Вставай, вставай, любимый, увенчанный гирляндой цветов,
Нежно прикоснись к щеке своей матери.
Солнце встало над восточными холмами,
Кончилась темная ночь.
I
Коровы склонились к телятам;
Птицы изливают трели в листве.
Друзья твои ждут у дверей,
Они зовут тебя, о Йаду Раджа!
Вставай, вставай, любимый, и т. д.
II
Пробудись, чей цвет — пурпур грозной тучи,
Мой любимый, восторг моей души!
Спеши взглянуть на брата Балараму,
О кладезь добродетели, брат смиренных!
Вставай, вставай, любимый, и т. д.
III
Вставай скорее, мой милый,
Полон совершенства, мой темно-синий любимец Кришна!
Поспеши испить молока из моей груди
И запечатлеть поцелуй на моей щеке.
Вставай, вставай, любимый, и т. д.
IV
Заслышав голос матери,
Шри Хари (Кришна) быстро проснулся;
Начал сосать грудь,
И все исполнились радости.
Вставай, вставай, любимый, и т. д.
V
Они созерцали его прекрасное, совершенное тело,
Видели брата его Балараму;
Расцвело счастье Яшоды,
Созерцавшей сына, Владыку Жизни.39
Вставай, вставай, любимый, и т. д.
Едва растаял последний отзвук этого утреннего гимна, как в роще вокруг боевого охранения ракшасов послышался громкий шорох и шелест среди ветвей. Часовой ракшасов, решив, что это была засада обезьян, выпустил в заросли стрелу, но, к его удивлению и ужасу, она вернулась обратно, пролетев мимо его щеки. Думая, что это был могущественный якша, охранявший сокровища гоблин, живший в том лесу, часовой швырнул свой лук и едва не бросился наутек, когда услышал голос, который произнес: «Это всего лишь Вайю, посланец царя»,
Равана покорил и подчинил всех божеств стихий и заставил их служить себе, как домашних слуг. Так, Агни, или Огонь, стал его поваром; Варуна, божество воды, его дхоби, т.е. исполнителем обязанностей прачки, в то время как Вайю, или Ветер, он сделал чем-то вроде носильщика или мальчика на побегушках. Утром он должен был подметать полы и чистить дворцовую мебель невидимыми щетками, а потом весь день катал его виману, т.е. воздушную колесницу, таскал огромное невидимое индийское опахало Раваны либо носился по всему войску и по всему царству, выполняя мелкие поручения и разнося послания. Тотчас начались пересуды по поводу того, куда и к кому направлялся сейчас Вайю, и воины ракшасов приветствовали его длинной песней, которую сложил Мадхави Панкаджа и которую хорошо знали и частенько распевали в лагере.
|
|
Призыв ракшасов к Вайю
Ни звука вокруг,
И вдруг этот звук:
У-у-у, ай-юу!
О невидимый Вайю,
Постой, пойди сюда,
Скажи нам, куда
Так спешишь,
Невидимый сам,
Гнешь кусты пополам,
Пред нами идешь,
За нами ползешь,
Ушей касаясь,
К щеке прикасаясь;
Как призрак скользя,
Грустно шепча
Жалобный плач,
Тихо свистишь.
У-у-у, ай-юу!
О невидимый Вайю,
Постой, пойди сюда,
Скажи нам, куда
Так спешишь?
Голос Вайю
Солдаты, не мешайте;
Бегу я по приказу царя
На дальний запад,
Где в баньяне о восьми стволах,
В окруженье зеленых бананов,
Живет святой отшельник.
Оттуда я должен доставить
Мудрого Ананту риши Яджаману.
Следуя за приглушенным голосом Вайю, подобным эоловой арфе, мы прибыли в приют отшельника, называемый Ашта Вати, или «Восемь баньяновых деревьев». Собственно говоря, сначала это было одно родительское дерево, однако семь его укоренившихся в земле отростков со временем образовали массивные стволы в форме неправильного восьмиугольника, включая центральный ствол, и соединились с ним и друг с другом живописными арками, от которых в свою очередь спускались к земле тонкие отростки; некоторые уже укоренились, другие же только приближались к грунту, чтобы в будущем образовать еще более мощную и раскидистую крону.
|
|
Спускающиеся отростки были так густы, что образовывали почти сплошную завесу между сводами ветвей, ограждая внутреннюю часть пристанища святого; благодаря нескольким густым группам удачно посаженных широколистных банановых деревьев, а также плотной массе зеленых лиан, усыпанных большими, напоминающими трубы, белыми цветами и маленькими, нежно-алыми или фиолетовыми, убежище риши было совершенно непроницаемо для постороннего взгляда. Оно располагалось на длинной и высокой гряде, занимая почти всю ее ширину между двумя стенами из неплотно прилегающих камней вокруг домиков по обе ее стороны, в которых жили друзья, почитатели и ученики риши. Впереди простиралась бескрайняя равнина, начинавшаяся постепенным спуском и зеленевшая рисовыми полями, усыпанная там и здесь разрозненными группками столетних манговых деревьев и упиравшаяся в плотные группы пальм, а еще дальше — в сплошной пальмовый лес.
С другой стороны был крутой обрыв к еще более низкой, но менее протяженной равнине, переходящей на некотором удалении в глубокую долину, а еще дальше, за рядами баньяновых деревьев, были видны синие горы Антапы и проблески моря, заполнявшего углубления в изрезанной береговой линии. Когда-то на равнине между ашрамом и горами стояла армия, а в долине гремели жестокие бои.
|
|
Даже сейчас, иногда после захода солнца были видны марширующие отряды, а в полночь со стороны долины и горных склонов слышались странные звуки ударов, которые, по мнению некоторых, производились рыбаками, починявшими свои лодки в заливах, в то время как другие утверждали, что звуки эти доносились из долины, где покоились останки павших в битве воинов.
Весь участок ашрама звенел пением и разнообразными криками многочисленных видов птиц, наиболее крупные из коих смело приближались к самому входу, в то время как те, что поменьше, вили гнезда в самой гуще кроны баньяна и весь день щебетали над головой. С одной стороны обители толстая корова лежа лениво жевала жвачку; небольшая белая кобыла мирно паслась у входа; ручная газель с венком цветов вокруг шеи весело носилась вокруг скита. Белый какаду, синий с красным лори и пара зеленых попугайчиков ползали среди листвы и попеременно кричали.
В этом ските проживал риши Ананта, прозванный «Яджамана», или, в произношении придворных дам, «Эзамана», что значит «Приносящий жертву», по причине своей неизменной преданности торжественным жертвоприношениям и величавым религиозным церемониалам. Он был близким другом риши Маричи, но при этом его полной противоположностью, появлявшейся во вкусе, приведшем его к выбору для себя такого убежища, во внешнем виде и в умонастроениях.
Скит Маричи находился в лесной чаще в строгом соответствии с указаниями Кришны, данными им Арджуне касательно того, каким должно быть достойное убежище йога:
Местом, в котором по обыкновению поселяются садхаки, то есть те, кто практикует особую дисциплину ради достижения духовного и магического совершенства, но где никогда не слышно шагов других людей.
Где густо поросли непрерывно плодоносящие деревья, душистые до самых корней, как амрита, или нектар бессмертия.
Где на каждом шагу не только осенью встречается вода непревзойденной чистоты и где без труда можно найти обильные источники.
Куда временами проникает приглушенный солнечный свет, но где всегда тенистая прохлада; куда слабый ветерок мягко приносит освежающий воздух.
Где тихо и спокойно; где так глухо, что туда не проникают хищные животные, где нет даже птиц и скромных пчел, способных потревожить криком или жужжанием.
Недалеко от воды могут обитать лебеди или фламинго, а также иногда может появляться кокила, или черная кукушка.
Там не должны постоянно пребывать павлины, но могут временами забредать и скоро уходить; пусть себе, — я не запрещаю.
О сын Панду! Ты должен непременно искать и найти такое место; там должно быть твое глубоко сокрытое убежище или твоя молельня, посвященная Шиве.
Опять же, Марича представлял собой скелет: лицо его было испещрено миллионами мельчайших морщин; его сморщенная кожа была натерта пеплом; борода достигала пояса; голова была увенчана пирамидой свернутых кольцами седых, выжженных солнцем волос; одежда его состояла из полос грязного рваного мочала. Напротив, Ананта, несмотря на преклонный возраст, выглядел свежим и почти цветущим. От природы приятные черты Ананты носили отпечаток его любящей и почтительной природы, и святое спокойствие умиротворенного духа венчало его смешанное выражение достоинства и мягкости. Его борода и голова были тщательно выбриты; вокруг его тела была с грациозной небрежностью в два или три оборота повязана неотбеленная ткань, один конец которой свисал подобно покрывалу; мазок свежей сандаловой мази пересекал по горизонтали его лоб; одежды его были снежно-белыми и даже тонкой текстуры.
Духовные упражнения Ананты существенно отличались от упражнений Маричи. Подобно своему другу, он тоже вел созерцательную жизнь аскета, но, хоть и не осуждал категорически стремление других к обладанию сиддхи, или сверхъестественными способностями, сам он их тщательно избегал, считая весьма опасным путем, нередко ведущим в глубочайшую тьму. Но даже в мелочах его созерцательный аскетический путь был отличен от пути его коллеги. Что касается практики вайрагьи, или полной победы над любыми страстями, желаниями и своекорыстием, а также свободы от них, их пути полностью совпадали, и он достиг полного освобождения от самости.
В принципе они были согласны в отношении доктрины тьяги, или тотального отказа от всего. Однако Ананта следовал скорее ее духу и смыслу, нежели букве. В частности, в то время как Марича скрупулезно исполнял обет отказа от любой одежды, кроме плетеного лыка, а также отказа от любого действия, Ананта носил тонкую опрятную одежду из хлопка, вовсе не гордясь ею, и принимал участие в полезной деятельности, не ожидая вознаграждения, в соответствии с утверждением Гиты (раздел 18), что:
Тот истинно отрёкся, кто отверг плоды своих деяний.
Марича предавался крайностям тапаса, или суровой практики покаяния: он годами стоял на голове, на одной ноге, на десяток лет подвешивал себя к ветке дерева за палец ноги вниз головой или стоял в полной неподвижности, глядя на солнце, и в сезон дождей обрастал с ног до головы лианами; вокруг его тела термиты сооружали свои глиняные галереи, а птицы, не видя в нем больше никакой двойственности, переставали бояться его, спокойно садились ему на голову и строили гнёзда в листве овивших его лиан.
Но самым необычным элементом аскезы, которому он предавался на протяжении сорока лет, было ношение в одной руке горшка с тульси, или базиликом, растением, посвященным Вишну. Поскольку он не стриг ногти, они разрослись подобно когтям стервятника, проросли сквозь горшок и вонзились в его ладонь. Так образовалось единое целое из его ладони, горшка и растения. В ходе этой уникальной практики он получил прозвище Тульси Бава, что значит Святой Отец Базилик, а склонный к сарказму поэт Водяная Лилия сложил по этому поводу следующую песню: