Кроме площадок для гольфа, клуб Норт Хантс имел несколько теннисных кортов. Однажды летом Тинни Дин предложил:
«Давай попробуем, Дуглас»
Бадера не требовалось упрашивать, хотя ему пришлось играть в тяжелых башмаках для гольфа, так как его протезы требовали широкого и жесткого каблука. В туфлях для тенниса его постоянно тащило бы назад.
Он попробовал играть в паре с Дином и неожиданно для себя обнаружил, что это довольно легко после каторжных усилий, которые он приложил, чтобы научиться гольфу. Разумеется, он двигался с трудом, да и ракетку держал не слишком ловко после многолетнего перерыва. Однако он хорошо научился держать равновесие, и это помогало и на корте. Пару раз он спотыкался и падал, когда пытался бежать чуть быстрее, чем позволяли протезы. Когда мяч летел в пределах досягаемости, Бадер бил довольно точно. Особенно ему удавались форхэнды. Однако в паре бегать в основном приходилось партнеру. Бадер попытался было играть в одиночном разряде, но это закончилось конфузом. Партнеры всегда посылали мячи так, чтобы он мог достать, а Бадер ненавидел, когда ему подыгрывали.
Однако он играл так часто, что, в конце концов, получил приглашение в турнир. Он сыграл 72 гейма в паре с Хортоном Роу из Кембриджского гольф‑клуба. Роу стер ноги почти до колен, стараясь подобрать все мячи, которые не мог достать Дуглас.
Главной причиной, по которой он полюбил теннис, было то, что он мог играть с Тельмой. Однако гольф остался его первой любовью. Слухи о Бадере достигли ушей Генри Лонгхерста, писателя, спортивного журналиста и фаната гольфа. Лонгхерст приехал во Флит специально, чтобы сыграть с Бадером. Бывший капитан команды Кембриджа, Лонгхерст имел на своем счету встречи с величайшими игроками в гольф того времени. Он считал, что видел и знает в гольфе абсолютно все, но первый удар Бадера поразил его. Лонгхерст не собирался поддаваться, но Бадер в тот день завершил партию за 81 удар. Позднее они не раз играли вместе. Лонгхерст узнал, что Бадер не любит, когда ему помогают подняться после падения. Однако он охотно опирается на плечо партнера, когда нужно взобраться на холм. Обычно они проходили 36 лунок за день, и Бадер никогда не отказывался от второго раунда, даже если культи были стерты в кровь после первого. В холодные зимние дни, когда дул пронизывающий ледяной ветер, Лонгхерст кутался в несколько свитеров, а Бадер играл в рубашке с короткими рукавами. Казалось, он совершенно не чувствует холода.
Вскоре Лонгхерст заметил, что Бадер всегда делает хороший удар после пятой лунки, где площадка плавно идет вверх. Он сказал об этом, и Бадер подтвердил, что тоже заметил такую странность. Он предположил, что на склоне, идущем вверх, получает более надежный упор для левой ноги при ударе. Лонгхерст считал, что при игре вверх по склону в принципе легче попадать по мячу. Однако они оба согласились, что будет вполне разумно отпилить полдюйма от одного протеза, чтобы Бадер мог добиться такого же эффекта даже на ровной поверхности.
«Хотел бы я иметь такую же возможность», — завистливо сказал Лонгхерст.
В Рухэмптоне, когда Бадер прибыл укоротить протез, Десуттер посмотрел на него, как на ненормального. Он сказал, что более короткий протез будет иметь склонность подворачиваться. Однако Бадер ответил, что гольф для него слишком важен, и что, в конце концов, он хочет иметь специальную пару протезов для гольфа. В следующие выходные он уже сполна использовал свое преимущество. Теперь ему удавалось бить сильнее, мяч летел дальше, а сам Бадер стоял гораздо увереннее. Он сказал Лонгхерсту, что идея была верной. Восхищенный Лонгхерст опубликовал в «Лондон Стандарт» темпераментную статью о человеке, который отрезал полдюйма от левой ноги, чтобы лучше играть в гольф.
Бадер прочитал статью и позвонил Лонгхерсту в полном бешенстве.
«Ты законченный козел! Я укоротил правую ногу, а не левую!»
«Боже, ты обрезал не тот протез», — пролепетал потрясенный Лонгхерст.
Они начали спорить, правильно или нет поступил Дуглас. Эти споры продолжались до тех пор, пока не исчез сам предмет обсуждения. Через пару лет Бадер настолько освоился на площадке для гольфа, что уже не было причин укорачивать ни правый, ни левый протез.
На Рождество он получил прибавку к жалованию в 30 фунтов, и теперь его годовой доход составлял 505 фунтов стерлингов. Желанная цель была достигнута, и они начали экономить еще более жестко, планируя пожениться, как только накопят 100 фунтов. К маю у них уже имелась половина необходимой суммы. Однако, когда они в воскресенье возвращались из Хартни‑Уитни, Бадер уловил стук в моторе автомобиля. Стук становился все сильнее, и машину пришлось отправить в ремонт. Механик сообщил, что сломался коленвал.
Еще неделю Бадеру пришлось ездить автобусом. Потом автомобиль был исправлен, но за это пришлось выложить 30 фунтов. Едва он отъехал от мастерской, раздался жуткий треск в задней части машины. Полетели шестерни зубчатой передачи. Новый ремонт и новый счет!
Наконец, когда он с Тельмой возвращался в Лондон, они стали свидетелями аварии на вершине холма у Вирджиния Уотер. Столкнулись два автомобиля, и Бадер остановился, чтобы узнать, не может ли он чем‑нибудь помочь. Но прежде чем он вышел из машины, на вершину холма влетел мотоциклист. Он круто повернул, чтобы обойти столкнувшиеся машины, однако при этом зацепил коляской злосчастный MG. От толчка Тельма ударилась лицом о ключ зажигания, сильно разбив нос. Передок машины был сильно помят, но ни Дуглас, ни мотоциклист не пострадали. В коляске, к счастью, не было никого. Санитар перевязал Тельме лицо, перепачканное кровью, и Бадер повез ее в Лондон на такси. Она поправилась через день или два, если не считать синяков. Однако Бадер остался без автомобиля почти на месяц. К счастью, страховка мотоциклиста покрыла большую часть расходов, однако Дугласу все‑таки пришлось выложить 15 фунтов за такси, врачей и все прочее. Сбережения растаяли, и не было никакой надежды снова набрать нужную сумму ранее, чем через 6 месяцев.
Затем случилась неприятность в августе. Бадер вместе с одним приятелем ехал в Регби. На скорости 70 миль/час они начали подниматься в гору, когда шофер большого «Роллс‑Ройса» впереди них помахал рукой, чтобы они обошли его. Едва Бадер начал обгон, на вершине горы появился автомобиль. Бадер резко затормозил и поспешно укрылся за «Роллс‑Ройсом». Однако этот автомобиль тоже затормозил, и MG крепко ударился о его задний бампер. Джеффри Дарлингтон, ехавший пассажиром, как и Тельма, разбил себе лицо о ключ зажигания. Все выскочили из машин, все вели себя исключительно вежливо, однако за очередной ремонт MG пришлось выложить еще 30 фунтов. Он позвонил Тельме и извиняющимся тоном сообщил:
«Дорогая, я снова разбил машину».
На Рождество он получил прибавку в 35 фунтов и сказал: «К дьяволу все, мы обязательно поженимся в этом году».
Глава 11
К марту они рассчитались с долгами, их банковский счет начал потихоньку расти. Здравый смысл Тельмы помог ему понять, что в его ненависти к работе повинна не сама работа, а его отвращение к подобному образу жизни. Нефтяная компания «Шелл» была огромной фирмой, но именно Тельма втолковала ему, что, даже сменив место, он не станет жить иначе. Зато почти наверняка потеряет хороший оклад. Он скривился, но признал свое поражение.
Именно Тельма предложила снова пожениться 5 октября, в годовщину торжественной церемонии в Хэмпстеде. Она нашла квартиру в новом доме в Уэст‑Кенсингтоне, и в конце сентября их банковский счет снова покатился к нулю, так как им пришлось оплачивать мебель.
Единственное происшествие случилось во время репетиции венчания в Авонмор‑Мэншн вечером 4 октября. Когда Бадер попытался преклонить колени, как положено, он растянулся ничком, оцарапав лицо. Все весело засмеялись. Он попытался еще раз, и снова упал. Вот тогда он осознал, что действительно потерял ноги и больше может преклонить колени, так как его деревянные ноги не гнутся. Он страшно развеселился и поинтересовался, а что же делать завтра? Джеффри Дарлингтон успокоил Бадера, заявив, что переговорил с викарием, и ему будет разрешено стоять.
На следующее утро они снова поженились в церкви аббатства Св. Марии в Кенсингтоне. Бадер выглядел очень щеголевато во фраке и полосатых брюках. Тельма в последний момент почувствовала себя нехорошо и слово «Согласна» произнесла так, словно была совсем даже не согласна. Все близкие и друзья были рады, что эта пара поженилась после стольких испытаний.
После церемонии в Авонмор‑Мэншн шампанское лилось рекой. Впервые в жизни Дуглас выпил вместе с остальными. Его упрямая натура заставила его пить наравне с другими мужчинами, если не больше, пока миссис Аддисон не сказала:
«Дуглас, ты в конце концов отравишься».
Глаза Бадера подозрительно сверкали, однако он довольно твердо ответил:
«Нет, это чудесно».
Он мило улыбнулся и взял очередной бокал. Полковник Аддисон подсчитал, что Бадер выпил 5 бокалов. Он лишь удивлялся, как можно выпить столько и все еще твердо стоять на ногах, особенно на искусственных. Наконец Дуглас без посторонней помощи вместе с Тельмой уселся в автомобиль, и они отправились во второе свадебное путешествие по Корнуоллу.
В Фарнборо они остановились, чтобы поделиться известием о свадьбе с приятелями из Королевского Танкового Корпуса. Опять было выпито море шампанского, после чего путешествие продолжилось. Бадер не мог вспомнить, видел он на дороге другие автомобили или нет. Наконец они прибыли в отель в Лизарде (никто из них больше не желал видеть скалы Портлевена).
Утром он проснулся с пересохшим горлом. Голова была словно налита расплавленным свинцом. И в течение двух дней Бадер был необычно смирным и послушным. Четыре года назад никто не мог догадаться, что они были новобрачными. Зато на сей раз все знали всё. В «Дейли Мир‑pop» была статья «Этот человек имеет мужество» с фотографиями, и местный лавочник вывесил газету на витрине. Ощущение было ужасным. Все полагали, что перед ними новобрачные, тогда как они были супружеской парой со стажем. Через 2 недели они вернулись в Лондон и с радостью захлопнули дверь квартиры, отгородившись от остального мира.
Обосновавшись в собственном доме, Тельма вскоре заметила, что периоды депрессии, которые иногда затягивались на несколько дней, становятся все реже и короче. Кроме игры в гольф, Дуглас увлекся сквошем. Он играл в Ленсбери‑Клаб, прелестном загородном имении возле Теддингтона, которое компания «Шелл» арендовала для своих сотрудников. Вскоре эта игра начала ее беспокоить. Он тратил так много энергии, что возвращался с черными кругами под глазами. Его партнеры заключили джентльменское соглашение и возвращали мяч так, чтобы он мог достать его. Бадер яростно протестовал, топал ногами. В результате из протезов вылетали заклепки, и однажды правое колено сложилось, и Бадер неожиданно плюхнулся носом в песок.
До Мюнхена Бадер вообще ничего не слышал о Гитлере. Лишь потом он понял, что надвигается война, и это может стать его шансом. Он написал в министерство авиации, прося направить его на курсы переподготовки, чтобы в случае начала войны он мог вернуться на военную службу. Однако в ответ пришло вежливое письмо, в котором говорилось, что, по мнению врачей, ампутированные ноги создают постоянную угрозу новой аварии. Не желает ли он перейти на административную работу? Он ответил: «Нет».
В апреле 1939 года, когда Гитлер занял остатки Чехословакии, Джеффри Стефенсон был переведен на работу в министерство авиации. Стефенсон был в хороших отношениях с начальником службы личного состава КВВС маршалом авиации сэром Чарльзом Порталом. Вскоре, вспомнив «Акт старых друзей», Бадер написал Порталу, задавая те же самые вопросы. Ответ, на первый взгляд, выглядел стандартно: «Я боюсь, что в мирное время мне не позволят разрешить вам поступить в летный класс резерва». Однако последнее предложение письма выглядело более обнадеживающе: «Но вы можете быть уверены, что в случае начала войны мы будем только рады проверить, пригодны ли вы к полетам, если врачи вас допустят».
Это было, наверно, неправильно, но в глубине души Бадер начал молиться, чтобы началась война. Тельма, которую в равной степени ужасала перспектива начала войны и возобновления полетов, безуспешно пыталась заставить его отказаться от своей мечты, но Дуглас не желал ее слушать. Она попыталась было успокоить себя мыслью, что КВВС никогда не возьмут Бадера обратно. Полковник Аддисон предположил, что он не сумеет попасть в министерство, на что Бадер раздраженно ответил:
«Тогда я усядусь на ступеньках и буду сидеть, пока они меня не примут».
Через день после того как Гитлер вторгся в Польшу, Бадер отослал Тельму на несколько дней к ее родителям в деревню, опасаясь, что начнутся массированные налеты бомбардировщиков. (Ее семья недавно сняла половину домика в Пантилесе.) Он просто заставил ее уехать, так как Тельму терзали мрачные предчувствия. На следующий день, умываясь перед завтраком, Бадер услышал трагический голос Чемберлена, возвестившего об объявлении войны. Он тут же бросил умывание и немедленно написал еще одно письмо секретарю Портала.
В понедельник компания «Шелл» начала эвакуацию части работников в Ленсбери‑Клаб. Начальник Бадера сказал, что он будет находиться там, потому что внесен в список совершенно необходимых работников, освобожденных от призыва.
Бадер немедленно заявил:
«Вычеркните мое имя из этого списка, сэр. Во‑первых, я уж не столь необходим, а во‑вторых, я намерен попытаться вернуться в Королевские ВВС».
«Они никогда не позволят вам летать», — сказал начальник.
«Но я все‑таки попытаюсь, сэр. Пожалуйста, вычеркните мое имя из списка».
«Мой дорогой, вам не следует так поступать. Вот уж вам никто не пришлет белое перо».
Бадер на это очень обиделся и после жаркого спора добился того, что его имя было изъято из списка.
Вернувшись в Ленсбери‑Клаб, он тотчас схватился за телефон, а также написал Стефенсону и другому знакомому в министерстве авиации — Хатчинсону. Бадер пытался убедить их заняться его вопросом. Однако шли недели, а дело не двигалось. Он постепенно терял терпение и становился все более резким. Наконец, в начале октября пришла телеграмма: «Просим во вторник прибыть в министерство авиации, Адастрал‑Хаус, Кингсвей, для решения вашего вопроса. Захватите телеграмму с собой».
Во вторник он помчался туда. В указанной ему комнате Бадер обнаружил дюжину ожидавших, но все они выглядели несколько пожилыми для того, чтобы летать. Наконец капрал вызвал его, и Бадер вошел в кабинет, где увидел, немало удивившись, еще одно знакомое лицо — вице‑маршала авиации Халахана, бывшего коменданта Кранвелла. Халахан поднялся из‑за стола и пожал ему руку.
«Рад видеть тебя, Дуглас. Какую службу ты предпочитаешь?»
У него перехватило дыхание.
«Разумеется, строевую, сэр».
То есть полеты.
Теперь удивился Халахан:
«О! Мне очень жаль, но я ведаю только наземным персоналом».
Радость Бадера немного поугасла.
«Но я хочу летать. Меня совершенно не интересует служба на земле».
Халахан внимательно посмотрел на него, помолчал, что‑то прикидывая, а потом взял лист бумаги и начал писать. Закончил, сложил листок, запечатал в конверт и протянул Бадеру.
«Передай это медикам. Удачи», — коротко сказал он.
Бадер снова подал ему руку и вышел. Он сгорал от желания узнать, что там в конверте, и в нем зародилась робкая надежда. В самых смятенных чувствах он пересек Кингсвей и на лифте поднялся в печально знакомый медицинский отдел. Часовые были все так же бдительны. Они охраняли святилище, и видели множество людей, которые после катастрофы желали снова получить категорию А.1В — «годен без ограничений». Уоррент‑офицер узнал его.
«Хэлло, сэр. Долгонько вас не было. Что на этот раз?»
«То же самое. Я думаю, теперь они примут меня», — ответил Бадер.
«Однако не А.1В. Никогда».
«Хорошо, посмотрим. Передайте это подполковнику», — Бадер протянул письмо Халахана.
Спустя некоторое время уоррент‑офицер вернулся и протянул ему папку.
«Проходите, сэр. Вас осмотрят как можно быстрее».
Бадер навсегда запомнил то, что произошло далее.
«На сей раз я не увидел знакомых врачей, но все прошло гладко, исключая парня с резиновым молоточком, который проверял рефлексы, стукая по колену, чтобы увидеть, как быстро дернется ваша нога. Я был раздет до пояса. Он попросил: „Закатайте штаны и положите ногу на ногу. Я ответил: «Не могу“. Пришлось объяснить, в чем дело, и мы оба расхохотались. Он внимательно осмотрел меня, не скрывая профессионального интереса. Рефлексы он проверил, стуча по внутреннему сгибу локтя. Все было в порядке.
Я посетил по очереди все кабинеты: глаза, уши, нос, горло, кровяное давление, сердце — нигде ни тени сомнения. Я спросил последнего врача: «Я пригоден к полетам?» Он уставился на меня и рассмеялся, словно услышал отличную шутку. Наконец листок осмотра был заполнен, и подполковник прислал за мной. Начальник медицинской службы тоже сменился. Этот был немного лысоватым, с приятным лицом. Я сел. Он слишком внимательно просмотрел мои бумаги, словно не читал их, а пытался что‑то решить. Затем взглянул на меня и сказал: «За исключением ног все в полном порядке». Потом толкнул по столу листок бумаги и спросил: «Вы это видели?» Это было письмо Халахана. Я ответил: «Нет, сэр». Я взял листок. Насколько я помню, там было написано:
«Я знаю этого офицера с той поры, когда он был моим курсантом в Кранвелле. Это тот человек, который нам нужен. Если он пригоден, исключая ноги, я предлагаю вам дать ему категорию А. 1В и направить в Центральную летную школу, чтобы проверить его качества пилота».
Я прочитал записку, не говоря ни слова. Потом посмотрел на подполковника. Я испытывал страшную тревогу, так как понимал — сейчас решается все. Я ждал, затаив дыхание. В памяти всплыл 1932 год — точно такая же сцена, но другой человек за этим столом. Он говорит, что инструкции не позволяют ему допустить меня к полетам. Молчание затянулось. Я не могу сказать — секунда прошла или минута. Я чувствовал, что врач хочет отвернуться, но не собирался позволить ему это сделать. Я смотрел ему прямо в глаза, пытаясь внушить, как следует поступить. Он сказал: «Я согласен с вице‑маршалом Халаханом. Мы дадим вам А. 1В и направим к летунам. Я рекомендую им проверить вас в летной школе».
Бадер даже не мог выразить переполнившую его радость. Он ощутил неслыханный внутренний подъем. Примерно так же чувствует себя мужчина, когда четвертый стакан виски разливается внутри жидким огнем. Но на лице не дрогнул ни один мускул. Он лишь глубоко вздохнул и вежливо произнес:
«Большое спасибо, сэр».
Выйдя из кабинета, Бадер понял, что потерянные годы улетели прочь, он снова вернулся к жизни, прервавшейся в тот момент, когда разбился самолет. Он снова вошел в узкий круг избранных.
В таком приподнятом настроении он вернулся в Пантилес. Тот факт, что началась война, никак не повлиял на его ощущения. Личные чувства были настолько глубоки, что никакие внешние факторы не могли повлиять на них. Когда он вошел, семья слушала граммофон. На столе еще стояли чайные чашки. Тельма выключила музыку и сказала:
«Хэлло, что ты здесь делаешь? Потерял свою работу?»
«Нет. Я вернулся на старую».
Теперь настал ее черед подавить внезапно вспыхнувшие чувства. Однако такой уж была его жена: чем острее были переживания, тем меньше они были заметны. Поэтому она лишь произнесла:
«Я полагаю, ты сейчас совершенно счастлив».
Он вернулся в Ленсбери‑Клаб, и в течение нескольких дней Королевские ВВС не напоминали о себе. Бадер едва не умер от нетерпения. Разумеется, он не жаждал немедленно броситься в бой, потому что бои шли где‑то далеко, в Польше. Однако он хотел побыстрее вернуться в ряды КВВС и очутиться в самолете, чтобы снова почувствовать то, чем жил. Он начал названивать Стефенсону и Хатчинсону, досаждая им просьбами надавить, где следует. Вся скрытая энергия, которая копилась внутри долгие годы, вырвалась наружу. 14 октября пришла телеграмма из Центральной летной школы, расположенной в Апэйвоне: «Предлагаем прибыть для испытаний 18 октября». Не следующее утро Бадер двинулся в путь.
Прошло более 7 лет со дня его последнего полета. Он явно заржавел. И ему постоянно отравляли сознание дурные предчувствия. А вдруг он не пройдет испытания? Он пытался прогнать прочь эти мысли, однако они возвращались.
Довольно странно было появиться в помещении штаба в сером фланелевом костюме и спортивных крагах, когда вокруг все были в военных мундирах. Бадер чувствовал себя крайне неловко, пока не натолкнулся на Джо Кокса. А потом он встретил Руперта Ли, которого помнил еще зеленым курсантиком в Кранвелле.
Увидев его, Ли угрожающе сказал:
«Теперь вы моя добыча. Я заведую программой переподготовки, именно я буду проводить вашу проверку. Я знаю, что вы будете вести себя со мной очень вежливо».
Все неопределенные страхи улетучились. Бадер понял, что все будет нормально, если только он не допустит какой‑то особенно грубой ошибки.
После ленча Ли повел его к учебному самолету «Гарвард», стоящему на зеленом летном поле. Он сильно отличался от старого «Бульдога». «Гарвард» был монопланом, в кабину которого кто‑то напихал сотню приборов и ручек, что было неизмеримо больше двух десятков на «Бульдоге». Это были недавние изобретения, с которыми Бадер еще не познакомился: закрылки, винт изменяемого шага, убирающееся шасси и тормоза. Тормоза… К своему ужасу, забравшись в кабину, Бадер обнаружил, что на «Гарварде» тормоза управляются педалями, и он в принципе не мог работать с ними так же ловко, как с педалями системы управления. Ли усмехнулся, глядя на его растерянность.
«Забудь о тормозах. Я сам буду работать ими. И вообще, можешь не беспокоиться об этом. „Гарвард“ — единственный самолет во всей нашей авиации, который не имеет рукоятки управления тормозами».
Ли объяснил назначение приборов, уселся на заднее сидение и запустил мотор.
«Сначала я провезу тебя по кругу, а потом ты сам возьмешь ручку».
Он поднял «Гарвард» в воздух, подробно объясняя, что делает. После посадки Ли отрулил на старт и сказал:
«Ну, а теперь твоя очередь».
Бадер был слишком занят, чтобы ощущать, что наступил РЕШАЮЩИЙ МОМЕНТ. Он внимательно проверил все приборы, развернулся против ветра и дал газ. Мотор взревел, самолет побежал, поднял хвост… И взлетел. Бадер понял, что машина полностью повинуется ему, и начал набирать высоту. Минуту или две он еще чувствовал себя неловко, но уже через четверть часа все прежние навыки вернулись. Он облегченно вздохнул и обрадовался. Голос Ли напомнил о крене, шасси и закрылках, после чего Бадер пошел на посадку. Самолет снижался быстрее, чем он ожидал, и Бадер понял, что недотягивает. Он добавил газ и чуть двинул ручку, и самолет аккуратно сел на три точки. «Гарвард» побежал по земле, не пытаясь вилять. Крайне удивленный тем, что все оказалось так просто, Бадер снова поднял его в воздух. Он провел в воздухе два часа, совершив за это время еще две посадки. Потом, осмелев, он сделал бочку и мертвую петлю, прежде чем приземлился в полном восторге.
Когда они отрулили на стоянку, Ли удовлетворенно заметил:
«Черт побери, не следует спрашивать, умеешь ли ты летать. Однако я посмеюсь над ними. Я напишу тебе рекомендацию. Пусть тебя восстанавливают на действительной службе и направляют на курсы переподготовки».
Он вернулся в Ленсбери с чувством удовлетворения, которое сменилось растущим нетерпением. Проходили дни и недели, ничто не менялось, и Бадер снова начал теребить Стефенсона и Хатчинсона.
Новости приходили не самые веселые. Гарри Дэй, его бывший командир звена, пропал без вести, выполняя самоубийственный дневной разведывательный полет над территорией Германии.
В конце ноября все‑таки пришел конверт из министерства авиации. Он вскрыл его и увидел стандартную повестку. Его снова призывали на службу, и не как члена добровольческого резерва, а как кадрового офицера, восстановленного в прежнем звании с выслугой (что означало увеличение оклада). Его пенсия отставника аннулировалась, но пенсия по инвалидности сохранялась. Это были вполне приемлемые условия, и Бадер начал готовиться к отъезду. Письмо пришло в пятницу, он написал, что прибудет в Центральную летную школу в воскресенье. Потом пришлось звонить портному, чтобы тот в течение недели сшил новый мундир. И Бадер оставил конторку клерка навсегда.
Он сумел выкроить денек, чтобы провести его вместе с Тельмой в Пантилесе. В воскресенье он забросил чемодан в багажник, но тут Тельма, впервые за все время, не совладала с собой. Слезы заструились у нее по щекам, когда она стояла рядом с автомобилем. Потом она резко повернулась и убежала в дом. Бадер поехал, глубоко опечаленный. В таком мрачном настроении он появился в караулке аэродрома Апэйвона. Он снова вернулся в Королевские ВВС.
Утром Бадер с радостью снова получил летные принадлежности. Вместе с новой летной книжкой, шлемом, очками, комбинезоном и всем прочим капрал вручил ему пару черных меховых ботинок. Бадер вернул их со словами:
«Благодарю, капрал. Можете оставить их себе. Я не боюсь заморозить ноги».
«Но вы обязаны получить их», — уперся немного озадаченный капрал.
Бадер забрал ботинки, чтобы переслать их Тельме.
Прибыв в эскадрилью переподготовки, он представился Ли с неизменным «Доброе утро, сэр». И они весело рассмеялись. Хотя Ли был младше Бадера, он уже имел звание майора, тогда как Бадер так и остался старшим лейтенантом, наверное, самым старым во всех КВВС. Появился еще один старый приятель, Кристофер Кларксон, и забрал его с собой. Они взлетели на Авро «Тьюторе». Это был первый полет Бадера после катастрофы. Кларк‑сон показал, как управлять самолетом, а потом позволил Бадеру взять управление на себя. «Тьютор» был из тех самолетов, которые Бадер знал: никаких новомодных штучек, вроде закрылков, винта регулируемого шага, убирающихся шасси. Его первая посадка была неплохой, а во второй раз он сел на три точки. Когда он снова развернулся против ветра, Кларксон выпрыгнул из кабины и сказал: «Он твой, приятель».
«И вот наступил этот момент. Я снова был один в самолете. 27 ноября 1939 года — почти ровно через 8 лет после катастрофы.
Я повернул «Тьютор» К3242 против ветра и взлетел. Я помню это так отчетливо, словно все происходило сегодня. Время 15.30. Серое небо, облака на высоте 1500 футов, юго‑западный ветер. В воздухе уже находятся несколько самолетов. Я ухожу немного в сторону от толпы…»
Вскоре после этого в офисе Руперта Ли зазвонил телефон. Ли взял трубку и услышал холодный голос старшего инструктора, командира крыла Прингла.
«Ли! Я только что приземлился. По пути я заметил „Тьютор“, летящий вверх колесами на высоте 600 футов».
Ли покрылся холодным потом. Прингл продолжил:
«Я знаю, кто это. Будьте добры, попросите его больше не нарушать никакие правила полётов».
Когда Бадер приземлился и отрулил на стоянку, он обнаружил, что его встречает Ли.
«Не делайте этого. Пожалуйста, не делайте этого».
«Чего?»
Ли объяснил ему, что произошло, но Бадер так и не смог втолковать ему, что во время первого полета он был просто обязан перевернуть самолет на запрещенной высоте. В тот момент Бадер не знал, что именно сегодня порвал последнюю нить, связывающую его со злосчастным полетом на «Бульдоге».
«После этого мне выдали новую летную книжку. Я посмотрел первую запись и прочитал:
1939 год, 27 ноября.
«Тьютор» К3242. Вывозной. Капитан Кларксон. 25 минут.
«Тьютор» К3242. Вывозной. Капитан Кларксон. 25 минут.
Я четко помню эти две строки. Я почувствовал себя школьником, который с трепетом смотрит на доску объявлений и ищет свое имя в списке команды на субботний матч».
После этого полета и беседы в офицерском клубе с другими летчиками Бадер больше не чувствовал себя неловко даже в гражданской одежде. Многие из летчиков ранее были пилотами компании «Шорт», его ровесниками. Они тоже были направлены на курсы переподготовки. Какое‑то время ему казалось, что вернулись старые школьные деньки, и он снова сидит за партой. Но старые навыки и привычки восстановились быстро. Последний штрих был нанесен, когда прибыла военная форма. Вот теперь он точно вернулся домой.
Он выполнил несколько полетов на «Тьюторе», иногда под колпаком, чтобы научиться слепому полету по приборам. Затем он совершил ночной полет, что добавило изрядный запас энергии. Бадер был абсолютно один в бескрайнем небе, он был властелином окутанной мраком земли, над которой слабо светился молодой месяц. Единственное, что его огорчало, — перспектива прыжков с парашютом. Приземлиться на парашюте — это все равно что спрыгнуть с высоты 12 футов. А приземлиться на правую ногу для Бадера значило надеться на стальной шест, что совсем не радовало. В конце концов, Бадер постарался прогнать прочь дурные мысли.
4 декабря он совершил первый полет на современном боевом самолете — одномоторном двухместном бомбардировщике Фэйри «Бэттл». Он был тяжел в управлении и совсем не подходил для обучения полетам. (Хотя через пару дней Бадер свободно выполнял на нем петли и бочки.) Однако он предпочитал более легкие самолеты, и перспектива попасть на «Бэттл» его не радовала. Он желал летать на истребителе. Хотя никто не говорил этого, все понимали, что с его протезами он сможет справиться только с одноместным самолетом.