Неосознанная жизнь
Глотовка, часть 1.1
***
В этой реальности я появился в 1952 году, в посёлке Глотовка, СССР. Мать родила меня в поселковой больнице. Работала она на военном заводе, как она говорила - на порохах. Появился я на свет с трудом, с синей головой. Как выяснилось позже у меня отсутствовало обоняние и речь пострадала.
Я, мягко говоря, не обладал красноречием. Что же касается обоняния, я понял только уже в поздне-подростковом возрасте.
Брата, родившегося через четыре года, вообще целый год мазали дёгтем. На коже у него живого места не было — золотуха. Военный завод видимо заметно изгадил местность, населению даже выплачивалась компенсация в советские годы. Она была мизерной и конечно ничего не компенсировала, можно сказать это было просто признанием вреда проживания в этой местности.
Я не жалуюсь. Просто описываю ту реальность, живя уже в другой. Сейчас всё гораздо глаже, удобней. Ленивее. Принято жалеть себя нахохлившись и сетуя на несправедливость повсюду. Я из того мира. Там, не было принято жаловаться, люди ходили прямее, правда не все.
Примерно в тоже время я впервые попробовал спиртное. После того как меня дважды выписали из больницы, где я лежал с воспалением лёгких. Сказали, что воспаление вылечили, а оживить не получается.
Бабушка потчевала меня красным вином. Как она рассказывала мне: - Увижу личико посинело, дам ложечку красного вина и хорошо. Личико опять стало розовым и уснул. Красным вином у нас называли самогонку, подкрашенную марганцовкой, белым — не подкрашенную.
Осознал себя возможно в год или два. Брата ещё и в помине не было. Благодаря чувству обиды, видимо свойственной моей натуре с рождения. Слава Богам, обида никогда не толкала меня на отмщение, хотя запечатлевалась надолго. Возможно это чувство, эмоция, которую я помню нуждается в другом наименовании. Может это чувство несправедливости по отношению к себе.
Дело было так. У Майоровых, маминых родителей, я был первым внуком. Холили и лелеили меня. Даже Марсика, любимую собаку моего дяди Толи, отвезли в Шарлово и там оставили. Пёс был строгий и боялись, что он меня мог покалечить.
Калашонковы, родители папы, жили на этой же улице, Майской. А я обитался у Майоровых.
Вот приходит дед Андрей, а мне как раз бабушка молока налила и кусок белого хлеба дала. Я молоко-то попробовал и морду отворотил, сахарка туда не положили. Дед то Андрей удивился в голове зачесал и сказал что-то наподобие: - Ни хера себе?! Это меня оскорбило до глубины Души. Я понял тогда наверное, что не весь мир крутится вокруг меня на цыпочках.
Бабуся, так я и последующие внуки называли нашу бабушку Клавдию Петровну, была строгой вообще-то. Из своих внуков, в основном она наказывала меня. Было за что. Скрутит полотенце, намочит его и по спине. На что я почему-то не обижался, но старался избежать. Часто наказание ограничивалось только скручиванием полотенца.
Бабушка была очень сильной. Однажды мужики на Майской столб ставили. Проводили электричество. Готовый столб привозят, роется яма и пару мужиков один конец пихают в яму и затем поднимают. Самое тяжёлое — это бревно приподнять. Вот они корячатся, вагами работают и никак, соскальзывает тяжёлое бревно, а подниматься не хочет. Тут моя бабушка случилась. Эх вы — говорит — отойдите со своими палками. Схватила столб и подняла. Я это не видел. Взрослые рассказывали.
Я бабусю очень любил, она была мне вся понятная. Дедушку Колю тоже любил, но всё-таки я его побаивался. Наверное потому, что он мог вспылить. Тогда он становился очень грозным.
Два раза в месяц аванс и получку он становился необыкновенно добрым. Водил меня в чайную. Мне покупал конфету, себе чирок из сельпо, а здесь продавали пиво. Дым стоял коромыслом, было весело. Все спрашивали: - Петра сын то? - и трепали по затылку.
Родители мои строились. У деда Калашонкова жить было негде, у Майоровых тоже. Временно жили на узле связи, где работал мой отец.
Заняли денег, купили лес. Летом была помочь. Так у нас назывался сход родственников на строительство дома. Я тоже поучаствовал. Кору с брёвен как-то доверили счищать. Посадили меня на бревно. Мне оно было великовато, сползал то влево, то вправо. И до земли было далеко.
На скобеле ручки толстенные, а сам он тупой. Помню, что был недоволен подготовкой инструмента, высказал это дяде Лёне, а он только усмехнулся и сказал, что я должен больше каши есть.
Еще брёвна пилили вдоль, помню. Мне дед Андрей предлагал попилить вместе с ним. Он вверху, я внизу. Сдвинуть пилу не получалось, даже если я повисал на ручке. А вообще на постройке дома дед Андрей всеми командовал.
Только он не очень командовал, просто к нему обращались за советом постоянно. Ещё я мял ногами глину с соломой. Мне это не нравилось, женская это работа.
***
Я решил поисследовать самого себя, не только потому, что я себя больше всего люблю, а потому, что я себя знаю больше, чем кого-то ни было.
Кроме того это будет ещё одной практикой. Так я практик много перепробовал. Пока пользуюсь более или менее постоянно Буквицей, тренирую Видение (почти без успехов) и Перепросмотр.
Записанный перепросмотр может быть полезен и для близких, поскольку я здесь рассказываю про своих предков. В своё время интерес у них проснётся. А так, когда записываешь, много больше вспоминаешь и впечатления как-то причёсываются.
А может быть будет интересно ещё кому-то, далеко не загадываю.
Перепросмотр по Кастанеде. Некоторые сугубо личные переживания или мысли здесь я не буду конечно отражать.
Я живу в городе Тольятти. Недавно я узнал, что в сегодняшней России мало кто знает об этом месте. Сейчас 2019 год от рождества Христова. Такое исчисление лет сейчас принято. От сотворения мира в Звёздном Храме сейчас — 7527 лето.
Мне через пару месяцев будет 67. Готовлюсь ехать в 5-й раз в город Владимир.
Там — школа повышения квалификации человека. Типа философского кружка. Что то о себе узнаём.
Накручивается какая то ниточка, чуется. И потом всякие нехорошие события перед сессиями, как будто появляется прореха, через которую просыпаются на меня неприятности, оттуда из прошлого-будущего. Это ускорение событийной цепочки моей жизни.
Клубочек бабы Яги. Интересно!
Мне нравятся ещё «домашние задания». Книги, фильмы и практика по Буквице. Наибольшее впечатление, буквально как озарение на меня произвело чтиво Кастанеды с его доном Хуаном и Шамана у Серкина. А фильм — Махабхарата.
Хочется приподняться при помощи какой-то волшебной силы над болотом обыденности. Я искренне протестую против жизни по правилу, которое высказал Марк Твен: - Что такое человеческая жизнь? Первая треть – хорошее время; остальное – воспоминание о нём.
Сейчас, после 2-х лет встреч на сессиях, общее у нас проявляется всё больше. В группе можно говорить о многом без боязни молчаливого осуждения. По крайней мере каждому из нас пришлось изрядно побороться со своим эгоизмом, а некоторым и со своей семьёй.
Мы здесь изменяемся быстрее, и иногда близкие люди перестают нас узнавать. Это их пугает.
Я и зона комфорта
Наверное каждый ощущает свою зону комфорта. Это пространство любви, уважения, достаточности. Пространство получения удовольствий, удовлетворения своих привычек. Это кажущееся безопасным пространство не хочется покидать, но иногда хочется расширить. Ещё его требуется защищать время от времени.
Но вот какая беда: зона комфорта подобна некому строению, находясь внутри которого не удаётся его расширить, а тем более защитить. Можно только сузить, построив внутри малые помещения с помощью перегородок или разрушить. И это доставляет огорчение.
При покидании зоны комфорта портится настроение. Вернее возникает расстройство, беспокойство. У кого-то это проявляется в виде чувства потерянности, у кого-то агрессии.
Для меня это привычное чувство, как ухнуться с высокой горки на лыжах.
Я часто в своей жизни покидал эту зону комфорта из-за своей придури или по жизненным обстоятельствам. Поэтому привык.
Защита. Мой внук у меня в квартире, после тренировки по самбо я привёл его к себе. Мама на работе, папа тоже и не известно когда приедет за ним. Я люблю своего внука. Не сомневаюсь, что и он меня любит. Но он сейчас ревёт как белуга уже больше часа.
Он определил зону своего комфорта такими условиями: у себя дома и чтобы мама и папа были рядом. А сейчас мама уже вернулась домой, я устал, что бы его вести домой (2км и уже поздний вечер), папа заедет через неопределённое время. Внук из всех сил защищает зону своего комфорта. Ни уговоры ни рассуждения не помогают. Надо отдавать его в суворовское училище, срочно, хотя конечно жалко.
Так часто делают и взрослые. А надо бы задавать себе изредка вопрос: - А стоит ли вообще защищать свою личную зону комфорта, может быть, защищая её человек противится расширению её извне?
Расширение. А надо? Надо то не всем. А вот творец выходит за пределы своей зоны комфорта по своей личной инициативе. Творец терпит невзгоды и неудачи. И пробует снова и снова. Меняя направление поиска и его интенсивность.
Это не привычка. Что то другое толкает его на «приключения». Я вот решил заняться преображением себя. Что-то в себе изжить. Что то приобрести. Получается не очень, надо сказать. Но что-то выходит.
Мой пожилой родственник спросил: - Зачем тебе это надо? Я не смог ответить прямо потому, что он был сильно болен, смерть уже стояла у него за плечами. А прямо можно ответить перефразируя слова дона Хуана: -...Хочу умереть человеком. (...я не жалею, что отец мой умер, умирают все. Я жалею, что он умер индейцем, а не человеком.)
***
Я жил у бабуси и деди и считал их дом своим. Дедя работал в мастерской на дистанции. Так назывался узел техобслуживания поездов. Тогда составы таскали паровозы. И в Глотовке был довольно большой пункт их обслуживания. Заливали воду из пруда, была водокачка, загружали уголь, вываливали в овраг горячий шлак, который продолжал тлеть круглый год. А ещё давали какой-то ремонт, мелкий и даже средний, если это требовалось, поездным составам.
Дед работал слесарем 3-го разряда. Больше разрядов на дистанции не было. Его перевели из Ульяновска, чтобы он там не умер. За время войны его лёгкие превратились в одни дырки. Врачи сказали, что в городе он умрёт.
В Ульяновске он работал по 7-му разряду, а в Глотовке по 3-му. И хотя его ценили в дистанции, Грабов не мог дать ему большего разряда.
В войну дед не появлялся дома по три месяца. Бабуся, а тогда она ещё не была бабушкой, носила ему поесть в мастерские. Он не мог уйти с работы даже тогда, когда его жена, остриженная наголо, помирала от тифа на больничной койке. Война. Но бабушка выжила. Она была сильная.
Среднего роста, худенький, глаза цвета табака. Взрывного характера, весёлый, озорной. Помню его серую рубашку и самодельный латунный футляр где он хранил махорку.
Дед учил меня скручивать самокрутку из газеты, а потом с помощью слюны склеивать. У меня не получалось не то ни другое. Соответственно не получалось и покурить. Зато, когда в его отсутствие футляр оставался на подоконнике, я пробовал открыть и закрыть футляр. Звук такой получался: - Чок. Разок насыпал горку табака на столе и пробовал его поджечь. Дед очень сердился. Долго не хотел мириться. Бабуся его уговаривала тогда. А табак-то был самодельный — махорка самосад.
Когда я стал побольше, я залез на подловку и нашёл там и машинку режущую самосад и сам самосад, который там сушился.
Подловка это пространство чердака.
Дед был Мастер с большой буквы. Мне первому в Глотовке он сделал настоящие коньки снегурки. А когда отец мой проводил в Глотовке водопровод, дед сделал приспособление, такой большой аппарат, который натягивал муфты на трубы.
Я помню как они с отцом долго и горячо спорили по конструкции этого аппарата у Майоровых во дворе, где этот аппарат дед собирал.
Я деда очень любил. Он меня везде водил. На станцию, где работал, там всё показывал. Однажды они с бабушкой взяли меня в Ульяновск. Но я эту поездку не помню. Только фото осталось. А ещё у деда была гармонь. Когда у него было хорошее настроение или на праздниках, он играл на ней. И плясали и пели песни под звуки этой гармошки. Гармонь хранилась в светлой спальне.
Меня чуть позже, когда я смог раздвинуть меха, пробовали учить играть на гармошке. Но меня больше интересовало её устройство. После моих опытов приходилось её ремонтировать.
Однажды появился немецкий трофейный аккордеон. Он был очень красивый, мне дали к нему только притронуться. Появлялись и исчезали губные гармошки, тоже трофейные. У меня не хватало воздуха их продувать.
У деда с бабушкой было четверо детей: трое дочерей и младший сын Толя. Говорят был ещё один, самый первый. Тоже Толя, он умер маленьким.
Моя мама была в семье старшей дочерью, её звали — Рита.
***
Карлос Кастаньеда. Домашнее задание. Дон Хуан, индеец из племени Яки раскрывает оболочку реальности. Что ценного у Кастаньеды - достаточно много приводится практик.
Я пока только воспользовался практикой воспоминаний. Вспомнить всё, пережить всё заново и не один раз.
И ещё положение глаз во время ходьбы. Нужно смотреть чуть ниже горизонта и не рассматривать, а просто расслабленно смотреть включая периферийное зрение. Заметил: зрение заметно восстанавливается после такой прогулки.
Бег ночью по горам. Я в молодости практиковал нечто подобное. Бег ночью по лесу, днём босиком по острым камням. Это правда. Травм не было.
Как то тренер нас заставлял бегать по замёрзшей пашне. Голень, говорит, так тренируется. Так я хитрил. Если почти не наступать на замёрзший бугор, а так: касаться его чуть-чуть и сразу на следующий бугорок, то бежишь как бы в режиме полёта.
Иногда бывает больно вспоминать свои поступки. Нередко я поступал не по совести. Иногда из-за страха, чаще из-за того, что не мог достаточно быстро вникнуть в ситуацию.
Вспоминать надо столько, чтобы принять свой поступок, переварить его.
Пытаюсь изменить ту реальность. В этих попытках я становлюсь немного другим. События меняю только по отношению к себе.
Что из этого получится не знаю. Считается, что реальность в которой я нахожусь изменится, мгновенно, если изменить прошлое.
Ещё практика, предложенная доном Хуаном: собирать коллекцию встреч с интересными людьми и записывать. Но это совет Кастаньеде. Я пока просто запоминаю и осмысливаю.
Коллекция — это идея. Позже.
Что касается намерения и преднамеренного осознания пока плохо получается. Это как-то должно быть связано с состоянием Веры.
Откровения дона Хуана:
- Кто-то в нас оказывает огромное сопротивление перепросмотру
Дорога свободна только после колоссального потрясения; после появления в памяти воспоминания о событии, которое сотрясает наши основы с ужасающей отчетливостью деталей.
— Пересказывание событий — магическая процедура, — сказал он. — Это не просто рассказывание историй. Это видение структуры, лежащей в основе событий. Вот почему пересказывание настолько важно и обширно.
все мои действия должны быть актом магии. Актом, свободным от вторгающихся ожиданий, опасений неудачи, надежд на успех
- идя по дороге воина он натыкается на своего первого природного врага — страх!... И все же страх исчезнет быстро и внезапно
- он встречает своего второго врага: ясность мысли, которую трудно достичь, она рассеивает страх, но также ослепляет. Она заставляет человека никогда не сомневаться в себе.
— Но что же он должен делать, чтобы избежать поражения?
— Он должен делать то же самое, что он сделал со страхом. Он должен победить свою ясность мысли и использовать ее лишь для того, чтобы видеть и терпеливо ждать, и тщательно замерять и взвешивать все прежде, чем сделать новый шаг.
И главное, он должен думать, что ясность его мысли почти ошибка.
И придет момент, когда он будет видеть, что его ясность мысли была лишь точкой опоры перед глазами.
- он также наткнулся на своего третьего врага: могущество. Сила — самый сильный из всех врагов. И естественно, самое легкое, это сдаться. В конце концов человек действительно неуязвим. Он командует: он начинает с того. Человек на этой стадии едва ли замечает своего третьего врага, надвигающегося на него. И внезапно, сам того не заметив, он проигрывает битву.
Его враг превратил его в жестокого капризного человека. Человек, побежденный могуществом, умирает, так и не узнав в действительности, как с этим могуществом обращаться.
— Как он может победить своего третьего врага, дон Хуан?
— Он должен непременно победить его. Он должен придти к пониманию того, что сила, которую он, казалось бы покорил, в действительности никогда не принадлежала ему. Он все время должен держать себя в руках, обращаясь осторожно и добросовестно со всем, что он узнал.
В конце своего пути учения и почти без предупреждения он столкнется со своим последним врагом — старостью. Этот враг самый жестокий из всех. Враг, которого он никогда не сможет победить полностью, но лишь сможет заставить его отступить.
Если он полностью поддается своему желанию лечь и забыться, если он убаюкивает себя в усталости, то он проиграет свою последнюю битву
- Знаешь ли ты что-нибудь об окружающем тебя мире? спросил он....
- Я ощущаю в мире столько, сколько могу.
- Этого не достаточно. Ты должен чувствовать все, иначе мир теряет свой смысл.
- чувство собственной важности делает человека тяжелым, неуклюжим и пустым (напрасным). Для того, чтобы стать человеком знания, надо быть легким и текучим.
- Делай что должно и будь, что будет.
Сейчас мы называем чувствами всё: и сам запах и восхищение им. Но сам запах — сначала чувствование, затем осознание, восприятие Души — впечатление — как вдох Души, восхищение — это эмоция — выдох Души.
Ещё Душа может быть в разных состояниях, настроях. Вероятно их довольно много. Вот несколько основных. Состояние Аза, Меры, Веры, Творца.
Состояние Аза и Видение по Кастанеде очень схожи. Дон Хуан подвергал Кастанеду различным испытаниям (практикам) чтобы он наконец начал Видеть.
Я ауру видел. Вернее тонкую белёсую часть её могу и сейчас видеть, надо только настроиться, а цветную следующую оболочку видел однажды вместе с Леной (Баяна). Но это совсем не так, как описывает Кастанеда.
Я спросил её:
- Ты можешь видеть ауру?
- Могу, только надо настроиться несколько минут.
- Посмотри на мою ауру, хочу знать какая она.
Спустя минуту:
- Ну так, примерно сорок сантиметров.
- Какого цвета?
- Равномерный радужный спектр и сверху и ниже.
- У всех людей так?
- Примерно.
- Ого. Я тоже вижу твою ауру. И тоже как ты описала мою.
***
И так я жил у бабушки Клавы почти до 4-х лет. За это время родился двоюродный брат Слава у тёти Зои младшей сестры мамы. У неё было видимо много молока и тётя Зоя меня прикармливала.
Этого я не помню. Это тётя Зоя рассказала мне уже взрослому. Игрушек у меня почти не было. Однажды мне купили какую-то фигурку. Сказали — это гуттаперчивый мальчик.
Бабушка рассказала печальную историю про настоящего гуттаперчивого мальчика. Того настоящего было жалко до слёз. У этого руки ноги и голова вывинчивались. Вывинчивались легко, привинчивались плохо. Мне было интересно как он устроен. Кончил своё существование гуттаперчивый мальчик в печке. Горел хорошо.
Все признали этот поступок актом вандализма. Правда были ещё кубики деревянные. Я из них строил башни и арки.
У меня был дядя, бабушкин сын Толя. Мы с ним строили башни. Они у него получались выше. В эти годы, до четырёх лет я мало его помню. Зато позже он был для меня другом, учителем, тем кому даже подражать не мечталось — героем.
А маленький я на него больше обижался. Накажет меня бабуся, а он утешает: - За одного битого двух небитых дают. Или — Битый небитого везёт и на меня - вези давай. Или: — на обиженных воду возят. Все эти поговорки казались мне тогда очень даже несправедливыми. А иногда, когда я лез на него драться, он сжимал кулак и говорил разожми пальчик. Мне не удавалось, а он смеялся. Или поднесёт кулак к моему лицу и говорит: - Чем пахнет. Я не знал, а он говорит — скажи «ткнём».
Ещё он пугал меня козой и говорил: - Идёт коза рогатая…
Я сразу начинал смеяться, потому что Толя меня будет щекотить козой.
Маму и отца в эти годы я воспринимал не как родителей, а как родственников. Ну они есть и хорошо. Они жили в комнатке при узле связи. Появлялись редко, на мой взгляд - моя жизнь от них не зависела.
Однажды, помню отец привёл меня на узел связи, что был при почте. Показал телефон, позволил крутить какую-то ручку на нём, а потом говорить в трубку. Слышно было плохо, ручку крутить надо было ещё. Мне это не понравилось, как-то нелогично — разговариваешь по трубке, а крутить ещё зачем?
Самый значимый человек на земле в это время для меня — бабуся. Она рассказывала сказки перед сном. Помню, мы обычно сидели на низенькой скамеечке перед печкой в зале. Там неспешно догорали дрова и я погружался в чудесные миры сказок. А когда ложился спать в тёмной спальне, я мечтал.
Однажды, а это был какой-то праздничный день, все ушли куда-то и мы с бабусей остались одни. Печку растапливали, растапливали, она дымила и бабушка подумала, что дымоход закрыт.
Сверху, как раз над дверкой печки, располагался чугунный засов дымохода. Он плохо вытаскивался. Бабуся дёрнула, выдернула его совсем, не удержала в руках и я получил по кумполу.
Скорее всего вскользь. Крови было много. Бабуся побежала на кухню за бинтами, поскользнулась в крови и упала. Она ударилась верхней частью лба об порожек. Я думал она умерла.
Мне было её жалко. Я сидел и плакал около неё. Больше я ничего не помню. На лбу у неё ямочка так и осталась.
Я был не полностью паразитом в доме дедушки и бабушки. Я трудился иногда. Чаще не по своей воле. Бабуся мне поручала мести кухню веником. Веник был большой толстый и мёл плохо. Бабуся мела другим веником, красивым и мягким, таким плоским. Она мне его не доверяла.
Один такой я разобрал на части. С этой работой я мирился, а вот тереть друг об друга осколки кирпичей я терпеть не мог. Эта работа унижала меня своей бессмысленностью. Торговался о величине горки натёртого — не знаю как назвать — ну такой тонкий розовый песочек. Чтобы я понял смысл этой работы, дедушка доверил мне чистить большой латунный самовар этим песочком.
Это было трудно. Терпенья не хватало. Надо было тереть до блеска, а латунь может блестеть лучше любого золота. Тёрли все кроме бабуси, у неё дел и так хватало.
Самовар становился красивый и блестел золотом. Из этого самовара мы вечером пили чай. Чай был черный.
Сахар комковой очень твёрдый. Его дедушка колол специальными щипчиками. Когда садились пить чай, бабуся снимала трёхлинейное стекло на лампе, чистила и подкручивала фитилёк и ставила пятилинейное стекло. Сразу становилось светлее. Тогда электричество ещё не провели.
Чай пили так.
Сахар вприкусочку. Мне хватало маленького кусочка на всё чаепитие и ещё оставалось сосать потом.
Сахар был твёрдый, как лёд.
Чай был горячий. Толя учил меня пить горячий чай втягивая холодный воздух, а с ним и немного чая. Я и сейчас так могу.
Блюдечко у меня стояло на столе, я не мог приподнять его. Это было очень удобно. В руках ещё можно было держать сушку.
Так было вовсе не каждый вечер. А такие вечера я любил, там велись взрослые разговоры и мне можно было всё слушать и меня не отгоняли как обычно делали в другой раз.
Ещё я как-то красил русскую печь на кухне. Известью. Кистью из мочала (лыко). У меня получалось плохо. Но отказаться было нельзя.
Ещё я научился лазить в подпол. Он у них был очень низкий, но я пролазил. Там живут большие черные тараканы. Я их не боялся. Потому что они живут под самыми половицами.
В подполе хранились трёхлитровые банки. Бабушка мариновала в них грибы. О бутулизме в Глотовке тогда не знали. Я очень гордился, что только я мог доставать эти банки.
Спал я в темной спальне. Она отгораживалась от зала печкой, с которой мне прилетело. Там было тепло и уютно, всегда полумрак. В темной спальне двери не было, только проём. Мы там спали с Толей. Он приходил поздно и ложился валетом, потому что кровать была тесной.
Была ещё светлая спальня. Там спала Женя. Она старше Толи. У неё веснушки и ещё волосы у неё рыжие. А так все Майоровы и бабуся были с черными волосами. Хотя рыжеватость, я замечал, была и у тёти Зои и у мамы. Мою маму звали Ритой.
Рыжеватость была в роду Наумовых из которого была бабушка. У неё брат был рыжий. Такой худенький весёлый мужчина. Капитан в отставке. Фронтовик. Я не помню как его звали. Кажется — Василий.
Они все родом из Ульяновска — Симбирска. Их родители погибли. Как погибли бабушка не рассказывала, она сама еле выжила во время голода в Поволжье. Её отправили в деревню в чужие руки в то время. Так она рассказывала.
Бубусю я иногда донимал. Но это из-за Толи. Он мне сказал, что я пью неправильное молоко — козье и смеялся нодо мной. У бабуси было три козы. Летом они паслись сами. Я бабусе прямо сказал: - Не буду больше пить козье молоко. Она сначала рассердилась и показала мне кулак. Вот так.
Я ей сказал, что она неправильно делает кулак. Толя уже мне рассказал как кулак надо складывать. Тогда бабуся пошла к соседке за настоящим молоком. Думаю, обманула тогда меня.
Вообще-то она очень добрая. Самое сильное её ругательство: - «Чтоб тебе прибыло!».
Все Майоровы говорили: - Чать. Примерно так: - Чать он из Сосновки. Калашонковы говорили: - Чай. Я тогда решительно был за «Чать».
Когда однажды к вечеру пришли папа и мама и решили меня забрать ночевать в новый построенный дом, я сильно плакал и обнимал бабусю. Но бабуся отчитала меня и отдала маме. После этого я долго считал её предательницей.
***
Я склонен верить всему, чего ещё не знаю и о чём не подумал и не встроил в свою картину мира.
Но есть у меня свойство так или иначе проверять услышанное. Поэтому, говоря о Ведах, ссылаясь на них, всё-таки нет у меня полной или даже никакой веры в услышанное. Хотя очень, изо всех сил хочется верить.
Однако та сумма информации, которую я сумел выловить из сети удивительно стройна. И похоже есть единый источник из которого всё это исходит. Мне кажется, просто придумать это невозможно. Это знание, иногда сильно искажается теми, через кого это знание проходит, но конечные кусочки всё-таки складываются в гармоничную картину.
К Ведам я прикоснулся Не та давно. Где-то к своим 40 годам я начал приходить к тому, что мой атеистический мир слишком мал. Это 90-е годы. Наверное повлияла возрождающаяся мода на христианское православие. Но не только это. Я чувствовал, что я чего-то не понимаю, что-то важное проходит мимо моего внимания.
Пошёл в церковь. РПЦ. Ставил свечки. Причащался. Постился. Просвещался библией и другим религиозным чтивом. Что интересно — те огрехи, которыми библия полна, не вызывали в начале во мне неприятия, прощались умом.
Однако в церквах мне всегда было неуютно, хотелось дистанцироваться от людей там находящихся. Люди часто описывают нахождение в христианских храмах как нечто чудесное.
Они якобы испытывают лёгкость, освобождённость от всего гнетущего, радость. У меня всё с точностью наоборот. Может от того, что я не чувствую запаха ладана?
Там часто спёртый воздух, душно, слова священника не разборчивы, голова гудит, не всегда даже улавливаешь момент когда нужно поднять руку и перекреститься. Стоять нужно долго. За это время чего только в голову не приходит. Когда приходит время исповедаться, голова уже полностью пустая.
А священнику то и не нужна моя голова. Несколько дежурных вопросов и я уже в курсе кто я. Вор, убийца, клятвопреступник. Это исповедь.
Хуже всего давалось мне само причастие. Вкушать тело и кровь Христа после грязных и сопливых завсегдатаев храма, а они всегда присутствуют и лезут вперёд, то ещё удовольствие.
Правда когда выходишь оттуда — есть чувство выполненного долга и...освобождение.
Бывал и в католических храмах в западной Европе. Там такое ощущение, что попал в музей из которого выгребли всё ценное задолго до меня.
У меня был хороший знакомый — Андрей. У него очень красивый голос. Он пел на хорах. В церкви. И зарабатывал он в церкви или при церкви. Последнее время он отчитывал умерших на дому. Умерших у нас хватает. Он говорил, что он офицер Христа, сидит по правую руку. Входит в высший офицерский состав Христова воинства.
Он сошёл с ума. Я думал, что в промежутках между посещениями сумасшедшего дома он нормальный. Это не так. Он просто восстанавливал силы.
С Андреем я познакомился случайно. Они с братом жены Максимом, работали на заводе операторами каких-то нехитрых устройств. Получали небольшую зарплату.
Они ровесники. Боги дали Андрею неплохое здоровье, статную внешность и голос. Как он начал петь в церкви, ему стали платить небольшие деньги и он ушёл с завода.
Дома у него не было благополучия. Мать и отчим пили горькую. Опереться на них он не мог. Он опёрся на христианский мир, который и сам полон противоречий.
Андрей не смог создать семью. Он не имел правильного представления о семье. Как можно жить с женщиной и укрощать плотские желания? Свои и её.
Как можно любить всех, а спать только с одной? Как вообще можно объяснять свои поступки не беря ответственность на себя, а перекладывая её на Бога?
Так семьи не получилось. Не получилось детей. Вместо этого Андрей потихоньку творил мир собственных иллюзий. И сотворил. Время от времени стал попадать в сумасшедший дом.
Я пытался его спасти от сумасшествия расширяя его кругозор. Он приходил ко мне, мы беседовали. Об альтернативной истории, о народах. Я снабжал его разными материалами, которые сам смог добыть.
Андрей делился своими откровениями. Он ездил по монастырям и иногда встречал там людей, монахов производившим на него очень сильное впечатление.
Однажды он меня напугал. Он решил мне открыть свой мир. Говорил про Христа, про его воинство, самого себя в этом воинстве и про меня не забыл. Манил в свой мир. Мы сидели у меня на кухне, чай пили. Его «мана» заполнила почти всё пространство. А я с трудом удерживал оборону в остатке моего сжавшегося пространства. Я реально боялся заразиться, попасть под влияние. Ощущение опасности было острым.
Я осознал после его ухода, что по крайней мере последнее время, Андрей пытался меня поймать. Главной стороной его натуры стал раб Божий — приближенный к Самому.
Некий сверхчеловек неподсудный, избавленный от раздумий, замешательства, от Совести. Все остальные, не входящие в эту элиту — не просто недочеловеки, они уже в аду и никогда не станут ни ангелами ни людьми.
Он приглашал меня туда — к себе. На основаниях младшего по чину правда, но всё-таки сверхчеловеком.
Я ему, чуть позже сказал об этом. И он пропал. Больше не пожелал общаться.
В интернете много всякой информации. Добрался я и до критиков христианства. Чугунным катком прошлись по библии, по корану, по торе, да по всем практически по всем истокам религии.
В критике почти всё правда. Но альтернативные учения мало отличаются от старых религиозных догм. Во первых это всё-таки догмат. Во вторых — противопоставление не «нашим». В третьих — непререкаемый авторитет — учитель, священник.
У маленького человека есть желание приткнуться к чему-то большому мощному. Почувствовать вместе с этой мощью и себя великим, конечно же по отношению к невеликим. Только ведь получаешь и чужую ответственность.
Сам не творил, а получил по заслугам, по чужим заслугам.
В жизни я делал попытки приткнуться. В школе к базовским. Не приняли.
Сельские тоже не принимали. Не прощали моего председательского происхождения.
Приняли бандитствующие подростки уже потом. Но пришлось отвечать мне за это сполна. За всех за них. А они не помогли… Потом я долго не пытался приткнуться.
В техникуме и в армии притыкались ко мне. Но мне такое положение дел не нравилось. Тоже приходилось отвечать за приткнувшихся.
Опять пытался приткнуться уже работая на заводе, почти приняли в КПСС, да только не посчитали всё-таки своим. В конце концов понял, что мой удел быть в виртуальном одиночестве.
Мне интересно Мiр изучать.
Когда сюда ехал, была всё-таки малая надежда встретить таких же. Встретил.
***
Продолжение следует...