Клуб «Ван дер Грааф»
1.
Что за бредятина?! Где это я? Чего это я? Зачем эти стены с дурными, местами оборванными обоями, и тяжёлый потолок, весь в трещинах, как старая, готовая прихлопнуть в любой момент ладонь? Она серая, точно вечное небо над городом, в кровоподтёках и нефтяных пятнах от верхних жильцов. И кажется из этой грязи кто-то наблюдает. Вон там, в сером водовороте экологических и психических катастроф различаются пьяные и оттого разные глаза. Глядят то ли с осуждением, то ли брезгливо. Может это я? Нет, пожалуй, соседи или квартира присматривает, чтобы не дай Бог не накуролесил. Пристально так, негромко наблюдают.
Такие мысли посетили Мишку сразу после пробуждения. Ему стало так не по себе, что он едва не блеванул. Перед глазами заплясали огни. Что-то знакомое, и в то же время непонятное было в них. Мишка попытался схватить пламя за хвост, но не удержался, упал. Взгляд упёрся в пустоту, да так и застрял там. Она измяла Мишку, поселилась в нём и посеяла семена раздора. Вскорости, подозревал Мишка, он сам станет пустотой, и не знал, радоваться ли.
«Как жизнь?» - «Как в аду» - «А что так?» - «Отец неделю гоняет кантри». - «Тогда ты точно в аду!» - напомнила пустота обычные приветствия с Другом. Это было в школе. Друг уже тогда потерялся, правда, ещё не догадывался об этом возбуждённый поисками счастья. Теперь он потерялся окончательно и, судя по всему, здесь. Именно отсюда Друг звонил около месяца назад, а затем замолчал. Самое удивительное, что в последнем разговоре он утверждал, что счастлив, и Мишка обязан был с этим разобраться. В первую очередь он тревожился. По Мишкиному убеждению, счастья, особенно для таких как Друг, не существует, но к тревоге примешивалось и другое - ревность. Что если и вправду Друг обрёл счастье? Мишка чувствовал себя обманутым.
Вообще они оба с рождения были обманутыми или сами себя обманывали. Не успев родиться, уже боялись. А родившись, моментально устали и состарились. По всем правилам приличия эти двое должны были родиться лет сто, а то и двести назад, но, видимо, рождаться вообще не входило в их планы, а угораздило их появиться в год несчастливый, суетный и противоречивый - год 1995-й. Великая красная империя уже отхаркалась кровью, вперемежку с республиками и теперь корчилась в муках рождения новой идеологии. Тревога висела в воздухе и заставляться на нём вешаться. Страх пробирался до кишок, всё казалось непредсказуемым и немощным в густом тумане настоящего. В таком бардаке и появились мальчики. И теперь им некуда было деваться. Они будто отбывали срок в тюрьме или армии. Не сговариваясь, каждый в своей семье после пробуждения заправлял кровать, за завтраком безропотно выслушивал родительские наставления на день и, дабы избежать дополнительных разговоров, быстро мыл за собой посуду и убегал из дому. Эти ребята вообще старались жить незаметно. Бежать всегда и везде, нигде не останавливаясь, решили они, едва научившись различать краски окружающего мира. Их проблемой было восприятие. То ли они брезговали соприкасаться с миром, то ли боялись, что заигрывания с миром изменят их. А может, им просто было больно.
- Неужели это Сигурни Уивер? Я не вынесу этого! - ковыряясь в рыбном супе, восклицал в столовой Друг.
- Больше на эту нашу похожа… как её, эм-м-м, - заглядывая в тарелку Друга, говорил Мишка. - Забыл, но такая же. А что ты за эту… э-э-э… так переживаешь?
- Сигурни Уивер? Это ж святая женщина - она столько «чужих» перебила! - убеждённо заявлял Друг, всё ещё таращась в суп.
Там лежала мойва. Стройная, как телезвезда, глазастая, тоже как телезвезда, а ещё мёртвая, и есть собственными зубами мёртвого кумира было страшновато.
- А как она вообще там оказалась в форме рыбы? - спрашивал Мишка.
- Так это всё дурацкая мода на трансмутации! Это ж придурки - учёные решили доказать, какие умные. Сначала открыли секрет воскрешения и давай воскрешать кого ни попадя, - по мере вытекания слов Друг вдохновлялся всё больше, и лицо его светлело. - Время показало, что с воскрешениями не всё гладко. Элвис Пресли, к примеру, и не умирал, а лишь скрывался от публики. И теперь их стало двое. А Джим Мориссон, воскреснув, постоянно напивается в баре и не интересен даже самым ярым фанатам. Потому что какой из него рок-поэт, если он двух слов связать не может? Курт Кобейн - надежда прогрессивного человечества, ожив, осмотрелся и снова снёс себе башку из ружья. Эксперимент по его воскрешению повторили, но результат оказался тот же, то есть крышесносный. В общем, плюнули на это дело учёные. Кому они нужны - герои прошлых лет?
- И то верно, - соглашался Мишка.
- И тогда учёные изобрели вечную жизнь. Сначала, конечно, всем захотелось. Обеспеченное человечество выторговало себе вечность и стало маяться от скуки. И ладно бы просто маялось. Тела-то всё равно старели и становились похожими на древних вампиров или зомби… Ну, или жертв неудачной пластики. И мы подходим к главному…
- Давай уж подходи, перемена заканчивается.
- Чтобы как-то развлечь «вечных» учёные изобрели сыворотку временного превращения в животных. Больше всего спросом пользовались обитатели подводного мира, так как всю толщу воды ещё не просканировал ни один ум учёного. Короче, среди звёзд наиболее популярными стали превращения в морских рыбок.
- Кажется, мойва - не морская рыба, - возражал Мишка.
- Не важно, - отмахивался Друг, стараясь не потерять нить повествования. - Ладно бы, как Джек Николсон, который превратился в глубоководную древнюю акулу и ушёл на дно, выплывая только за новой инъекцией, но были ребята и поскромнее, и с нереализованными амбициями. Первым тревожным звоночком стала гибель Тома Хенкса, которого в виде рыбки поймали и за ненадобностью и размеров выкинули гнить на берег. Когда действие инъекции закончилось, актёр пришёл в себя, в смысле в человеческую форму, только уже мёртвую. Вот тогда его и узнали. Полицейские сначала решили, что актёр умер по неосторожности, ведь гарантий полной безопасности дать никто не мог. Однако в его особняке нашли записку, в которой утверждалось, что Хенкс умер по собственной воле. Он, видите ли, не смог преодолеть амплуа простофили Форреста Гампа, про которого, если уж честно, никто и не помнит, кроме самого Хенкса. Однако этот поступок породил моду. Вслед за актёром многие другие звёзды без страха и упрёка начали глотать с крючков разных там червячков и бросаться в рыболовные сети…
- Голливуд по тебе плачет! Там такой бред обожают, - улыбался Мишка, вставая из-за стола. - В класс пора!
Они вставали и, словно неприкаянные, возвращались к скучным одноклассникам и урокам… Случаи всё-таки бывают необыкновенными. В данном, к примеру, судьба распорядилась так, что эти два странных, ни на кого не похожих существа очутились в одной школе, в одном классе и даже подружились. Теперь школьные годы остались позади, и один из друзей пропал.
Миша выглянул в окно и подозрительно осмотрел окрестность. Собственно, разглядывать было нечего. Куда ни глянь - серые осенние многоэтажки хватаются за жёлтое небо, нагло напирают на гостиницу, толкают её, выгоняют с насиженного места и угрожают смертью, потому что она маленькая, дряхлая, портящая собою общий вид.
Миша попытался вспомнить, как попал сюда. Он ехал в такси, и навигатор женским голосом постоянно врал. «Да заколдовано это место что ли?!» - матерился водитель, и Мишка понимал, что так и должно быть. С его Другом всегда так, а водитель попался на редкость разговорчивый и, дабы избежать приступов паники, Мишка начал пить. Так что, когда они обнаружили гостиницу, Мишка был в стельку и даже не помнил, как заселялся. Теперь он, словно истерзанный злыми детьми щенок без глаз, щупал, трогал стены и вскоре осознал, что уборной и даже обычного умывальника здесь нет. Миша совершенно один в единственной комнате, из которой ведёт единственная дверь. Таких ситуаций он боялся с детства. Они лишали свободы выбора, и сейчас Мишка почувствовал клаустрофобию. Он с шумом втянул спёртый воздух и от безысходности распахнул перед собою дверь. За нею кто-то стоял, и от неожиданности Мишку вырвало.
- Молодой человек, что с вами?
- Всю жизнь себя об этом спрашиваю, - успел ответить Мишка перед тем, как его снова стошнило.
- И часто с вами так бывает?
- Иногда, когда напьюсь… Рядом с людьми постоянно.
- Хорошо, я сейчас уйду, но как станет лучше - спускайтесь.
- Куда? - Мишка предчувствовал дурное.
- На первый этаж, разумеется. На ресепшн с документами и оплатой. Мы ведь вчера вас так толком и не оформили.
- А что не так?
- Вы явно находились в иных и, подозреваю, не в лучших мирах, - Миша наконец-то разглядел говорившего.
Был он лысым, в очках, с висловатым носом и тонкими, седыми усиками мужчиной лет 60-ти. Невысокий и полноватый, и от этого, как показалось Мише, солидный. Особый шарм мужчине придавал его серый, довольно мятый костюм и сандалии на босу ногу.
- Вы здешний директор? - с уважением спросил Миша.
- Нет, не здешний. И всего только управляющий.
- Спасибо, что не ругаетесь! - Мишка попытался оттереть блевотину с костюма Управляющего, но тот отпрянул:
- Не надо, всё-таки у нас не богадельня, а приличное заведение! Для этого персонал имеется.
- А не могли бы вы подсказать туалет? - крикнул Мишка вслед уплывающему от него Управляющему.
- Могу, - бросил тот через плечо. - Вон в том конце коридора.
- А душевая?
- В том же конце.
- А ванная?
- Молодой человек, я вам уже всё объяснил! - Управляющий скрылся за поворотом.
«Какой вежливый… коридор. Он длинный и тёмный, хотя уже утро. И светит только из окна в конце… управляющего», - Мишка встряхнулся, вернулся в комнату за нужными принадлежностями и вышел снова. Окно в конце коридора уменьшилось до серой точки. «Фу ты, утро ведь, тогда почему такая тьма кромешная? - думал Мишка по коридору. - И что-то в ней копошится и топорщится!» Ему и вправду мерещились какие-то тени. Они окружали и хотели толкнуть. Мишка был убеждён, что с недобрыми намерениями. Так и оказалось. Что-то или скорее кто-то, потому что было одушевлено и двигалось, толкнуло Мишку и заматерилось. Волосы на голове пустились в пляс. Снова, как и в комнате, во рту появился железный привкус.
- Это… Ты чего шары выпучил? - рядом возникло бледное лицо. - Никогда девушки голой не видал?
- Да я вообще ничего не вижу, не то, что вас! - часто заморгал Мишка. - А вы голая?
- Не твоё собачье дело! - девушка хотела снова пропасть в темноте, но Миша ухватил её за руку. - Не могли бы вы проводить меня до туалета?
- Ты что, маленький или издеваешься? Смотрите-ка, темноты он боится! - зло выпалила девушка, затем, будто застеснявшись, добавила. - Ладно, извини. День не задался.
- В каком смысле? В смысле из-за меня или…
- Не из-за тебя. Ты просто мудила! Не вникай, пошли, - девушка повела его за руку по коридору, а Мишка плёлся следом, не в силах оторваться от раскинувшихся по белой спине тёмных волос. Они напоминали змей. Кажется, они двигались, даже шипели и вообще казались мрачнее всей тьмы вокруг. Это так пугало, что Мишка снова решился заговорить:
- Можно вам комплимент сделать?
- Не пялься! Мне за мою жопу вообще-то деньги платят.
- Да я ведь не об этом! От вас просто пахнет невероятно! Это шампунь какой-то особый?
- Обычный.
- Не цветочный?
- Слушай, ты чего докопался? - повернулась к нему девушка. - Брошу сейчас!
- Я будто саму весну в вас чувствую. Это так странно. Вам сколько лет?
- Нашёл, что у девушки спрашивать!
- Ну а всё-таки?
- Ну, двадцать два.
- Вот я и говорю. Вы ж не молоды, а запах такой… Как у младенца прямо. Чистотой внутренней вы пахнете.
- Так весной или чистотой? Весной вроде чисто не бывает.
- Неправильно вы меня поняли, - расстроился Миша. - Хотя со мной всегда так.
Девушка вдруг остановилась в темноте, быстро вскинула свободную руку и в глаза ударил свет. От неожиданности Мишка зажмурился.
- На будущее, - услышал он. - Не надо мне тут «вы». И меня Ма…
- Не важно, как вас зовут, - отмахнулся Мишка. - Я такие мелочи не запоминаю.
- Как знаешь, но про запахи мне тоже не надо! Посрать все ходят, так что не лечи тут про весну, и голой больше ходить перед тобой я не стану. Просто я одна на этом этаже, вот и расслабилась... Кстати, за ручку в туалет в первый и последний раз водила. Фонариком обзаведись, раз слепой или свет в коридоре включай заранее.
Миша открыл глаза, чтобы поблагодарить, но девушка уже исчезла. Он загрустил, чувствуя неловкость. В сущности, Мишка был хорошим, добрым, но совершенно бесполезным для общества человеком. Злой рок преследовал его с рождения. Это можно утверждать хотя бы из того, что родился Мишка в полном сознании и ясности ума. Ему сразу всё так не понравилось, что он даже не стал орать, и если бы не широко раскрытые глаза, то врачи признали бы младенца мёртвым. Мишка на это в общем-то и рассчитывал: небритый врач с тёмными кратерами вместо глаз и густым, неприятным запахом, и мать с красными пятнами на лице, с которого катился пот, не внушали никакого доверия. И когда всё-таки Мишка попытался протестовать, ему заткнули рот чем-то белым и пухлым с тёмной башенкой посередине.
Ещё в младенчестве Мишка понял, что всех любовников и соответственно будущих родителей нужно стерилизовать, иначе порочная преемственность поколений никогда не прекратится. Ведь это сущее издевательство и насилие над маленьким человеком: его зачатие, вынашивание, рождение и последующее выкармливание. В конце концов, неужели нельзя придумать более достойный способ для продолжения рода? Цивилизованные ведь вроде люди, и учёные, кажется, не дураки. Вот о чём думал Мишка, оставаясь тёмными ночами в кровати наедине с самим собой. Однако Вселенная смеялась над ним, и чем старше становился Мишка, тем громче.
Только начал он привыкать к родителям и прочему окружению, как те стали портиться и стареть. Об этом его никто не предупреждал, зато постоянно спрашивали, кем хочет стать он. Мишка терялся, оглядывая свои бесполезные пухлые ручки и выпирающий буксиром животик. «Может, космонавтом, а?» - заискивала воспитательница, и Мишка молчал, соображая, что и на земле он ничего не поймёт до самой смерти, а ему тут уже Космос навяливают. Мишка расстраивался и даже намеревался притвориться аутистом, но совершил ошибку, заговорив в полгода.
Всё стало ещё хуже после поступления в школу. На коже появлялась растительность. Она лезла, селилась сорняком на лице и в других неподобающих местах. Со временем она огрубела и вообще стала вести себя неподобающе и нагло. Стыд, да и только! Однажды к Мишке в сон пробралась учительница. Была она нагая и трогала Мишку нетерпеливыми алчными руками, а он так разволновался, что проснулся и трусы то ли от испуга, то ли отчего-то ещё оказались мокрыми. Тогда Мишка осознал, что не только общество, вся суть его против него, и он лишь ошибка природы. Он чувствовал стыд и возмущение, но что мог сделать? «Мужик уже», - радовался папа, взглянув на простыню, а мама всплёскивала руками и плакала от умиления. И снова Мишку спрашивали, кем он хочет стать. На самом деле Мишка хотел одного - стать человеком. Этого ему казалось достаточным: уж больно странными казались люди, их чувства и поступки. Однако, чем старше становился Мишка, тем настойчивее звучали вопросы. Пришлось задуматься. После долгих размышлений Мишка решил, что в его случае лучше всего стать профессиональным алкоголиком или наркоманом. И опять природа подвела его! Организм не выносил чужеродные, вредные вещества и выплёвывал их как непрошенных гостей наружу. «Придётся стать циником», - вздыхал по ночам Мишка, но и эта роль ему до сих пор толком не удавалась.
Если бы Мишка видел в жизни хоть какой-то смыл, то мог стать кем угодно. Но в том и дело, что он не видел ничего. Единственное, что его волновало: как не потерять то, с чем он появился. Он знал, что внутри него, да, наверное, и в любом другом человеке было что-то не приобретённое, а принесённое с собой. Мишка помнил об этом и ценил то ощущение ясности и покоя, которое почти потерял в стремлении влиться в общество. И ведь вливание у него почти получилось, а затем появился Друг, который напомнил о главном. И тогда Мишка перестал притворяться и в сердцах однажды крикнул: «А ведь мы в полной жопе!» Друг его сразу понял и поддержал: «Знаю, так что не вывались, как какашка»…
«Нехорошо вышло с Управляющим, а какой вежливый и хороший… Да и девушку, как её там, обидел… Эх, не умею я, не знаю, как с людьми, - вздохнул Мишка, заканчивая бриться. - Друг сказал, что счастлив здесь? Наврал, условия-то нечеловеческие! А как там девушку зовут? Представлялась вроде… Или нет? Весной звать буду. Не вслух, конечно, только про себя, а то опять обидится».
При всех странностях и вопросах нынешнего утра Мищка понял одно: ни в какой он не гостинице, а в старом бараке с общими на этаже туалетом, ванной и душевой, но хотя бы отдельными комнатами. «Нет, врал мне Друг насчёт счастья, - убедился Мишка, расчёсываясь после душа. - Оно здесь просто невозможно. Однако пора к Управляющему, а то нехорошо»…
Мишка вышел из уборной, но свет после себя выключать не стал. Уж больно длинным и мрачным показался ему коридор снова. «Вот ведь встрял!» - подумал в очередной раз Мишка, и скребущийся ветвями в окно день только подтвердил опасения.
2.
Ключи за спиной Управляющего раскачивались на гвоздях и, сталкиваясь друг с другом, издавали тихий, тревожный стон. Миша заметил, что лишь некоторые гвозди свободны, из чего заключил, что заведение особо не жалуют. Это успокаивало.
- Да вы не туда, на меня смотрите! - услышал он. - Да, постояльцев немного, не всем по душе жизнь в подобных местах. Но поверьте, бывают интересные личности. Чаще с проблемами социальной адаптации или законом. Иногда забредают Свидетели Иеговы. Тогда становится совсем интересно. С кем ещё можно поговорить о Боге и Его Царствии? К тому же, они оставляют столько брошюр, а у нас порой в туалетах не хватает бумаги.
- А чего эти у вас танцуют? - кивнул Мишка на ключи.
- Не всё ж Иеговам с ума сходить. Давайте паспорт, - Мишка протянул. - Вот то-то и смотрю, что неверно фамилию указали.
- Странно, что я вообще хоть что-то указал, - заглядывая в журнал учёта, Мишка удивился: вместо его подписи там красовались какие-то странные, похожие на арабские каракули. - Что вы тут вообще прочитали?
- Да всё! Знаете, сколько лет я уже здесь! Мне и читать не обязательно, по почерку определяю.
- И всё же, - Мишка снова кивнул на ключи, которые начали нервировать, - чего они танцуют?
- Это ещё ничего, вечером приходите. Вот когда веселье начнётся!
- Главное, чтобы войны не было, - брякнул зачем-то Мишка.
- Вы правы, а я их повидал!
И вот что Мишка услышал.
Родился Управляющий, страшно сказать, в начале двадцатого века. Однако даже в те мутные времена существовали прекрасные семьи. Папа торговал мукой. Её привозили специально из Европы, потому что на наших мельницах кокаин не производили. Мама пела на эстраде, да так хорошо, что после выступлений особо горячие поклонники продолжали наслаждаться пением в её апартаментах. Так что Первую мировую будущий Управляющий запомнил по большому количеству военных в их доме, где офицеры покупали муку у папы, а затем с белыми носами спешили на мамину половину.
Когда грянула революция всё изменилось. Наступил голод и поставки муки прекратились. Приходили «красные» и били папу руками и ногами. Приходили «белые» и тоже били руками и ногами. Потом возвращались «красные», которые снова уступали поле деятельности «белым». «Красные», опять «белые», «красные»… Папе даже стало казаться, что жизнь его шагает по арестантскому кругу, и всё окружение создано лишь ради того, чтобы глумиться над его «жидовской мордой». (Мишка этого не понял, ведь фамилия у папы Управляющего заканчивалась на «ман», что в переводе с английского означает «человек». Зачем бить-то? Из-за муки что ли? Так ведь все голодали!)
Маме повезло больше. Её голос ценили, и для неё мало что изменилось. Пока солдаты в подсобке били папу, офицеры в спальне наслаждались ангельским пением. Но видимо что-то её не устраивало. Однажды женщина так хорошо взяла ноту «до», что оторвалась вместе с молоденьким белогвардейцем от пола и выпорхнула через форточку наружу, только и успев допеть «свиданья». Больше про неё не слышали, а папа так расстроился, что в свободное от битья время сколотил ящик, на который повесил табличку «Просьба не беспокоить» и лёг туда.
Будущий Управляющий рос послушным ребёнком и папу не беспокоил. Даже не стучал. Однако воспитанность привела к побочному эффекту. Однажды папеньку снова пришли бить, вскрыли ящик и никого внутри не обнаружили. Так почтение к батеньке довело мальчика до интерната, где Управляющий уже на себе ощутил силу словосочетания «жидовская морда». Самое интересное, что в интернате не водилось ни «красных», ни «белых» - одни дети.
Умер великий Ильич, и в год его смерти появились стройотряды. Туда и пошёл Управляющий. Днём он строил коммунизм, вечерами учился, а по ночам воровал. В общем, как все. Дел хватало по самое горло, и надо же было посреди этой суеты встретить Ту Самую! Она не называла его жидовской мордой. Напротив, находила его профиль прекрасным, а висловатый нос мужественным. Она брила Ему каждый день лицо опасной бритвой. Он - каждый месяц Ей подмышки и ноги. Это было взаимное доверие в высшем понимании слова, и 30-е годы пролетели как счастливый сон. Управляющий перестал замечать побои, ходил в синяках, но счастливый. Вокруг исчезали друзья и товарищи: кто в лагерях, кто сразу в могилах, но он и его тогда уже супруга ничего не видели - только друг друга.
Вообще изначально их тоже собирались сослать куда-нибудь за Северный полюс, но побоялись, что эти двое ускорят глобальное потепление и лёд под силою их любви превратится в воду, которая затопит молодое советское государство. Поэтому их оставили в покое. Он строил дома. И этот барак тоже. Она шила и всё было замечательно, пока к ним в дверь не постучалась Вторая мировая.
На фронт Его не взяли по причинам мужественного профиля. Уж больно неблагонадёжным он показался военному комиссариату. Её взяли медсестрой, причём сразу после начала Великой отечественной и не на фронт, а в Ленинград. Всё-таки северная столица, успокаивала Его Она, и ничего плохого случиться не может, а затем случился сентябрь 41-го. Ленинград оказался в блокаде, и вскоре от жены перестали приходить письма… Он обещал, что дождётся. И ждал, а после войны ждал отпуска и ездил в Ленинград, а затем в Санкт Петербург в надежде отыскать следы... Её будто и не существовало, но он ждал и боялся, что Она не сможет его отыскать в новом месте, поэтому привязал себя к этому дому, а дом в свою очередь привязался к Нему. Где найти ещё такого верного жильца? Люди приходили и уходили, кто в новые бараки, кто из жизни. Оставался лишь Он.
После распада СССР дом из семейного общежития переименовали в гостиницу. Всё вокруг менялось, но только не Он. Он ждал, прислушиваясь к завываниям вечного ветра за окном, и надеялся разглядеть в этой буре Её силуэт. За этим занятием Он и не заметил, как его перестали бить и дразнить «жидовской мордой». Всё-таки несчастье обезличивает человеческую внешность. Его зауважали, а затем и вовсе сделали Управляющим, так как Он знал о доме всё.
- Вот и жду, - окончил Управляющий, и глаза его под очками задрожали.
- Так ведь сколько времени прошло! И странно… вы совсем не выглядите стариком. Разве такое возможно?
- С любовью всё возможно, - лицо Управляющего так хорошо посветлело, что даже обычно осторожному Мишке захотелось обнять старика. Во избежание неловкости Миша заговорил о деньгах:
- А вы безнал принимаете?
- К сожалению, нет, - лицо Управляющего померкло. - Если угодно, за углом есть банкомат. Можете прогуляться и снять там, хотя не к спеху. Живите пока так.
- Нет уж, - запротестовал Мишка. - Я и так за ночь должен. Я сейчас быстро. Потом, надеюсь, вы расскажете мне об одном человеке. Кажется, он у вас остановился.
- Конечно, расскажу. Я всегда здесь … Жду. И вас подожду тоже.
Миша вышел на старое деревянное крыльцо и поёжился. Октябрьский ветер был до судорог колюч. Мишка запахнулся в куртку и расстроился: «Вот взять Управляющего. Живёт ведь человек. У него есть цель, а я?» Он вспомнил как лежал облёванный после выпускного бала, а над ним нависали родители с вопросом, каким видит своё будущее Мишка. На самом деле видел Мишка только таз, и тогда родители решили взять его судьбу в свои руки.
При советской власти папа был комсомольским работником. В чём заключалась его работа, не мог толком объяснить даже он сам. Однако свои плоды такая работа принесла. После распада Союза папа за неделю выучился на психолога, причём так успешно, что его клиентами, в основном, становились народные избранники, то есть депутаты и бандиты. Деньги за возможность поплакаться в жилет пациенты платили немалые, так что папе требовался бухгалтер. Решено было отправить Мишку в институт учить экономику. Но тот быстро понял, что никакие экономические законы не помогают, если не держать под подушкой пистолет. Кроме этого, Мишка боялся точных цифр, поэтому учёбу забросил. Мама его поддержала, так как ненавидела экономику, но обожала поэзию. Таким образом Мишка очутился в литературном институте. Первые же литературные опыты показали его несостоятельность. При всей внешней чёткости формы не хватало содержания. Из-под Мишкиной руки выходило всё безжизненно или с холодком. «Вы что, бухгалтер что ли?!» - орали преподаватели, и Мишка бросил литературу, потому что к страху перед людьми прибавился ужас перед преподавателями. В итоге родители махнули на него рукой. «Конечно, попы сейчас жестко со мной конкурируют, но в 90-е я столько заработал, что и на внуков, если сделаешь, хватит. Живи как знаешь», - сказал Мишке папа и открыл счёт, на который ежемесячно присылал небольшую, но приемлемую для жизни сумму. Надо заметить, что Мишка и сам не ленился. Попробовал себя, к примеру, в слесарном деле, затем в строительном, даже поработал ди джеем. Беда заключалась в том, что как только становился понятным общий принцип профессии и людей, принадлежавших ей, Мишка терял и без того слабый интерес и всё бросал. Из опыта рабочей жизни Мишка вынес одно - всегда и везде на всех работах пьют чай в пакетиках.
«Вот ведь, уже и очередь за мной выстроилась», - Мишка отчаянно пытался вспомнить код карты и не мог. После двух неудачных попыток он закрыл глаза и очутился в пустыне. Звуки ушли, всё померкло и перед глазами бегущей строкой пробежала некая цифровая комбинация. Её Мишка наугад и ввёл. Оказалось, верно. Пока банкомат ворчал, отсчитывая деньги, Мишка обернулся извиниться. К нему плотно прижимались молодые парни.
- Вы извините, что так долго.
- Да ничего, мы подождём, - ответили Мишке, и он удивился, какие воспитанные ребята живут в этом городе. Мишка взял деньги, хотел пройти, но его остановили:
- Да не спеши ты. Куда? Чего у тебя там, сколько?
- Кажется я понимаю, в чём дело, - догадался Мишка. - При других обстоятельствах я бы легко поделился, но дело в том, что должен рассчитаться за проживание, поэтому извините, помочь не могу.
- Да мы и не спрашиваем, чего ты там можешь. Мы сами как-нибудь, - самый крупный прижал Мишку к стене и огромной ручищей полез к нему в карман. Мишка перехватил руку.
- Ты чего, - удивился парень, - в морду хочешь?
- Да мне всё равно, если честно.
Мишка хотел добавить, что не боится ни физической расправы, ни даже смерти, но не пришлось. Дыхание перехватило после тяжёлого удара в солнечное сплетение. Мишку согнуло пополам, а парень спокойно вытряхнул его из куртки, которую тут же обыскал и бросил за ненадобностью на дорогу.
- Что-то не густо, - наклонился он к глотающему слюну Мишке. - На карте есть ещё? Говори код.
- Уже забыл, - тяжело признался Мишка.
- Партизан что ли или просто борзый? - придвигаясь, подали голос остальные. - Сейчас как накатим, быстро вспомнишь.
Один резко ударил Мишку по лицу, но крупный остановил:
- Заметить могут - менты приедут. Ладно, харэ, парни. Только фиг он что-нибудь по этой карте снимет. Сам виноват: ни себе, ни людям. Мы же не изверги, могли немного тебе оставить, а так, валяй, - и парень легко пальцами переломил карточку. - Всё, пошли.
Компания стала отходить, когда главный, передумав, остановился и с разворота ударил Мишку ногой по физиономии. Тот полетел, соображая, что, кажется, этот приём видел в каратистских фильмах и зовётся он «вертушкой».
- Теперь пошли, - проговорил вожак и жестом указал направление.
«Это Карма за вчерашнее скотское моё состояние, - отдирая себя от стены, решил Мишка. - Ну, лучше сейчас, чем потом, только как с Управляющим объясняться? Наверняка карту можно восстановить, но до этого что делать?» Он доковылял до гостиницы и снова поёжился, на этот раз от её вида. Надпись над входом гласила «…иница». «Поменять букву и получится Ибица», - рассеянно подумал Миша, разглядывая неопрятное трёхэтажное строение. За неопределённым цветом совершенно было непонятно, деревянное здание, кирпичное или какое ещё. Кое-где краска облупилась, и из-под неё виднелся старый слой, да не один. Вообще барак напоминал больного желтухой алкаша с язвами по всему телу, и от этого вызывал страх и уважение. Кто знает, сколько и чего повидали эти стены.
Мишка вошёл внутрь и напротив увидел молодого человека с раздутой физиономией и рваной куртке. «Какая гостиница, такие и постояльцы», - фыркнул Миша, хотел поздороваться, но, приглядевшись, сообразил, что это он сам в висевшем на стене зеркале.
- Что с вами? - увидел Мишку Управляющий.
- А с вашей гостиницей? Видок у неё конечно.
- Так ведь я почти всю жизнь здесь. Привык и не замечаю, - оправдался Управляющий. - Вы то как, полицию может вызвать?
- Да она только время отнимет. Не надо.
- Но что-то делать надо! - Управляющий казался искренним, и Мише почудился подвох:
- Стены покрасьте лучше, - он подбирался к главному: к тому, что у него нет денег. Мишка собрался духом и выпалил. - Погода такая мерзкая сегодня!
- Вас ведь ограбили? - услышал он сочувствующее.
- В принципе, да, - не стал вилять Мишка. - И ведь я даже не могу теперь уехать, пока карту не восстановлю.
- Говорил ведь, что деньги не к спеху! - расстроился Управляющий. - Да и не денег жалко - вас! Вон лицо-то совсем повело, а насчёт карты… У меня в банке знакомый работает. Я ему позвоню, и мы решим этот вопрос. Сам я с такими вещами не сталкивался, но думаю, восстановят в течение нескольких дней, - успокаивал Управляющий. - Живите пока так. Расплатитесь ещё… Позже.
- Правда?
- Конечно правда! Что мы - коллекторы какие-то? - ключи за спиной Управляющего бурно зааплодировали, а сам он на глазах расцвёл и прямо-таки озарился внутренним светом. - И с лицом вам помогут. У нас тут постоялица одна, настоящая кудесница. Уж не знаю, отварчику ли даст или наложит что-нибудь, но синяки и ссадины к вечеру пройдут. Уж можете поверить. Самого, как я рассказывал, частенько побивали.
Мишка почувствовал благодарность и даже устыдился своей уверенности, что Друг не мог быть здесь счастлив. Сам Миша испытывал сейчас невероятный покой и гармонию, однако уже через минуту почувствовал, что всё это уже было и он также стоял возле стойки, за которой также благожелательно переминал ноги Управляющий. Ощущение дежа вю подавило остальное. Мишка отпрянул, затем вспомнил о Друге, хотел показать его фото на сотовом, однако телефона не оказалось. Видимо, его забрали парни или он сам выпал во время потасовки. Управляющий будто угадал:
- Вы кажется о каком-то человеке спросить хотели? Фамилию, имя знаете?
- В том и дело, что не знаю.
- Не переживайте, - Управляющий широко улыбнулся. - У нас сегодня намечается вечеринка. По традиции там будут все. Вот и увидите, здесь ли ваш знакомый незнакомец.
- Вряд ли увижу, - засомневался Мишка, - мой Друг по вечеринкам не шастает.
- Вы не правы, все будут. Что таить, к нам редко заселяются, поэтому каждое новое лицо - большое событие. Присоединяйтесь и сами убедитесь. К тому же всё это ради вас.
- Ради меня не надо, - Мишке стало дурно. - Надеюсь, вечеринка, как вы говорите, не включает в себя всеобщий обмен слюнями, спиртосодержащими жидкостями и последующего дележа постели с кем-то или всеми сразу?
- Вряд ли. Здесь люди, в основном, одинокие и сдержанные. А что вас так смущает?
- Приходилось сталкиваться на всяких корпоративах... Всё, что пишут про средневековые шабаши - правда!
- Кстати, о ведьмах. Зайдите всё-таки в седьмой номер. Пусть вас к вечеру бабушка подлечит, - напомнил Управляющий поднимавшемуся в свою комнату Мишке, и ключи снова звонко зааплодировали. Кажется, напутствуя на что-то и желая удачи.
3.
Из-под двери несло густым, сладким запахом. Мишка читал где-то, что человеческое мясо сладкое на вкус. Этого оказалось достаточным. «Может она варит…», - ужаснулся Мишка и передумал стучаться. Затем вспомнил рассказ Управляющего о живущей здесь старухе.
Родилась она в глухой деревне и ни один крестьянин не признал в ней дочь. Более того, мать была незамужняя, и чтобы отвести от себя вину, мужики пустили слушок, что девку обрюхатил лесной чёрт. Кончилось тем, что роженицу вместе с младенцем прогнали в лес, где им и пришлось выживать. У матери была какая-то женская болезнь, из-за которой она днями не вставала, так что с детства будущая ведьма знала, какие травы нужны, чтобы остановить кровь или какие ягоды есть, чтобы не умереть с голода. С пяти лет она ловко управлялась с удочкой, научилась вить из растений верёвки и мастерить из них хитрые капканы для зайцев и прочей лесной живности.
Иногда обе встречали деревенских, а мать слыла хорошей повитухой. Так что повадились вскоре бегать к ним девки травить и выскабливать из себя плоды своего неразумия. С десяти лет ведьма уже прекрасно разбиралась в абортах и принимала роды, а в четырнадцать неожиданно осиротела. Надо сказать, что потери матери она никак не почувствовала, так как выросла настоящим дитём леса - ей были чужды какие-то чувства. Зато свою работу выполняла быстро, чётко, не вдаваясь в ненужные детали. За это и ценили.
Вскоре в лес забегали со всей округи не только девки, но и мужики, страдающие половой немощью и другими болезнями. Молодая ведьма при работе обычно молчала. В этом приходящие угадывали её презрение и, выздоравливая, благодарно гадили ей под дверь и плевали вслед. О презрении подумал и молодой советский активист, приехавший облагораживать здешние места. Был он не по годам изнежен и так истаскан, что нуждался в лечении. В то время колдунья была ещё молода и красива, и во время посещений задумал комсомолец её соблазнить. Как только не подкатывал он, на какие ухищрения не шёл, чтобы залезть под юбку. Ничего не помогало, и ходил он одержимый вокруг её дома, плача и рвя на себе волосы. Не сдержалась ведьма. Нет, она не уступила молодому советскому герою, а как-то раз сломала при нём сук и обстругала со словами: «Видишь это дерево? Так будет оно мне защитой от тебя и зверей лесных, и отцом суровым, но благим, и мужем единственным и любящим. Никогда я не раздвину ноги ни перед тобой, ни перед кем-то ещё. П-шёл вон отсюда, пёс смердящий, и чтобы не думал возвращаться! Прокляну так, что мертвее этой деревяшки сделаешься».
Затаил комсомолец на ведьму обиду, начал местных против неё подбивать, но про презервативы ведь никто толком тогда не слышал, так что кудесницу не трогали. Но однажды напился молодец и возвращался поздно к себе в избу. На дороге играл пацан лет шести. Ведьма его примечала, и он часто бегал к ней в лес. Что-то повернулось в хмельной голове комсомольца. Радостно и дико ему стало, потому что теперь он знал, как отомстить. Камнем разбил он мальчишке голову, затем грудку, из которой вытащил маленькое сердце. Для пущей убедительности комсомолец допил водку из фляги, набрал туда кровь из ещё бьющегося сердца и пошёл к дому ведьмы, потихоньку выливая содержимое фляги на траву. «Охотятся ведь, найдут!» - убеждал себя комсомолец, довольный, что крови хватило до ведьмовского жилья.
Мальчишку искать начали почти сразу, время было уже позднее, ну и нашли быстро, а затем и тёмный, ведущий в ле<