— Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я когда-нибудь также выглядела. Пусть у меня будут такие же изгибы и выпуклости, которые так восхищают мужчин.
При каждом шаге разделенные разрезом половины юбки взлетали вверх, как крылья. Она вывела нас из нашего забитого вещами, мрачного обиталища
— впервые за все время, что мы в нем жили. Мы на цыпочках шли по широким темным коридорам северной части дома и поблескивание серебряных бальных туфель мамы указывало нам путь.
— Есть одно место, где я пряталась, когда была маленькой и смотрела на взрослые вечеринки, так чтобы родители меня не заметили. Вам двоим там будет тесновато, но это единственная возможность увидеть все, оставаясь незамеченными. Обещайте мне еще раз, что будете сидеть тихо, как мышки, а если вам захочется спать, постарайтесь незаметно проскользнуть в комнату.
Потом она еще раз попросила нас не увлекаться и не смотреть больше часа, потому что близнецы могут испугаться, если проснутся одни. Тогда есть опасность, что в поисках нас они выйдут в коридор, и тогда один только Бог знает, что произойдет.
Мы затаились под массивным столом, темным и продолговатым, с дверцами внизу. Было неудобно и очень душно, но зато через заднюю стенку, выполненную из прозрачного материала, мы хорошо видели все, что происходило внизу.
Мама тихо удалилась.
Под нами был огромный, слоновьих размеров зал, ярко освещенный свечами, горящими в ячейках неправдоподобно большой люстры из золота и хрусталя. Потолок был таким высоким, что его не было видно. Ни разу в жизни мне не приходилось видеть такого количества одновременно зажженных свечей. Их запах и мерцание тысяч язычков пламени, преломляющееся в хрустальных призмах, рассеивающих и отражающих лучи света, делали всю сцену похожей на сон или, скорее, кадр из фильма, удивительно яркий, светлый и насыщенный, как сцена бала, где Золушка встречается со своим принцем.
Сотни богато одетых людей передвигались по всему помещению, смеясь и разговаривая друг с другом. В углу стояла рождественская елка, от которой невозможно было оторвать глаз. Она тоже была гигантской, наверное, больше двадцати футов в высоту и сияла золотистыми огнями и разноцветными украшениями.
Многочисленные слуги в красно-белых ливреях ходили взад и вперед с серебряными подносами, на которых лежали изысканные лакомства. Иногда они ставили некоторые подносы на длинные столы, на одном из которых был установлен большой хрустальный фонтан. Из него била струя янтарной жидкости и падала в серебряный бассейн. Мужчины и женщины подходили к фонтану с бокалами на длинных тонких ножках и наполняли их сверкающей жидкостью. Невдалеке стояли еще две серебряных миски с пуншем, в которых можно было искупать средних размеров ребенка. Это было красиво, величественно, захватывающе. Было приятно сознавать, что за стенами нашей темницы бьет ключом веселая, счастливая жизнь.
— Кэти, — прошептал мне на ухо Крис, — я готов отдать душу Дьяволу за один глоток из этого хрустального фонтана.
Он читал мои мысли.
Никогда еще я не чувствовала такого голода, жажды и собственной отверженности. И в то же время мы были зачарованы и ослеплены всем этим великолепием, наглядной демонстрацией того, на что способны большие деньги. Пол, на котором танцевали пары, был выложен узорным паркетом, навощенным до такой степени, что отражал свет люстр, как зеркало. На стенах висели громадные зеркала в золотых рамках, в которых отражались танцующие. Трудно было отличить настоящих людей от их зеркальных двойников. На стульях и диванах, стоящих вдоль стен, сияла позолота, а обивка была сделана из красного бархата или белой парчи. Вне всякого сомнения, они были французскими — эпохи Людовика XIV или XV. Боже, какая изысканность!
Мы с Крисом разглядывали кружащиеся в танце пары, особенно если оба партнера были молодыми и красивыми, и отпускали замечания по поводу их одежды, причесок, пытаясь угадать в каких отношениях они друг с другом. Но больше всего наши взгляды были, конечно, прикованы к матери, которая была в центре внимания всего зала. Чаще всего она танцевала с высоким и симпатичным темноволосым мужчиной с большими усами. Именно он принес ей фужер на подставке и тарелку с закусками, и они сели отдохнуть на бархатную кушетку, как мне показалось слишком близко. Я ненадолго отвлеклась от них и бросила взгляд на трех поваров, все еще готовивших нечто, напоминающее блины, а также маленькие колбаски с начинкой. Аромат достиг наших ноздрей и заставил наши слюнные железы усиленно заработать.
Наши трапезы были скучны и монотонны: сэндвичи, супы и вечная жареная курица с картофельным салатом. Внизу, под нами, полчища истинных гурманов вкушали деликатесы. Им пищу подавали горячей, а нашу трудно было назвать даже теплой. Молоко мы держали на ступеньках лестницы, ведущей на чердак, чтобы оно не скисло, и иногда находили на нем корочку льда. Если мы выставляли туда и нашу корзинку, то к ней подкрадывались мыши и оставляли на продуктах следы своих зубов.
Время от времени мама исчезала вместе с этим мужчиной. Куда они уходили и что делали? Может быть они целовались? Может мама была влюблена? Даже со своего места, находящегося достаточно далеко, я видела, что мужчина явно увлечен мамой. Он не мог оторвать глаз от ее лица или удержаться от того, чтобы не прикасаться к ней. А когда они танцевали под медленную музыку, он прижимался к ней щекой. Когда танец заканчивался, он продолжал обнимать ее за плечи или талию и однажды даже позволил себе дотронуться до ее груди!
Я думала, что на этот раз она не оставит это безнаказанным и вмажет ему по смазливому лицу, я бы обязательно это сделала. Но она только повернулась, засмеялась и слегка оттолкнула его, произнеся что-то. По всей видимости попросила не делать этого на публике. А он улыбнулся, взял ее руку и поднес к своим губам, посмотрев ей в глаза долгим и значительным взглядом, или, по крайней мере, мне так показалось.
— Крис, ты видишь маму с этим человеком?
— Конечно, вижу. Он такой же высокий, как папа.
— Ты видел, что он только что сделал?
— Они едят и пьют, разговаривают, смеются и танцуют, как и все остальные. Кэти, ты только представь себе, ведь когда мама унаследует все эти деньги, мы сможем устраивать на Рождество такие же приемы, и на наши дни рождения тоже. Да что там, может быть у нас будут те же самые гости, которых мы видим сейчас. А кроме того мы пошлем приглашения нашим друзьям из Гладстона. Вот они удивятся!
В этот момент мама и ее кавалер встали с кушетки и ушли. Мы перевели взгляд на вторую по привлекательности женщину и пожалели ее, потому что как она могла сравниться с нашей матерью?
Потом в зале появилась наша бабушка, не улыбаясь и глядя прямо перед собой. Ее платье на этот раз не было серым, одного этого было достаточно, чтобы у нас глаза на лоб полезли. Ее длинное вечернее платье было из рубиново-красного бархата, плотно облегающее спереди и более свободное сзади. Волосы были собраны в высокую прическу и тщательно завиты, рубины и бриллианты сверкали на шее, в ушах и на пальцах. Кто мог, глядя на нее подумать, что эта внушительная, эффектная женщина была нашей злобной бабушкой, чей ненавидящий взгляд мы чувствовали на себе каждый день?
С неохотой мы признали, что она выглядела великолепно, шепотом обмениваясь мнениями под столом:
— Она эффектна!
— Да, впечатляет. Похожа на амазонку, правда, крупновата.
— Злую амазонку.
— Да, нечто вроде женщины-воина, готовую сражаться с врагами даже своим взглядом. Пожалуй, другого оружия ей и не понадобится.
И тут мы увидели его. Нашего загадочного дедушку.
У меня перехватило дыхание, когда, взглянув вниз, я увидела, как он похож на отца, если бы тот прожил достаточно долго, чтобы состариться и одряхлеть. Он сидел в кресле на колесах с огромным количеством никелированных деталей и был одет в смокинг и накрахмаленную белую рубашку с черной оторочкой. Его редеющие светлые волосы были во многих местах седыми и отливали серебром, но на лице, насколько мы могли видеть, морщин не было. Изумленные и заинтересованные, мы не могли оторвать от него взгляд.
Он выглядел хрупким и в то же время неестественно красивым для мужчины шестидесяти семи лет, да к тому же без пяти минут покойника. Неожиданно, к нашему испугу, он поднял голову и посмотрел наверх, прямо на нас. На короткий, ужасный миг нам показалось, что он знает о нашем присутствии за тонкой перегородкой над его головой. На его губах играла слабая улыбка. О, Боже, что она могла означать?
Все же он не выглядел таким бессердечным, как наша бабушка. Неужели он действительно был тем жестоким, холодным тираном, которым он нам всегда представлялся? Судя по добрым, нежным улыбкам, обращенным ко всем, кто подходил приветствовать его, пожать руку или по-приятельски похлопать по плечу, это был обыкновенный старик в кресле-качалке, не выглядящий особенно больным. Но он был человеком, который приказал высечь нашу мать и смотрел, как наказание было приведено в исполнение. Как мы могли простить его за это?
— Я не знала, что он так похож на папу, — прошептала я Крису.
— Почему? Папа был его сводным братом. Дедушка уже был взрослым человеком, женился и имел двух сыновей, когда папа только родился.
Итак, перед нами был Малькольм Нейл Фоксворт, в свое время вышвырнувший из дома свою молодую мачеху и ее маленького ребенка.
Бедная мама. Как мы могли обвинять ее за то, что она влюбилась в своего дядю, такого молодого и обаятельного. С такими родителями ей действительно должно было недоставать любви и понимания, взаимной любви и взаимного понимания, и оба они не могли не любить: ни он, ни она.
Любовь не спрашивает разрешения. Нельзя влюбиться по собственному желанию: стрелы Купидона не выбирают мишени. Так пытались объяснить все друг другу мы с Кристофером.
Неожиданно в коридоре послышались шаги и голоса двух людей, приближающихся к нам.
— Коррин совсем не изменилась, — сказал невидимый мужчина. — Только стала еще красивее и загадочнее. Очень интригующая женщина.
— Ха! Это потому, что она тебя всегда интересовала, Эл, — ответила его спутница. — Тебе не повезло, что ее глаз упал не на тебя, а на Кристофера Фоксворта. Это был действительно замечательный человек. Но я удивлена, что эти ограниченные ханжи позволили себе простить ее за брак с дядей.
— А что еще они могли сделать? Когда из трех детей в живых остается один, приходится принять его обратно под свое крыло.
— Разве не странно, что все так вышло? — спросила женщина, голос которой был низким и грудным — вероятно, она слишком налегала на спиртное. — Трое детей… и самая презренная, нелюбимая, становится наследницей всего состояния.
Подвыпивший мужчина не согласился:
— Коррин не всегда была так презираема. Помнишь, как старик когда-то восхищался ей. В его глазах она была всегда права, пока не сбежала с Кристофером! Старая карга всегда терпеть не могла свою дочь. Но, однако, какая сладкая, спелая вишня свалилась в руки Бартоломью Уинслоу. Ах, если бы она досталась мне! — мечтательно произнес он.
— Еще бы! — саркастически фыркнула женщина и, судя по звуку, поставила на стол стакан со льдом. — Красивая, молодая, богатая женщина
— предмет вожделения любого мало-мальски уважающего себя мужчины. К сожалению, для бездельника вроде тебя, Альберт Донн, эта мечта навсегда останется несбыточной. Коррин Фоксворт не обратила бы на тебя внимания, даже когда ты был молод, не то, что сейчас. Кроме того, у тебя есть я.
Продолжая пререкаться, пара удалилась из пределов слуховой досягаемости. В течение следующих нескольких часов к нам приближались и удалялись другие голоса.
Мы начали уставать от этого, затянувшегося зрелища и были не прочь воспользоваться туалетом. Кроме того, нас беспокоили близнецы, оставленные нами одни в комнате. Что если кто-то из гостей вздумает зайти в запретную комнату и увидит спящих двойняшек. Тогда все вокруг, включая дедушку, узнают, что у нашей мамы четверо детей.
Вокруг нашей пряталки собралась целая толпа смеющихся, болтающих и поющих гостей. Простояв так, как мне показалось, целую вечность, они, наконец, разбрелись, давая нам возможность осторожно открыть дверцу и уйти. Не видя вокруг ни души, мы быстро прошмыгнули в коридор, ведущий к нашей комнате. Тяжело дыша, с готовыми взорваться от напряжения мочевыми пузырями, мы достигли нашего тихого, забитого всевозможным хламом, убежища.
Близнецы спали в отдельных кроватях так же крепко, как когда мы их оставили. Они казались еще более одинаковыми, чем всегда: бледные, истощенные куколки… как дети в далеком прошлом, которых мы видели на картинках в учебниках истории. Они были совсем не похожи на современных детей, которыми когда-то были. И еще станут, поклялась я!
Войдя в комнату, мы немедленно начали оспаривать друг у друга право на посещение туалета первым, но быстро пришли к «консенсусу». Крис просто оттолкнул меня на кровать и закрыл за собой на крючок дверь ванной. Я сгорала от нетерпения, он опустошал свой мочевой пузырь целую вечность. Как в нем могло столько поместиться?
Удовлетворив естественные потребности, но по инерции продолжая пререкаться, мы постепенно перешли к обсуждению того, что нам удалось увидеть и услышать.
— Как ты думаешь, мама собирается выйти замуж за этого Барталомью Уинслоу? — спросила я, чувствуя, что мои постоянные страхи оказались не такими уж беспочвенными.
— Откуда я знаю? — небрежно ответил Крис. — Хотя, конечно, по-моему, все думают именно так, а эти люди, наверное, лучше знают маму с этой стороны, чем мы.
Какая ерунда. Разве мы, ее дети, не должны знать нашу маму лучше, чем кто угодно другой?
— Зачем ты так говоришь, Крис?
— Как?
— Почему ты сказал, что кто-то может знать ее лучше нас?
— Человек многосторонен, Кэти. Для нас наша мать — это наша мать. Для дугах — это красивая, сексуальная молодая вдова, которая вскоре унаследует огромное состояние. Не удивительно, что мотыльки начинают слетаться на свет.
Вот это да! И он может говорить обо всем этом так небрежно, как будто это не имело для него никакого значения. Внутренне, правда, он наверняка очень переживал, точно так же, как и я, поскольку я знала, что он не хочет, чтобы наша мама снова выходила замуж. 'Внимательно посмотрев на него, я с облегчением убедилась в правильности своей догадки.
Однако, со вздохом подумала я, мне не помешало бы иметь хоть немного его оптимизма. Я всегда была склонна думать, что жизнь поставит меня между Сциллой и Харибдой и заставит ходить по лезвию ножа. Да, было бы здорово полностью переделать себя и стать такой же, каким был мой брат: всегда довольной и с уверенностью смотрящей в завтрашний день. Мне следовало бы научиться скрывать свои чувства, как это делал он. Мне стоило бы научиться никогда не хмуриться, сохранять на лице постоянную улыбку и не стараться заглядывать в будущее.
Мы уже не раз говорили о перспективе нового замужества матери, и пришли к выводу, что не хотим этого. Мы подспудно полагали, что она все еще принадлежит отцу, мы хотели, чтобы она оставалась верна памяти о нем и своей первой любви. Если она снова выйдет замуж, найдется ли в ее сердце место для нас четверых? Захочет ли этот Уинслоу, со своим привлекательным лицом и большими усами, содержать в своем доме четверых чужих детей?
— Кэти, — подумал вслух Крис, — а не кажется ли тебе, что у нас есть прекрасная возможность исследовать этот дом? Наша дверь не заперта, бабушка и дедушка заняты гостями внизу. Мама тоже. Отличное время, чтобы выведать, что возможно, о доме, в котором нас заточили.
— Нет! — испуганно воскликнула я. — Представь себе, что будет, если бабушка узнает? Она с тебя семь шкур спустит.
— Тогда оставайся с близнецами, — сказал он с удивившей меня твердостью. — Если меня поймают, что вряд ли, я понесу наказание и возьму на себя всю вину. Подумай о том, что когда-нибудь нам может понадобиться убежать отсюда, и мы не будем знать, как. — Он весело улыбнулся и продолжал. — Так или иначе, я собираюсь переодеться. На всякий случай.
Переодеться? Как?
Но я забыла о скопище старой одежды на чердаке. Он пробыл там несколько минут и вернулся в старомодном черном костюме, который был ему почти как раз. Крис был высоким и крупным для своего возраста. Поверх своих светлых волос он надел бесформенный черный парик, найденный им в одном из сундуков. Вероятность того, что его примут за мужчину небольшого роста была небольшой, даже при скудном освещении. Слишком смешон был этот мужчина.
Он с гордостью прошелся передо мной взад и вперед. Потом он встал в вальяжную позу и сделал вид, что курит невидимую сигару, как Маркс, подошел ко мне и с самодовольной улыбкой отвесил глубокий поклон, широким взмахом руки снимая невидимую шляпу. Мы вместе рассмеялись, и он, выпрямившись, сказал:
— А теперь, скажи мне правду. Кто определит, что этот мрачный темноволосый мужчина принадлежит к клану Фоксвортов?
Никто! В самом деле, кто хоть раз видел такого Фоксворта? Неуклюжего, тощего, с болтающимися в разные стороны конечностями, правильными чертами лица и черным птичьим гнездом вместо волос, да к тому же и с неровно нарисованными карандашом усами. Ни одна из фотографий на чердаке не была даже отдаленно похожа на это самонадеянное создание.
— О'кей, Крис. Представление окончено. Иди, узнай все что сможешь, но не оставайся там слишком долго. Мне будет не хватать тебя.
Он наклонился к самому моему уху и театрально-заговорщическим голосом прошептал:
— Я скоро вернусь, моя красавица, и принесу с собой мрачные секреты этого огромного-преогромного и старого-престарого дома. — И, неожиданно чмокнув меня в щеку, он исчез за дверью.
Секреты? Какие секреты? И он еще говорил о моей склонности к преувеличениям! Разве он не понял, что единственные секреты здесь — мы?
Я уже приняла ванну и вымыла голову, и, конечно, в Рождественскую ночь я не могла одеть вчерашнюю ночную рубашку, тем более, что «Санта» подарил мне несколько новых. Я остановилась на прекрасной рубашке с длинными рукавами, резинками на запястьях и отделкой из голубой сатиновой ленты, а спереди и сзади на корсаже были оборки. Ткань была с узором из вышитых на ней роз с зелеными листьями. Одев эту изящную сорочку, я сама чувствовала себя изящной, утонченной и до крайности красивой.
Поэтому, когда перед уходом Крис окинул меня взглядом с головы до пальцев моих босых ног, едва высовывающихся из-под подола сорочки, в его глазах читалось нечто, чего я в нем раньше не замечала, а он не вкладывал в свои взгляды. Он посмотрел на мое лицо, на каскады волос, ниспадающих до пояса, и даже ниже, и я знала, что они блестят, потому что я каждый день их причесывала. Он был целиком под впечатлением от моей красоты, и стоял, будто ослепленный, также, как когда он смотрел на покачивающиеся под корсажем округлые ягодицы матери.
И не удивительно, что он добровольно поцеловал меня, я знала, что была похожа на принцессу.
Стоя в дверях, он помедлил, еще раз взглянул на меня в ночной рубашке, и, думаю, ему очень понравилось изображать благородного рыцаря, защищающего свою прекрасную даму, спящих детей и всех, кто полагался на его силу и мужество.
— Береги себя, пока я не вернусь, — прошептал он.
— Кристофер, — прошептала я в ответ, — тебе не хватает только щита и белой лошади.
— Нет, — снова прошептал он, — и единорога, и копья с нанизанной на него головой дракона, и тогда я прискачу назад в сияющих белых доспехах, когда метели начнутся в августе, солнце будет в центре неба, и когда я сойду с лошади, ты увидишь, что мой рост двенадцать футов, поэтому говори со мной уважительно, леди Катерина.
— Да, мой господин. Иди и покончи с драконом, но поспеши, ибо меня терзает одиночество в моем замке, где все мосты подняты и решетки опущены.
— Прощай, — прошептал он, — и не бойся. Вскоре я вернусь, и ты снова будешь в безопасности.
Я захихикала и забралась в кровать рядом с Кэрри. Сон долго не приходил ко мне в эту ночь. Я думала о матери и о том мужчине, о Крисе и обо всех мальчишках и мужчинах, о романтике и о любви. Незаметно для себя я заснула, и до меня еще долго, сквозь сон, доносились звуки музыки снизу. Перед тем как окончательно погрузиться в сновидения, я дотянулась до своего колечка с гранатом в ферме сердца. Кольцо уже давно не одевалось на палец. Папа надел мне его, когда мне было семь лет, и теперь я носила его на золотой цепочке как талисман.
С Рождеством, папа!
ИССЛЕДОВАНИЯ КРИСА И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ
Внезапно чьи-то твердые, жесткие руки грубо схватили меня за плечи и начали трясти, чтобы разбудить. Испуганная и очумевшая от неожиданности, я напрягла зрение и с трудом узнала в стоявшей передо мной женщине маму. Она сверкала на меня глазами и раздраженно требовала ответа на вопрос:
— Где твой брат?!
Пораженная ее видом и поведением, я отпрянула от нее и взглянула на соседнюю кровать. Пусто.
Должна ли я солгать, — проносилось у меня в голове, сказать, что он на чердаке? Нет, это наша мама. Она любит нас и все поймет.
— Кристофер хотел посмотреть комнаты на этом этаже, — сказала я.
В конце концов честность — лучшая политика. Самая мудрая. И потом мы никогда не врали ни матери, ни друг другу. Только бабушке, когда это было необходимо.
— Черт, черт, черт! — закричала она в бешенстве, с налившимся краской гнева лицом. Теперь гнев был направлен на меня. Скорее всего ее драгоценный старший сын, которого она любила больше всех, не предал бы ее без моего дьявольского влияния. Она трясла меня до тех пор, пока я не почувствовала себя тряпичной куклой, и мои глаза не стали смотреть в разные стороны.
— За одно это я никогда, ни по какому особому случаю не разрешу тебе и Кристоферу выйти из этой комнаты: вы оба дали слово и нарушили его. Как я теперь могу доверять вам? Я думала, что могу. Я думала, что вы любите меня и никогда не предадите!
Мои глаза расширились еще больше. Каким образом мы ее предали? Ее поведение шокировало меня. Мне казалось, что это она предает нас.
— Мама, мы не сделали ничего плохого. Мы очень тихо сидели под столом. Люди приходили и уходили, но никто не знал, что мы там. Мы вели себя тихо. И как ты можешь говорить, что не выпустишь нас отсюда? Рано или поздно ты должна это сделать. Не можешь же ты вечно держать нас взаперти.
Она уставилась на меня со странным, забитым и преследуемым выражением на лице, ничего не ответив. Я думала, что она может ударить меня, но она отпустила мои плечи и развернулась, чтобы выйти из комнаты. Складки ее юбки затрепетали, как крылья, разнося по всей комнате цветочный запах духов, плохо сочетающийся с ее поведением.
Как раз когда она собиралась выйти, по всей видимости, чтобы самой поймать Криса, дверь открылась, и мой брат на цыпочках вошел в комнату. Он открыл дверь, повернулся и взглянул в моем направлении. Его губы уже было задвигались, чтобы что-то произнести. И тут он увидел мать, и его лицо преобразилось.
Почему-то его глаза не загорелись радостью, как это обычно бывало при виде ее.
Быстро и целеустремленно мама подошла к нему и с размаху влепила звонкую пощечину! Затем, до того как он успел оправиться от шока, ее левая рука нанесла удар по другой щеке со всей силой, на которую она была способна в гневе.
Теперь на побледневшем лице Криса с обеих сторон горели большие красные пятна.
— Если ты еще раз сделаешь что-нибудь подобное, Кристофер Фоксворт, я сама выпорю не только тебя, но и Кэти.
Если лицо Криса и сохраняло какой-то цвет, то теперь утратило и его, став неестественно бледным, а красные пятна горели на его щеках, как размазанная кровь.
Я почувствовала, что у меня самой кровь отливает от лица, и душа уходит в пятки. В ушах стоял непонятный звон. Я уставилась на эту женщину, которая теперь показалась чужой, незнакомой, с которой я не испытывала никакого желания познакомиться. Неужели это была наша мама, в голосе которой всегда звучала доброта и любовь? Неужели это была она, так сочувствовавшая нам в нашем вынужденном заключении? Может быть, этот дом начал влиять на нее? И тут меня осенило. Да, теперь мало-помалу накапливавшиеся в ней изменения дали о себе знать. Количество перешло в качество. Она уже не приходила к нам так часто, как раньше, не каждый день и уж подавно не два раза в день, как вначале. И, Боже, как я была напугана, так бывает, когда почва уходит у тебя из-под ног, и тебя предает кто-то любимый и пользующийся доверием.
Она, видимо, обратила внимание на состояние Криса, и ее гнев улетучился. Она привлекла его к себе и покрыла быстрыми поцелуями его лицо, на котором уже пробивалась первая юношеская поросль, пытаясь загладить свою грубость. Целуя его, перебирая пальцами его волосы, она прижимала его лицом к своей полной груди, что должно было повергнуть в смущение мальчика даже в его нежном возрасте.
— Извини, мой любимый, — со слезами в глазах и в голосе шептала она,
— прости меня, пожалуйста, прости. Не пугайся. Как ты можешь меня бояться? Я не так выразилась… я не это имела в виду насчет того, что высеку вас. Ведь я вас так люблю. И вы должны это знать. Я никогда бы не сделала этого ни с тобой, ни с Кэти. Разве я когда-нибудь позволяла себе такое? Сейчас я немного не в себе, потому что все идет по плану, как я хотела, как все мы хотели. Я испугалась, что все может рухнуть, и поэтому ударила тебя.
Она взяла его лицо в руки и поцеловала в губы, которые немного выпячивались, от того что она сжала в ладонях его щеки. Изумруды и бриллианты все вспыхивали и вспыхивали. Сигнальные огоньки, значения которых я была не в силах расшифровать. Я не знала, что именно чувствовала в этот момент, здесь было и смущение, и изумление. Но главное, я ощущала себя очень, очень молодой. А мирок вокруг меня был непередаваемо старым и мудрым.
Конечно, он простил ее, как впрочем и я. И, конечно, мы хотели узнать, что шло так, как она и все мы хотели.
— Пожалуйста, мама, расскажи нам, пожалуйста!
— В следующий раз, — сказала она, торопясь вернуться на вечеринку, пока никто не заметил ее отсутствия. Она еще раз расцеловала всех нас. И тогда я подумала, что еще никогда не касалась щекой ее груди.
— В другой раз, может быть завтра, я вам расскажу все, — говорила она, снова и снова успокаивая нас, пытаясь снять наше раздражение. Она наклонилась и поцеловала Кэрри, а затем — Кори.
— Ты простил меня, Кристофер?
— Да, мама, я понимаю, мама. Нам следовало оставаться в этой комнате. Эти исследования были дурацкой затеей.
Она улыбнулась, проговорив:
— Счастливого Рождества, скоро увидимся, — и исчезла за дверью, а мы слышали, как она закрывает ее с другой стороны на замок.
Наше первое Рождество взаперти кончилось. Часы в коридоре пробили час. Наша комната была наполнена подарками, среди которых выделялись телевизор, шахматы, о которых мы отдельно просили, красный и синий трехколесные велосипеды, новая одежда — теплая и красивая и множество сладостей. Кроме того мы с Крисом побывали на великолепном торжестве. В то же время что-то новое вошло в нашу жизнь. Нам с новой, неожиданной стороны открылась наша мама. Такой мы ее еще никогда не видели. На какой-то миг она стала точной копией бабушки.
Мы лежали на кровати: я посередине, Крис и Кэрри по сторонам от меня. Его запах отличался от моего. Моя голова лежала на его мальчишеской груди. Он сильно потерял в весе и похудел. Я слышала, как его сердце бьется в ритме с музыкой, все еще доносящейся до наших ушей. Его рука перебирала мои волосы, накручивая на пальцы отдельные локоны и попеременно отпуская их.
— Крис, быть взрослым ужасно трудно, правда?
— Надо полагать…
— Я всегда думала, что взрослые знают, как себя вести в любой ситуации. Мне казалось, что они никогда не сомневаются, знают выход из любого положения. Я не думала, что они приходят в такое замешательство, точно так же, как и мы.
— Если ты имеешь в виду маму, то она не имела в виду того, что у нее вырвалось. Я считаю, хотя и не уверен в этом до конца, что когда ты становишься взрослым и начинаешь жить в доме своих родителей, по непонятной причине ты как бы снова становишься ребенком и чувствуешь свою зависимость. Мы тянем ее в одну сторону, а родители — в другую. А теперь еще этот ее усатый кавалер.
— Я надеюсь, что она больше не выйдет замуж! Она нужна нам гораздо больше, чем этому мужчине. Крис ничего не ответил.
— А этот телевизор, который она нам принесла. Она ждала, пока отец подарит его ей, когда могла сама купить его еще давно вместо приобретения этих бесконечных гардеробов. А украшения! На ней все время новые кольца, браслеты, серьги.
Крис задумался, но тут же изобрел оправдание:
— Давай посмотрим на это с другой стороны, Кэти. Если бы она подарила нам этот телевизор в первые же дни, мы бы все время сидели, уставившись в него. Тогда мы не создали бы сад для близнецов на чердаке. Нам не пришлось бы ничего делать, только сидеть и смотреть. А посмотри, как много мы узнали за все это время: научились делать цветы и животных. Теперь я рисую гораздо лучше, чем когда я приехал сюда. Я уже не говорю о книгах, которые мы смогли прочесть! И ты, Кэти, ты очень изменилась.
— Как? Как я изменилась? Скажи. Он беспомощно помотал головой на подушке из стороны в сторону.
— Хорошо. Можешь не говорить мне комплиментов. Но пока ты не перешел на свою кровать, расскажи мне все, что ты узнал в подробностях. Не упускай ничего, даже то, что ты при этом думал. Я хочу представить все, как если бы я была там с тобой, чувствуя и делая то же самое.