Средь мшистого сего влажного толь грота,
Пожалуй, мне скажи, могила эта чья?
«Поэт тут погребен по имени – струя,
А по стихам – болото».
Да, в творчестве Струйского, действительно, можно найти много нелепостей, объясняющихся прежде всего архаичностью художественного языка его времени. Вместе с тем он порой эстетически ярко и вполне современно выражал с помощью рифмы свои мысли и чувства. О недостатке поэзии Струйского сказано уже предостаточно. Поговорим о достоинствах. Я хочу доказать, что все - таки этот, забытый всеми поэт, достоин внимания. И я не согласна с «Долгоруковской» критикой.
Я заметила, что Струйского волновали главным образом две большие темы – любовные переживания человека и жизнь человека, которую он воспринимал через наиболее значимые общественные события. Сам поэт признавался, что не писать он не мог, и что именно любовь движет его вдохновение, а не героика, столь популярная у других литераторов той поры:
Родиться мне поэтом
Предписанно судьбой;
Но быстрым мне полетом
Не возлетать с трубой! <…>
Не мне сие досталось,
Иному суждено?
Любовь мне петь досталось!
Примечательно, что Струйский осознавал тематическую ограниченность своей поэзии, ее технические погрешности и некоторый неуспех у современников, что свидетельствует о его самокритичности. Не скрывал он и страсти по отношению к поэтическому слову, которую вряд ли уместно назвать графоманией.
Когда б я знал, что я тружусь напрасно,
И ввек стихи писать не буду я прекрасно,
То лучше б никогда писать не начинал. <…>
Но рок, жестокий рок, меня обременяет
И страсть во мне писать всяк час воспламенят.
Классицистическая эстетика требовала от человека подчинения чувств разуму. Может быть, именно поэтому выплеск любовных переживаний проявлялся в виде «уродливого явления», как отзывались многие современники о творчестве Струйского?
Но все равно, я считаю, любовный и поэтический темперамент Струйского потрясающ. Он исповедуется, открываясь во всех нюансах своих переживаний, отношений с возлюбленными. Никто до него не признавался так открыто в неопределенном стремлении воспеть бога любви и с такой чувствительной энергией не вторгался в эту сферу. По моему мнению, рузаевский бард является одним из самобытнейших лириков прошлого.
На мой взгляд, творчество Н. Е.Струйского – это «начало», начало нашей Рузаевской Лиры, стихотворства последующих поэтов нашего города. И знать о жизни этого человека о его творениях, я считаю, нужно. Это наше прошлое, наша история, история города. Я надеюсь, что Николай ЕремеевичСтруйский останется в нашей памяти не только как владелец одной из первых типографий в России, создатель шедевров книжного искусства и родоначальник писательской династии, но и как самобытный лирик XVIII века.
И закончить я хочу одним из лучших творений Н. Е. Струйского– стихотворение «Зефир»11 (отрывок):
Дыханье Зефирно,
Опять ты прилетаешь,
Опять меня целуешь,
А мне твое лобзанье
Пресладостней нектара,
Иблейска12 слаще меда!
Тебе одни лишь токи
Прозрачной Иппокрены13
Одни ровняться могут?
Се14 ты, меня коснувшись,
Ко пению склоняешь,
И в сердце удрученно,
Бореем15 чрез всю зиму,
Что было им томимо,
Вливаешь новы соки,
Которые даруют
Мне прежнюю охоту
Приятии в руки лиру.
Я слабыми перстами
Ее настрою струны,
И персты стали тверды;
И струны стали звонки…
ПРИЛОЖЕНИЕ
1. Согласно внутренней иерархии дворяне делились на 6 разрядов, каждый из которых заносился в отдельную часть губернской родословной книги; в 1-ю – лица, ставшие дворянами по личному указу царя; во 2-ю – достигшие определенного чина в военной службе; в 3-ю – заслужившие дворянство на гражданском поприще или благодаря получению определенного ордена; в 4-ю - иностранная знать, перешедшая в российское подданство; в 5-ю - титулованные дворяне (графы, князья, бароны и т. д.); в 6-ю – старинные дворянские роды имевшие по крайней мере столетнюю историю («древние благородные дворянские роды, доказательства дворянского достоинства которых восходит за сто лет до издания дворянской грамоты 21 апреля 1785 года, благородное же начало их покрыто неизвестностью).
2. Фамилия Струйских, по видимому, не связана с обычными восточнославянскими корнями («струя», «струг»), хотя не исключено ее западнобелорусское происхождение, в частности по названию некоторых населенных пунктов (например, сел «Струга» - в Брестской и Гродненской областях Республики Беларусь). Более вероятно ее возникновение от наименования польского города Струже, расположенного под Краковом. В древних актах Струйские писались иначе: Стружские, струшские, Сттруйжские, Струтцкие, Струйские(7) – пока наконец русское ухо и «народная этимология» не скорректировали их фамилию на современный лад.
3. Сму́тноевре́мя — обозначение периода истории России с 1598 по 1613 годы, ознаменованного стихийными бедствиями, польско-шведской интервенцией, тяжелейшим политическим, экономическим, государственным и социальным кризисом.
4. Анфа́с, также фас (фр. enface — перед лицом, спереди, в лицо) — лицом к смотрящему, положение лица человека, сложной фигуры или объекта, при котором «лицевая» часть обращена прямо к наблюдателю.
5. Затворники — первоначально: христианские подвижники, которые добровольно заключали себя на целую жизнь в пещеры и кельи, чтобы отдаться там постоянной молитве.
6. Никола́йАлексе́евичЗаболо́цкий (Заболотский) (1903–1958) — русский советский поэт.
7. Бельведер (от итал. belvedere — «прекрасный вид») — легкая постройка (вышка, надстройка над зданием (часто круглая в плане) или небольшая отдельная постройка) на возвышенном месте, позволяющая обозревать окрестности.
8. Хо́ры (греч.χορός — хор, древнерусское наименование — пола́ти) — в архитектуре верхняя открытая галерея или балкон внутри церкви
9. (обычно на уровне второго этажа), в парадном зале и т. п. В западноевропейских храмах на хорах обычно размещаются музыканты, певчие, орган. В православной церкви хоры ярко выраженного функционального назначения не имеют.
10. Штоф — тяжёлая шёлковая или шерстяная ткань с тканым рисунком.
11. Челядник ― ремесленник у цехового мастера в городах Польши и Великого княжества Литовского.
12. Зефир – теплый южный ветер.
13. Вероятно от имени Иблисса, дьявола – искусителя в мусульманской мифологии.
14. Иппокрены – чудесный источник, вызывающий вдохновение.
15. «Се» - это
Борей – холодный северный ветер
Рузаевские страницы
из жизни Николая Струйского [1]
(Окончание.Начало см. «Странник» № 2, 2000 г.)
Рузаевская галерея
Музы, вы мое богатство,
И спокойствие душевно,
И блаженство в краткой жизни…
Н.Е. Струйский. «Блафон»
Вскоре Струйскому удалось восстановить порядок в Рузаевке и вернуться к осуществлению задуманных планов. Разделяя идеи просветительства, поклоняясь искусству, он создал у себя подлинный культ книги, живописи, наук.
В доме была хорошая библиотека, составленная из произведений российских и зарубежных авторов. Судя по многим фактам, ее хозяин с юных лет приобретал книги и являлся тонким ценителем литературного творчества. В собрании Струйского находился, например, еженедельный журнал Н.И.Новикова «Трутень», выходивший в Москве с мая 1769 года. В РГБ сохранилось его переиздание (1770 г.) в красивом твердом переплете, на котором золотыми буквами впечатано имя владельца – «Николая Струйского». На одной из пустых страниц рукой поэта сделана запись: «№ 32, Книга Николая Струйского». Журнал был посвящен близкому другу императрицы Л.А.Нарышкину, с которым Струйский находился в приятельских отношениях. В посвящении говорилось: «Его высокопревосходительству генералу-поручику, ее императорского величества шталмейстеру, действительному камергеру, орденов святого апостола Андрея, святого Александра Невского и святой анны кавалеру Льву Александровичу Нарышкину». Эпиграфом к изданию послужили стихи А.П.Сумарокова.среди книг Струйского была и «Илиада» Гомера в прозаическом переводе с древнегреческого языка Петра Екимова, опубликованная в 1776 году. Полное название книги – «Омировых творений часть I, содержащая в себе двенадцать песен Илиады»; открывается она вступительной статьей переводчика – «Жизнь Омира». На авантитуле этого издания, тоже чудом сохранившегося в РГБ, можно прочесть: «Из книг Николая Струйскаго». Позже к книжной коллекции Струйского стали добавляться роскошные издания его собственных произведений, печатавшиеся в Петербурге, Москве и Рузаевке. Несомненно, что библиотекой в разное время пользовались не только дети, но и внуки Николая Еремеевича, включая Д.Струйского и А.Полежаева.
Обязательным элементом дворянского быта в XVIII – XIX столетиях являлась картинная галерея. В домашних коллекциях часто сосредотачивались полотна выдающихся мастеров живописи. Основой подобных собраний являлись обычно портреты членов семьи, царей, государственных деятелей. И.М.Долгоруков, не раз посещавший Рузаевку, вспоминал: «В гостиной комнате несколько прекрасных картин, между коими особенно приметить должно «Кабинет И.И.Шувалова» – искусную копию с прекрасного оригинала г. Рокотова работы, за которой долго трудился ученик его и покойного хозяина крепостной человек, некто Зяблов…» По словам Н.А.Тучковой-Огаревой, бывавшей в детские годы у Струйских, «везде висели фамильные портреты;в углублении большой гостиной, над диваном… портрет самого Николая Петровича (Еремеевича. – Н.В.), в мундире, парике с пудрою и косою, с дерзким и вызывающим выражением лица, а рядом, тоже в позолоченной раме, портрет Александры Петровны Струйской, тогда еще молодой и красивой, в белом атласном платье, в фижме (юбка с широким каркасом. – Н.В.), с открытой шеей и короткими рукавами». Е.М.Сушкова сообщает: «В картинной галерее были известные художники русской и иностранной школы. Был очень хорош портрет Екатерины II, бюст в натуральную величину, написанный академиком Рокотовым, в резной позолоченной раме, на которой были изображены рузаевские ели и развернутая книга с изображением первой страницы эпистолы, посвященной Струйским Екатерине II. <…> Рама стояла на мраморном столе, поддерживавшемся двуглавым орлом – этот портрет и все картины русской школы приобрел Московский Исторический музей…» Действительно, в 1889 году правнучка поэта продала Историческому музею несколько десятков предметов искусства, находившихся в Рузаевке. В 1901 году наследникам Струйского пришлось расстаться и с парными портретами Николая Еремеевича и Александры Петровны, которые были куплены Третьяковской галереей. В 1925 году часть картин кисти Ф.С. Рокотова, принадлежавших Струйскому, была передана из Исторического музея в Третьяковку.
Искусствовед И.М.Сахарова, на основе изучения описи проданных Е.М.Сушковой вещей, делает вывод: «Собрание картин Струйского, сохранившееся частично в Государственном историческом музее, свидетельствует о несомненном вкусе их обладателя. <…> В списке находившихся у него произведений… значатся портреты Петра I, Елизаветы Петровны, Екатерины II, гипсовый портрет самого владельца работы скульптора Хофферта, живописный его портрет, портреты Павла I, Александра I с ребенком и многие другие. Исследователь рокотовского творчества А.В.Лебедев, ссылаясь на каталог выставки произведений художника 1923 г., упоминает и о портрете «неизвестного кавалера ордена Александра Невского в темно-зеленом кафтане», обладателем которого тоже был Струйский.
Наиболее ценными в рузаевской коллекции являлись полотна Ф.С.Рокотова. Струйский являлся едва ли не единственным современником прославленного художника, оставившим о нем какое-то подобие воспоминаний. Об отношении поэта к живописцу мы узнаем из его «Письма к г. академику Рокотову»: «Рокотов!.. достоин ты назван бытии по смерти сыном дщери Юпитеровой, ибо и в жизни ты ныне от сынов Аполлона любимцем той именуешься». Подтверждением тесных связей Струйского с Рокотовым, является также ученичество у последнего А.Зяблова, о чем известно, в частности, из элегии поэта «На смерть верного моего Зяблова:
Но кто твоих даров, кто вождь был и начало,
Чем в жизни сей искусство уж венчало.
Ты в нежности, скажи, кому в той подражал?
И кто столь юну кисть пристойно воздержал!
То Рокотов, мой друг!.. твой благодетель
Который по тебе со мной днесь слезы льет!
Среди рокотовских работ примечателен овальный портрет Екатерины II, подробно описанный в «Художественном хроникере». Портрет покоится на специальном барельефном основании высотой более двух метров. Там же изображены вензель императрицы, лучи, исходящие от ее короны, цветы, ветки с небольшими плодами, лира, труба и первая страница «Эпистолы ее императорскому величеству» Струйского. Основание портрета скреплено со столом, поверхность которого была сделана из темного мрамора. Стол поддерживается скульптурным изваянием в виде двуглавого орла. Общая высота конструкции от пола до исходящих с короны Екатерины II лучей – около четырех метров. Портрет представляет собой вариацию изображения Екатерины II, созданного живописцем в 1779 году. На обороте можно прочесть: «Сию совершенную штуку писала рука знаменитого художника Ф.Рокотова с того самого оригинала, который он в Петербурге списывал сам с императрицы. Писана ко мне от него в Рузаевку 1786 года, в декабре. Н.Струйский». На «скульптурной» странице послания Струйского к императрице видны следующие строки: «К ТЕБЕ, монархиня! Днесь в жертву я лию / Весь чистый огнь души и к трону вопию. / Простри! Ко мне ТВОЙ луч с превысочайша трона! / Внимание Царей для Муз им есть корона» (под ними дата – «1789 г., от 30 декабря, с. Рузаевка»). После продажи рузаевского имения картина вместе с барельефным основанием перекочевала в Пензу, к вице-губернатору К.П.Перцову. Теперь она находится в ГИМе.
«Портрет неизвестного в треуголке» – одна из самых загадочных картин рузаевского собрания. Сделаем небольшое отступление. В начале 1768 года Струйский женился на своей ровеснице О.С.Балбековой, дочери коломенского дворянина. Жили молодые супруги в Москве. В феврале 1769 года Олимпиада Струйская во время родов умерла, оставив на руках мужа двух девочек-близнецов. Вскоре ушли из жизни и обе их дочери. Обстоятельства смерти жены описаны Струйским в «Элегии от автора, в воспоминание первой его супруги», а также в «Стихах на кончину Татисы», из которых мы узнаем о чувствах молодого человека и немного о самой Олимпиаде Сергеевне: «Не знающу любви я научал любити! / Твоей мне нежности нельзя по смерть забыти! / Ты цену ведала, чего в жизнь стоил я?.. / И чтит тебя за то по днесь душа моя». По мнению ряда искусствоведов, сохранился не только поэтический, но и живописный образ О.С.Балбековой – «Портрет неизвестного в треуголке». На нем изображен приятный молодой человек с нежными чертами лица, пышным галстуком и накидкой, драпирующей фигуру. На обратной стороне портрета проступает полустершаяся надпись: «Портрет Т.: Е.Б.: Ник.Струйскиi». Загадочную букву «Т» можно расшифровать как сокращение имени «Татиса», «Б» – как девичью фамилию жены Струйского, но «Е» представляет загадку. Самое примечательное, однако, не то, что Струйский хранил у себя в Рузаевке портрет неизвестного молодого человека, зашифровав с какой-то целью его имя. Специальный анализ показал, что под верхним слоем краски скрывается изображение молодой женщины, причем с татарскими чертами лица (фамилия Балбековой – тюркского происхождения). Вот что пишет об этом И.М.Сахарова: «Для более детального изучения портрета с него был сделан рентгеновский снимок. <…> С помощью рентгена неожиданно раскрылась тайна создания портрета. Снимок показал, что «Неизвестный в треуголке» написан поверх изображения молодой женщины. В портрете полностью сохранилось ее лицо. Рисунок неизвестного и блики на них совпадают с глазами женщины. Почти таким же остался овал лица, слегка подправленный художником. Изменения коснулись лишь позы и костюма. Если раньше фигура была в фас, то теперь поворот ее стал в три четверти влево. Пышную прическу прикрыла треуголка с пряжкой, а платье с глубоким вырезом, украшенное кружевом и бантом, – маскарадное домино. Исчезли украшения: кружевная горжетка и грушевидные жемчужные серьги. Особенности прически и костюма молодой женщины, а также размер портрета (58×47) дают право датировать его концом 1760-х годов. Все это заставляет думать, что в первом и во втором случае Рокотов писал одну и ту же модель. Следовательно, в «Портрете неизвестного в треуголке» изображен не молодой человек, а женщина в традиционном маскарадном костюме». В чем причина столь необычной трансформации первоначального замысла художника? По мнению литературоведа А.Г.Морозова, изменения на полотне произошли по воле самого Ф.С.Рокотова. Начав писать портрет О.С.Балбековой в «подвенечном платье», он не успел его закончить и затем, «желая придать чертам покойной траурный облик, покрыл ее пышную прическу черной треуголкой, а платье с кружевом и бантом на груди спрятал под черной же тюлевой накидкой с капюшоном». Выскажем предположение, что Струйский сам попросил художника переделать картину – уже после того, как женился вторично, чтобы не возбуждать ревности новой супруги. До 1930 года портрет хранился в ГИМе, после чего был передан в Третьяковскую галерею.
В XVIII веке у русского дворянства существовал обычай украшать парадную комнату парными портретами хозяина и хозяйки. Отдали дань традиции и обитатели Рузаевки. Весной 1772 года Струйский женился на юной Александре Петровне Озеровой, дочери помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии. А.П.Озерова, несмотря на провинциальные корни, являлась родственницей любимца Павла I влиятельного графа П.Х.Обольянинова, женатого на ее кузине, а также, по непроверенным сведениям, сестрой ближайшего сподвижника П.А.Румянцева-Задунайского генерала С.П.Озерова. Относительно времени вступления в брак А.П.Озеровой сведения противоречивы. По словам Е.М.Сушковой, ее прабабушка вышла замуж в тринадцать лет. В.В.Баранов и И.Д.Воронин устанавливают возраст невесты четырнадцатью годами (оба полагают, что она родилась в 1760 году). По мнению И.М.Сахаровой, А.П.Озерова стала женой Струйского в возрасте семнадцать лет, что основывается на данных картотеки пушкиниста Б.Л.Модзалевского, где зафиксировано, что она умерла в восемьдесят шесть лет, а родилась, следовательно, в 1753 – 1754 годах. Более определенно пишет об этом исследователь Ю.Лебедев, называя даже дату рождения А.П.Озеровой – 25 декабря 1754 года. Вскоре после свадьбы супруги совершили путешествие в Москву, где Николай Еремеевич заказал их портреты Рокотову. Благодаря этому у нас есть счастливая возможность увидеть, как выглядели новобрачные в первые недели супружества. Портреты Струйских оцениваются искусствоведами как одни из лучших образцов, созданных кистью художника; экспонируются они в ГТР.
Николай Еремеевич изображен в мундире Преображенского полка – подчеркивание общественного положения человека характерно для живописи XVIII века. Но все в его облике говорит о романтической утонченности и чуждости казарменной жизни.перед нами, скорее, тип пушкинского Ленского: вьющиеся каштановые волосы, завитые по моде тех лет (букли); нежные черты лица – карие глаза, густые брови, прямой нос, округлый подбородок, розовеющие щеки и губы; взгляд погруженного в свои мысли человека, обаяние молодости, красоты и беспредельной доброты к окружающему миру. Художнику удалось отразить порывистость, поэтичность натуры Струйского. На обратной стороне портрета до реставрации была надпись, сделанная художником: «Портрет Н.С. Писан 1772». Картина пострадала от времени, но выиграла при этом в своей выразительности: «Мерцающие краски, размытые контуры лица, горящие глаза – все это делает образ Струйского экзальтированным и несколько таинственным», – пишет С.В. Сучков.
Еще более романтична и загадочна юная жена Струйского. На вид ей пятнадцать-шестнадцать лет. Изящный овал лица, тонкие брови, выразительные глаза, нежный рот, легкий румянец на щеках, свидетельствующий не столько о здоровье, сколько о застенчивости этой полудевочки-полуженщины. Во взгляде – задумчивость и «вслушивание» в себя, в будущее. Одета молодая женщина в открытое платье, украшенное жемчужными подвесками. Густые темные волосы красиво уложены и плавно переходят в длинную косу. Н.А.Заболоцкий, увидев портрет Струйской, обессмертил ее по-своему – стихами: «Ты помнишь, как из тьмы былого, / Едва закутана в атлас, / С портрета Рокотова снова / Смотрела Струйская на нас?» («Портрет», 1953). Наш современник своевольно исказил реальность «натуры», придав облику женщины трагическую тональность. Сам Струйский так описывал свою возлюбленную: «Когда б здесь кто очей твоих прелестных стоил, / Давно б внутрь сердца он тебе сей храм построил, / И в жертву б он себя к тебе и сердце б нес. / Достойна ты себя, Сапфира!.. и небес. / Почтить твои красы, как смертный, я немею, / Теряюсь я в тебе?.. тобой я пламенею» («Элегия к Сапфире»). На его обороте тоже был автограф художника: «Н.С. Портрет А.С. Писан 1772)».И.М.Сахарова следующим образом передает впечатление от картины: «Ее (Струйской. – Н.В.) большие, затененные, с миндалевидным разрезом глаза обращены в сторону зрителя и выражают спокойную задумчивость погруженного в свой затаенный душевный мир человека. Мягкому овалу юного лица отвечают округлые линии тонких бровей, нежные розовые губы. Высоко взбитые со лба пудреные волосы, плавно огибая хрупкую шею, ниспадают на грудь длинным локоном. Прозрачная ткань серебристо-серого платья и легкий, желтоватого тона шарф изящно драпируют фигуру и придают всему облику молодой женщины почти невесомую воздушность. Со вкусом даны украшения – жемчужные аграфы на рукавах и у выреза открытого платья»; «Благодаря прозрачным лессировкам (вторичные мазки. – Н.В.) цвет дан, точно в движении, при этом один тон незаметно переходит в другой, сообщая особую трепетность пленительному облику молодой женщины».
Одним из высокочтимых деятелей русской культуры в представлении Струйского был А.П.Сумароков, портрет которого тоже имелся в Рузаевке. Создан он, по мнению искусствоведов, незадолго до смерти писателя – в середине 1770 годов. Не исключено, что портрет был заказан Рокотову уже после смерти Сумарокова – и в процессе работы над ним художник пользовался своими ранними зарисовками с современника. На обратной стороне рукой Струйского написано: «Портрет А.П.Сумарокова. Скончался сей славный муж в Москве 1777 года. Кто Сумарокова любя душою чтит, / Тот злобу, лесть, алчбу не терпит и разит. Н.С. Эпитафия Лире г.С<умарокова> [Увы, спущенны] зрю на лире звонкой струны: / [Не будут] ввек родить разящи злость перуны? Н.Струйский».картина хранится в ГИМе. О том, насколько Струйский ценил данное произведение художника, говорит его «Письмо к г. академику Рокотову»: «Когда российского Парнаса основателя и соорудителя храма ее, возлюбленного сына своего Сумарокова несодрогаемою своею рукою привела пред твой мольберт, судя бысть кисть твою достойную изобразить черты сего великого и бессмертного мужа; и когда ты почти играя ознаменовал только вид лица и остроту зрака его, в той же час и пламенная душа его, при всей его нежности сердца на оживляемом тобою полотне не утаилася. А наустительница всякого зла, гордящееся вечным бесстрашием мерзкое лихоимство, которому и самые адские жители изумляются, видя супостата своего тобой потомству живо написуемого, содрогнулося! И сам Аполлон то зря во честь тебе тогда ударил в струну. А ты, совосхищен и проникая во внутренность души сего великого мужа, по троекратном действии и толикому ж отдохновению и совершил для нас сию твою неоцененную работу».
«Портрет неизвестного в темно-зеленом кафтане», именуемый иногда как «Портрет неизвестного кавалера ордена Александра Невского», датируется 1780 годами. На обороте видны две надписи: «Его высокородию Струйскому»; «В Рузаевку получен сего 1789 году. Н.С.». Определить того, кто изображен на нем, сложно: в царствование Екатерины II указанным орденом были награждены 80 дворян, первым получил его Г.Г.Орлов. Портрет находится в ГИМе.
Большой интерес представляет копия несохранившейся картины Рокотова «Кабинет И.И.Шувалова», написанная Зябловым. Полотно изображает редкости картинной галереи видного вельможи екатерининского времени, основателя Москвоского университета и Академии художеств. Слева от зрителя – в виде отдельной «картины в картине» – запечатлен сам Шувалов, сидящий на стуле и указывающий рукой на свою коллекцию (за основу был взят его портрет кисти Ж.-Л. де Велли, созданный во второй половине 1750 годов). А.В.Лебедев следующим образом оценивает художественный уровень работы Зяблова: «Построение перспективы и композиции, а также передача предметов убранства сделаны очень любовно, хотя, по-видимому, еще неумелой рукой. Неприятная сухость красок, робость мазка, грубоватость грунтовки и самого холста не позволяют признать картину за произведение какого-либо мастера и более напоминают типичные работы копиистов XVIII столетия из домашних помещичьих живописцев». Несмотря на это, портрет часто воспроизводится в ряду полотен Рокотова, поскольку знакомит с утраченным творчеством художника. Оригинал картины датируется 1757 – 1758 годами. Копия ее, судя по надписи на холсте, выполнена Зябловым в 1779 году. Вместе с другими предметами рузаевской коллекции картина поступила в Исторический музей и долгое время не была атрибутирована (авторство ее удалось установить благодаря свидетельству И.М.Долгорукова).
По мнению некоторых исследователей, Рокотов бывал в Рузаевке. Вряд ли это так, поскольку ни сам Струйский, ни мемуаристы не сообщают о данном факте. Своей семьи художник не имел, и вполне вероятно, что он находил какое-то подобие домашнего тепла в общении со Струйскими, часто жившими в Москве. В последние годы стала развиваться романтическая легенда о любви Рокотова к Струйской. К ней прибавились и домыслы о неприязни художника к Струйскому, что якобы отразилось в созданном его кистью образе Николая Еремеевича. Думается все же, что столь сильным впечатлением от портрета Струйской мы обязаны прежде всего самой Александре Петровне – ее невинной красоте, обаянию которой вполне естественно поддался художник. Быть может, на его полотне ожила самая привлекательная женщина в русской живописи XVIII века. Но достоин ее, как нам кажется, и Струйский, запечатленный Рокотовым в расцвете молодости, с несомненными чертами человека образованного и утонченного.
Залы дома Струйского украшал и портрет знаменитого гравера его времени Е.П.Чемесова, написанный Ж.-Л. де Велли. Струйский познакомился с Чемесовым, вероятно, в Петербурге, где тот сначала служил в гвардии, потом, покровительствуемый И.И.Шуваловым, стал учеником Академии художеств, а вскоре и ее педагогом, академиком живописи. Молодых людей связывала не только общая тяга к искусству, но и пензенские корни – родовое имение Чемесовых, село Озерки, входило в XVIII веке в состав Саранского уезда. Судьба Чемесова сложилась трагично: не ужившись с новым директором Академии художеств И.И.Бецким, он умер в бедности от «горловой чахотки». Портрет гравера мог быть написан или скопирован с уже имевшегося по просьбе самого Струйского. Не исключена и другая версия: картина попала к Николаю Еремеевичу в результате знакомства с братом Чемесова – Ефимом Петровичем. Последний в разное время являлся пензенским прокурором, воеводой, предводителем дворянства, имел крепостной театр, дружил с И.М.Долгоруковым.
В собрании Струйского находилась гравюра с изображением адмирала С.К.Грейга, автором портрета которого был известный художник XVIII века Д.Г.Левицкий.она была подарена СтруйскомуА.Г.Орловым, одним из наиболее влиятельных людей екатерининской поры. На самой гравюре Струйский написал: «Портрет сей Грейгов мне тот вождь и подарил, // Который страшный флот турецкий истребил».
В галерее Струйского имелся также его портрет, принадлежащий кисти неизвестного художника и созданный предположительно в начале 1790 годов. Благодаря этому мы можем видеть, как выглядел хозяин рузаевской усадьбы в зрелом возрасте. Перед нами мужчина приятной наружности, с густой копной темных волос, пытливым взглядом и нахмуренным лбом, указывающим на строгость нрава и, вероятно, вспыльчивость. Длинный изящный нос, выразительный подбородок, сетка морщин, выдающих большой жизненный и душевный опыт. Это лицо аристократа, хотя одет Николай Еремеевич по-домашнему небрежно. Хранится картина в ГИМе.
Среди раритетов рузаевской коллекции был гипсовый медальон с барельефом Струйского, изображенного в профиль – с длинными вьющимися волосами, романтически символизирующими его причастность к миру поэзии. По краям овального контура медальона читается надпись на латинском языке: «NicolausStruisoy. P.R.» (последнее, возможно, означало «PoëtaRossicus» – поэт российский). В нижней части видны полустершиеся буквы, предположительно «St.Petropole» – (Санкт-Петербург), и имя художника – «Hoffert». Датируется барельеф 1791 годом. Снимок с него напечатан в 1911 году П.К.Симони. В последующее время воспроизводился иной вариант гипсового портрета Струйского, на котором поэт выглядит непохожим на себя – с хищным орлиным носом и острым подбородком, тогда как в «оригинале» его черты не слишком контрастируют с живописным изображением тех лет. Отличаются вариации медальона и внешними деталями: формой, размещением текста по краям портрета. Один из экземпляров медальона был подарен СтруйскимИ.М.Долгорукову, вспоминавшему: «Я часто и ныне любуюсь на весьма сходный гипсовый слепок его лица и фигуры в медальоне, где он очень живо изображен, и думаю, будто вижу его еще перед собой, со всеми его восторгами и в пиитическом исступлении». Такой же медальон был в числе предметов искусства, проданных Е.М.Сушковой Историческому музею. Еще один экземпляр хранился до 1895 года у Н.В.Губерти, после чего был приобретен московским библиофилом В.Н.Рогожиным.
Кроме описанных портретов, наследники Струйских продали Историческому музею некоторые другие вещи: изображение Екатерины II «на атласе»; портрет А.Д.Меншикова, представляющий собой копию с гравюры И.Симона; парные портреты супругов П.Х. и А.А. Обольяниновых, скопированные с известных работ В.Л.Боровиковского внуком Николая Еремеевича – С.Ю.Струйским; несколько других портретов; гравюру с картины Ш.Лебрена; этюд, изображающий крестьянина; две пейзажные зарисовки маслом; предметы утвари и восемь медных гравировальных досок (по словам Л.Ю.Рудневой, Е.М.Сушкова продала музею в общей сложности сорок один предмет коллекционного значения на сумму восемьсот рублей). Находился в Рузаевке и акварельный портрет А.П.Струйской, созданный в 1828 году неизвестным художником. Мы видим уже немолодую, по-домашнему одетую женщину с выразительными, хотя и потускневшими от пережитого глазами. Ее приподнятые брови, чуть ироничный взгляд свидетельствуют о том, что это умная собеседница, не лишенная лукавства и прежнего очарования. У наследников рузаевского помещика хранились также портреты его сыновей – П.Н. и Е.Н.Струйских, снимки с которых были напечатаны Е.А.Бобровым в 1904 году.
* * *
Закончить же этот неполный рассказ о Струйском нам хотелось бы строками из его «Стихов на себя», ярко рисующими духовность и незаурядность рузаевского поэта:
Смерть, возьми мое ты тело,
Без боязни уступаю!
Я богатства не имею,
Я богатство, кое было,
Все вложил душе в богатство.
Хоть душа через богатство
И не станется умнее,
Но души моей коснуться,
Смерть, не можешь ты вовеки!
[1] Окончание. Начало см. «Странник» № 2, 2000 г.