеобщую ненависть.