Круглый стол Изборского клуба
«Интегральная идеология России. Положительный образ будущего».
СТЕНОГРАММА КРУГЛОГО СТОЛА
РОЗАНОВ О. В.:
Коллеги, мы начинаем наш круглый стол, который будет посвящен теме интегральной идеологии России и положительному образу будущего. С первым, вступительным словом выступит Александр Андреевич Проханов. Александр Андреевич, предоставляю Вам с большой радостью слово.
ПРОХАНОВ А. А.:
Нам предложено создать эскиз государственной идеологии, идеологии того совершенного царствия, которое возможно создать в нынешних условиях нынешними средствами – политическими, интеллектуальными и духовными. Я полагаю, что таким идеальным образом, видимо недостижимым, является образ Царствия Небесного. Царствие Небесное – это тот единственный восхитительный образ, к которому стремится русская мечта на протяжении всех своих тысячелетних поисков. Эта мечта передается из одной формации в другую, из одного поколения в следующее. К данному идеалу стремятся больше тысячи лет, и, по-видимому, будут стремиться к нему в последующие столетия.
Такое государство, имя которому Царствие Небесное, нам мало известно. Мы знаем о нём немного, разве что из Священного Писания. Мы знаем о том, что в этом Царствии нет смерти, там удалена страшная несправедливость земной жизни – смертность. Существа или люди, находящиеся в Царствии Небесном, живут жизнью вечной.
Мы знаем, что в Царствии Небесном человек, пройдя все земные труды, все земные увлечения и заботы, соединяется с божеством, он живет в Боге. Он становится соавтором, сотворцом, человекобогом.
Третье, что мы знаем о Царствии Небесном – это место, где существует абсолютная гармония. Там кончаются преграды, кончается разделение. Овцы живут с волками, а цветку, по которому проходят олень, не страшно, потому что этот цветок уцелеет после этой встречи. Вот, пожалуй, всё, что мы знаем о Царствии Небесном. Очень трудно по этим трём расплывчатым параметрам строить идеологию конкретного государства. Однако, мне кажется, есть способ – надо создать эскиз этой государственной идеологии, используя такую категорию, как русские коды. Русские коды – это такие духовные и практические приобретения русского народа, который стремится в Царствие Небесное, приближаясь к нему, преодолевая на этом приближении множество преград, поражений, взлетов, отдалений, озарений, остановок, падений во тьму и новых воскрешений.
Этих кодов бесконечное количество, но есть семь основополагающих кодов. Что это за коды? Царствие Небесное, то есть идеальное государство, можно назвать, условно говоря, Победой. Тогда кончаются приближения, кончаются отдаления, и мы, одерживая эту высшую, духовную победу, подходим к Победе побед.
В народе живет код взыскания, то есть, непрерывное взыскание этого царства. Народ слышит непрерывный зов, который заставляет двигаться, преодолевая все препятствия и пропасти, к духовному, идеологическому, мистическому идеалу. Это - взыскание, это влечение, которое никогда не ослабевает и не оставляет народ в самые страшные минуты его исторической судьбы.
Второй код – это код священного Труда, ибо именно в священных трудах создается государство, создается общество, добывается хлеб, металл, строятся звездолеты. Через этот священный труд преображается не только земная жизнь, но и жизнь духовная, потому что Царствие Небесное дается усилиями и трудами.
Третий русский код – это код святого Воскрешения, ибо судьба русского государства – это смерть и воскрешение, падение в пропасть, исчезновение очередной империи и вновь восхождение к империи, в её новом цветении. Поэтому святое, пасхальное воскрешение – это третий очень важный код в достижении Царствия Небесного.
Следующим кодом является код великого Чуда, русского чуда, потому что тогда кончаются человеческие усилия. Когда человек или народ приходит к пределам своих возможностей и его стремление к Царствию Небесному останавливается, то случается историческое чудо. И с помощью этих чудесных, сегодня еще во многом неясных и невнятных явлений, народ продолжает двигаться, народ продолжает стремиться к своей мечте.
Еще одним кодом народа является код, именуемый Общим Делом, потому что достижение Царствия Небесного одним человеком и одномоментно невозможно. Что это за праведник, если он приходит в Царствие и из этого Царствия видит, как весь его народ мучается и корчится во тьме? Общее дело объединяет всех людей и весь народ, всё человечество - в совокупности - входит в Царствие Небесное.
Следующий код – это код Оборонного Сознания, код священной обороны. Царствие Небесное и стремление к Царствию Небесному необходимо защищать от демонов, от демонизма, от темных сил. Свет должен постоянно защищаться от тьмы. Райские смыслы, сталкиваясь постоянно с демоническими, адскими смыслами, должны постоянно вести брань и одерживать победы.
Наконец, седьмой код связан с тем, что Россия есть Душа Мира. Россия открывает себя всему человечеству, как говорил Достоевский в своей знаменитой Пушкинской речи.
Вот эта преамбула, которую вы любезно выслушали, позволяет мне приступить теперь к формулированию Идеологии.
Россия – это империя. Россия – империя во все века, она империя от языческих, киевско-новгородских времен, до сегодняшней, Пятой империи, усеченной в своем классическом объёме и величии. Как только Россия перестает быть империей, она превращается в ничто, в пыль. В этой чёрной дыре, когда империя исчезает, исчезает и сам народ. Поэтому империя является аксиомой существования России. А в империи существует единый имперский народ, состоящий из множества других народов, верований, языков, культур, судеб. Все это сливается в симфонию, достигается имперский симфонизм.
Имперский народ создается с помощью таких кодов, как код общего дела, как код общего труда и как код «Россия – душа мира». Это все открывает путь к слиянию всех населяющих Россию народов в один народ. Несмотря на все множество народов и культур, интегрально это один народ. Народ переходит из одной империи в другую, перепрыгивая, переплывая через черные ямы. Какой бы формат он ни принимал - языческого княжества, православного царства или советского, большевистского, красного государства - народ верен империи, несмотря на всю разницу исторических формаций.
Надо остановиться на следующих важнейших постулатах.
Первый постулат – это «один народ». Второй постулат связан с национальной судьбой. Эта судьба едина на всей протяженности исторического пути, какие бы формы и метаморфозы не происходили. В этой цепи империй любой период драгоценен и важен. Нельзя называть тот или иной период враждебным, диким, темным, сатанинским. Потому что, убрав этот период из русского времени, мы уничтожаем само русское время. Каким бы тяжелым оно ни было - с топорами, дыбами, с горестями, с военными поражениями - всё это наша судьба, всё это вплетено в канву непрерывного русского времени.
Поэтому второй идеологический постулат звучит так – «одна судьба».
Третий постулат связан с победой. Обретение Царствия Небесного и есть победа. Это есть победа побед, это венец всех побед. Недаром на распятии Иисус называется победителем. Иисус на вершине всех свершений, Он - в своём царственном небесном чертоге. Народ на протяжении всей своей истории одерживает бесконечное количество побед – и мелких, и огромных. Это военные победы, начиная от победы Святослава или Олега. Это битва на Чудском озере, Куликово поле и поле Бородинское. Это Сталинградское и Курское сражения. Одновременно у народа есть духовные победы – создание, например, потрясающей русской иконописи или создание нашей духовной, церковной архитектуры, или золотой и серебряный века русской литературы.
А чего стоит советское освоение великих пространств и территорий - с выходом в космос, созданием новых технологий, абсолютно небывалых в человечестве! Вот это всё соединяется в общую победу, венчающую всенародные усилия. Поэтому третий постулат звучит как «одна победа». Таким образом, суммируя, идеология нынешнего государства озвучит сакральную триаду: «Один Народ – одна Судьба – одна Победа».
АВЕРЬЯНОВ В.В.:
Я хочу выступить на правах организатора с некими словами о предпосылках нашего разговора, а свое основное выступление, которое у нас по тезисам идёт, я бы перенес в конец. А сейчас для того, чтобы избавить вас от необходимости останавливаться на других вопросах, которые не перечислены в наших шпаргалках (но они присутствовали в рассылке), я хотел бы остановиться на трёх тезисах.
Первое: это вопрос об эпохе до формирования идеологии, в которой мы жили до сих пор. Второй вопрос – знаком чего является постановка вопроса о формировании идеологии сегодня.
Третий вопрос, на мой взгляд, важный – в чём специфика идеологии именно в эпоху начала XXI века.
Выработка формулы современной идеологии России, той идеологии, которая утвердится у нас в XXI веке – это то, ради чего создавался Изборский клуб. Как клуб мы существуем уже практически девять лет и, конечно, идеологические вопросы мы неоднократно поднимали. Но в таком виде, – как работа над интегративной, собирающей и консолидирующей нацию идеологией – пожалуй, мы как клуб впервые беремся за данную, крайне важную для нас тему. Идеология должна быть явлена на выходе в абсолютно концентрированном, лапидарном виде.
Сегодня мы как государство, как народ находимся на решающем историческом переломе. По статье 13 Конституции у нас сохраняется запрет на ведущую идеологию, при этом допускается многообразие идеологий. Однако, по своей сущности, идеология является функцией социально-политической картины мира. Это некая целеустремленная система, которая направлена либо на сохранение, либо на изменение и развитие, либо на адаптацию социального порядка. Идеология – это всегда работа с социальным порядком. Если существует какая-то картина мира у правящей элиты, значит, есть и ведущая идеология, и неважно, называется она так или не называется. В этом смысле ведущая идеология существует всегда и везде, где есть государство.
Поэтому сам по себе данный конституционный запрет не с юридической, а с сущностной, философской точки зрения либо абсурден, нарочито безграмотен, либо же лицемерен. Этот запрет де факто загоняет идеологию в закрытое пространство, в своего рода «подполье», делая ее властью тайной мысли, а не открытой системой управления смыслами всего общества. В 1993 году этот запрет оказался «органичным» для квазиколониального государства.
Это была идеология радикального либерализма компрадорского, хищнического типа. Ее отличали такие черты как делёж наследства того государства, на обломках которого возникала новая Россия, перекраивание, разбазаривание всех накопленных им ценностей и мощностей, узаконивание геополитического распада СССР, ломка национальной ментальности, ограбление большинства. Поэтому и объявлять об этой идеологии вслух, пытаться сделать ее неким общественным консенсусом – было бы со стороны тогдашних властных элит безумием. Она и должна была быть негласной, подспудной, скрытой за пазухой или в рукаве – стратегическим оружием против большинства, оружием в руках меньшинства, предавшего это большинство.
Многие делают неверный вывод, что идеологии вообще не было – действительно, если рассматривать как эталон идеологии марксизм-ленинизм и советскую официальную практику, ее как будто бы и не было. Но по контрасту с советским периодом – идеология 90-х, идеология ельцинской России была ее антиподом, движением маятника к обратной крайней точке. Эта идеология работала на отталкивание от прошлого, от традиции, в моей терминологии это была попытка добиться заведомо невозможного – институционализировать Смутное время.
В таком состоянии государство существовало как минимум девять - десять лет, а затем медленно началась эволюция. Некоторые сейчас упирают на то, что это была эволюция от либерализма к консерватизму. На самом деле, конечно, нет. Мы пришли к либеральному консерватизму, который возобладал в нулевые годы. Недаром его главным лозунгом была стабильность. Это как раз классическая характеристика либерального консерватизма.
Что это означало де-факто? Какой посыл получало общество в результате этой новой идеологической мутации? Это был посыл жить «как все». Это был посыл создавать обывательско-потребительский формат существования. Это был курс, если говорить прямым текстом, на прозябание. Ведь если мы делаем ставку на обывательско-потребительский формат, это значит, что мы проигрываем перед другими цивилизациями, которые данный формат реализовали успешно до нас. А мы туда встраиваемся для того, чтобы культивировать этакого пассивного, в идеологическом плане, человека. Либеральный консерватизм также был разновидностью лицемерия: для одних он означал стабильность оффшорного капитала как разграбления страны, для других – стабильность убогого и бесперспективного существования с продолжающимся увяданием человеческого потенциала страны. При этом Россию как цивилизацию либеральный консерватизм не видит, не признает.
Какой рубеж мы переживаем сегодня?
Здесь я перехожу к вопросу о знаке смены эпох. Мне кажется, что смысл деидеологизации был не только в том, чтобы выкорчевать советскую идеологию, но и в том, чтобы не допустить возрастания каких-то других идеологических эмбрионов, которые могли бы стать альтернативами этой либеральной утопии коллективного вхождения меньшинства предателей-компрадоров в Европу.
В моем понимании то, что власть и политическая элита в России обращается к идеологическому творчеству - знак расставания с наследием Смутного времени, преодоления его коренных последствий. И сегодня речь должна идти о творчестве сверху. Это очень изборская постановка вопроса – добиться изменения атмосферы в обществе и во власти сверху, то есть через духовно-интеллектуальную сферу, через мечту.
Понятно, что речь идёт о переломном времени, когда мы ставим вопрос о возвращении в историческое пространство империи. Называя вещи своими именами, фактически речь идет о революции сверху. (Возможно, это последний шанс на такую революцию, поскольку Россию в ближайшее время будут испытывать на прочность с утроенной силой.)
В недавней речи в Давосе Путин, вероятно, уже в последний раз отправил нашим «партнерам» фразу: мы с вами одна цивилизация. Это своего рода прощание с предыдущим идеологическим этапом. На самом Западе мало кто уже говорит подобными словами, начиная с Жозе Баррозу. Как мы знаем, он ярко сформулировал, что Россия – континент, который притворяется страной, или цивилизация, замаскированная под нацию.
Многие наши лидеры уже неоднократно говорили о том, что Россия – это особая, самостоятельная цивилизация. Идеология, которую Россия обязательно построит в ближайшие годы и десятилетия, не партийная, не какая-то религиозная или культурологическая, даже не национальная, но именно цивилизационная. Данная идеология связана с глобальной альтернативой, которую Россия несет внутри себя. Поэтому главное в ней даже не столько антизападничество, а просто констатация того, что мы цивилизация-Россия. А значит по определению не Запад. Вот этот выход на цивилизационный уровень предполагает, что идеология в XXI веке будет более широким и гибким образованием, чем она была в ХХ и в XIX веках.
Как мы в «Русской доктрине», в свое время, писали по данному поводу, у нации украли будущее, и это будущее рано или поздно должно быть возвращено. Таких случаев в истории было немало. Например, нечто подобное происходит в Китае, где постепенно, очень мягко и последовательно, в эволюционном режиме, происходило инкорпорирование в китайский социализм конфуцианства и других традиционных китайских идей. И сейчас там уже достигнута высокая степень взаимопроникновения. То же самое можно сказать о динамическом консерватизме в России - здесь схожая схема.
Две формулы, которые я постараюсь обосновать в своем основном слове – это динамический консерватизм и Россия, как Ковчег. Хотя я думаю, многие участники сегодня тоже будут говорить об этом, потому что ту же работу по ковчегу мы делали вместе.
РОЗАНОВ О. В.:
Текущий политический момент, стоящие перед нами вызовы и геополитическая ситуация заставляют сконцентрироваться скорее на технических аспектах идеологии России, на общей постановке проблемы и, если можно так сказать, апофатическом определении российской идеологии.
Апофатика, как вы знаете, — термин, пришедший из богословия, обозначающий поиск Бога через отрицание того, чем Он не является. Вот и мы сейчас должны как минимум определить, какой идеология быть не может, для чего она вообще нужна и от чего нас оберегает.
Мы давно соперничаем с нашими геополитическими противниками в военной, экономической и информационной сферах. Они критикуют нас постоянно — за пренебрежение правами человека, избыточный контроль СМИ, коррупцию и дефицит демократии — к этому мы уже привыкли. Но иногда, очень редко, критика высказывается предельно четко и по делу. Мы помним, как в 2018 году в Москву приезжала группа сенаторов-республиканцев, которых в Думе стоя встречали аплодисментами. Один из сенаторов, вернувшись в Штаты, посетовал, что Россия — не конкурент США, потому что (цитирую) «в России нет политической философии». Это все равно, что рассказать о политической философии мафии» (конец цитаты). На это нам совершенно нечего возразить.
Действительно, у мафии или у большой корпорации не может быть идеологии. Вся их идеология — удержание власти и прибыль. У бандитов может быть свой так называемый «кодекс чести», свои «понятия» и политические амбиции, конкуренция с другой бандой, но никогда не может быть идеологии. Ровно так же у бизнес-империи может быть узнаваемый брендинг, маркетинговая стратегия и политика компании, но никогда не может быть своей философской концепции, апеллирующей к надындивидуальным ценностным ориентирам, которые важнее прибыли и расширения влияния.
Мы же в Изборском клубе исходим из того, что наша власть, наше государство и народ — это не международный холдинг или бандитская группировка. Россия достойна своей политической теории, своей мечты и идеологии. Без этого к нам, даже с наличием ядерного оружия, нефти, газа и передовых технологий, будут относиться как к банановой республике, которая от всех отгородилась и села на сырьевой ресурс — такая огромная евразийская «Колумбия» на нефтяном допинге. Ведь иметь сверхзвуковое оружие, представительские автомобили, передовые вакцины и морские трубопроводы, но не иметь при этом образа желаемого будущего — это позор, провал и удар по национальному достоинству.
Прежде всего, любая идеология всегда наступательная, она не может ограничиться лишь огульной критикой. Сейчас же получается так, что нас критикуют, а мы отвечаем в стиле «на себя посмотри». Нам говорят «у вас несвободные СМИ», а мы указываем на закрытие аккаунтов Трампа. Нас критикуют за разгон демонстраций — а мы показываем их кровавые бойни с полицией. Говорят про нечестное голосование, а мы ссылаемся на «мертвых» избирателей в США. Конечно, нам не нравится их западная ЛГБТ-пропаганда, извращенный наступательный феминизм и американоцентричная глобализация, но это их идеология, которой мы ничего не противопоставляем. Вся наша критика не складывается в цельную идеологию. А попытка критиковать Запад с позиций идеологии прав человека вызывает в Евросоюзе и США только смех.
С другой стороны, категорически нельзя скатываться в местечковое мифотворчество, чтобы на выходе не получилась эрзац-идеологическая клюква с балалайками и медведями. Идеологией должны заниматься люди компетентные, глубоко связанные и с теорией, и практикой, а сам образ желаемого будущего должен перекликаться с другими мировыми политическими теориями и концепциями. Да, у нас свой особый путь, цивилизационный выбор и ценностные ориентиры, но окончательные рецепты не сводятся к идеям «от сохи» и обещаниям «за все хорошее».
Наконец, самая очевидная опасность идеологического строительства в России — скатывание к формату сиюминутного политтехнологического проекта. Такое было уже сотню раз в политической истории современной России. Любую идеологию пытаются «адаптировать» под себя, превратить в орудие дешевого пиара, поставить под чьи-то партийные знамена или использовать в очередном электоральном цикле. Понятно, что формирование официальной идеологии — почти как ядерная реакция, которую тяжело обуздать, но которая может дать грандиозные силы для рывка в будущее. Сказав «А», придется сказать и «Б», расставлять окончательные акценты во внутренней и внешней политике, прямо называть друзей и врагов — это может пугать власть. Идеология — вещь четкая, предельно серьезная и последовательная. Это не медийные фокусы и не информационная завеса для подковерных интриг. Идеологическим строительством нельзя заниматься для достижения сиюминутного PR-эффекта.
Если определять содержательные границы государственной идеологии, она должна сохранить и соединить в себе постулаты «красного» и «белого» проектов, русский дух и этническое многообразие нашей великой страны, мировой размах мысли и любовь к родному краю, горнее и дольнее, экономический прагматизм и мистику русской эсхатологии. В этом и есть уникальность нашей ментальности и национального характера — все то, что Константин Леонтьев называл «цветущей сложностью».
Как сказал Наполеон Бонапарт: «Лидер — это продавец мечты». В этом смысле любые разговоры о безопасном транзите и преемственности власти теряют смысл без внятной идеологии и национальной мечты. Какая-то партия или союз партий, новая Конституция при нашем-то правовом нигилизме, временный консенсус элит или силовой блок не обеспечат народной поддержки и стабильности в ключевой момент истории.
Опора национального лидера находится не в текущем моменте, а в мечте о желаемом будущем. Большевики в свое время пришли и закрепились у власти благодаря великой мечте и образу желаемого будущего, на строительство которого готовы были мобилизовать весь мир. У нищей и обескровленной после гражданской войны страны была только великая мечта и вера в светлое будущее. Выборы, конституция и законы — вторичны. Мечта и образ будущего цементируют легитимность любого режима.
Изборский клуб вместе с широким пулом экспертов в Москве и в регионах сделает все возможное, чтобы эту мечту и образ будущего сформулировать и воплотить, собрать мозаику интуитивно понятных нам идей и смыслов. Только в рамках связной идеологической системы народ и национальный лидер, Госсовет и Парламент, танки «Армата» и «Северный поток», Сколково и Роскосмос, национальные проекты и всенародные выборы, Армия и Церковь обретут общий и понятный всем смысл. Без этого — «лебедь, рак и щука», стагнация, распад и кладбище истории. Другого шанса у нас не будет.
СУЛТАНОВ Ш.З.:
Я начну с того, что, с моей точки зрения, сегодня спектр возможных общенациональных идеологических моделей, из которых Россия может выбирать, предельно узок. Фактически существует только один вариант. Я сейчас буду исходить из того, о чём говорил Ленин – конкретный анализ конкретной ситуации. Мы живём не в безвоздушном пространстве, а в ситуации, когда нас хотят убить. Мы живём в ситуации, когда против нас идет борьба, причём о размахе и объемах этой борьбы мы даже не догадываемся.
Как в нынешней конкретной ситуации всё это разворачивается в связи с тематикой по поводу идеологии? У меня семь тезисов. Я скажу кратко, лапидарно.
Прежде всего, что такое идеология? Если предельно кратко, то идеология – это сознание и самоосознание социума. Не сознание и самоосознание правящего класса или правящей элиты (или как они себе представляют), а именно общества. Потому, что именно идеология как сознание общества определяет основные паттерны и модели поведения, мышления, взаимодействия социальных групп друг с другом - обеспечивает историческое выживание социума.
Что произошло в 1991 году? В 1991 году у Советского Союза была мощная армия, было ядерное оружие, была достаточно приемлемая экономика (хотя её и активно разрушали), были сильные и мощные спецслужбы, был опыт борьбы с внутренними и внешними врагами, была 18-миллионная армия партии. Но идеологии уже не было. Поэтому страна развалилась – не было самоосознания, что происходит с нами.
Карл Маркс и Карл Маннгейм определяли и обосновывали идеологию как форму «ложного сознания» – в том смысле, что есть правящий класс или какая-то элита, которая навязывает свою точку зрения всему обществу как манипулятивные технологии государственного управления. В качестве стратегической альтернативы - Ленин, Сталин и Богданов (я настаиваю на том, что есть и фактор Богданова в данном случае) выдвинули и реализовали концепцию саморазвивающейся революционной идеологии, идеологического сознания - как творчества миллионов. После отхода от этой концепции Советский Союз пошел быстрыми шагами к своей гибели. К сожалению, у меня такое ощущение, что мы в каком-то смысле сейчас находимся в восьмидесятых годах, на закате Советского Союза, и, в принципе, до нового 1991 года остается пять-шесть лет, может, чуть-чуть больше.
ДЕЛЯГИН М.М.:
- Почему так много?
СУЛТАНОВ Ш.Г.:
- Потому что я оптимист.
В чём главная функция идеологии? Консолидация социума для совместной, согласованной жизнедеятельности и мобилизация большинства общества для преодоления возникающих угроз и рисков – вот главная функция идеологии. Социально-психологическим ядром любой идеологии (социалистической, феодальной, либеральной, демократической, консервативной, коммунистической) является понятие «Мы». Это самое «мы» есть некая концентрация сути идеологии. В Советском Союзе «мы», как ни странно, варьировалось в понятии «товарищи». Когда выступал Генсек, он говорил «товарищи», и все в зале считали, что это мы товарищи, он товарищ и мы товарищи. В американской культуре понятие «мы» – это понятие «we are the people». В арабском социуме понятие «мы» означает «мы братья».
В плане контента каждая целостная консолидирующая идеология в обязательном порядке включает десять компонентов. Я хочу вам сказать, что эти десять компонентов в нынешней идеологической повестке дня Кремля и администрации не присутствуют. И это доказательство того, что у России сегодня идеологии нет. Вот это надо очень четко зафиксировать.
Первое. Что такое «мы» как главный субъект, как социум, как общество? Этого «мы» нет.
Второе. Откуда мы пришли, историческая неслучайность этого «мы». Потому что есть советский период, есть досоветский период, есть даже «печенеги и половцы», и так далее. Собственно говоря, где корни этого «мы»? Осознание этого отсутствует.
Третье. В каждой идеологии – возьмите западную, либеральную и т. д. (хотите, ругайте её), но там есть обязательно базовый моральный императив: что такое хорошо и что такое плохо, что есть добро и зло для нас, которые «мы». Этого у нас, в нынешней, я не скажу «идеологической», но даже и в пропагандистской картине, нет.
Четвертый обязательный фактор – это «мы» и природная среда: что мы хотим от природы, от биосферы и так далее.
Пятое. «Мы» и глобальное человечество – что мы хотим от мира и международной среды.
Шестое. Зачем мы здесь? Вот это очень важный, ключевой момент. Зачем мы здесь? Каков исторический и метафизический смысл актуального существования для нас как «мы»? А может, нас не надо? Может быть, Чаадаев был прав: историческая задача России – показывать всему миру, как не надо жить?
Седьмое. «Мы» и власть, взаимоотношения между обществом и властью. Это везде ключевой момент. Вопрос заключается в том, что в хитрых, гибких, умных идеологиях, которые хотят скрыть себя как «ложное сознание», это всячески изменяется, это всячески препарируется, это всячески маскируется.
Восьмое. Кто для нас, как «мы», есть главный внутренний враг? Это очень опасный вопрос для любой идеологии переходного общества, ибо это сразу может привести к взрыву. Поэтому, здесь нужна особая тонкость, особая игра, особый подход.
Девятое. Кто для нас, как «мы», есть главный внешний враг? Это тоже очень важный момент, потому что вы не можете консолидироваться вокруг танцев вокруг ёлки с бубенцами. Консолидируются вокруг врага, внешнего и внутреннего.
Наконец, десятый, завершающий, интегративный индикатор: куда «мы» идем, образ желаемого будущего. Но это образ желаемого будущего не с точки зрения наших «хотелок», а с точки зрения того, как это нам позволит ход вещей.
Вот эти десять компонентов в основном отличают идеологию, как консолидированное сознание социума, от обыденного профанического общественного сознания, как суммы индивидуальных сознаний. Есть сознание, и есть сознание. Есть сознание социума как идеологии, а есть сознание группы Иванов, Джонов и т. д.
Есть три основных функциональных типа идеологии в современном мире, которые функционируют, которые работают, опыт которых мы должны изучать.
Первое – это консолидирующая целостная идеология, достаточно эффективно поддерживающая динамический гомеостазис социума. Вот здесь ключевой момент – поддерживать гомеостазис. Потому что в каждом обществе, особенно сейчас, постоянно идет по экспоненте рост неопределенности. В этом смысле ваше управление, если вы начнете управлять через идеологию, может оказаться просто губительным. Оно может оказаться термоядерным взрывом в течение более или менее длительного времени.
Во всяком случае, механизм поддержания гомеостаза должен работать до появления принципиально новых экзистенциальных угроз и рисков или кардинального изменения баланса сил в самом социуме или его внешней среде. Вот к такой идеологии, то, что у нас сегодня есть в России, никакого отношения не имеет. У нас нет идеологии, которая бы поддерживала гомеостаз. Если останется время, я мог бы доказать, что вопрос таким образом не ставится и не изучается ни в ФСБ, ни в Администрации, ни в Академии наук.
Второе – это ситуативная среднесрочная идеология кризисного реагирования как системная пропаганда консолидации. Первая идеология это, в полной мере, идеология Запада, Соединенных Штатов, Германии, Британии, отчасти к этому относится и Китай (отчасти, потому что там есть своя специфика). Вторая ситуативная среднесрочная идеология кризисного реагирования как системная пропаганда консолидации – характерна для значительного числа стран арабского Востока, предположим - для Ирана, для Индонезии, для ключевых стран Латинской Америки.
Наконец, третья модель идеологии – это уже даже не идеология как таковая, – это пропаганда, причем, неэффективная. Она оправдывает, прежде всего, прямое насилие или диктат правящего класса по отношению к социуму. Она говорит, что всё, что делает правящий класс, всё, что делают элиты - всё это хорошо. До поры до времени это тоже работает. Где здесь нынешняя модель России? Я думаю, что где-то на промежутке от третьего ко второму типу. У нас есть элементы и второй, и третьей модели.
Теперь четвертый пункт моих семи тезисов. Почему сейчас такое внимание к идеологии? Кстати, имеется ввиду внимание к идеологии не только в России, но и во всем мире. Оно началось еще с декабря 2017 года после известного доклада «Come on!» Римского клуба. Там были поставлены на обсуждение все эти вещи, и сейчас происходит активное их обсуждение. Идёт поиск идеологических форм. Это происходит в Соединенных Штатах, в Германии, даже и в Китае. Это связано с семью моментами, которые определяют данный идеологический поиск, и которые мы не можем игнорировать.
Первое – это экзистенциальный кризис биоценоза. Этот кризис существует, он усиливается, и он будет усиливаться, хотим мы или не хотим. Ждать, что завтра всё будет хорошо, не следует. Хорошо не будет. Диалектический принцип: сегодня плохо, но это хорошо, потому, что завтра будет ещё хуже.
Второе – лавинообразное увеличение всех информационных потоков и отсутствие возможности управлять этими потоками.
Третье – это существенно обостряющийся цивилизационный кризис. Цивилизационный кризис во всём мире, а не только в России. Причем, проблема заключается не в том, чтобы перейти от западной модели - к китайской. Потому, что у китайцев та же самая проблема. Это вообще поиск новой цивилизационной модели развития. Материалистическая модель, которая сейчас формирует глобальный социум, на девяносто процентов уже отработана, она уже не будет больше работать.
Четвертый очень важный момент, который определяет идеологический вызов - это глобальный кризис рационального мышления, который проявляется, прежде всего, в резком ослаблении интерпретирующей функции и в тотальной деградации ответственности. Грубо говоря, суть очень простая. Так называемые рациональные науки – не только социальные науки, а и физические – не могут объяснить обществу, что происходит в мире. Отсюда возникает огромное количество негативных реакций. Люди просто исходят из того, что «нас обманывают». Непонятно, что происходит. Возьмите ту же самую ситуацию, связанную, предположим, с квантовой механикой, или влияние квантовой механики на социальные процессы.
Пятое – это глобальный моральный кризис, кризис фундаментальных критериев добра и зла, когда в человечестве появляются модели поведения, которые даже хуже, чем в животном мире.
Шестое – это хаотическое нарастание противоречий между социумами различных уровней и властными структурами. Это кризис политического управления. То, что происходило и происходит в Соединенных Штатах Америки, яркое тому свидетельство.
Наконец, седьмое – это тотальный кризис личности, потеря критериев индивидуального смысла личностной жизни. Огромное количество людей, не только в России, а и везде – теряют свой личный смысл. Они не понимают, «зачем я живу, ради чего».
Пятое. Россия как пример системного кризиса нового типа. Это очень важно. Вы помните, в 1983 году Андропов написал: «Мы не знаем общества, в котором живём». За последние почти сорок лет уровень сложности в российском социуме, по нашим расчетам, по нашим моделям, которые мы апробировали, возрос приблизительно в 12-13 раз. Мы создавали модели приблизительно по восьми параметрам, по восьми индикаторам. (Я думаю, что в Соединенных Штатах Америки уровень сложности гораздо больше в этом смысле.) На самом деле, мы не знаем общества, в котором живём. Мы не знаем, какие параметры, какие вещи у нас происходят. Отсюда – очень важный момент – резко возрос общий уровень неопределенности, а, следовательно, возрос и уровень риска принимаемых решений, имеющих не только долгосрочный, но и среднесрочный характер.
Шестое. Что еще характерно? Почему мы здесь отстаём, и шапкозакидательскими вещами дело не обойдётся? Например, в отличие от Соединенных Штатов, у нас отсутствует действительно эффективная big data, то есть система, объединяющая большие объёмы социальной, этнонациональной, экономической, культурной информации - наподобие системы DON. Была такая система DON, одна из первоначальных. Это Dimension of Nations. Это еще конец семидесятых, начало восьмидесятых годов. С тех пор американцы резко продвинулись, но и та система была очень эффективна - для анализа таких относительно простых систем, как советское общество. Там 125 показателей, по которым определялись места и ранжировка 180 стран.
У нас, несмотря на то, что мы самая свободная и самая демократическая страна, нет набора имитационных рефлексивных моделей, позволяющего эффективно использовать огромные информационно-логические системы. Все высасывается из пальца - в лучшем случае. У нас нет достаточного объёма интерпретирующих концепций и теорий,