Несмотря на полное подчинение казачества в XVIII веке Российской империи и существование уже в качестве сословия, казачьи части еще сохраняли многие средневековые черты не только в боевом искусстве, но и в самом формировании полков.
Формально все казаки считались военнообязанными и подлежали призыву на службу поголовно. Но такие призывы были редки. Прикрывая границы на тревожном и непрерывно грозившем войною юге России, казаки и у себя дома были в постоянной боевой готовности. Число их стычек с грабителями, воровавшими скот и угонявшими людей, не поддается никакому учету. Фактически шла ежедневная, затяжная, многовековая война, которая с русской стороны велась силами исключительно казаков. Отрывать их на службу и оголять границу было не всегда разумно. Кроме того, правительство прекрасно понимало, что гораздо удобнее позволять казакам самим формировать воинские части.
Полки собирались всего за несколько месяцев до похода. Войсковому атаману приходил указ от Военной коллегии о сборе на службу определенного числа полков, и он рассылал наряд по станицам.
Офицеры (или, как тогда их называли, «чиновники») и казаки денежного содержания не получали, но, пользуясь земельными льготами и свободою от податей, обязаны были явиться по первому требованию на коне, с оружием (саблей, пикой, ружьем, иногда с пистолетами), одетыми по форме.
По Указу 1779 года, при отдалении на службу от дома более чем на 100 верст им платилось жалованье: полковникам - 300 рублей, офицерам - 50 рублей, писарю 30 рублей, казакам 1 рубль в месяц. Всем полагался казенный фураж на лошадей.
Атаман выбирался из числа богатых и известных казаков, полковых командиров. Им давалось предписание о сборе полка своего имени. В предписании говорилось, из каких станиц брать казаков. Давалось также несколько мундиров для образца, сукно на весь полк, седельные щепы, ремни, весь материал для снаряжения и 50 опытных боевых казаков для обучения новобранцев - малолеток.
Командиру полка указывали день и место, куда должен быть приведен сформированный полк. Далее в его распоряжения власти не вмешивались.
Полковой командир был хозяином и создателем своего полка. Он делал представления о производстве в офицерские чины и ставил урядников, писал устав на основании личного опыта или опыта старших, если был молод. Но поскольку в полку бывали казаки и старше и опытнее его, то действовали они вполне самостоятельно, по здравому смыслу. Такое было немыслимо ни в какой другой армии, кроме казачьей, а здесь было общим правилом и никого не оскорбляло. Командир позволял «старикам» не только сдерживать и поправлять себя, но иногда по их требованию отменял приказание. В бою он только указывал цель полку, «предоставляя способ действования самим казакам», а сам «рубил и колол наравне с казаками». В отличие от всех войск мира казаки не только обсуждали приказы командиров, но, не обсудив их в кругу и не выбрав лучший способ действий, они их и не выполняли. И это не смущало казаков-командиров, с детства впитавших принципы военной демократии и обычаи, восходящие к родоплеменному строю. «Офицеры полка были товарищи, назначенные полковым командиром из среды казаков же и утвержденные за свои подвиги офицерским званием... они ничем не выделялись из фронта, кроме своих эполет да более богатой одежды. Офицеры представлялись к награждению, не всегда держась старшинства, а за храбрость и распорядительность в бою. Разницы между казаками и офицерами не было. Всякий мог ослужиться до офицера.
Собранный и полностью экипированныи полк проходил смотр оружия, коней и боевой выучки казаков, после чего командир отпускал казаков домой проститься с близкими и назначал место сбора для службы. Полк рассыпался на звенья и отделения и разными дорогами самостоятельно добирался до места службы. В условиях похода малолетки под руководством урядников оконча-ельно проходили «курс молодого бойца». Так собирались знаменные полки Грекова, Платова, Ефремова, которые под командованием Суворова, а затем Кутузова били турок, французов и все «двунадесять языков, дерзнувших вторгнутъся в пределы нашего Отечества».
Командира полка ценили не только за личное мужество, ум и знания, но прежде всего за отношение к казакам. Поэтому наивысшей похвалой было: «Сколько у родителев в станицах казаков взял, столько и назад привел. Никого не дал в трату!» И не случайно легендарный Платов на смотре по возвращении из Парижа не гордился трофеями и наградами, а увидев, что вернулась живой из похода треть от тех, кто уходил по его призыву, упал на колени и закричал, рыдая: «Прости, батюшка Тихий Дон, простите, казаки! Господи, что я наделал!»
Дисциплина была в исключительно ответственном отношении казака к исполнению своего воинского долга. Посылаемый на боевое задание казак, в отличие от солдат всех армий мира, не знающих, в подавляющем большинстве случаев, что конкретно будет предпринимать их полк, а то и рота, запросто мог поинтересоваться у командиров, каково состояние дел на участке фронта за сотни верст от тех мест, где предстояло действовать его собственной части. Поэтому посланные в разведку или боевое охранение казаки привозили или присылали оттуда не бессистемные наблюдения за всем происходящим, а глубокий аналитический доклад об оперативной, а то и стратегической обстановке. Только казак мог заметить и оценить явление, кажущееся с первого приближения незначительным: увидеть, к примеру, с расстояния в километр, а то и более солдат вражеской армии в форме, какой здесь быть не должно, или орудия большего калибра, чем применялись до сих пор, и т. п.
Уйдя в то самое преследование, из которого казаки возвращались через сутки - полутора, они не спортивным состязанием в беге с противником занимались, как это часто делала армейская кавалерия, но практически ликвидировали убегающее воинство как воинскую часть. Владея специальными приемами боевых единоборств, казак запросто одолевал двух-трех противников одновременно и приводил их в свой лагерь связанными - это в лучшем для них случае. Изображая бегство, казаки зачастую заводили преследующих их противников в засаду, где наносили преследователям очень серьезный урон.
У казаков были очень малые потери в боях, поскольку воевали они рядом со своими станичниками: зачастую дед, отец и внуки в одном строю. Они оберегали друг друга и скорее позволяли убить или ранить себя самого, чем своего товарища. Если предстояло смертельно опасное дело, не командир решал, кому на него идти: иногда это были добровольцы, но чаще дело решал жребий или розыгрыш.
Они неделями могли скитаться по голой степи или лесным чащобам, питаясь кореньями, травами и бог весть еще чем. Им не нужны были и провожатые. Они прекрасно ориентировались на местности днем и ночью и безошибочно находили необходимые пути даже за тысячи верст от родных мест.
Все это в совокупности и делало их абсолютно незаменимыми для русской армии. Суворов, которого самого называли часто казачьим генералом, говорил, что «казаки - глаза и уши армии» [22, С. 47].