82 С. Н. Азбелев
чальное чтение принадлежит в данном случае меньшинству. Легко понять позднейшего переписчика, который «исправил» текст, сочтя, что посадником должен был быть главный воевода, а не сын его. Переделка же текста в обратном направлении была бы невозможна. Отложим пока объяснение того странного на первый взгляд факта, что посадник фигурирует здесь на втором месте, а не на первом, равно как и проверку достоверности самих имен. Обращает на себя внимание то, что количество воевод вполне соответствует именно новгородской практике того времени. Начиная с середины XIV в. войска Новгородской республики возглавляются в походах, как правило, пятью или шестью воеводами.16 Это соответствовало числу «концов» — самоуправлявшихся районов тогдашнего Новгорода.17
Если разобранные эпизоды сплошного повествования «о мужах новгородцах» дают все основания усматривать существование фольклорного сюжета, положенного в их основу, то пока трудно утверждать то же о всех последующих упоминаниях новгородского войска. Два из них представляют собой более подробное изложение того, что говорится в соответствующих местах «основной» редакции Повести, но без упоминания о новгородцах — таковы фрагменты о смотре полков и об испуге Олега рязанского.18 Двум другим упоминаниям соответствуют иные сведения «основной» редакции. При описании переправы вместо упоминания новгородских воевод в ней говорится: «а левую руку себе сътвори князя Глеба Бряньского»; однако известный по летописям князь Глеб Брянский погиб за 40 лет до Куликовской битвы. При описании начала боя в «основной» редакции говорится: «правую руку плък ведеть Микула Васильевичь с ко-ломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи». Однако данные эти не имеют общего с тем, что сообщает о командовании полками в бою летопись.19 Таким образом, вопрос о том, являются ли упомянутые фрагменты о новгородцах плодом литературного творчества
редактора,20 или они восходят к устному сказанию о новгородцах (как-то соотносясь с историческими фактами) — требует еще выяснения.
Обратим теперь внимание на последнее упоминание новгородцев — при перечислении количества убитых воевод. В сходных вариациях этот перечень содержат и другие редакции Повести о Мамаевом побоище (в числе их ряд разновидностей «основной» редакции), а. также часть списков Задонщины. Фольклорное происхождение всего этого эпизода было выяснено А. И. Никифоровым.21 По-видимому, и в списки Задонщины, и
16 См.: А. И. Никитский. Военный быт в Великом Новгороде. XI—XVI ст. (Исторический очерк). — PC, 1870, т. 1, стр. 18; М. Г. Рабинович. Военная организация городских концов в Новгороде Великом в XII—XV вв. — Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры, XXX. М.—Л., 1949, стр. 56—57.
17 Как раз в середине XIV в. в Новгороде восторжествовала практика кончанского представительства, в результате чего даже посадничество стало коллективным: вместо одного посадника Новгородской республикой стали управлять одновременно шесть посадников — два от Славенского конца и по одному от четырех других концов (см.: В. Л. Янин. Новгородские посадники. М., 1962, стр. 185—210).
18 Ср.: Повести, стр. 56 и 57..
19 См.: Повести, стр. 56 и 68. — О Глебе Брянском и летописных сведениях о расположении полков в бою см. подробно: Ю. К. Бегунов. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». — В кн.: Слово о полку Игореве и памятники Куликовского цикла. М.—Л., 1966, стр. 492—493 и 501—502.
20 Ср. соображения Л. А. Дмитриева: Повести, стр. 413—414.
21 См.: А. И. Никифоров. «Слово о полку Игореве» — былина XII века. Л., 1940. (Машинопись). —ИРЛИ, Р. V, колл. 120, п. 1 (далее сокращенно: А. И. Никифоров), стр. 121—124. — Здесь приведены параллели из произведений,
Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому
в Повесть о Мамаевом побоище счет убитых попал из общего источника — устного сказания.22
Трудно сомневаться в том, что это было именно Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому. Во-первых, новгородские бояре упомянуты здесь сразу же после белозерских князей — ранее, чем бояре всех: других княжеств, за исключением московского. Во-вторых, говорится, что подсчет павших производит «боярин московьскый» — это объясняет, почему московские бояре названы им ранее белозерских князей и одновременно указывает на немосковское происхождение всего текста: московское сказание вряд ли стало бы специально оговаривать то обстоятельство, что московский князь Дмитрий Донской поручил сосчитать убитых именно московскому боярину.
В разных вариантах эпизода число павших новгородских бояр указано обычно либо 13, либо 30. При этом названы они в разных рукописях то «боярами посадниками»,23 то просто боярами,24 то просто посадниками.25 Очевидно, что в XIV в. в новгородском отряде не могло быть столько посадников. Перед нами фольклорный домысел, легко объясняемый. Уже к середине XV в., когда число одновременных посадников в Новгороде достигло нескольких десятков и практически совпадало с числом боярских фамилий, здесь наметилось бытовое сближение терминов «боярин» и «посадник».26 Что же касается москвичей и жителей других областей Руси, то термины «боярин» и «посадник» могли смешиваться ими применительно к Новгороду уже в XIV в., когда было известно, что там управляют несколько посадников сразу и что почти каждый знатный боярин какую-то часть своей жизни занимает должность посадника.
засвидетельствованных в устном репертуаре. Ранее С. К. Шамбинаго писал (не аргументируя) о «близости» этого отрывка «к народнопоэтическому творчеству» (С. К. Шамбинаго, стр. 130).
22 Ср.: С. К. Шамбинаго, стр. 214—215; А. Марков. [Рец. на кн.:] С. Шамбинаго Повести о Мамаевом побоище.—ЖМНП, Новая серия, ч. XIV, 1908, № 4, стр. 441; R. Jakobson and D. S. Worth. Sofonija's Tale of the Russian-Tatar Battle on the Kulikovo Field. Hague, 1963, p. 16; Л. А. Дмитриев. Вставки из «Задонщины» в «Сказании о Мамаевом побоище» как показатели по истории текста этих произведений. — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.—Л., 1966, стр. 424—427; Н. С. Д емко в а. Заимствования из «Задонщины» в текстах распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище». Там же, стр. 457—461; А. А. Зимин. «Сказание о Мамаевом побоище» и «За-донщина». — Археографический ежегодник за 1967 год. М., 1969, ст,р. 56— 57.— В этом споре обе стороны исходят из тезиса о литературном происхождении рассматриваемого отрывка. Обоснованный же А. И. Никифоровым тезис о его устном про.-исхождении естественно подсказывает третье решение.
23 См., например: ГПБ, F.IV.228, л. 19 об.; Q.XV.27, л. 337; Q.XVII.6, л. 96— 96 об.
24 См., например: ГПБ, Q.XV.31, л. 192 об.
25 См., например: ГПБ, собр. Погодина, № 1555, л. 99 об.; Q.IV.342 л. 36 об.; Q.XV.70, л. 53 об.; Q.XVII.79, л. 425.
26 См.: В. Л. Янин. Новгородские посадники, стр. 326—327. После же утраты Новгородом независимости и исчезновения должности посадника слово это сами новгородцы стали смешивать даже со словом «пособник», имевшим несколько иное значение, чем теперь: помощник, защитник, единомышленник (см.: И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, т. II. СПб., 1895, стлб. 1251). Так, Новгородская IV летопись, составленная в середине XV в., в известии о восстании 1421 г. против посадника Андрея Ивановича упоминает, что было убито 20 человек «Андреевых пособъников» (ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2. Л., 1925, стр. 431). А Новгородская II летопись, рукопись которой относится к концу XVI—началу XVII в., передавая это же известие в почти тождественном тексте, сообщает об убиении 20 «Андреевых посадников» (ПСРЛ, т. XXX М., 1965, стр. 166),
84 С. Н. Азбелев
Мы остановились на этом эпизоде подробно в связи с тем, что нам еще не раз придется к нему обращаться в дальнейшем. Поскольку его содержит в таком же виде «основная» редакция Повести о Мамаевом побоище— и в тех ее разновидностях, которые других упоминаний о новгородцах не имеют,— следует полагать, что из нее этот эпизод мог попасть в «распространенную» редакцию и что он не обязательно содержался в рассмотренной только что версии устного Сказания о новгородцах.
Возвращаясь к самой этой версии, можем пока сделать следующий вывод: она подробно говорила о том, как новгородцы отправились на помощь великому князю московскому Дмитрию Ивановичу, и о том, что они догнали его главные силы у переправы через Оку (говорилось ли в этой версии о их дальнейших действиях, судить пока трудно). Назовем ее пространной версией Сказания.
Иная разновидность Сказания отразилась в генетически независимой от только что рассмотренных письменных текстов группе списков «основной» редакции той же Повести о Мамаевом побоище. Назовем эту разновидность вариантом 2. Здесь текстовые фрагменты, касающиеся новгородцев, сравнительно невелики, и мы приведем их полностью. Первым четырем эпизодам рассмотренной выше «повести о мужах новгородцах» соответствий нет. Пятому эпизоду соответствует следующее: «Того же дни приехали из Великаго Новагорода посадники Яков Иванов сын Зензин да Тимофей Костянтинович Микулин к великому князю Дмитрею Ивано-вичю на помощь, а с ними прииде наугороцкие силы 30000 князей и бояр и всяких людей. Рад же бысть великий князь Дмитрей Иванович и биша челом посадником и целоваша их с великою радостию: „Воистинну есте дети Аврамли, яко в велицеи беде мне есть пособницы!"».27 Этот текст находится не перед описанием переправы русского войска через Оку, как в предыдущем случае, а непосредственно за описанием пересчета русских войск, произведенного, согласно этим рукописям, после переправы через Оку.
Второе упоминание новгородцев — при описании объезда Куликова поля великим князем после победы: «И поеха по побоищу и наехав убита крепкаго своего воеводу Данила Белоусова, да Костянтина Конановича, да новгородцких посадников Тимофея Костянтиновича Микулина, да Якова Зензина, да около них вкупе лежат побиты семьсот новгороцких выборных дворян. Над ними же нача князь великий плакатися: „Любимый мои братия, приехали вы есте своею волею ко мне, а не по моему велению, видя мене в беде великой, и главы свои поклали"».28 Вскоре за этим следует общее перечисление потерь: «И рече, стоя, московской большой боярин, князь Михаиле Александрович Воронцов: „Убито, государь, 40 бояринов московских, да 12 князей московских же, да два посадников наугороцких. Да убито, государь, князей и бояр и выборных дворян и воевод твоей государевы руской вотчины и Великаго Новагорода, и всех войска православных христиан <...> полтретя ста тысящ, а осталось живых от побоища 50 000"».29
Приведенные фрагменты несут на себе гораздо меньше следов стилистической обработки в духе литературного канона, чем вариант 1. Но
27 Русские повести XV—XVI веков. Составитель М. О. Скрипиль. Л., 1958, стр. 28.
28 Там же, стр. 36—37.
29 Там же, стр. 37.
Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому _______85
возводить их целиком к устному Сказанию о новгородцах оснований не больше, чем в предыдущем случае. Последний отрывок подвергся, очевидно, редакционному изменению для согласования с использованной разновидностью Сказания о новгородцах. Трудно было бы утверждать, что Сказание содержало соответствующую часть второго отрывка. Она представляет собой вставку в довольно обширный эпизод, рассказывающий об объезде поля боя великим князем и оплакивании им павших, — вставку, которая могла быть домыслом самого книжника. Ничего аналогичного этому нет в варианте 1, хотя в содержащей его «распространенной» редакции Повести о Мамаевом побоище сам эпизод с объездом и оплакиванием описан сходно. Все три отрывка обнаруживают смутные представления о реалиях социальной структуры Новгорода в XIV в. Не ранее XVI в. могли появиться такие анахронизмы, как упоминания «новгороцких выборных дворян». Трудно сказать, принадлежат ли они этому книжнику или были уже в использованной им версии устного сказания.
Рассмотрим ее несомненные отличия от предыдущей версии. Существенных разноречий четыре: 1) иное количество новгородских воевод; 2) другие имена их; 3) несколько иная общая численность новгородского войска; 4) новгородцы присоединяются к войскам великого князя не перед переправой через Оку, а после нее. Начнем с предпоследнего. Цифра 30000, по-видимому, тоже гиперболична, но можно думать, что она появилась в устной традиции раньше, чем 40000.30 Последнее разноречие связано, надо полагать, с какими-то данными составителя о том, что новгородцы еще не успели присоединиться к москвичам при общем сборе войск у Коломны до переправы через Оку. Видимо, эта версия Сказания в текстуально не дошедшей до нас части позволяла сделать такой вывод (дальнейший материал поможет нам это разъяснить).
Наиболее важны первые разноречия. Два посадника во главе отряда — как видно, довольно позднее привнесение, отразившее, во-первых, забвение военной практики XIV в., а, во-вторых, — позднейшее понимание термина «посадник». Имена этих «посадников», неизвестные по другим источникам, восходят скорее всего к какому-то семейному (или вообще — географически локальному) преданию о павших в 1380 г. новгородцах. Маловероятно, чтобы внесение именно этих двух имен произошло в устной традиции с изъятием шести других имен пространной редакции. По-видимому, для дополнения была использована какая-то безымянная разновидность Сказания о новгородцах, из которой и были почерпнуты общие сведения (о численности новгородского отряда, о встрече его великим князем и др.). Из семейного же предания могли быть взяты имена двух лиц и указание на семьсот человек, погибших вместе с ними. Переделка же в данном изводе Повести общего числа павших новгородских «посадников» принадлежит, без сомнения, составителю: дополняя текст Повести данными новгородского сказания, он, очевидно, рассудил, что убитых новгородских посадников не могло быть больше, чем отправившихся в поход.
30 Вообще численность новгородского отряда в разных письменных вариантах варьируется следующим образом: 7000, 13000, 30000, 40000, 70000. Исходной следует признать, очевидно, цифру 7 тысяч, а производной от нее — вследствие слуховой ошибки в устном -репертуаре — 70 тысяч. Цифра 13 тысяч появилась, вероятно, под влиянием сведений о гибели 13 новгородских бояр. Цифра 30 тысяч, очевидно, также результат слуховой ошибки (тринадесять — тридесять), а 40' тысяч (fM) — по-видимому, результат ошибочного прочтения в письменном тексте близкой по начертанию цифры 30000 (.,л). Из письменных текстов цифра 40 тысяч могла попасть и в устный репертуар.
86 С. Н. Азбелев
По-видимому, та же версия Сказания о новгородцах отразилась в одной из поздних летописей Новгорода, введенной в научный оборот сравнительно недавно. Это Новгородская Забелинская летопись, составленная в 1680—1681 г.31 В нее входит особый вид «основной» редакции Повести о Мамаевом побоище. В литературе уже высказывалось предположение, что некоторые его дополнения «имеют в своей основе какие-то устные предания, которые в свою очередь были созданы на материале реальных исторических фактов».32 К числу именно таких дополнений следует отнести следующий отрывок (назовем его вариант 3): «Того же дни приехаша после числа за Оку реку к великому князю посадники новго-родцкие Великого Новаграда, а с ними силы пришло 30 000, и биша челом великому князю Дмитрию Ивановичи)».33 Здесь нет имен, но численность новгородского отряда та же, что в варианте 2. С последним этот текст связывает и то, что он' вставлен после аналогичного (но не тождественного по содержанию) эпизода пересчета собравшихся войск после переправы через Оку. Наконец, как и в варианте 2, мы имеем здесь только один эпизод прибытия — в отличие от пространной редакции. Можно полагать, что вариант 3 восходит как раз к той редакции Сказания, результаты дополнения которой отражает вариант 2. Отнесение вариантом 2 прихода новгородцев ко времени после переправы через Оку естественнее всего связывать с прямым указанием на это варианта 3, отраженного в Новгородской Забелинской летописи.34
Назовем представленную этими двумя вариантами версию Сказания о новгородцах краткой версией, а две ее редакции — безымянной (вариант 3) и семейной (вариант 2).
Обратимся к последней версии Сказания о новгородцах — последней по порядку их рассмотрения, но отнюдь не по хронологии. Здесь мы имеем дело уже не с литературной обработкой устного текста и даже не с его пересказом, а именно с записью, которая, очевидно, представляет собой дословную или почти дословную передачу устного оригинала. Эта запись дошла в единственной рукописи из собрания Уварова, содержа-щей особый вид «основной» редакции Повести о Мамаевом побоище — текст пока еще не изданный, в котором сильнее чем в других отразилось влияние фольклорных произведений и имеется несколько случаев дословной передачи их. Одно из таких включений и является записью Сказания о помощи новгородцев Дмитрию Донскому. Этот фрагмент был опубликован дважды — оба раза неточно — С. К. Шамбинаго,35 затем несколько раз перепечатывался с этих публикаций. Приводим точный текст
31 См.: Л. В. Ч е р е п н и н. «Смута» и историография XVII века. — Исторические записки, т. 14. М., 1945, стр. 121 и 127; С. Н. А з б е л е в. Новгородские летописи XVII века. Новгород, 1960, стр. 73—74.
32 Повести, стр. 469.
33 Там же, стр. 181.
34 К области литературного домысла книжника следует, очевидно, отнести в этом виде Повести добавление в фразе о рассылке гонцов. В других рукописях данной редакции Повести сказано: «А сам князь великий по всей Русской земли скорые гонци разослав с своими грамотами по всем градом: да все готови будете на мою службу, на брань з безбожными половци агаряны» (С. К. Шамбинаго, тексты стр. 45). В Новгородской Забелинской летописи читается «по всем городам своим и в Великий Новгород». (Повести, стр. 174).
35 См.: С. К. Шамбинаго, стр. 301; История русской литературы. Т, II. Литература 1220—1580-х годов, ч. 1. М,—Л., Изд; АН СССР, 1945, стр. 218.
Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому 87
отрывка (назовем его вариант 4) по рукописи. «В то же время в Великом Новеграде стоят мужи новгородцы у святыя Софеи на площади, бьют вече великое, говорят мужи таково слово: „Уже нам не поспеть на пособ к великому князю Дмитрею, кажут он Оку реку перевозится. А токо нам к нему не ехать, а ему будет не пособь, ино нам будет Новымгородом не отсадится". И борзо мужики новгородцы наряжались, отпускали з города 13 посадников больших новогороцких, с ними же силы немного, только 13 тысящ, а все люди нарядные, пансыри, доспехи давали з города. И рекоша: „Пойдите, братия, с одново на безбожнова". И пришла сила ново-гороцкая к великому князю Дмитрею, оному же Оку реку перевезшуся. И рад бысть князь Дмитрей Иванович, и рече им: „Исполать вам, мужи новогородцы, что мя есте не отдали". И почтив их вельми».36
Уже первый исследователь этого текста С. К. Шамбинаго уверенно и с полным основанием заявлял, что данный отрывок относится «к народной поэзии».37 Этот вывод его был полностью поддержан в последовавших работах.38 Что касается жанровой принадлежности текста, то в этом вопросе не было такой определенности. Ясно выраженная ритмическая структура показалась С. К. Шамбинаго «песенным складом».39 Правда, он высказался на этот счет очень осторожно: «Напрашивается предположение — не был ли этот рассказ вначале, действительно, песней».40 Заканчивая рассмотрение, автор заключал: «За отсутствием доказательств я не могу утвердительно ставить такое предположение».41 Позднее А. Н. Никифоров высказывал убеждение, что приведенный нами отрывок является текстом былины,42 а Б. Н. Путилов писал, что это историческая песня.43 На наш взгляд, отнесению данного текста к былинам препятствует прежде всего несвойственная им историческая конкретность. Степень фактичности здесь такова, что упомянутым авторам не удалось отыскать убедительные параллели не только в былинах, но даже в старших исторических песнях. Перед нами устное героическое сказание в форме ритмизированного повествования.44
Хотя этот текст дошел до нас (так же как и предыдущие) в рукописи XVII в., не приходится сомневаться, что он отражает более ранний этап эволюции Сказания, чем варианты 1, 2 и 3. Здесь нет даже намека на сетования об утрате Новгородом самостоятельности, как в варианте 1, нет и несвойственных периоду этой самостоятельности исторических реалий, как в варианте 2. Единственный анахронизм— «13 посадников», заставляющий полагать, что запись устного оригинала произошла скорее всего позже середины XV в. (но, может быть, еще до падения новгородской независимости в конце 70-х гг.). В дальнейшем мы будем именовать эту версию Сказания первоначальной версией.
По содержанию ее текст имеет, как видим, соответствия не только последнему эпизоду пространной версии Сказания, но и двум предшест-
36 ГИМ ОР, собр. Уварова № 802, лл. 184—185 об.
37 С. К. Шамбинаго, CTjp. 302.
38 См., например: В. П. Адрианова-Перетц. Историческая литература X—начала XV в. и народная поэзия. — ТОДРЛ, т. VIII, М.—Л, 1951, стр. 132—133.
39 С. К. Ш а м б и н а г о, стр. 300.
40 Там же, стр. 301.
41 Там же, стр. 302.
42 См.: А. И. Никифоров, стр. 251—253.
43 См.: Б. Н. Путилов. Куликовская битва в фольклоре. — ТОДРЛ, т. XVII. М.—Л., 1961, стр. 120—123.
44 Подробнее о таких сказаниях см.: С. Н. Аз б еле в. Устные героические сказания о Куликовской битве. — В сб.: Современные проблемы фольклора. Вологда, 1971.
88 С. Н. Аабелев
вовавшим. Первоначальная версия содержит три эпизода: обсуждение на вече, отправление в поход и прибытие.
В дальнейшем тексте этой Уваровской рукописи новгородцы упомянуты в отрывке, повествующем о действиях великого князя литовского: «И прииде ж Волгирд ко Одуеву, и слышав, яко князь великий Дмитрей Иванович совокупися со многою силою — словены и болгары, и с новгородцы, иде же кождо, услышав, яко Олег резанский убоялся, и пребыл ту и оттеле неподвижен».45 Текст испорчен при переписке. В других рукописях читается следующее: «И прииде к граду Одоеву, и слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства — всю русь и словены, и пошол к Дону противу царя Мамаа, и слышав, яко Олег убоася, и пребысть ту оттоле неподвижым».46 Если упоминание в Уваровском тексте болгар — явная ошибка, возникшая, очевидно, под влиянием сходных перечислений в других известных книжнику письменных текстах, то добавление новгородцев связано, несомненно, с использованным в этой рукописи Сказанием. В «распространенной» редакции Повести о Мамаевом побоище, как мы помним, было сходное добавление в сходном кон-гексте: там известие о прибытии новгородцев обескураживает не литовского князя, а второго союзника Мамая — князя рязанского. Так как оба добавления текстологически независимы, есть все основания считать, что в самом Сказании после эпизода прибытия новгородцев к Дмитрию Ивановичу говорилось что-то об устрашающем действии этого факта на кого-то из союзников татар. Что первоначально это был именно литовский князь, а не рязанский, свидетельствует основной текст данной редакции Повести, не подвергшийся еще дополнению: иносказательно о новгородцах речь идет уже в нем: словенами в древних летописях называли именно новгородцев. Если составитель «основной» редакции повести счел нужным употребить этот архаизм, по-видимому, он имел на то причины.
Для разрешения возникающих загадок необходимо прежде обратиться к установлению исторической основы рассматриваемых текстов.
Попытаемся выяснить по возможности более конкретно соотношение Сказания с фактами реальной действительности. В общеисторических трудах давно и прочно утвердилось мнение, что Новгород не принял никакого участия в освободительной войне 1380 г. Тексты, о которых говорилось выше, были наполовину известны авторам этих трудов, но содержание таких текстов признавалось недостоверным и даже квалифицировалось как баснословие. Мнение это обосновывали ссылками на то, что летописи молчат об участии в Куликовской битве новгородского войска.47 Правда, иначе думал крупнейший исследователь летописей акад. А. А. Шахматов. Он заявлял, что «самый скептический ум не решится признать выдуманными некоторые факты» войны 1380 г., несмотря на молчание о них сохранившихся летописных текстов. В числе данных о таких именно фактах А. А. Шахматов тут же прямо называл и упоми-
45 ГИМ ОР, собр. Уварова, № 808, лл. 187 об.—188.—Кроме того, имеющийся в конце счет убитых воевод содержит обычное для этой повести упоминание «трина--тцати бояринов посадников новогородцких» (л. 213).
46 Повести, стр. 58.
47 См., например: Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. V,, примеч. 65; С. Соловьев. Об отношениях Новгорода к великим князьям. М., 1845, стр. 121, 191; Д. Иловайский. Куликовская победа Дмитрия Ивановича Донского. М., 1880, стр. 58.
Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому 89
нание «о прибытии новгородцев в числе 7 000 человек».48 Впрочем, это никак не повлияло на последующие работы по русской истории, где традиционное мнение продолжало повторяться.49 Источниковедческий анализ совокупности свидетельств о помощи новгородцев Дмитрию Донскому никем так и не был произведен. Новейшая статья, специально посвященная рассмотрению исторической основы Повести о Мамаевом побоище и привлекающая много новых данных, обходит этот вопрос молчанием.50 Самостоятельная Новгородская республика прекратила свое существование в 70-х годах XV в., когда ее территория была включена в состав Московского великого княжества. До того отношения между ними по большей части были натянутыми, а нередко и враждебными, доходя иной раз до открытых военных столкновений. Но был период продолжительностью около двадцати лет, когда отношения эти были настолько дружественными, что превратились в военный союз, оформленный даже особым договором. Этот период падает как раз на правление Дмитрия Донского. Оборонительный союзный договор между ним и Новгородской республикой, заключенный в первой половине 70-х годов XIV в. (т. е. за 5—8 лет до Куликовской битвы), предусматривал взаимные обязательства против потенциальных общих противников, точно названных в тексте. Татары, непосредственно никогда не угрожавшие Новгороду, в договоре не упомянуты. Но зато на первом месте названы литовские князья, не раз воевавшие до того и против Новгорода, и против Москвы. Договор обязывал новгородцев в случае войны Литвы против Московского великого князя Дмитрия Ивановича оказать ему помощь своими войсками.51
48 А. А. Шахматов. Отзыв о сочинении С. Шамбинаго: Повести о Мамаевом побоище. — Отчет о двенадцатом присуждении имп. Академиею наук премий митрополита Макария в 1907 году. СПб., 1910, стр. 175 (А. А. Шахматов предполагал, что сведения эти были в недошедшей московской летописи). С. К. Шамбинаго не высказывался на этот счет специально, но из текста его книги можно заключить, что он признавал прибытие новгородского отряда скорее фактом, чем вымыслом (С. К. Шамбинаго, стр. 320). Позднее А. И. Никифоров считал это вымыслом (А. И. Никифоров, стр. 186—189).
49 См., например: А. Е. Пресняков. Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII—XV столетий. Пгр., 1918, стр. 321; Очерки истории СССР. Период феодализма IX—XV вв., т. II. М., 1953, стр. 223; М. Н. Тихомиров. Куликовская битва 1380 года, стр. 18. — Единственное известное мне пока исключение составляет высказанное двадцать лет назад беглое замечание акад. Б. Д. Грекова: «По недавно открытым материалам можно считать, что и какая-то часть новгородского войска участвовала в Куликовской битве <...>». К сожалению, автор не сообщал, что это за материалы, где и кем они открыты (см.: Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение. М.—Л., 1950, стр. 241).
50 См.: Ю. К. Бегунов. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище».— «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.—Л., 1966.— Трудно определить точку зрения Л. А. Дмитриева, поскольку в одной работе он упоминает известия об участии новгородцев в Куликовской битве как достоверные (см.: Русские повести XV—XVI веков, стр. 363), а в другой — как недостоверные (см.: Л. Д. Дмитриев. Вставки из «Задонщины» в «Сказании о Мамаевом побоище» как показатели по истории текста этих произведений, ст,р. 426, примеч. 54).
31 «Аж будет обида со князьми литовскими, <...> Новугороду всести на конь со мною, со князем великим и с моим братом со князем Владимиром с одного»; см.: Грамоты Великого Новгорода и Пскова. Под ред. С. Н. Валка. М.—Л., 1949 (далее сокращенно: ГВНП), стр. 31, № 16. — Здесь этот договор датирован 1371—1372 гг.— согласно мнению С. М. Соловьева, В. С. Борзаковского и А. Е. Преснякова. Позднее Л. В. Черепнин предложил датировать его 1375 г., А. А. Зимин—1372—1373 г., а В. Л. Янин — временем не ранее весны 1374 г. (см.: Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV—XV веков, ч. 1. М.—Л., 1948, стр. 355—356; А. А. Зимин. О хронологии договорных грамот Великого Новгорода с князьями XIII— XV вв. — Проблемы источниковедения, т. V, М., 1956, стр. 317—318; В. Л. Янин. Новгородские посадники, стр. 205—209). Для нас эти расхождения принципиального значения не имеют, поскольку все предлагавшиеся датировки имеют в виду заклю-чение договора ранее 1380 г.
•90. С. Н. Азбелев
Все русские летописи, где содержится сколько-нибудь подробное описание войны 1380 г., сообщают, что литовский великий князь Ягайло вступил в союзные отношения с Мамаем и что литовское войско отправилось на соединение с татарским, как только Мамай вступил в пределы русских земель. О том, что литовские войска участвовали в этой войне на стороне татар, сообщают и независимые от русских летописей немецкие хроники того времени (ниже их сведения будут привидены). Следовательно, Новгород должен был оказать военную помощь Москве даже независимо от соображений общерусского патриотизма, а просто вследствие своих договорных обязательств. Тем более, что уже весной 1380 г., т. е. всего за несколько месяцев до начала военных действий, взаимные обязательства были, очевидно, подтверждены прибывшим в Москву новгородским посольством, беспрецедентным по авторитетности его участников. Новгородская летопись сообщает, что во время этих переговоров великий князь торжественно подтвердил свои прежние обязательства по отношению к Новгороду. Вряд ли можно сомневаться, что аналогичные заверения были даны и со стороны Новгородской республики. От ее имени переговоры вел глава этой республики — архиепископ Алексей, а также два посадника и три боярина от городских концов (таким образом, очевидно, каждый из пяти концов Новгорода прислал своего отдельного полномочного представителя).52
Согласно летописям, великий князь узнал о выступлении Ягайла на помощь татарам довольно поздно — уже в августе 1380 г., т. е., очевидно, не более как за месяц до сражения на Куликовом поле, — когда войска Мамая были уже у русских границ.53 Еще через несколько дней эта весть могла достичь Новгорода. Собрать ополчение в разгар полевых работ, вооружить его и совершить пеший переход на расстояние около тысячи километров было невозможно за короткий срок, оставшийся до ожидаемого соединения армий Мамая и Ягайла. Очевидно, этот вопрос и обсуждался на новгородском вече.
Конечно, на Руси уже давно ждали известий подобного рода. Вероятно, Дмитрий Иванович получил какие-то сведения о переговорах Ягайла с Мамаем задолго до того, как литовское войско могло отправиться на соединение с татарами. Возможно, что именно сведения этого рода как раз и обсуждались в Москве на переговорах с новгородцами и что их помощь уже тогда была обещана и размеры ее оговорены. Если
52 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. — М.—Л., 1950 (далее сокращенно: Н1Л), стр. 376.— Краткое известие об этом посольстве в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях: ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1. Пгр., 1915, стр. 311; т. V. СПб., 1851, стр. 238.
03 «Бысть же месяца августа приидоша орды таковыя вести ко христолюбивому великому князю Дмитрию Ивановичи), оже воздвизаятся на христианы измаилтяне. Олгу же отпадъшю сана своего <...>, послав к великому князю Дмитрию Ивановичю весть лестную, что „Мамай идет со всем царством <...>, и князь литовский идеть на тебя же со всею силою своею"» (ГПБ, F.IV.238, л. 250). То же самое известие в ряде других летописей (см. например, ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, стр. 312, т. VI, СПб., 1853, стр. 91). Краткая редакция летописной повести, которую некоторые исследователи считают первоначальной, относит, по-видимому, получение великим князем сведений о союзе Ягайла с Мамаем на еще более позднее время: «И переехав Оку, прииде ему пакы другая весть, поведаща ему Мамая за Доном събравшася, в поле стояща и ждуща к собе Ягайла на помочь, рати Литовскьгя» (первое упоминание здесь об участии Литвы)—Симеоновская летопись (ПСРЛ, т. XVIII, СПб., 1913, стр. 129). Аналогично в Рогожском летописце (ПСРЛ, т. XV, вып. 1. Пгр., 1922, стлб. 139). Вывод о первоначальности именно этого летописного рассказа см. в работе: М. А. С а л м и н а. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задон-щина». — «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.—Л., 1966, стр. 355—364.
Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому 91
это так, то Дмитрий Иванович вправе был ожидать, что Новгород подготовится к войне заблаговременно. А правители Новгорода, в свою очередь, возможно, ожидали подтверждения слухов о союзе Ягайла с Мамаем.
Как бы то ни было, но в ситуации, отраженной летописями, была реально осуществима только весьма ограниченная помощь, которую мог оказать московскому князю Новгород. Это отправка сравнительно небольшого конного войска из числа тех сил, которые содержались Новгородом постоянно на случай непредвиденной военной опасности. Очевидно, что правители Новгородской республики, ожидая войну с Литвой, границы которой находились вблизи Новгорода, и имея к тому же постоянную угрозу со стороны Тевтонского ордена, не желали оставить сам Новгород без надежной защиты. Значительная часть его наличных военных сил была сохранена в пределах Новгородской земли. Вероятно, это и отразилось в Сказании.
За именами новгородских воевод в пространной версии Сказания могут быть узнаны реально существовавшие политические деятели Новгорода. Во всяком случае, имена двух первых воевод идентифицируются довольно просто. Первый воевода Иван Васильевич — это, очевидно, новгородский боярин Иван Васильевич Машков, который трижды упоминается в новгородских летописях под 1366—1399 гг. Два первых упоминания представляют особый интерес: в 1366 г. он и его отец были неожиданно и без всякой вины схвачены в Москве по приказу великого князя Дмитрия Ивановича — в качестве заложников в связи с походом новгородских ушкуйников; только в следующем году эти лица были отпущены в Новгород.54 Назначение именно боярина И. В. Машкова первым воеводой отряда, посылаемого в помощь тому же Дмитрию Ивановичу, имело, вероятно, политический подтекст: Новгород как бы подчеркивал этим, что выполняет взятые обязательства невзирая на прежние обиды со стороны Москвы. Такое напоминание могло расцениваться как своего рода противовес ощущению неполноценности оказываемой военной помощи в количественном отношении.
Второй воевода, названный Андреем, сыном предыдущего, посадником— это, по-видимому, Андрей Иванович, который действительно был посадником, но не в 1380 г., а позднее — в первой четверти XV в. Нов-
городские летописи упоминают его четыре раза.55 Ему же, как посаднику, адресована берестяная грамота, датируемая 10—20-ми годами XV в.56 Становится понятным, почему Сказание, перечисляя воевод, посадника упоминало на втором месте, а не на первом. В 1380 г. Андрей Иванович был еще молод и его назначили вторым воеводой при отце. Но впоследствии он был одним из самых известных посадников Новгорода (отец же его вообще не стал посадником). В Новгороде, видимо, хорошо знали, о ком конкретно идет речь в Ск<