Русский фольклор, т. XIII

82 С. Н. Азбелев

чальное чтение принадлежит в данном случае меньшинству. Легко понять позднейшего переписчика, который «исправил» текст, сочтя, что посадни­ком должен был быть главный воевода, а не сын его. Переделка же текста в обратном направлении была бы невозможна. Отложим пока объясне­ние того странного на первый взгляд факта, что посадник фигурирует здесь на втором месте, а не на первом, равно как и проверку достовер­ности самих имен. Обращает на себя внимание то, что количество воевод вполне соответствует именно новгородской практике того времени. Начи­ная с середины XIV в. войска Новгородской республики возглавляются в походах, как правило, пятью или шестью воеводами.¹⁶ Это соответство­вало числу «концов» — самоуправлявшихся районов тогдашнего Новго­рода.¹⁷

Если разобранные эпизоды сплошного повествования «о мужах нов­городцах» дают все основания усматривать существование фольклорного сюжета, положенного в их основу, то пока трудно утверждать то же о всех последующих упоминаниях новгородского войска. Два из них представляют собой более подробное изложение того, что говорится в со­ответствующих местах «основной» редакции Повести, но без упоминания о новгородцах — таковы фрагменты о смотре полков и об испуге Олега рязанского.¹⁸ Двум другим упоминаниям соответствуют иные сведения «основной» редакции. При описании переправы вместо упоминания новго­родских воевод в ней говорится: «а левую руку себе сътвори князя Глеба Бряньского»; однако известный по летописям князь Глеб Брянский погиб за 40 лет до Куликовской битвы. При описании начала боя в «основной» редакции говорится: «правую руку плък ведеть Микула Васильевичь с ко-ломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи». Однако данные эти не имеют общего с тем, что сообщает о командовании полками в бою летопись.¹⁹ Таким образом, вопрос о том, являются ли упомянутые фрагменты о новгородцах плодом литературного творчества

редактора,²⁰ или они восходят к устному сказанию о новгородцах (как-то соотносясь с историческими фактами) — требует еще выяснения.

Обратим теперь внимание на последнее упоминание новгородцев — при перечислении количества убитых воевод. В сходных вариациях этот пере­чень содержат и другие редакции Повести о Мамаевом побоище (в числе их ряд разновидностей «основной» редакции), а. также часть списков Задонщины. Фольклорное происхождение всего этого эпизода было вы­яснено А. И. Никифоровым.²¹ По-видимому, и в списки Задонщины, и

¹⁶ См.: А. И. Никитский. Военный быт в Великом Новгороде. XI—XVI ст. (Исторический очерк). — PC, 1870, т. 1, стр. 18; М. Г. Рабинович. Военная ор­ганизация городских концов в Новгороде Великом в XII—XV вв. — Краткие сооб­щения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной куль­туры, XXX. М.—Л., 1949, стр. 56—57.

¹⁷ Как раз в середине XIV в. в Новгороде восторжествовала практика кончанского представительства, в результате чего даже посадничество стало коллективным: вместо одного посадника Новгородской республикой стали управлять одновременно шесть посадников — два от Славенского конца и по одному от четырех других концов (см.: В. Л. Янин. Новгородские посадники. М., 1962, стр. 185—210).

¹⁸ Ср.: Повести, стр. 56 и 57..

¹⁹ См.: Повести, стр. 56 и 68. — О Глебе Брянском и летописных сведениях о расположении полков в бою см. подробно: Ю. К. Бегунов. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». — В кн.: Слово о полку Игореве и памят­ники Куликовского цикла. М.—Л., 1966, стр. 492—493 и 501—502.

²⁰ Ср. соображения Л. А. Дмитриева: Повести, стр. 413—414.

²¹ См.: А. И. Никифоров. «Слово о полку Игореве» — былина XII века. Л., 1940. (Машинопись). —ИРЛИ, Р. V, колл. 120, п. 1 (далее сокращенно: А. И. Никифоров), стр. 121—124. — Здесь приведены параллели из произведений,

Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому

в Повесть о Мамаевом побоище счет убитых попал из общего источника — устного сказания.²²

Трудно сомневаться в том, что это было именно Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому. Во-первых, новгородские бояре упомя­нуты здесь сразу же после белозерских князей — ранее, чем бояре всех: других княжеств, за исключением московского. Во-вторых, говорится, что подсчет павших производит «боярин московьскый» — это объясняет, по­чему московские бояре названы им ранее белозерских князей и одновре­менно указывает на немосковское происхождение всего текста: московское сказание вряд ли стало бы специально оговаривать то обстоятельство, что московский князь Дмитрий Донской поручил сосчитать убитых именно московскому боярину.

В разных вариантах эпизода число павших новгородских бояр ука­зано обычно либо 13, либо 30. При этом названы они в разных руко­писях то «боярами посадниками»,²³ то просто боярами,²⁴ то просто по­садниками.²⁵ Очевидно, что в XIV в. в новгородском отряде не могло быть столько посадников. Перед нами фольклорный домысел, легко объясняемый. Уже к середине XV в., когда число одновременных посад­ников в Новгороде достигло нескольких десятков и практически совпадало с числом боярских фамилий, здесь наметилось бытовое сближение терми­нов «боярин» и «посадник».²⁶ Что же касается москвичей и жителей дру­гих областей Руси, то термины «боярин» и «посадник» могли смешиваться ими применительно к Новгороду уже в XIV в., когда было известно, что там управляют несколько посадников сразу и что почти каждый знатный боярин какую-то часть своей жизни занимает должность посадника.

засвидетельствованных в устном репертуаре. Ранее С. К. Шамбинаго писал (не ар­гументируя) о «близости» этого отрывка «к народнопоэтическому творчеству» (С. К. Шамбинаго, стр. 130).

²² Ср.: С. К. Шамбинаго, стр. 214—215; А. Марков. [Рец. на кн.:] С. Шамбинаго Повести о Мамаевом побоище.—ЖМНП, Новая серия, ч. XIV, 1908, № 4, стр. 441; R. Jakobson and D. S. Worth. Sofonija's Tale of the Russian-Tatar Battle on the Kulikovo Field. Hague, 1963, p. 16; Л. А. Дмитриев. Вставки из «Задонщины» в «Сказании о Мамаевом побоище» как показатели по истории текста этих произведений. — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.—Л., 1966, стр. 424—427; Н. С. Д емко в а. Заимствования из «Задон­щины» в текстах распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище». Там же, стр. 457—461; А. А. Зимин. «Сказание о Мамаевом побоище» и «За-донщина». — Археографический ежегодник за 1967 год. М., 1969, ст,р. 56— 57.— В этом споре обе стороны исходят из тезиса о литературном происхождении рассмат­риваемого отрывка. Обоснованный же А. И. Никифоровым тезис о его устном про.-исхождении естественно подсказывает третье решение.

²³ См., например: ГПБ, F.IV.228, л. 19 об.; Q.XV.27, л. 337; Q.XVII.6, л. 96— 96 об.

²⁴ См., например: ГПБ, Q.XV.31, л. 192 об.

²⁵ См., например: ГПБ, собр. Погодина, № 1555, л. 99 об.; Q.IV.342 л. 36 об.; Q.XV.70, л. 53 об.; Q.XVII.79, л. 425.

²⁶ См.: В. Л. Янин. Новгородские посадники, стр. 326—327. После же утраты Новгородом независимости и исчезновения должности посадника слово это сами новгородцы стали смешивать даже со словом «пособник», имевшим несколько иное значение, чем теперь: помощник, защитник, единомышленник (см.: И. И. Срезнев­ский. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, т. II. СПб., 1895, стлб. 1251). Так, Новгородская IV летопись, составленная в сере­дине XV в., в известии о восстании 1421 г. против посадника Андрея Ивановича упоминает, что было убито 20 человек «Андреевых пособъников» (ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2. Л., 1925, стр. 431). А Новгородская II летопись, рукопись которой относится к концу XVI—началу XVII в., передавая это же известие в почти тожде­ственном тексте, сообщает об убиении 20 «Андреевых посадников» (ПСРЛ, т. XXX М., 1965, стр. 166),

84 С. Н. Азбелев

Мы остановились на этом эпизоде подробно в связи с тем, что нам еще не раз придется к нему обращаться в дальнейшем. Поскольку его со­держит в таком же виде «основная» редакция Повести о Мамаевом по­боище— и в тех ее разновидностях, которые других упоминаний о новго­родцах не имеют,— следует полагать, что из нее этот эпизод мог попасть в «распространенную» редакцию и что он не обязательно содержался в рассмотренной только что версии устного Сказания о новгородцах.

Возвращаясь к самой этой версии, можем пока сделать следующий вы­вод: она подробно говорила о том, как новгородцы отправились на по­мощь великому князю московскому Дмитрию Ивановичу, и о том, что они догнали его главные силы у переправы через Оку (говорилось ли в этой версии о их дальнейших действиях, судить пока трудно). Назовем ее пространной версией Сказания.

Иная разновидность Сказания отразилась в генетически независимой от только что рассмотренных письменных текстов группе списков «основ­ной» редакции той же Повести о Мамаевом побоище. Назовем эту разно­видность вариантом 2. Здесь текстовые фрагменты, касающиеся новгород­цев, сравнительно невелики, и мы приведем их полностью. Первым четырем эпизодам рассмотренной выше «повести о мужах новгородцах» соот­ветствий нет. Пятому эпизоду соответствует следующее: «Того же дни приехали из Великаго Новагорода посадники Яков Иванов сын Зензин да Тимофей Костянтинович Микулин к великому князю Дмитрею Ивано-вичю на помощь, а с ними прииде наугороцкие силы 30000 князей и бояр и всяких людей. Рад же бысть великий князь Дмитрей Иванович и биша челом посадником и целоваша их с великою радостию: „Воистинну есте дети Аврамли, яко в велицеи беде мне есть пособницы!"».²⁷ Этот текст находится не перед описанием переправы русского войска через Оку, как в предыдущем случае, а непосредственно за описанием пересчета русских войск, произведенного, согласно этим рукописям, после переправы че­рез Оку.

Второе упоминание новгородцев — при описании объезда Куликова поля великим князем после победы: «И поеха по побоищу и наехав убита крепкаго своего воеводу Данила Белоусова, да Костянтина Конановича, да новгородцких посадников Тимофея Костянтиновича Микулина, да Якова Зензина, да около них вкупе лежат побиты семьсот новгороцких выборных дворян. Над ними же нача князь великий плакатися: „Люби­мый мои братия, приехали вы есте своею волею ко мне, а не по моему велению, видя мене в беде великой, и главы свои поклали"».²⁸ Вскоре за этим следует общее перечисление потерь: «И рече, стоя, московской боль­шой боярин, князь Михаиле Александрович Воронцов: „Убито, государь, 40 бояринов московских, да 12 князей московских же, да два посадников наугороцких. Да убито, государь, князей и бояр и выборных дворян и воевод твоей государевы руской вотчины и Великаго Новагорода, и всех войска православных христиан <...> полтретя ста тысящ, а осталось жи­вых от побоища 50 000"».²⁹

Приведенные фрагменты несут на себе гораздо меньше следов стили­стической обработки в духе литературного канона, чем вариант 1. Но

²⁷ Русские повести XV—XVI веков. Составитель М. О. Скрипиль. Л., 1958, стр. 28.

²⁸ Там же, стр. 36—37.

²⁹ Там же, стр. 37.

Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому _______85

возводить их целиком к устному Сказанию о новгородцах оснований не больше, чем в предыдущем случае. Последний отрывок подвергся, оче­видно, редакционному изменению для согласования с использованной разновидностью Сказания о новгородцах. Трудно было бы утверждать, что Сказание содержало соответствующую часть второго отрывка. Она представляет собой вставку в довольно обширный эпизод, рассказываю­щий об объезде поля боя великим князем и оплакивании им павших, — вставку, которая могла быть домыслом самого книжника. Ничего анало­гичного этому нет в варианте 1, хотя в содержащей его «распространен­ной» редакции Повести о Мамаевом побоище сам эпизод с объездом и оплакиванием описан сходно. Все три отрывка обнаруживают смутные представления о реалиях социальной структуры Новгорода в XIV в. Не ранее XVI в. могли появиться такие анахронизмы, как упоминания «новгороцких выборных дворян». Трудно сказать, принадлежат ли они этому книжнику или были уже в использованной им версии устного ска­зания.

Рассмотрим ее несомненные отличия от предыдущей версии. Суще­ственных разноречий четыре: 1) иное количество новгородских воевод; 2) другие имена их; 3) несколько иная общая численность новгород­ского войска; 4) новгородцы присоединяются к войскам великого князя не перед переправой через Оку, а после нее. Начнем с предпоследнего. Цифра 30000, по-видимому, тоже гиперболична, но можно думать, что она появилась в устной традиции раньше, чем 40000.³⁰ Последнее разно­речие связано, надо полагать, с какими-то данными составителя о том, что новгородцы еще не успели присоединиться к москвичам при общем сборе войск у Коломны до переправы через Оку. Видимо, эта версия Сказания в текстуально не дошедшей до нас части позволяла сделать та­кой вывод (дальнейший материал поможет нам это разъяснить).

Наиболее важны первые разноречия. Два посадника во главе отряда — как видно, довольно позднее привнесение, отразившее, во-первых, забвение военной практики XIV в., а, во-вторых, — позднейшее понимание тер­мина «посадник». Имена этих «посадников», неизвестные по другим источ­никам, восходят скорее всего к какому-то семейному (или вообще — гео­графически локальному) преданию о павших в 1380 г. новгородцах. Мало­вероятно, чтобы внесение именно этих двух имен произошло в устной традиции с изъятием шести других имен пространной редакции. По-види­мому, для дополнения была использована какая-то безымянная разновид­ность Сказания о новгородцах, из которой и были почерпнуты общие све­дения (о численности новгородского отряда, о встрече его великим князем и др.). Из семейного же предания могли быть взяты имена двух лиц и указание на семьсот человек, погибших вместе с ними. Переделка же в дан­ном изводе Повести общего числа павших новгородских «посадников» принадлежит, без сомнения, составителю: дополняя текст Повести дан­ными новгородского сказания, он, очевидно, рассудил, что убитых новго­родских посадников не могло быть больше, чем отправившихся в поход.

³⁰ Вообще численность новгородского отряда в разных письменных вариантах варьируется следующим образом: 7000, 13000, 30000, 40000, 70000. Исходной следует признать, очевидно, цифру 7 тысяч, а производной от нее — вследствие слу­ховой ошибки в устном -репертуаре — 70 тысяч. Цифра 13 тысяч появилась, веро­ятно, под влиянием сведений о гибели 13 новгородских бояр. Цифра 30 тысяч, очевидно, также результат слуховой ошибки (тринадесять — тридесять), а 40' тысяч (f^M) — по-видимому, результат ошибочного прочтения в письменном тексте близкой по начертанию цифры 30000 (.,л). Из письменных текстов цифра 40 тысяч могла попасть и в устный репертуар.

86 С. Н. Азбелев

По-видимому, та же версия Сказания о новгородцах отразилась в од­ной из поздних летописей Новгорода, введенной в научный оборот срав­нительно недавно. Это Новгородская Забелинская летопись, составлен­ная в 1680—1681 г.³¹ В нее входит особый вид «основной» редакции По­вести о Мамаевом побоище. В литературе уже высказывалось предполо­жение, что некоторые его дополнения «имеют в своей основе какие-то устные предания, которые в свою очередь были созданы на материале реальных исторических фактов».³² К числу именно таких дополнений следует отнести следующий отрывок (назовем его вариант 3): «Того же дни приехаша после числа за Оку реку к великому князю посадники новго-родцкие Великого Новаграда, а с ними силы пришло 30 000, и биша че­лом великому князю Дмитрию Ивановичи)».³³ Здесь нет имен, но числен­ность новгородского отряда та же, что в варианте 2. С последним этот текст связывает и то, что он' вставлен после аналогичного (но не тожде­ственного по содержанию) эпизода пересчета собравшихся войск после переправы через Оку. Наконец, как и в варианте 2, мы имеем здесь только один эпизод прибытия — в отличие от пространной редакции. Можно полагать, что вариант 3 восходит как раз к той редакции Ска­зания, результаты дополнения которой отражает вариант 2. Отнесение вариантом 2 прихода новгородцев ко времени после переправы через Оку естественнее всего связывать с прямым указанием на это варианта 3, от­раженного в Новгородской Забелинской летописи.³⁴

Назовем представленную этими двумя вариантами версию Сказания о новгородцах краткой версией, а две ее редакции — безымянной (ва­риант 3) и семейной (вариант 2).

Обратимся к последней версии Сказания о новгородцах — последней по порядку их рассмотрения, но отнюдь не по хронологии. Здесь мы имеем дело уже не с литературной обработкой устного текста и даже не с его пересказом, а именно с записью, которая, очевидно, представляет собой дословную или почти дословную передачу устного оригинала. Эта запись дошла в единственной рукописи из собрания Уварова, содержа-щей особый вид «основной» редакции Повести о Мамаевом побоище — текст пока еще не изданный, в котором сильнее чем в других отрази­лось влияние фольклорных произведений и имеется несколько случаев дословной передачи их. Одно из таких включений и является записью Сказания о помощи новгородцев Дмитрию Донскому. Этот фрагмент был опубликован дважды — оба раза неточно — С. К. Шамбинаго,³⁵ затем не­сколько раз перепечатывался с этих публикаций. Приводим точный текст

³¹ См.: Л. В. Ч е р е п н и н. «Смута» и историография XVII века. — Историче­ские записки, т. 14. М., 1945, стр. 121 и 127; С. Н. А з б е л е в. Новгородские летописи XVII века. Новгород, 1960, стр. 73—74.

³² Повести, стр. 469.

³³ Там же, стр. 181.

³⁴ К области литературного домысла книжника следует, очевидно, отнести в этом виде Повести добавление в фразе о рассылке гонцов. В других рукописях данной редакции Повести сказано: «А сам князь великий по всей Русской земли скорые гонци разослав с своими грамотами по всем градом: да все готови будете на мою службу, на брань з безбожными половци агаряны» (С. К. Шамбинаго, тексты стр. 45). В Новгородской Забелинской летописи читается «по всем городам своим и в Великий Новгород». (Повести, стр. 174).

³⁵ См.: С. К. Шамбинаго, стр. 301; История русской литературы. Т, II. Литература 1220—1580-х годов, ч. 1. М,—Л., Изд; АН СССР, 1945, стр. 218.

Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому 87

отрывка (назовем его вариант 4) по рукописи. «В то же время в Великом Новеграде стоят мужи новгородцы у святыя Софеи на площади, бьют вече великое, говорят мужи таково слово: „Уже нам не поспеть на пособ к великому князю Дмитрею, кажут он Оку реку перевозится. А токо нам к нему не ехать, а ему будет не пособь, ино нам будет Новымгородом не отсадится". И борзо мужики новгородцы наряжались, отпускали з города 13 посадников больших новогороцких, с ними же силы немного, только 13 тысящ, а все люди нарядные, пансыри, доспехи давали з города. И рекоша: „Пойдите, братия, с одново на безбожнова". И пришла сила ново-гороцкая к великому князю Дмитрею, оному же Оку реку перевезшуся. И рад бысть князь Дмитрей Иванович, и рече им: „Исполать вам, мужи новогородцы, что мя есте не отдали". И почтив их вельми».³⁶

Уже первый исследователь этого текста С. К. Шамбинаго уверенно и с полным основанием заявлял, что данный отрывок относится «к народ­ной поэзии».³⁷ Этот вывод его был полностью поддержан в последовав­ших работах.³⁸ Что касается жанровой принадлежности текста, то в этом вопросе не было такой определенности. Ясно выраженная ритмическая структура показалась С. К. Шамбинаго «песенным складом».³⁹ Правда, он высказался на этот счет очень осторожно: «Напрашивается предполо­жение — не был ли этот рассказ вначале, действительно, песней».⁴⁰ За­канчивая рассмотрение, автор заключал: «За отсутствием доказательств я не могу утвердительно ставить такое предположение».⁴¹ Позднее А. Н. Никифоров высказывал убеждение, что приведенный нами отрывок является текстом былины,⁴² а Б. Н. Путилов писал, что это историческая песня.⁴³ На наш взгляд, отнесению данного текста к былинам препятст­вует прежде всего несвойственная им историческая конкретность. Сте­пень фактичности здесь такова, что упомянутым авторам не удалось отыскать убедительные параллели не только в былинах, но даже в стар­ших исторических песнях. Перед нами устное героическое сказание в форме ритмизированного повествования.⁴⁴

Хотя этот текст дошел до нас (так же как и предыдущие) в рукописи XVII в., не приходится сомневаться, что он отражает более ранний этап эволюции Сказания, чем варианты 1, 2 и 3. Здесь нет даже намека на се­тования об утрате Новгородом самостоятельности, как в варианте 1, нет и несвойственных периоду этой самостоятельности исторических реалий, как в варианте 2. Единственный анахронизм— «13 посадников», застав­ляющий полагать, что запись устного оригинала произошла скорее всего позже середины XV в. (но, может быть, еще до падения новгородской независимости в конце 70-х гг.). В дальнейшем мы будем именовать эту версию Сказания первоначальной версией.

По содержанию ее текст имеет, как видим, соответствия не только последнему эпизоду пространной версии Сказания, но и двум предшест-

³⁶ ГИМ ОР, собр. Уварова № 802, лл. 184—185 об.

³⁷ С. К. Шамбинаго, _CTjp. 302.

³⁸ См., например: В. П. Адрианова-Перетц. Историческая литература X—начала XV в. и народная поэзия. — ТОДРЛ, т. VIII, М.—Л, 1951, стр. 132—133.

³⁹ С. К. Ш а м б и н а г о, стр. 300.

⁴⁰ Там же, стр. 301.

⁴¹ Там же, стр. 302.

⁴² См.: А. И. Никифоров, стр. 251—253.

⁴³ См.: Б. Н. Путилов. Куликовская битва в фольклоре. — ТОДРЛ, т. XVII. М.—Л., 1961, стр. 120—123.

⁴⁴ Подробнее о таких сказаниях см.: С. Н. Аз б еле в. Устные героические ска­зания о Куликовской битве. — В сб.: Современные проблемы фольклора. Вологда, 1971.

88 С. Н. Аабелев

вовавшим. Первоначальная версия содержит три эпизода: обсуждение на вече, отправление в поход и прибытие.

В дальнейшем тексте этой Уваровской рукописи новгородцы упомя­нуты в отрывке, повествующем о действиях великого князя литовского: «И прииде ж Волгирд ко Одуеву, и слышав, яко князь великий Дмитрей Иванович совокупися со многою силою — словены и болгары, и с новго­родцы, иде же кождо, услышав, яко Олег резанский убоялся, и пребыл ту и оттеле неподвижен».⁴⁵ Текст испорчен при переписке. В других руко­писях читается следующее: «И прииде к граду Одоеву, и слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства — всю русь и сло­вены, и пошол к Дону противу царя Мамаа, и слышав, яко Олег убоася, и пребысть ту оттоле неподвижым».⁴⁶ Если упоминание в Уваровском тексте болгар — явная ошибка, возникшая, очевидно, под влиянием сход­ных перечислений в других известных книжнику письменных текстах, то добавление новгородцев связано, несомненно, с использованным в этой рукописи Сказанием. В «распространенной» редакции Повести о Мамае­вом побоище, как мы помним, было сходное добавление в сходном кон-гексте: там известие о прибытии новгородцев обескураживает не литов­ского князя, а второго союзника Мамая — князя рязанского. Так как оба добавления текстологически независимы, есть все основания считать, что в самом Сказании после эпизода прибытия новгородцев к Дмитрию Ивановичу говорилось что-то об устрашающем действии этого факта на кого-то из союзников татар. Что первоначально это был именно литов­ский князь, а не рязанский, свидетельствует основной текст данной ре­дакции Повести, не подвергшийся еще дополнению: иносказательно о нов­городцах речь идет уже в нем: словенами в древних летописях называли именно новгородцев. Если составитель «основной» редакции повести счел нужным употребить этот архаизм, по-видимому, он имел на то причины.

Для разрешения возникающих загадок необходимо прежде обратиться к установлению исторической основы рассматриваемых текстов.

Попытаемся выяснить по возможности более конкретно соотношение Сказания с фактами реальной действительности. В общеисторических тру­дах давно и прочно утвердилось мнение, что Новгород не принял ника­кого участия в освободительной войне 1380 г. Тексты, о которых говори­лось выше, были наполовину известны авторам этих трудов, но содержание таких текстов признавалось недостоверным и даже квалифицировалось как баснословие. Мнение это обосновывали ссылками на то, что летописи молчат об участии в Куликовской битве новгородского войска.⁴⁷ Правда, иначе думал крупнейший исследователь летописей акад. А. А. Шахматов. Он заявлял, что «самый скептический ум не решится признать выдуманными некоторые факты» войны 1380 г., несмотря на молчание о них сохранившихся летописных текстов. В числе данных о таких именно фактах А. А. Шахматов тут же прямо называл и упоми-

⁴⁵ ГИМ ОР, собр. Уварова, № 808, лл. 187 об.—188.—Кроме того, имеющийся в конце счет убитых воевод содержит обычное для этой повести упоминание «трина--тцати бояринов посадников новогородцких» (л. 213).

⁴⁶ Повести, стр. 58.

⁴⁷ См., например: Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. V,, примеч. 65; С. Соловьев. Об отношениях Новгорода к великим князьям. М., 1845, стр. 121, 191; Д. Иловайский. Куликовская победа Дмитрия Ивановича Донского. М., 1880, стр. 58.

Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому 89

нание «о прибытии новгородцев в числе 7 000 человек».⁴⁸ Впрочем, это никак не повлияло на последующие работы по русской истории, где тра­диционное мнение продолжало повторяться.⁴⁹ Источниковедческий анализ совокупности свидетельств о помощи новгородцев Дмитрию Донскому никем так и не был произведен. Новейшая статья, специально посвящен­ная рассмотрению исторической основы Повести о Мамаевом побоище и привлекающая много новых данных, обходит этот вопрос молчанием.⁵⁰ Самостоятельная Новгородская республика прекратила свое сущест­вование в 70-х годах XV в., когда ее территория была включена в со­став Московского великого княжества. До того отношения между ними по большей части были натянутыми, а нередко и враждебными, доходя иной раз до открытых военных столкновений. Но был период продол­жительностью около двадцати лет, когда отношения эти были настолько дружественными, что превратились в военный союз, оформленный даже особым договором. Этот период падает как раз на правление Дмитрия Донского. Оборонительный союзный договор между ним и Новгородской республикой, заключенный в первой половине 70-х годов XIV в. (т. е. за 5—8 лет до Куликовской битвы), предусматривал взаимные обязатель­ства против потенциальных общих противников, точно названных в тексте. Татары, непосредственно никогда не угрожавшие Новгороду, в договоре не упомянуты. Но зато на первом месте названы литовские князья, не раз воевавшие до того и против Новгорода, и против Москвы. Договор обя­зывал новгородцев в случае войны Литвы против Московского великого князя Дмитрия Ивановича оказать ему помощь своими войсками.⁵¹

⁴⁸ А. А. Шахматов. Отзыв о сочинении С. Шамбинаго: Повести о Мамаевом побоище. — Отчет о двенадцатом присуждении имп. Академиею наук премий митро­полита Макария в 1907 году. СПб., 1910, стр. 175 (А. А. Шахматов предполагал, что сведения эти были в недошедшей московской летописи). С. К. Шамбинаго не вы­сказывался на этот счет специально, но из текста его книги можно заключить, что он признавал прибытие новгородского отряда скорее фактом, чем вымыслом (С. К. Шамбинаго, стр. 320). Позднее А. И. Никифоров считал это вымыслом (А. И. Никифоров, стр. 186—189).

⁴⁹ См., например: А. Е. Пресняков. Образование Великорусского государ­ства. Очерки по истории XIII—XV столетий. Пгр., 1918, стр. 321; Очерки истории СССР. Период феодализма IX—XV вв., т. II. М., 1953, стр. 223; М. Н. Тихоми­ров. Куликовская битва 1380 года, стр. 18. — Единственное известное мне пока исключение составляет высказанное двадцать лет назад беглое замечание акад. Б. Д. Грекова: «По недавно открытым материалам можно считать, что и какая-то часть новгородского войска участвовала в Куликовской битве <...>». К сожалению, автор не сообщал, что это за материалы, где и кем они открыты (см.: Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение. М.—Л., 1950, стр. 241).

⁵⁰ См.: Ю. К. Бегунов. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом по­боище».— «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.—Л., 1966.— Трудно определить точку зрения Л. А. Дмитриева, поскольку в одной работе он упо­минает известия об участии новгородцев в Куликовской битве как достоверные (см.: Русские повести XV—XVI веков, стр. 363), а в другой — как недостоверные (см.: Л. Д. Дмитриев. Вставки из «Задонщины» в «Сказании о Мамаевом побоище» как показатели по истории текста этих произведений, ст,р. 426, примеч. 54).

³¹ «Аж будет обида со князьми литовскими, <...> Новугороду всести на конь со мною, со князем великим и с моим братом со князем Владимиром с одного»; см.: Грамоты Великого Новгорода и Пскова. Под ред. С. Н. Валка. М.—Л., 1949 (далее сокращенно: ГВНП), стр. 31, № 16. — Здесь этот договор датирован 1371—1372 гг.— согласно мнению С. М. Соловьева, В. С. Борзаковского и А. Е. Преснякова. Позднее Л. В. Черепнин предложил датировать его 1375 г., А. А. Зимин—1372—1373 г., а В. Л. Янин — временем не ранее весны 1374 г. (см.: Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV—XV веков, ч. 1. М.—Л., 1948, стр. 355—356; А. А. Зи­мин. О хронологии договорных грамот Великого Новгорода с князьями XIII— XV вв. — Проблемы источниковедения, т. V, М., 1956, стр. 317—318; В. Л. Янин. Новгородские посадники, стр. 205—209). Для нас эти расхождения принципиального значения не имеют, поскольку все предлагавшиеся датировки имеют в виду заклю-чение договора ранее 1380 г.

•90. С. Н. Азбелев

Все русские летописи, где содержится сколько-нибудь подробное опи­сание войны 1380 г., сообщают, что литовский великий князь Ягайло всту­пил в союзные отношения с Мамаем и что литовское войско отправилось на соединение с татарским, как только Мамай вступил в пределы русских земель. О том, что литовские войска участвовали в этой войне на стороне татар, сообщают и независимые от русских летописей немецкие хроники того времени (ниже их сведения будут привидены). Следовательно, Нов­город должен был оказать военную помощь Москве даже независимо от соображений общерусского патриотизма, а просто вследствие своих дого­ворных обязательств. Тем более, что уже весной 1380 г., т. е. всего за несколько месяцев до начала военных действий, взаимные обязательства были, очевидно, подтверждены прибывшим в Москву новгородским по­сольством, беспрецедентным по авторитетности его участников. Новгород­ская летопись сообщает, что во время этих переговоров великий князь тор­жественно подтвердил свои прежние обязательства по отношению к Нов­городу. Вряд ли можно сомневаться, что аналогичные заверения были даны и со стороны Новгородской республики. От ее имени переговоры вел глава этой республики — архиепископ Алексей, а также два посад­ника и три боярина от городских концов (таким образом, очевидно, каж­дый из пяти концов Новгорода прислал своего отдельного полномочного представителя).⁵²

Согласно летописям, великий князь узнал о выступлении Ягайла на по­мощь татарам довольно поздно — уже в августе 1380 г., т. е., очевидно, не более как за месяц до сражения на Куликовом поле, — когда войска Мамая были уже у русских границ.⁵³ Еще через несколько дней эта весть могла достичь Новгорода. Собрать ополчение в разгар полевых работ, вооружить его и совершить пеший переход на расстояние около тысячи километров было невозможно за короткий срок, оставшийся до ожидае­мого соединения армий Мамая и Ягайла. Очевидно, этот вопрос и обсуж­дался на новгородском вече.

Конечно, на Руси уже давно ждали известий подобного рода. Ве­роятно, Дмитрий Иванович получил какие-то сведения о переговорах Ягайла с Мамаем задолго до того, как литовское войско могло отпра­виться на соединение с татарами. Возможно, что именно сведения этого рода как раз и обсуждались в Москве на переговорах с новгородцами и что их помощь уже тогда была обещана и размеры ее оговорены. Если

⁵² Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. — М.—Л., 1950 (далее сокращенно: Н1Л), стр. 376.— Краткое известие об этом посольстве в Нов­городской четвертой и Софийской первой летописях: ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1. Пгр., 1915, стр. 311; т. V. СПб., 1851, стр. 238.

⁰³ «Бысть же месяца августа приидоша орды таковыя вести ко христолюбивому великому князю Дмитрию Ивановичи), оже воздвизаятся на христианы измаилтяне. Олгу же отпадъшю сана своего <...>, послав к великому князю Дмитрию Ивановичю весть лестную, что „Мамай идет со всем царством <...>, и князь литовский идеть на тебя же со всею силою своею"» (ГПБ, F.IV.238, л. 250). То же самое известие в ряде других летописей (см. например, ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, стр. 312, т. VI, СПб., 1853, стр. 91). Краткая редакция летописной повести, которую некоторые ис­следователи считают первоначальной, относит, по-видимому, получение великим кня­зем сведений о союзе Ягайла с Мамаем на еще более позднее время: «И переехав Оку, прииде ему пакы другая весть, поведаща ему Мамая за Доном събравшася, в поле стояща и ждуща к собе Ягайла на помочь, рати Литовскьгя» (первое упоминание здесь об участии Литвы)—Симеоновская летопись (ПСРЛ, т. XVIII, СПб., 1913, стр. 129). Аналогично в Рогожском летописце (ПСРЛ, т. XV, вып. 1. Пгр., 1922, стлб. 139). Вывод о первоначальности именно этого летописного рассказа см. в ра­боте: М. А. С а л м и н а. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задон-щина». — «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.—Л., 1966, стр. 355—364.

Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому 91

это так, то Дмитрий Иванович вправе был ожидать, что Новгород под­готовится к войне заблаговременно. А правители Новгорода, в свою оче­редь, возможно, ожидали подтверждения слухов о союзе Ягайла с Ма­маем.

Как бы то ни было, но в ситуации, отраженной летописями, была ре­ально осуществима только весьма ограниченная помощь, которую мог ока­зать московскому князю Новгород. Это отправка сравнительно неболь­шого конного войска из числа тех сил, которые содержались Новгородом постоянно на случай непредвиденной военной опасности. Очевидно, что правители Новгородской республики, ожидая войну с Литвой, гра­ницы которой находились вблизи Новгорода, и имея к тому же постоян­ную угрозу со стороны Тевтонского ордена, не желали оставить сам Нов­город без надежной защиты. Значительная часть его наличных военных сил была сохранена в пределах Новгородской земли. Вероятно, это и от­разилось в Сказании.

За именами новгородских воевод в пространной версии Сказания мо­гут быть узнаны реально существовавшие политические деятели Новгорода. Во всяком случае, имена двух первых воевод идентифицируются довольно просто. Первый воевода Иван Васильевич — это, очевидно, новгородский боярин Иван Васильевич Машков, который трижды упоминается в новго­родских летописях под 1366—1399 гг. Два первых упоминания представ­ляют особый интерес: в 1366 г. он и его отец были неожиданно и без всякой вины схвачены в Москве по приказу великого князя Дмитрия Ивановича — в качестве заложников в связи с походом новгородских уш­куйников; только в следующем году эти лица были отпущены в Новго­род.⁵⁴ Назначение именно боярина И. В. Машкова первым воеводой от­ряда, посылаемого в помощь тому же Дмитрию Ивановичу, имело, веро­ятно, политический подтекст: Новгород как бы подчеркивал этим, что выполняет взятые обязательства невзирая на прежние обиды со стороны Москвы. Такое напоминание могло расцениваться как своего рода проти­вовес ощущению неполноценности оказываемой военной помощи в коли­чественном отношении.

Второй воевода, названный Андреем, сыном предыдущего, посадни­ком— это, по-видимому, Андрей Иванович, который действительно был посадником, но не в 1380 г., а позднее — в первой четверти XV в. Нов-

городские летописи упоминают его четыре раза.⁵⁵ Ему же, как посаднику, адресована берестяная грамота, датируемая 10—20-ми годами XV в.⁵⁶ Становится понятным, почему Сказание, перечисляя воевод, посадника упоминало на втором месте, а не на первом. В 1380 г. Андрей Иванович был еще молод и его назначили вторым воеводой при отце. Но впоследст­вии он был одним из самых известных посадников Новгорода (отец же его вообще не стал посадником). В Новгороде, видимо, хорошо знали, о ком конкретно идет речь в Ск<