ПЕРВЫЙ ДОБРОВОЛЬНЫЙ ПРЫЖОК 1 глава




Владимир КАЗАКОВ


ПОВЕСТЬ-ХРОНИКА

МОСКВА

«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ» 1988

© Издательство «Молодая гвардия»,

1988 г.

Фотографии.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Приблизительно к середине первой мировой войны давняя традиционная борьба между «мечом и щитом», между силами обороны и силами наступления повсеместно закончилась победой «щита»: укреплений и пулеметов. Средство против укреплений—артиллерия; но даже если укрепления удавалось разрушить, все равно наступающим не хватало мобильности, чтобы быстро пройти брешь. Противник успевал закрыть ее резервами и уничтожал наступающие цепи пулеметным огнем. Средство против пулеметов — танки. Но их было мало, и они были слишком еще несовершенны.

Фронты остановились, война зашла в так называемый позиционный тупик. В создавшихся условиях победу можно было заранее присуждать тому, у кого материальных ресурсов больше, кто мог дольше выдержать борьбу на измор.

Двадцатые — начало тридцатых годов военная наука посвятила поискам выхода из этого тупика. Особо учитывался опыт интервенции и гражданской войны в России (вместо сплошного фронта—действия ударных группировок, применение крупных подвижных объединений—конных армий), но в прежнем виде, как простое копирование, этот опыт повториться уже не мог. Появлялись все новые и новые виды оружия, неслыханно быстро росло его производство; в военных штабах западных держав одна за другой рождались теории со ставкой на массовое применение новой техники: на танковую войну, воздушную войну, морскую, молниеносную, тотальную...

В результате всего этого положение Красной Армии, армии разоренной страны, оказалось крайне невыгодным. В двадцатых годах, пишет маршал Г. К. Жуков, «нам в основном приходилось довольствоваться вооружением, оставшимся от старой царской армии, слабой и отсталой в этом отношении». Не хватало пулеметов, устарело стрелковое оружие, артиллерия — круглым счетом семь тысяч орудий, и то главным образом легких — также устарела и износилась, а зенитной, танковой и противотанковой артиллерии не было совсем. «К 1928 году,—пишет далее Г. К. Жукоч, — имелось лишь 1000 военных самолетов, в основном старой конструкции, всего 200 танков и бронемашин... Смешно сказать, к концу 1928 года в войсках было лишь 350 грузовых и 700 легковйх автомобилей, 67 гусеничных тракторов!» В то же время в случае войны «Англия, например, могла выпускать 2500 танков в месяц, Франция — 1500, десятки тысяч самолетов насчитывались в их военно-воздушных силах» [1].

[1] Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М., 1969, с. 105—107.

Как известно, к началу новой войны этот разрыв сильно сократился, а по некоторым видам вооружения мы даже вышли вперед. Техническая реконструкция сказалась, понятно, и на организационной структуре армии. Так, например, в самом начале тридцатых годов в Советском Союзе был создан совершенно новый род высокоманевренных войск, предназначенных главным образом для наступления, для прорыва в тыл противника: воздушно-десантные войска. Впервые в мире — об этом нет и никогда не было споров.

К сожалению, до недавнего времени в литературе отсутствовали подробности. Кто создавал воздушный десант? Как? Почему эти войска полились сначала у нас, а не в какой-либо другой стране, с более развитой'в то время промышленностью?.. В самых общих чертах и наши и зарубежные исследователи, по-видимому, знали только, что в Советском Союзе над этим немало поработали Тухачевский, Ворошилов, Уборевич и другие крупные военачальники, а также «новые молодые революционные кадры. Эти люди, не связанные ни с какими традициями и не стесняемые консервативными силами, могли позволить себе проводить любые новые эксперименты» *).

*) Гове А. Внимание, парашютисты! М., 1957, с. 25.

Кто же они, эти люди?

...Мы стоим напротив ничем не примечательного кирпичного дома. Мой собеседник, старый инженер, протянув вперед руку, с небрежением говорит:

— Здесь вот они и орудовали... Там было КБ Гроховского.

— А самого Гроховского вы знали?

— Ну как же, конечно, знал... Хорошо знал: он всю жизнь занимался исключительно «цирком»! Возьмите буксировку лыжников самолетом У-2 — такие опыты Гроховский ставил году в тридцать пятом на замерзшей Москве-реке. А чем, спрашивается, это закончилось? Ничем... Или прыжки парашютистов — не нормальным способом, а так, чтобы их выдергивали из самолетов раскрывшиеся парашюты. Или вдруг обучение летному делу мальчишек, школьников. Или самолет с отделяемым пассажирским отсеком — чтобы сбрасывать его на больших парашютах целиком... Все заглохло, оказалось ненужным, неосуществимым!..

Так ли это?

В описи, составленной сейчас только по архивам ВНИИГПЭ, приведены 72 заявки П. И. Гроховского на изобретения, на 38 из них были выданы авторские свидетельства.

Некоторые предложения Гроховского впоследствии стали разрабатываться вновь, причем не всегда со ссылкой на его приоритет: заправка самолетов горючим в воздухе, стреловидное крыло, установка пушек на самолет и многое другое... Он не только предлагал — он пробивал свои идеи, не считаясь ни с возражением специалистов (если те, по его мнению, возражали необоснованно), ни с прямыми запретами: вместе с летчиками приданного бюро отряда сам испытывал свои конструкции, ставя потом возражавших перед неоспоримым фактом. Потому-то его и считали прежде всего просто везучим человеком, смельчаком, отчаянной головой, а Осконбюро Гроховского называли «цирком».

По нашему же мнению, история Гроховского, его жизнь подтверждают справедливость известного замечания Эйнштейна, что теория начинается с мыслей и идей, а не с формул. Это нельзя поннмать упрощенно, но Гроховский и не был прост. В технике, в обстановке, в людях он разбирался изрядно, а сверх того умел не упустить удачу...

Многогранным был Гроховский: добрым, сердечным с теми, кто, как и он сам, умел делать дело, жестким с людьми ограниченными, ленивыми, резким с теми, кто ему препятствовал. Он был человеком привязчивым, верным, но и требовательным — как к себе, так и к другим. И болезненно самолюбивым. Б. Д. Урлаков рассказывал, что Гроховскому нельзя было на какое-нибудь его непродуманное предложение (среди сотен его предложений встречались, естественно, и такие) ответить попросту: «Чепуха, Павел Игнатьевич! - Нельзя!» — разозлится, и надолго... Можно было только: «Это гениально, но... тут еще надо помозговать...» А «помозговав», опять:

«Неплохо! Вот смотрите, что мы здесь получим! И все же надо еще учесть то-то и то-то...» И так до тех пор, пока он сам не скажет: «Знаешь... а ну его к черту!»

Гроховскому разрешалось многое из того, что не могло быть разрешено другим. Организовав конструкторское бюро, он самовольно привинтил к петлицам две «шпалы» вместо положенных ему трех «кубиков»—то есть по-нынешнему сам себя произвел из старших лейтенантов сразу в майоры. Это было не тщеславие, а трезвый учет человеческой психологии: кто же будет всерьез принимать главного конструктора—лейтенанта?.. И производство утвердили задним числом. За особо ценные идеи, за ценные консультации выдавал премии и гонорары немедленно, прямо в конверте, не утрясая суммы предварительно ни с какими плановыми органами, — и это ему тоже сходило с рук. Переделывал самолеты других конструкторов так, как сам считал нужным, не спрашивая согласия авторов. Кое-кто протестовал, жаловался на Гроховского, а, кто-то смотрел на это спокойнее. Получится — можно сказать: «Видите, какие возможности скрывались в нашей машине!» Не получится — Гроховский всю ответственность возьмет на себя.

Дела П.И.Гроховского замалчивались почти три десятилетия. Лишь в конце 60-х годов по решению президиума Федерации парашютного спорта СССР специальная комиссия составила доклад о зарождении и развитии парашютно-десантной техники в СССР. В докладе были доказательно изложены причины, почему мы оказались первыми. Изложены военно-теоретические и морально-политические предпосылки создания воздушного десанта, было рассказано о подготовке кадров, о возникших технических и организационных проблемах, о наиболее значительных принятых решениях и об особой роли во всем этом главного конструктора воздушно-десантной техники Павла Игнатьевича Гроховского.

Пожалуй, только на один естественно возникающий вопрос комиссия так и не дала ответа: почему имя Гроховского столько времени нигде не упоминалось? В докладе об этом говорилось лишь как о досадном научном упущении: «Это вольно или невольно приводит к замалчиванию приоритета Советского Союза в создании техники ВДВ...»

На том бы, казалось, и порешить, если бы не другие свидетельства и суждения — устные и письменные, частные и официальные. Собранные вместе, они почти по каждому вопросу явили крайне неожиданную гамму оценок работы Гроховского — от максимума до нуля. Такого я еще не видывал. Получилось примерно следующее.

Что можно сказать в целом о заслугах Гроховского перед армией, перед страной?

Они огромны... С другой стороны, «он ведь делал не то, что хотел, а что полагалось, и вообще был не один, вы понимаете...». Или даже их вовсе нет, этих заслуг, поскольку во время Великой Отечественной войны ВДВ применялись весьма ограниченно, и то часто не по прямому назначению... Правда, Гроховский здесь ни при чем.

Его важнейшие разработки?

Они блестящи! Возродились сейчас на новой технической основе... С Другой стороны, «пятьдесят лет назад достаточных основ для этого не было, но они, безусловно, появились бы и без поспешных, крайне рискованных экспериментов Гроховского...».

Что о нем можно сказать как о специалисте, инженере?

«...Одаренный большим талантом и фантазией, — читаем в докладе, — Гроховский обладал столь же большой технической эрудицией, сколь и огромным чувством нового», был человеком «выдающейся одаренности и большой личной отваги» (М. М. Громов). С другой стороны, «кустарщина, недооценка науки, неоправданный риск — все это пережитки ранних лет авиации. В тридцатых годах это нужно было не идеализировать, а осуждать» (из официального отзыва на одну из работ о Гроховском).

Как о человеке, организаторе?

Заражающая вдохновенность, вера в людей, внимание к людям! Но... «это было, — говорят мне, — не просто природное обаяние, а скорее трезвый, холодный расчет. Нужного ему работника Гроховский действительно завораживал дивными картинами своих замыслов и, между прочим, тонкой лестью, — а потом откровенно переманивал окладом и перспективой роста. Ведь что нужно хорошему специалисту, особенно молодому? Проявить себя нужно, вырасти скорее».

И так далее, все в том же духе. Я уже не спрашиваю, а меня спрашивают: «Как вы думаете, почему столько лет молчат - бывшие его соратники, ученики, друзья? А уж кому, как не им, и карты бы сейчас в руки!»

Предполагать здесь можно разное. Одни не умеют рассказывать, другие не хотят. И все же?

Потомок ссыльных польских повстанцев, балтийский матрос, в двадцать лет — командир роты в отряде красных моряков Кожанова, в тридцать — главный конструктор, комдив... Летчик, летчик-испытатель. Оригинальность, неожиданность решений только бы в заслугу ему поставить: какой же талант не оригинален?

Говорят, Гроховский не знал многого такого, что знал обыкновенный молодой специалист. Возможно. Однако и великий Резерфорд (об этом пишет П. Л. Капица) по обширности знаний уступал куда менее творческим своим коллегам. Известно также, что Эйнштейн однажды не смог ответить на ряд конкретных вопросов-тестов, по которым Эдисон подбирал сотрудников в свою лабораторию, и Эдисона это привело в замешательство.

Спрашиваю: бывало ли, что «ненаучные» решения Гроховского вдруг оказывались верными?

— Бывало, еще бы! Десятки раз бывало! Нет, ну а все же...

Будучи главным конструктором, Гроховский, ссылаясь, однако же, при этом только на свой опыт летчика, увеличил посадочную скорость самолета с 90 до 120 км/ч (хотя считалось, что при скорости больше 90 км/ч летчик теряет ориентировку на полосе вблизи земли); это позволило увеличить и максимальную, скорость самолета. Сейчас посадочные скорости превзошли триста километров в час.

Решив, чисто умозрительно, что скоростной самолет не столько должен парить в воздухе наподобие птицы, сколько лететь как снаряд, он на 30 процентов увеличил удельную нагрузку на крыло, «недопустимо» уменьшив при этом его площадь. С тех пор удельные нагрузки выросли более чем втрое...

Все мы сегодня знаем, как тщательно, по какой выверенной методике готовили в свое время животных к полетам в космос. Их тщательно подбирали, за ними долго наблюдали на Земле. В полете десятки датчиков следили за их состоянием. А сотрудники Гроховского подманили чайной колбасой на аэродроме приблудного пса, посадили его в авиабус и сбросили на бреющем полете. И почти сразу же после этого сбросились Гроховский и его заместитель Титов...

Значит, все же бесстрашие и везение, стихийный талант? Что-то не верится. Уж очень последовательно Гроховскому везло, уж очень крупной оказалась достигнутая цель: не просто новый остроумный технический объект, а техника нового рода войск. Вряд ли в таких случаях достаточно одной смелости. И на фотографиях Павел Игнатьевич Гроховский типичный «мозговик», интеллектуал. Нервный, усталый, настороженный.

А кроме того, он ведь работал не в безлюдном пространства. И его руководители — Алкснис, Тухачевский, Орджоникидзе — не могли не знать, что он частенько нарушает нормы, обязательные для конструкторов. Значит, это ему почему-то разрешалось?

Возвращаясь к вопросу «Почему молчат бывшие его соратники, ученики, друзья?», отвечу: уже не молчат. Первым подал голос летчик-испытатель Михаил Каминский. Талантливым, дерзновенно смотрящим в будущее конструктором, прекрасным организатором, считает он П. И. Гроховского. Позволю себе привести его слова:

«На мой взгляд, и сегодня важны принципы, которыми руководствовался этот одаренный человек. Дело, созданное им, не мог поднять он один. У Гроховского были единомышленники и соратники. Не за страх, а за совесть, не щадя сил, они работали над воплощением в жизнь его идей... Гроховский менее всего дорожил своей начальственной недоступностью. К подчиненным, совсем еще молодым людям, он относился с покоряющим доверием. Дар располагать к себе, увлекать перспективой неудержимо манил к Павлу Игнатьевичу талантливую молодежь... Еще при жизни о нем слагались легенды...»

И вот книга Владимира Казакова. Книга о Павле Игнатьевиче Гроховском.

Владимир Борисович Казаков, бывший военный планерист ВДЗ, летчик-испытатель, пилот ГВФ, сам Гроховского никогда не видел, но еще в молодости, будучи в начале сороковых годов курсантом военно-планерной школы, слышал о нем. Гроховский уже был, что называется, не у дел, но легенды о нем продолжали жить в воздушно-десантных войсках и в авиации. О нем, порой с преувеличениями, рассказывали как о «возмутителе спокойствия», дерзком и смелом экспериментаторе, способном создать любое авиационное чудо. И эти легенды, это имя запали в память молодого пилота. Кроме того, он ведь прыгал на хлопчатобумажных парашютах Грохозского, сбрасывал грузы в его картонажных мешках, контейнерах, видел его системы подцепок, много летал на транспортно-десантных планерах, дорога в небо которым была открыта тоже в КБ Гроховского. И Казаков тогда еще, во время Великой Отечественной войны, уже твердо знал, что зачинателем техники ВДВ был Павел Игнатьевич Гроховский.

Шли годы. Летчик Владимир Казаков стал писателем, автором многих книг об авиации и воздушно-десантных войсках. И здесь, на этой новой профессиональной стезе, его ждало неожиданное открытие: он обнаружил, что имя Гроховского почти не встречается на страницах истории нашей авиации.

Поиск привел писателя в архивы, к семье Гроховского, к встречам с бывшими работниками Осконбюро и Экспериментального института, к разрозненным публикациям 30-х годов.

Кроме упомянутых мною защищенных авторскими свидетельствами изобретений, заявок, Владимир Казаков нашел еще более ста разработок Гроховского и его сотрудников, порою удивительных до неправдоподобия, фантастичных, но живущих и до сих пор в чертежах, рисунках, фотографиях, конструкциях других авторов.

Около десяти лет Владимир Казаков собирал материал — и появилась книга о первом в мире конструкторе воздушно-десантной техники и его ближайших помощниках.

Я уверен, равнодушным к остросюжетному документальному повествованию никто не останется.

Игорь ЧУТКО, член Советского национального объединения истории и философии, естествознания и техники Академии наук СССР


Глава первая

НАЧАЛО

ЭПИЗОДЫ

Павел Гроховский... Один из талантливых самородков, своим творческим взлетом обязанных Великой Октябрьской социалистической революции...

Работал по найму у богатого аптекаря. В восемнадцать лет добровольцем ушел на фронт. Стал боевым революционным матросом, «братишкой», обвешанным патронными лентами, оружием. Коробка маузера у него была красной — сам покрасил, чтоб ни у кого не возникло сомнений, на чьей он стороне.

Воевать пришлось на суше. В пеших атаках на белую сволочь под пулями не ложился, не хотел пачкать обмундирование. В конных — и всадником революции был — не оглядывался назад. И случилось однажды так, что очутился он один среди десятка злых гайдамацких сабель и острая сталь подстригла его, свистнув на полдюйма от затылка. Лошадь в это время взбрыкнула, и сабля, не потеряв силу яростного замаха, отрубила ей хвост по самую репицу. Обезумевшее от боли животное скачками вынесло бойца из неравной схватки. Лошадь домчала его до своих и тут же пала. Паша Гроховский, как погибшему другу, закрыл ей глаза и поцеловал в еще теплый храп.

За отвагу получил от комбрига «красные банты» на грудь. А братва выбрала его командиром. Оказалось, что, кроме горячего сердца, у него есть еще и «царь в голове». Знаменитый Дыбенко, обсуждая со штабными какую-нибудь мудреную операцию против белого воинства, сажал рядом с собой неброского с виду, белобрысого, чуть сутуловатого парня. А когда в хате от махорочного дыма начинали дохнуть мухи и решение было принято, выходил с ним на улицу полюбоваться на звезды.

— Ну как, Павел, правильно мы накумекали? Честолюбивый комроты зря рта не раскрывал, говорил только по делу. Если видел промашки в плане, выкладывал их, как светлячка на ладонь.

— Лобастый ты парень! — удивлялся Дыбенко.

— Мы — тверские! — довольный похвалой, улыбался Гроховский.

А за одну операцию, где подсказки белобрысого советчика помогли вырвать победу, протянул ему командир-балтиец новенький маузер с надписью на рукоятке: «Павлу Гроховскому от Дыбенко». И по рекомендации Дыбенко удостоился Гроховский быть принятым в партию большевиков.

Дали ему и десятидневный отпуск в родную Тверь. Побыв всего сутки с близкими, Павел неожиданно попал в водоворот эсеровского мятежа. «Друг детства» выдал его эсерам, а те приговорили коммуниста Гроховского к расстрелу. Получилось так, что после быстрого и безжалостного суда вел его в тюрьму один конвоир. Проходили мимо трактира.

— Слушай, браток, — сказал Павел, — зайдем, отведаем яичницы, да и выпить не мешает. Гроши у меня есть в загашнике.

Солдат поколебался немного, потом штыком подтолкнул Гроховского к дверям трактира.

Посидели, им принесли еду. Солдат, прислонив к стене винтовку, стал жадно есть.

— Ты, браток, закусывай, пей, а я на минутку в гальюн загляну.

Ни «да», ни «нет» не успел вымолвить солдат, рот его был набит до отказа. Гроховский быстро вышел из зала, и, когда конвоир вскочил и бросился за ним, он уже скрылся через заднюю дверь трактира.

Скорее на фронт. Не удалось даже попрощаться с родными...

Гроховского с небольшим отрядом моряков откомандировали на суда Волжской флотилии. И тут не посрамили они честь балтийцев. Но война — это не только схватки, сражения, выпадает и свободное от боевых забот время, случаются затишья. И тогда вытаскивал Павел из кубрика тюфячок, бросал на палубу в тенистом и укромном месте. Днем видели его там с книжицей в руках. Книжки и журналы занимали половину объема его матросского сундучка. Интересовала его почему-то больше техническая литература, история создания и описание кораблей и самолетов. И не восхищался он тем, что узнавал. Многие из конструкций казались ему нецелесообразными. Не признавал он, например, прямых углов на движущихся машинах — «тупых лбов», как он выражался, видя прямоугольные надстройки на пароходах. Рисовал катера и пароходы с натуры, только получались они у него непохожими: дымовые трубы он скашивал по ходу судна, орудийные башни рисовал каплевидными, корпуса судов удлиненными, хищно устремленными вперед.

Как-то в отряд Волжской флотилии прилетел с донесением летчик на двухместном гидроплане.

— Покатай, а? — обхаживал его Гроховский.— Ну очень прошу, сделай приятное человеку! Летчик кивал на баки с горючим:

— В обрат до Астрахани не хватит.

Уговорили пилота не спешить, отправиться в путь завтра с рассветом. И пока красвоенлета кормили «как прынца», пока потчевали его розовым салом и зернистой икрой, пока укладывали спать на раздобытую где-то пуховую перину, Гроховский с группой лихих матросов проник в городишко, занятый белыми, и раздобыл там бочку с бензином. В темноте по буеракам тащили ее на санитарных носилках.

Утром, под пробку заправив бензобак самолета, летчик все-таки проветрил Гроховского в небе. Однако восторга на лице пассажира не увидел.

— По хорошей дороге я тебя на автомобиле обгоню, — думая о чем-то, рассеянно сказал Гроховский. — Из рогатки тебя сбить можно.

Обиженный такой неблагодарностью красвоенлет даже матюкнулся, но быстро успокоился, получив в подарок от пассажира новенький трофейный короткоствольный английский карабин с тяжелой пачкой золотистых патронов.

Нарком по морским делам первого Советского правительства, член ЦИК СССР Павел Ефимович Дыбенко не забывал встречающихся на его пути людей, умных и верных, не жалеющих себя в бою и в работе. После гражданской войны молодому Гроховскому поручил он хлопотное и ответственное дело, поставив его на пост комиссара Черноморского и Азовского морских побережий. Со службой комиссар справлялся неплохо, много ездил по стране.

Одна из командировок закончилась трагически. Его расстреляли.

...Паровозик, отфыркиваясь паром, с трудом вытягивал на пологий подъем два раздерганных пассажирских вагона и теплушки, густо набитые пассажирами. Солнце прокаливало на крышах ржавчину. Внутри духота, мухи. В одном из литированных купе на нижней полке лежал после двух бессонных ночей в глубоком забытьи Павел Гроховский. Голова покоилась на вещмешке, лицо прикрывала поношенная мичманка с трещинкой на лаковом козырьке. Ворот кителя расстегнут, виден клинышек полосатой тельняшки. Черные брюки и ботинки на скрещенных ногах серы от пыли. На живот сдвинута кобура нагана, на ней замерла правая рука, левая свешивалась к полу.

Старый вагон раскачивался, трещал, колеса гулко бились о стыки рельсов, позванивали стекла. Гроховский спал. Не пошевелился он, и когда лязгнули буфера, ударили по ушным перепонкам пассажиров, как хлопки разорвавшихся вблизи мин. Не проснулся, и когда в соседнем купе истошно завопили:

— Бандиты-ы-ы!

От рывка лопнул тонкий ремень кобуры. Обезоруженного Гроховского грубо подняли.

— Кто таков?

Двое дюжих бандюг стянули руки петлей шнурка-удавки, один, щуплый, с вострым носом в прыщах, ловко шарил по карманам. Заорал, открыв лягушачью пасть:

— Красный документ! Комиссар! Тащи его к батьке, робя!

Ударом кулака меж лопаток выкинули Гроховского в проход. С подножки вагона сапогом в зад. Пропахал лицом моряк жесткую горячую землю полуденной июльской степи.

Атаман — поп, старик лет шестидесяти, волосьем белый, носастый, щеки-ямы, глазищи синие, добрые до жути, — одетый в белый ватный татарский жар-халат, полулежал на тачанке, пил молоко из чайника, капли невидимо катились по седой бороде-лопате. Приказал:

— Оботрите лик грешнику! — И Гроховскому: — Исповедуйся, отрок.

— Это большак-комиссар, батька!—заверещал востроносый и протянул атаману квадратик красного картона.

— Мандат, — щурясь, прочитал поп. — Хе, да ты, отрок, крупная птица. И имечко твое, как у святого... Павел. Если говорить будешь, помолившись, и помиримся.

Гроховский отвернулся. Он смотрел на поезд. Из тамбуров летели вещи и люди. Истошные крики, брань, стоны. Тачанки, телеги спешно набивались барахлом. Людей делили на две толпы, ту, что поменьше, держали под стволами винтовок.

— Поверните его лик ко мне, подведите ближе, — поставив чайник в ноги, ласково сказал атаман. — Еще ближе.

В подножку тачанки уперлись ноги Гроховского. Глаза в глаза. Выцветшие христовы попа-атамана буравят насквозь. От напряжения даже закипела слеза на дряблом веке. А серо-голубые Комиссаровы глаза стоят недвижно, видит в них поп свою искаженную образину. Неторопливо, очень вяло зашевелились костистые пальцы атамана, снял он с шеи серебряный крест фунта два весом и неуловимо быстро клюнул ребром поперечины в плечо пленника. Хрустнула ключица. Зрачки Гроховского потемнели, расширились, пошатнулся он, но глаз не отвел. Вздохнул атаман жалостливо:

— На этом свете тебя нельзя оставлять, отрок. Строптив ты и жить будешь трудно. Лучше сразу на небеса. Изыди в кучу! Мандат прилепите ему, как дьявольский знак. Аминь!

В кучу — это к тем, кто под стволами наганов и обрезов, где пьяный гогот и свист нагаек.

Красную картонку комиссарского мандата, прорвав в середине, надели Гроховскому на пуговицу левого кармана кителя. И в эту красную мишень пальнули из трехлинейки. Пуля пробила букву Н. Не упал, медленно опустился на колени комиссар. Лег на бок, на спину, придавив связанные руки. Не закрыл глаз, устремленных в небо. Тогда бандит выстрелил в него из браунинга.

Но судьба иногда щадит сильных. После ухода банды железнодорожные рабочие, придя на место кровавой бойни, нашли Павла Гроховского живым. Обе пули попали в красный мандат, но он висел чуть выше, сантиметра на два выше сердца...

Выздоровев, Гроховский написал рапорт и оставил высокий наркоматовский пост, попросившись на учебу в школу... авиационных мотористов.

— Да ты что, с ума сошел! — удивлялись товарищи.— С такой должности и в академию можно.

— С моими тремя классами церковноприходской школы в академию? — грустно переспрашивал Гроховский. — Даже в летную школу не берут. А я летать хочу. Туда два пути: получать среднее образование или через школу авиационных специалистов. Второй путь короче...

2. Л.А. ГРОХОВСКАЯ *)

...Кто встречал весну в Евпатории? Солнечное тепло и ветер с моря. Можно гулять в легком пальто или в костюме. Можно пройтись по бывшей Лазаревской, а теперь улице Революции, вызывая восхищение встречных мальчиков: «Какая хорошенькая!»

У меня нет красивого нового пальто, я хожу в школу и обратно в жакетке, переделанной из чего-то старого. На Лазаревской мне делать нечего.

Я учусь старательно, заканчиваю восьмой класс, а дальше, после девятилетки, — вуз. Какой вуз, где вуз — пока неясно. Необходимо получить высшее образование, чтобы не прозябать, как большинство евпаторийцев, не знающих, куда применить силы, где и как заработать на жизнь: нэп, безработица.

Летом от приезжающих нэпманов жителям нашего города кое-что перепадает — кто-то сдает свою комнату, перебиваясь в летней кухне, кто-то на собственном ялике катает приезжих по морю.

*) Лидия Алексеевна Г роховская-жена П. И. Гроховского.

Мне шестнадцать лет. Трудно человеку в этом возрасте. Учиться нужно, учиться! Устраивать жизнь. Мама — безработная, папа платит на меня алименты. Этим и живем.

Поглощенная собой, я почти не обратила внимания на весьма важное и яркое событие: в Евпаторию прибыл отряд морских летчиков. На улицах появились интересные мужчины в красивой форме с золотыми нашивками. Все ожило, жизнь для многих приобрела смысл. И вот одна за другой выходят замуж взрослые девушки. 3а летчиков! Предел мечтаний...

Приближался новый, 1928 год. Знакомая девочка одолжила мне настоящий украинский костюм, и я отправилась с подругой в театр на бал-маскарад.

Самые разнообразные маски разгуливали по коридорам и в фойе. Не прошло и нескольких минут, как к нам подошел знакомый парень. Завел ничего не значащий разговор. Через некоторое время рядом оказался какой-то летчик. Парень представляет его мне:

— Познакомьтесь, это Павел Гроховский! — и уводит подругу.

Мы остались вдвоем с Гроховским. Заговорили...

Рядом танцевали, а мы ходили и разговаривали, разговаривали — о стенной газете, о «живой газете», о строящейся авиетке — обо всем, чем он тогда с увлечением занимался.

Потом он провожал меня по безлюдным улицам, мимо. библиотеки и театра, по Дувановской, Санаторской. А навстречу дул теплый ветер с моря.

У нас с мамой большая светлая комната с окном на запад. С этой комнатой связаны почти все мои воспоминания детства. Мы живем в двух кварталах от моря на углу улиц Гоголя и Санаторской. Санаторская одним концом упирается в лечебницу для военных. Я помню военных первой мировой войны, поправлявших здесь свое здоровье. Корсеты, протезы, специальные костюмы, а на пустыре рядом куча гипсовых рук и ног. Все это наводило на меня ужас.

Потом появились другие военные, в которых не замечалось надменности, отличавшей офицеров царской армии. Но корсеты, костыли и гипсовые конечности я видела по-прежнему. А Гроховский — военный... У нас с мамой нет секретов друг от друга. Милая мама терпеливо и со вниманием слушает о моем новом знакомом. Ложимся спать на рассвете.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-12-07 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: