Хорус, наконец, сумел подняться во весь рост и, оказавшись в центре оглушительно ревущей бури, совершенно забыл о том, что перед ним соратники. Болтерный снаряд попал ему в ворот доспехов и почти развернул на месте, но, чтобы остановить Воителя, этого было недостаточно. Он выхватил копье у ближайшего кустодианца и одним ударом кулака вдребезги расколол ему череп. Быстро перевернув копье, он нанес рубящий удар наконечником и рассек следующего воина от плеча до паха. Две половинки тела мгновенно были подхвачены ветром и исчезли в воронке вихря. Еще один воин погиб после того, как Хорус воткнул копье ему в грудь, пробив насквозь и доспехи, и тело кустодианца.
Наконечник копья метнулся к его голове, но Хорус отвел его голой рукой и с поразительной легкостью вырвал оружие вместе с конечностью воина. Следующего противника он убил, оторвав ему голову. Кровь брызнула из шеи бурым гейзером, а Хорус отбросил мертвую голову в сторону и огляделся.
Остался только Вальдор, и Хорус, хищно оскалившись, стал кружить вокруг командира гвардейцев. Дуло болтера изрыгнуло огонь, но Хорус только зарычал и занес сжатый кулак, чтобы поразить последнего противника. К этому времени растущая воронка достигла своей цели, и в лаборатории раздался скрежет разрываемого металла. Участь заключенных в контейнерах существ ужаснула Хоруса, и он прекратил бой. Повернувшись, он увидел, что один из контейнеров, под пронзительные крики своего обитателя, оторвался от пола. За первым цилиндром и остальные стали срываться со своих постаментов и понеслись вверх.
Но вдруг время остановилось, и комната наполнилась ослепительным светом.
Хоруса как будто омыло теплым медом, и он повернулся к источнику света — к сияющему золотому гиганту, исполненному непревзойденного величия и красоты.
Восторг и обожание переполняли его, и Хорус упал на колени. Кто бы не преклонился пред столь совершенным созданием? Уверенность и сила окутывали его, в кончиках пальцев таилась тайна сотворения, в нем заключались ответы на все вопросы и мудрость, чтобы использовать эти знания.
Он был в сверкающих доспехах из чистого золота, красоту лица было невозможно описать, а в могуществе и славе с ним не мог сравниться никто во всей Вселенной.
Золотой воин неторопливо поднял руку, и по мановению его пальцев затих бушующий ураган. Завывание стихло, инкубационные контейнеры, покачиваясь, повисли в воздухе.
Сверкающая фигура повернулась к Хорусу и окинула его удивленным взглядом.
— Я тебя знаю? — произнес золотой воин, и Хорус всхлипнул, пораженный удивительной красотой и гармонией его голоса.
— Да, — шепотом ответил он, не решаясь повысить голос.
Гигант склонил голову набок.
— Ты хотел разрушить величайшее из моих творений, но тебя постигла неудача. Прошу тебя, сверни с этого пути, или все будет потеряно.
Хорус потянулся к золотому воину, а тот печальным взглядом окинул неподвижные инкубаторы и в одно мгновение постиг будущие последствия.
В удивительных очах гиганта Хорус прочел принятое решение.
— Нет! — закричал он.
Золотой воин обернулся на его крик, и время снова устремилось привычным потоком.
Возобновилось оглушительное завывание порожденного варпом урагана, и вместе с металлическим лязгом инкубационных капсул Хорус услышал крики своих братьев.
— Нет, отец! — крикнул он. — Ты не можешь этого допустить!
Золотой гигант уже шел к выходу, не пытаясь остановить ужасный ураган, ничуть не беспокоясь о сотворенных им жизнях. В груди Хоруса обжигающим, негасимым огнем вспыхнула ненависть.
Мощный порыв ветра подхватил и его, и он не стал сопротивляться. Ураган закружил и поднял его в воздух, а Хорус раскинул руки, готовый снова воссоединиться со своими братьями.
Бездна посмотрела на него чудовищным оком, полным ужаса и безумия.
Он не сопротивлялся и дал увлечь себя в объятия варпа.
"ПРАВДА - ЭТО ВСЁ, ЧТО У НАС ЕСТЬ"
ПОЧТЕННЫЙ ПРОПОВЕДНИК
ДОМА
На этот раз Локен не мог не согласиться с Йактоном Крузом.
— Все не так, как было раньше, мой мальчик, — говорил тот. — Все не так.
Они стояли вдвоем на командной палубе и смотрели на призрачный ореол Давина, висящего в космосе, словно помутневший драгоценный камень.
— Я помню, как мы впервые подошли к этой планете,— продолжал Круз.— Кажется, что это было только вчера,
— А по мне, так с тех пор прошла целая жизнь, — заметил Локен.
— Чепуха, молодой человек, — возразил Круз. — Когда ты накопишь побольше опыта, может, чему-то научишься. Доживи до моих лет, и тогда посмотрим, как ты станешь воспринимать течение времени.
Локен вздохнул. Он был не в настроении выслушивать очередную поучительную и нудную историю о «старых добрых временах».
— Да, Йактон, тогда посмотрим.
— Не пренебрегай моими советами, мальчик, — сказал Круз. — Может, я и стар, но не глуп.
— У меня и в мыслях не было ничего подобного, — ответил Локен.
— Тогда послушай меня внимательно, Гарвель, — продолжал Круз, наклонившись ближе. — Ты думаешь, я ничего не знаю, но это не так.
— Не знаешь о чем?
— О моем прозвище Вполуха, — прошептал Круз, чтобы его не услышал никто из палубной команды. — Я прекрасно знаю, что прозвище дано не из-за привычки говорить тихо, а потому, что никто не обращает внимания на мои слова.
Локен взглянул в вытянутое смуглое лицо Йактона. Кожа от старости была вся в морщинах, но его глаза, обычно полузакрытые, оставались яркими и проницательными.
— Йактон... — начал Локен, но Круз не дал ему договорить:
— Не извиняйся, это не твоя вина.
— Я даже не знаю, что сказать, — смутился Локен.
— А... Не говори ничего. Разве мы обязаны говорить только то, что желают слышать остальные? Мальчик мой, я знаю, что в нашем превосходном Легионе я только реликвия, обломок давно прошедших времен. Знаешь, я еще помню времена, когда мы сражались без Воителя. Можешь себе такое представить?
— Боюсь, очень скоро нам всем представится такая возможность, Йактон. Близится день открытия Дельфоса, а оттуда нет никаких вестей. Апотекарий Ваддон, даже получив анафем, и сейчас не ближе к разгадке этой тайны, чем прежде.
— Анафем?
— Оружие, которым был ранен Воитель, — пояснил Локен, уже жалея, что упомянул меч кинебрахов в присутствии Круза.
— О, это должно быть очень мощное оружие, — глубокомысленно произнес Круз.
— Я бы хотел вместе с Торгаддоном вернуться на Давин, — сменил тему Локен, — но боюсь не сдержаться, встретив Маленького Хоруса или Эзекиля.
— Мальчик, они же твои братья, — сказал Круз. — Что бы ни случилось, никогда не забывай об этом. Обрывая родственные связи, мы рискуем навлечь на себя неприятности. Отворачиваясь от одного брата, мы отворачиваемся от всех.
— Даже если они совершают чудовищную ошибку?
— Даже тогда, — кивнул Круз. — Все мы совершаем ошибки, парень. Надо воспринимать их должным образом — как уроки, усвоенные с тяжкими усилиями. Если только это не смертельные ошибки. В таком случае эти уроки усвоит кто-нибудь другой.
— Я не знаю, что делать, — признался Локен, склонившись над перилами палубы. — Я не знаю, что происходит с Воителем, и ничем не могу ему помочь.
— Да, это нелегко, мой мальчик, — согласился Круз.— И все же, как говорилось в мое время, если ничего не можешь предпринять, не стоит беспокоиться.
— В твои времена, Йактон, жизнь, вероятно, была намного проще, — сказал Локен.
— Да, это точно, — поддакнул Круз, не обращая внимания на сарказм собеседника. — Тогда не было этой чепухи с тайными ложами, и этому выскочке Варварусу в голову бы не пришло требовать крови. Неужели мы позволили бы летописцам обосноваться на славном корабле, писать о нас издевательские стишки и утверждать, что это неприукрашенная правда? Я тебя спрашиваю, куда подевалось былое уважение к Астартес? Все изменилось, мой мальчик, все изменилось.
Слушая Круза, Локен вдруг удивленно прищурился:
— О чем это ты говорил?
— Я сказал, что все изменилось с тех пор...
— Нет, — перебил его Локен. — О Варварусе и летописцах.
— Ты что, не слушал? А, конечно, не слушал,— пробормотал Круз. — Ну, похоже, Варварусу не слишком понравилось, как ты и остальные морнивальцы вели себя, когда привезли на «Дух мщения» раненого Воителя. Этот глупец полагает, что в расплату за убийства должны покатиться чьи-то головы. Он каждый день разговаривает по воксу с Малогарстом и требует, чтобы о происшествии узнала вся флотилия, чтобы семьи погибших получили соответствующую компенсацию, а виновные были наказаны.
— Он хочет нас наказать?
— Так он говорит, — кивнул Круз. — Клянется, что Инг Мае Синг уже отправила в Совет Терры донесение о ваших действиях на пусковой палубе. По-моему, он ужасный зануда. Когда Поход только начинался, нам не приходилось мириться с подобными неприятностями. Вы сражаетесь и проливаете кровь, и если люди оказались у вас на пути, что ж, значит, им не повезло.
Слова Круза ошеломили Локена, и он снова испытал стыд за свое поведение на стартовой палубе. Вина за смерть невинных тяжелым грузом останется в его душе до самого последнего дня жизни, но что сделано, то сделано, и он не собирается тратить время на сожаления. Простым смертным не подобает требовать казни Астартес, какими бы тяжелыми ни были их проступки.
Но какой бы неприятной ни была проблема с Варварусом, разбираться с ней надлежит Малогарсту. Однако что-то еще в словах Круза привлекло внимание Локена.
— Ты что-то говорил о летописцах?
— Да, от них тоже много беспокойства, как будто у нас мало других проблем.
— Йактон, хватит намеков, расскажи, что случилось.
— Ладно, только я не понимаю, куда ты так торопишься, — сказал Круз. — Похоже, что кто-то из летописцев разгуливает по кораблю и занимается пропагандой против Астартес. Распространяет стишки или что-то в этом роде. Члены судового экипажа повсюду находят эти листки. Называется «Правда — это все, что у нас есть» или что-то такое же претенциозное.
— «Правда — это все, что у нас есть», — повторил Локен.
— Да, кажется, так.
Локен развернулся и, не говоря ни слова, направился к выходу с командной палубы.
— Все не так, как было в мое время, — вздохнул ему вслед Круз.
Было уже поздно, и он устал, но проделанная за неделю работа радовала Игнация Каркази. Каждый раз после тайной прогулки по кораблю, распространив листовки, он возвращался на свой маршрут несколькими часами позже и убеждался, что все копии исчезали. Конечно, часть из них была конфискована членами экипажа, но Игнаций был уверен, что многие листовки попадали в руки тех, кто должен был услышать его слова.
Проход между пассажирским отсеком и помещениями команды был пуст. Все, кто переживал за здоровье Воителя, улетели на Давин или собирались в более просторных помещениях корабля. В атмосфере «Духа мщения» появились признаки запущенности, словно даже сервиторы, отвечавшие за чистоту корабля, приостановили свою работу в ожидании разрешения кризиса.
Каркази шел в свою каюту и повсюду на переборках и дверях замечал выцарапанные знаки Божественного Откровения. У него сложилось твердое убеждение, что, следуя этим указателям, можно прийти к месту тайного собрания верующих.
Верующие. Как странно звучит это слово в эпоху просвещения. Каркази вспомнил свое посещение храма на Шестьдесят Три Девятнадцать. Тогда он задумался, а не является ли потребность верить во что-то божественное неотъемлемой чертой человеческого характера? Может быть, людям необходимо во что-то верить, чтобы заполнить пустоту в своей душе?
Один из мудрецов древней Земли утверждал, что наука уничтожит человечество, но не посредством оружия массового уничтожения, а доказательством отсутствия богов. Это знание ожесточит людей, а от сознания, что человечество осталось один на один с равнодушной Вселенной, они могут впасть в безумие.
Каркази усмехнулся. Что бы сказал этот древний мудрец, если бы мог увидеть, как Империум несет вечный свет знаний в самые дальние уголки Галактики? С другой стороны, этот культ Божественного Откровения может считаться подтверждением его слов, доказательством того, что перед угрозой пустоты люди ищут себе новых богов, чтобы заменить стершихся из их памяти.
Каркази сомневался в божественной природе Императора, но литература Божественного Откровения, появлявшаяся с той же регулярностью, что и его листовки, наводила на мысль, что Император уже поднялся над миром смертных.
Поэт тряхнул головой, посмеиваясь над собственной глупостью, и стал прикидывать, как можно описать это искусственное обожествление в новых поэмах. Перед ним уже была дверь его комнаты, и, едва притронувшись к утопленной в панель ручке, он почуял неладное. Дверь была слегка приоткрыта, и пары аммиака просочились в коридор, но даже сквозь него пробивался знакомый Каркази всепроникающий запах, который мог означать только одно. В памяти всплыли оскорбительные стишки, прочитанные им Эуфратии Киилер насчет запаха от воинов Астартес. Еще не открыв дверь, Игнаций знал, кто встретит его в комнате.
В голове мелькнула идея пройти мимо, но Каркази сразу понял, что этот поступок окажется бессмысленным.
Он сделал глубокий вдох и распахнул дверь.
Внутри царил сущий кавардак, но этим комната была обязана своему хозяину, а не постороннему вторжению. Посреди помещения, спиной к двери, как и ожидал Каркази, стоял капитан Локен, превращая своей массивной фигурой комнату в крохотную каморку.
— Привет, Игнаций, — произнес Гарвель и бросил на стол один из блокнотов «Бондсман № 7».
Каркази заполнил уже два таких блокнота отрывочными мыслями и наблюдениями и точно знал, что капитану не могло понравиться то, что он прочитал. Для того чтобы понять их нелестный смысл, не надо быть знатоком литературы.
— Капитан Локен, — отозвался Каркази. — Мне стоило бы спросить, чему я обязан удовольствием видеть вас здесь, но мы оба знаем, почему вы пришли, не так ли?
Локен кивнул, и Каркази, слушая гулкие удары сердца в своей груди, понял, что Астартес сдерживается с большим трудом. Состояние Локена нельзя было сравнить с бушующим гневом Абаддона, но в нем ощущалась холодная стальная ярость, способная уничтожить Игнация без промедления и сожаления. Внезапно поэт понял, сколь грозную опасность навлекла на него вновь обретенная муза и как глупо было надеяться, что его деятельность долго будет оставаться незамеченной. Как ни странно, но теперь, когда все открылось, он осознал, что готов подавить страх и отстаивать свою правоту.
— Почему? — прошипел Локен. — Я же поручился за тебя, летописец. Я рискнул ради тебя своим добрым именем, и вот как ты мне отплатил?
— Да, капитан, — ответил Каркази. — Вы поручились за меня. И вы взяли с меня обещание говорить правду. Я так и сделал.
— Правду?! — взревел Локен, и Каркази мгновенно вспомнил, с какой легкостью кулаки капитана сокрушали человеческие черепа. — Это не правда, а клеветнический вздор! Твои выдумки читает уже весь флот! Игнаций, я должен бы убить тебя за это.
— Убить меня? Так же, как вы убивали невинных людей на стартовой палубе? — запальчиво воскликнул Каркази.— Таково теперь правосудие Астартес? Вы убиваете всех, кто оказался на пути или сказал нечто, с чем вы не согласны? Если Империум докатился до такого, я не хочу иметь с ним ничего общего.
Он увидел, как мгновенно испарился гнев капитана, и на какое-то мгновение даже почувствовал к нему жалость, но тотчас прогнал ее, вспомнив кровь и стоны умирающих. Он взял со стола листовку и протянул ее Локену.
— Так или иначе, вот то, чего вы добивались.
— Ты думаешь, я этого хотел? — спросил Локен, бросая листок на пол и нависая над Игнацием. — Ты с ума сошел?
— Ничуть, мой капитан, — с напускным спокойствием ответил Каркази. — И за это я должен благодарить вас.
— Меня? Что ты несешь? — удивленно спросил Локен.
В его ярости Каркази заметил проблеск сомнения. Он предложил Локену вина, но гигант только покачал головой.
— Вы велели мне продолжать писать правду, какой бы неприятной она ни была, — заговорил Каркази, наливая себе вина в помятую и грязную оловянную кружку. — «Правда — это все, что у нас есть», помните?
— Помню, — со вздохом признал Локен и сел на скрипнувшую под его весом кровать Каркази.
Каркази, понимая, что непосредственная угроза миновала, позволил себе облегченно вздохнуть и сделать изрядный глоток вина. Напиток нельзя было назвать отличным, и бутылка давно стояла открытой, но вино успокаивало его расшатанные нервы. Затем он выдвинул из-за стола кресло с высокой спинкой и уселся рядом с Локеном. Неожиданно капитан протянул руку за бутылкой.
— Ты прав, Игнаций, я действительно сказал именно так, но никогда не подозревал, куда это нас приведет, — произнес он и отхлебнул прямо из горлышка.
— Я тоже, но так получилось, — ответил Каркази. — Теперь осталось решить, как нам поступить дальше.
— Я и сам еще не знаю, — признался Локен. — Я думаю, ты незаслуженно оскорбил морнивальцев. Учитывая обстоятельства, в которых мы тогда оказались...
— Нет, — прервал его Каркази. — Вы, Астартес, во всех отношениях стоите выше нас, смертных, и требуете к себе уважения. Но уважение надо заслужить. Ваша нравственность должна быть безупречной. Вы должны быть не только выше границы между добром и злом, но и не опускаться до серых областей неопределенности.
Локен печально усмехнулся:
— А я думал, что лекции по этике — работа Зиндерманна.
— Ну, наш дорогой Кирилл в последнее время несколько удалился от дел, не так ли? — заметил Каркази. — Я признаю, что совсем недавно примкнул к рядам праведников, но я знаю, что поступаю правильно. Более того, я знаю, что это необходимо.
— Ты так уверен в этом?
— Да, капитан. В это я верю крепче, чем во что бы то ни было за всю мою жизнь.
— И ты продолжишь это распространять? — спросил Локен, поднимая пачку исписанных листков.
— Капитан, а на этот вопрос имеется правильный ответ?
— Существует, если ответишь честно.
— Если смогу, — сказал Каркази, — то продолжу.
— Игнаций Каркази, ты навлечешь беду на нас обоих, — сказал Локен. — Но если у нас не останется правды, мы превратимся в ничто, и если я запрещу тебе высказываться, я стану тираном.
— Так вы не собираетесь запрещать мне писать и не отсылаете обратно на Терру?
— Надо бы, но я не буду этого делать. Но ты должен сознавать, что этими поэмами ты навлек на себя гнев могущественных людей. Они будут требовать твоей высылки, а может быть, и хуже. Начиная с этого момента ты находишься под моей защитой, — сказал Локен.
— Вы считаете, что мне потребуется защита? — спросил Каркази.
— Определенно, — заверил его Локен.
— Мне сказали, что вы хотели меня видеть, — сказала Эуфратия Киилер. — Могу я узнать — зачем?
— Ах, моя дорогая Эуфратия, — откликнулся Кирилл Зиндерманн, поднимая голову от еды. — Входите, прошу вас.
После того как она целый час бродила по пыльным проходам третьего зала Архива, Эуфратия обнаружила итератора в столовой на нижней палубе. По словам одного из его коллег, еще остававшихся на корабле, старик целые дни проводил в Архиве, пропуская назначенные лекции — хотя, надо заметить, что желающих его услышать было не так уж и много, — и игнорируя приглашения сослуживцев присоединиться к ним за обедом или ужином.
Торгаддон предоставил ей самой разыскивать Зиндерманна — его миссия закончилась, едва они ступили на борт «Духа мщения». После чего капитан отправился на поиски Локена, чтобы вместе с ним снова вернуться на Давин. Киилер ничуть не сомневалась, что он расскажет своему приятелю о том, что видел неподалеку от Дельфоса, но ей уже было все равно, кто еще узнает о ее новой вере.
Зиндерманн выглядел ужасно: глаза ввалились и покраснели, а лицо стало серым от усталости.
— Вы не слишком хорошо выглядите, Зиндерманн, — сказала она.
— То же самое я мог бы сказать и о вас, Эуфратия,— ответил Зиндерманн.— Вы похудели, а вам это не идет.
— Большинство женщин были бы польщены этими словами, но ведь вы послали капитана Астартес не ради того, чтобы комментировать мой аппетит, не так ли?
Зиндерманн рассмеялся и отодвинул книгу, которую пристально изучал до ее прихода.
— Вы правы, я не за этим хотел вас видеть.
— Тогда зачем? — спросила она и села напротив. — Если причина в том, что вам рассказал Игнаций, то лучше не тратьте зря слов.
— Игнаций? Нет, я уже давно с ним не разговаривал, — ответил Зиндерманн. — Это Мерсади Олитон зашла меня навестить. Она и сказала, что вы стали ревностным агитатором в пользу культа Божественного Откровения.
— Это не культ.
— Нет? А как вы назовете это новое течение?
Эуфратия ненадолго задумалась.
— Новая вера.
— Умный ответ, — заметил Зиндерманн. — Если вы согласитесь мне помочь, я хотел бы больше узнать об этом.
— Правда? Я-то думала, что вы вызвали меня сюда, чтобы попытаться объяснить ошибочность избранного пути и отговорить от следования моей вере.
— Ничего подобного, моя дорогая, — заверил ее Зиндерманн.— Вы можете полагать, что обязаны хранить свои убеждения в самых дальних уголках сердца, но они все равно обнаружатся. Когда дело касается преклонения, мы становимся очень любопытными существами. Те вещи, что оказывают влияние на наше воображение, влияют и на нашу жизнь, и на характер. А потому надо быть крайне осторожным в выборе объекта поклонения, поскольку мы становимся похожими на того, кому поклоняемся.
— И как вы думаете, кому мы поклоняемся?
Зиндерманн с опаской посмотрел по сторонам и вытащил листок бумаги, в котором она немедленно узнала одну из листовок Божественного Откровения.
— Вот именно в этом я и хочу просить вашей помощи. Я прочитал этот текст несколько раз, и, должен признать, меня заинтриговало его содержание. Знаете... после тех событий в Шепчущих Вершинах... я не мог спать и тогда решил закопаться в книги. Я думал, если пойму, что с нами произошло, то смогу найти логические причины.
— И вам это удалось?
Он улыбнулся, но Эуфратия заметила, что в его улыбке сквозили отчаяние и усталость.
— Сказать честно? Нет, не удалось. Чем больше я читал, тем отчетливее сознавал, насколько далеко за годы поношения религии мы ушли от деспотического духовенства. К тому же, чем больше я читал, тем яснее понимал, что вырисовывается какая-то определенная структура.
— Структура? Какая же?
— Смотрите. — Зиндерманн обошел вокруг стола, сел рядом с Эуфратией и разгладил помятый листок. — Божественное Откровение повествует о том, что Император жил среди нас не одну тысячу лет. Правильно?
— Да.
— Ну вот, а в древних текстах — в основном это полная чепуха, старые сказки и устрашающие легенды о кровопролитиях и варварских обычаях — я обнаружил кое-что, соответствующее этой теме. Сияющее золотое существо появляется не в одном тексте, и, как я должен признать, этот герой очень похож на того, кто описан в этом тексте. Не могу сказать, какая польза от подобного открытия, но мне хотелось бы узнать о нем больше.
Эуфратия не знала, что ему ответить.
— Взгляните сюда, — продолжил Зиндерманн, пододвигая и поворачивая книгу. — Этот текст написан на одном из древних наречий человеческого рода, но я никогда не встречал его раньше. Я смог разобрать несколько отрывков, но текст довольно сложный, и без знания нескольких корневых слов и правил образования грамматических окончаний его почти невозможно перевести.
— А что это за книга?
— Я уверен, что это «Книга Лоргара», хотя и не имел возможности поговорить с Первым капелланом Эребом, чтобы удостовериться в этом факте. Если я прав, то эта книга может оказаться копией, подаренной Воителю самим Лоргаром.
— А почему это для вас так важно?
— Разве вы не помните, какие слухи ходили о Лоргаре? — спросил Зиндерманн. — Ведь он тоже поклонялся Императору, почитая его богом. Как я слышал, воины его Легиона уничтожали один мир за другим только из-за недостаточно почтительного отношения населения к Императору, а затем сооружали грандиозные памятники.
— Я помню такие слухи, но ведь это только слухи, и ничего больше?
— Возможно. А вдруг это правда? — Глаза Зиндерманна загорелись при мысли о возможности нового исследования. — Что если один из примархов — ни больше, ни меньше как сын самого Императора — посвящен в тайну, к которой мы, смертные, еще не готовы? Если до сего момента мои исследования верны, эта книга может рассказывать о рождении божества. Я должен знать, что это означает!
При мысли об открывающихся возможностях сердце Эуфратии забилось сильнее. Неопровержимое доказательство божественности Императора, представленное Кириллом Зиндерманном, высоко поднимет статус Божественного Откровения, и тогда новая религия распространится по всем уголкам Галактики.
Зиндерманн увидел отражение этих мыслей на ее лице.
— Мисс Киилер, — снова заговорил он, — всю мою сознательную жизнь я занимался пропагандой правдивых сведений об Империуме, и я горжусь проделанной мною работой. Но что если мы распространяем неверные идеи? Если вы правы и Император является божеством, значит, существо, увиденное нами в горах Шестьдесят Три Девятнадцать, представляет собой гораздо более страшную опасность, чем мы можем себе представить. Если оно действительно было злым духом, то мы как никогда раньше нуждаемся в таком божестве, как Император. Я понимаю, что слова не могут сдвинуть горы, но они могут привести в движение людские массы — история знает тому примеры. Люди всегда охотнее сражаются и умирают во имя слов, нежели ради чего-то другого. Слова формируют мысли, возбуждают чувства и приводят к действиям. Они убивают и оживляют, калечат и исцеляют. Если профессия итератора меня чему-нибудь и научила, так это тому, что люди слова — священники, проповедники и мыслители — играют в истории более значительные роли, чем военные лидеры или государственные деятели. Если мы сможем доказать существование бога, я даю слово, что итераторы огласят эту истину с самых высоких трибун всего мира.
Эуфратия с открытым ртом слушала, как Кирилл Зиндерманн переворачивает ее мир с ног на голову: этот почтенный проповедник мирских истин говорит о богах и вере? Глядя в его глаза, она поняла глубину сомнений и кризиса личности, пережитого со времени их последней встречи, увидела, как много он потерял за несколько прошедших дней и как много обрел.
— Можно, я посмотрю,— попросила она, и Зиндерманн развернул книгу перед ее глазами.
Текст был написан клинообразными значками, и строчки шли не горизонтально, а сверху вниз. Эуфратия моментально поняла, что не сможет помочь в переводе. Но некоторые элементы почему-то казались ей знакомыми.
— Я ничего не могу прочитать, — сказала она. — О чем здесь говорится?
— В том-то все и дело, что я и сам не могу сказать точно, — ответил Зиндерманн. — Я могу понять отдельное слово, но трудно понять смысл без грамматического ключа.
— Я видела это раньше, — сказала Эуфратия, внезапно вспомнив, почему значки показались ей знакомыми.
— Едва ли, Эуфратия, — покачал головой Зиндерманн. — Эта книга десятилетиями пылилась в Архиве. Не думаю, чтобы кто-то прочел ее после того, как она сюда попала.
— Не стоит от меня отмахиваться, Зиндерманн, я точно видела похожие надписи раньше.
— Где?
Киилер сунула руку в карман и нащупала катушку памяти из разбитого пиктера. Затем она поднялась со стула.
— Соберите свои записи, и давайте встретимся в Архиве через тридцать минут.
— Куда вы уходите? — спросил Зиндерманн, захлопывая книгу.
— Хочу получить то, на что вам будет интересно взглянуть.
Хорус открыл глаза и увидел над собой небо, затянутое облаками дыма, вдохнул застоявшийся воздух, пропахший химикалиями.
Запах был знакомым. Это запах его дома.
Он лежал на неровном плато, присыпанном черной пылью, а впереди виднелся вход в тоннель давно выработанной шахты. Осознав, что он оказался на Хтонии, Хорус ощутил болезненный укол ностальгии.
Дым далеких литейных заводов и неумолчный гул, доносившийся из глубоких шахт, наполняли воздух, и тоска по давним беззаботным дням усилила боль в сердце.
Хорус оглянулся в поисках Сеянуса, но, видимо, ярость бушующего в недрах Терры урагана не затронула его старого товарища.
Путешествие сюда оказалось не таким безмолвным и мгновенным, как остальные перемещения по загадочному царству. Силы, правящие в варпе, позволили ему заглянуть в будущее, и оно оказалось не слишком радостным. Злобные ксеносы захватили власть над огромными пространствами Галактики, и сыны человеческие впали в уныние.
Могущество славных человеческих армий было сломлено, Легионы расслоились и распались на отдельные группы, воины превратились в бюрократов, писцов и чиновников, люди влачили бесславное существование, не имея ни высоких целей, ни амбиций.
В этом мрачном будущем человечество не имело сил противиться диктаторам и бороться против режима, установленного Императором. Его отец превратился в божественный труп, который не чувствовал боли своих подданных и не заботился об их судьбе.
По правде говоря, уединение на Хтонии было почти приятным, пока мысли продолжали кружиться в безумном водовороте гнева и возмущения. Император пытался справиться с силами, далеко превосходящими его способности, и снова утратил контроль. Ради обещанного могущества он продал своих сыновей и теперь вернулся на Терру, чтобы начать все сначала.