– Давно этот придурок так не огребал – Леон, в смысле. Здорово ты его. – Он выдохнул дымом, и у Джерри защипало глаза.
– Угу, – откликнулся он, слегка растерянный. И удивленный. Любопытно, что до сих пор он думал о происходящем как о своей личной борьбе с Леоном, словно они с учителем были одни на всей планете. Теперь он понял, что ошибался.
– У меня эти долбаные конфеты уже вот где, – сказал парень. Его лицо сплошь усеивали прыщи, так что оно походило на рельефную карту. А пальцы у него были все в пятнах от никотина. – Я в Тринити второй год – перевелся из здешней средней после девятого класса, – и как же мне надоело все время чем‑нибудь торговать! – Он попытался пустить колечко из дыма, но неудачно. Вдобавок дым снова попал Джерри в глаза, и их опять защипало. – Если не конфетами, так рождественскими открытками. Не открытками, так мылом. Не мылом, так календарями. Но знаешь что?
– Что? – спросил Джерри. Ему хотелось поскорей вернуться к географии.
– Мне ни разу не пришло в голову просто взять и сказать «нет». Как ты.
– Я еще уроки не выучил, – брякнул Джерри, не зная толком, что ответить.
– Нет, правда, Рено. Ты молодец, – с восхищением сказал парень.
Джерри невольно покраснел от удовольствия. Кому не хочется, чтобы им восхищались? И все же он чувствовал себя виноватым, зная, что похвала этого парня им не заслужена, что вовсе он не молодец – какое там! В голове у него стучало, в животе что‑то угрожающе перекатывалось, и он вдруг сообразил, что сегодня утром его снова ждут перекличка и противостояние с братом Леоном. И конца этому не видно.
* * *
Стручок ждал его у входа в школу. Он стоял, напряженный и озабоченный, среди других ребят – точно приговоренные к казни, они делали последние затяжки перед роковым звонком. Увидев приятеля, Стручок отошел в сторонку. Джерри виновато последовал за ним. Он вдруг понял, что Стручок уже не тот веселый, беззаботный парень, с которым он подружился в начале года. Что случилось? Джерри так занимали собственные проблемы, что он не обратил внимания на перемены, происшедшие с его другом.
– Слушай, Джерри, на кой черт ты это сделал? – негромко, чтобы не слышали остальные, спросил Стручок.
– Что именно?
Но он знал, о чем говорит Стручок.
– Ну, на перекличке.
– Не знаю, Струч, – сказал Джерри. Перед Стручком не было смысла притворяться, как перед тем одиннадцатиклассником в автобусе. – Честное слово, не знаю.
– Смотри, допрыгаешься. С братом Леоном шутки плохи.
– Да ладно тебе, Струч, – Джерри хотел подбодрить друга, стереть беспокойство с его лица. – Это же не конец света. В школе четыре сотни учеников, которые продают конфеты. Какая разница, буду я их продавать или нет?
– Не так все просто, Джерри. Брат Леон тебя в покое не оставит.
Прозвенел предупредительный звонок. Ребята побросали окурки на землю или вдавили в песок, которым был наполнен ящик у входа. Кто‑то еще затягивался второпях. Те, что сидели в машинах и слушали рок, стали выключать приемники и выбираться, хлопая дверцами.
– Так держать, братишка, – сказал кто‑то, спеша мимо Джерри, и подкрепил свои слова традиционным для Тринити поощрением, хлопком пониже спины. Джерри не заметил, кто это был.
– Не сдавайся, Джерри. – А это уголком рта шепнул Адамо, который ненавидел Леона лютой ненавистью.
– Видишь, как все завелись? – прошипел Стручок. – Что важнее – футбол и твои отметки или какие‑то вшивые конфеты?
Раздался второй звонок – значит, на то, чтобы добежать до своего шкафчика, а потом в класс, осталось две минуты.
К ним подошел старшеклассник по фамилии Бенсон. Те, кто учился последний год, любили шпынять новичков. На всякий случай лучше было держаться от них подальше. Но Бенсон явно направлялся в их сторону. Друзья знали, что он шизоид, напрочь лишенный тормозов, и никакие правила ему не писаны.
Приблизившись к Джерри и Стручку, он стал изображать из себя Джимми Кэгни[6]– горбиться и поддергивать рукава.
– Эй, корешок. Я бы… Я ни за что… Я ни за что б не согласился оказаться в твоей шкуре, хоть за тыщу, хоть за миллион… – Он игриво ткнул Джерри в плечо.
– Ты бы в его шкуру и не влез, Бенсон, – крикнул кто‑то. И Бенсон, пританцовывая, отправился дальше – теперь уже Сэмми Дэвис[7], широкая ухмылка, тело извивается, ноги притоптывают.
Поднимаясь по лестнице, Стручок сказал:
– Сделай мне одолжение, Джерри. Возьми сегодня конфеты.
– Не могу, Струч.
– Почему?
– Просто не могу. Мне теперь деваться некуда.
– Долбаные Стражи, – сказал Стручок.
Раньше Джерри никогда не слышал, чтобы Стручок ругался. У него был мягкий, беззлобный характер, он никогда не отвечал грубостью на грубость, а во время тренировок, когда все скованно сидели, дожидаясь выхода на поле, в свое удовольствие носился по беговой дорожке.
– Дело не в Стражах. Они больше ни при чем. Дело во мне.
Они остановились у шкафчика Джерри.
– Ладно, – покорно сказал Стручок, понимая, что сейчас бессмысленно продолжать этот разговор. На Джерри вдруг накатила грусть. Уж очень расстроенным выглядел Стручок, точно старик под тяжестью всех мировых скорбей, – узкое лицо осунулось и вытянулось, в глазах мучительная тревога, как будто он только что пробудился от кошмара, который не в силах забыть.
Джерри отпер свой шкафчик. В самый первый учебный день он прикрепил кнопками к его задней стенке небольшой плакатик. На нем были изображены длинная полоса пляжа и широкое небо со сверкающей вдали единственной звездой. По пляжу шел человек – маленькая одинокая фигурка в окружении бесконечных просторов. Внизу плакатика стояла надпись: Осмелюсь ли я потревожить вселенную? Слова Элиота – автора «Бесплодной земли», которую они проходили по литературе. Джерри не был уверен, что вполне понимает смысл этого плаката. Но он таинственным образом задевал в нем какие‑то струнки. Ученики Тринити по традиции украшали свои шкафчики плакатами, и Джерри выбрал этот.
Но сейчас у него уже не было времени размышлять над плакатом. Прозвенел последний звонок, и на дорогу до класса оставалось ровно тридцать секунд.
* * *
– Адамо!
– Две.
– Бове!
– Три.
Сегодня перекличка проходила по‑другому: с новой мелодией, новым темпом, словно брат Леон был дирижером, а ученики – музыкантами, выпевающими свои партии, но что‑то случилось с общим ритмом, с выступлением в целом, словно темп задавал сам оркестр, а не его дирижер. Не успевал брат Леон выкрикнуть очередное имя, как сразу же следовал отклик, не давая ему времени сделать пометку в журнале. Это было чем‑то вроде спонтанной игры, затеянной без предварительной подготовки, – все точно сговорились и теперь действовали примерно одинаково. Ребята отвечали так быстро, что Леон согнулся над столом, отчаянно строча ручкой. Джерри был рад, что ему не придется смотреть в его водянистые глаза.
– Леблан!
– Одна.
– Маллоран!
– Две.
Имена и числа сыпались сплошной чередой, и Джерри стал замечать нечто странное. Чаще всего звучало «одна» и «две», иногда «три». Но не пять, не десять. А брат Леон по‑прежнему не поднимал головы, целиком сосредоточившись на записях. И вот…
– Рено.
А ведь на самом деле это было бы так легко – крикнуть «да». Сказать: «Дайте мне конфеты, брат Леон, я буду их продавать». Так легко – слиться со всем остальным классом, чтобы не надо было каждое утро выдерживать взгляд этих ужасных глаз. Брат Леон наконец оторвал их от журнала. Темп переклички сбился.
– Нет, – сказал Джерри.
Его захлестнула тоска, глубокая и пронзительная. Она словно подхватила его, вынесла на пустынный берег и бросила там – единственного уцелевшего, обреченного влачить горькое существование в мире, полном чужаков.
Глава двадцатая
– В этот период истории человек стал больше узнавать об окружающей среде…
Вдруг в классе началась настоящая свистопляска. Он пришел в бурное движение. Брат Жак оторопел от ужаса. Ребята повскакивали со стульев, исполнили короткий безумный танец, будто прыгая в такт какой‑то неслышной музыке, – все это в полной тишине, если не считать шума, который производили их выписывающие кренделя ноги, – и сели обратно с каменными лицами, словно ничего не случилось.
Оби кисло наблюдал за учителем. Брат Жак был серьезно озадачен. Озадачен? Черт возьми, да он был на грани паники. Все это продолжалось уже добрую неделю и должно было кончиться только тогда, когда перестанет звучать ключевое слово. А до тех пор класс будет по‑прежнему неожиданно взрываться, махать руками и дрыгать ногами, сбивая с толку несчастного брата Жака. Конечно, его легко было сбить с толку – этот новенький, молодой и чувствительный учитель не мог не стать для Арчи легкой добычей. И он явно не знал, что ему делать, а потому не делал ничего, очевидно полагая, что все пройдет само собой и не стоит рисковать, поднимая шум из‑за какого‑то дурацкого розыгрыша. А что еще это может быть? Странно, подумал Оби, как все – не только учителя, но и ученики – знают, что эти трюки планируются и осуществляются Стражами, и тем не менее продолжают напускать на себя таинственный вид, упорно отказываясь признавать это в открытую. Интересно, почему? Оби участвовал в стольких заданиях, что потерял им счет, и не переставал поражаться, как это всякий раз сходит им с рук. Честно говоря, он уже начал уставать от всех этих заданий, от своей роли няньки и главного доверенного лица Арчи Костелло. Ему надоело все организовывать, отвечать за то, чтобы каждое задание было выполнено в срок, поддерживая таким образом непогрешимую репутацию великого Арчи. Вспомнить хотя бы историю с классом номер девятнадцать, когда ему пришлось пробраться туда, чтобы помочь этому малому, Стручку, успеть вовремя развинтить мебель, – и все эти старания ради того, чтобы еще выше поднять в глазах ребят престиж Арчи и Стражей. Вот и это, нынешнее задание тоже отчасти висело на нем: если брат Жак перестанет употреблять ключевое слово, Оби должен будет найти способ подтолкнуть его в нужном направлении.
Ключевым словом – вернее, словосочетанием – было «окружающая среда». Как сказал Арчи, оглашая задание; «Весь мир сегодня волнует экология, окружающая среда, наши природные ресурсы. Мы в Тринити тоже должны внести свою лепту в эту деятельность. Вы, ребята, – сказал он, обращаясь к четырнадцати ученикам двенадцатого класса „Б“, где учился и Оби, – проведете нашу экологическую кампанию. Допустим, на уроке истории США у брата Жака – история ведь имеет прямое отношение к окружающей среде, верно? Итак, каждый раз, когда брат Жак будет произносить слова „окружающая среда“, вы будете…» И Арчи обрисовал им задачу.
«А если он обойдется без этих слов?» – спросил кто‑то.
Арчи посмотрел на Оби. «Нет‑нет, не обойдется. Я уверен, что кто‑нибудь – например, Оби – задаст ему вопрос, который заставит его их вспомнить. Правда, Оби?»
Оби кивнул, скрыв свое недовольство. Какого дьявола Арчи до сих пор требует от него участия в выполнении заданий? Он ведь старшеклассник, черт побери. Мало того – он еще и секретарь этих придурочных Стражей. Как же он ненавидит Арчи, этого сукина сына!
Один новенький, переведенный к ним из городской средней школы, спросил: «А что будет, когда брат Жак догадается, что мы его разыгрываем? Когда поймет, что ключевые слова – „окружающая среда“?»
«Тогда он перестанет их повторять, – объяснил Арчи. – В чем и состоит смысл всей нашей затеи. Меня уже давно тошнит от этой идиотской болтовни насчет окружающей среды – так пусть в школе будет хотя бы один учитель, который вычеркнет эти слова из своего лексикона».
Что касается Оби, то его уже давно тошнило от самого Арчи, от латания дырок, которые он за собой оставлял, от оказывания ему разных мелких услуг – вроде помощи в классе номер девятнадцать или придумывания для брата Жака вопросов, на которые тот не мог бы ответить, не употребив при этом слов «окружающая среда». Да от всего! Но он терпел, выжидая, когда Арчи перегнет палку, когда он ошибется. В конце концов, черного ящика еще никто не отменял. Пока удача по‑прежнему улыбается Арчи, но кто знает, что произойдет, когда она ему изменит?
– В любой полемике об окружающей среде…
Ну вот, опять, с отвращением подумал Оби, будто со стороны наблюдая за тем, как он сам скачет и дрыгается, словно последний псих, ненавидя при этом каждую секунду их дурацкого представления. Он чувствовал, что его силы уже на исходе.
В течение следующих пятнадцати минут брат Жак употребил слова «окружающая среда» еще пять раз. Оби и остальные ребята совсем вымотались от постоянного вскакивания и дерготни – они не успевали отдышаться, и к тому же у них начинали болеть ноги.
Когда брат Жак произнес «окружающая среда» в шестой раз и утомленные ученики кое‑как выкарабкались из‑за парт, чтобы исполнить очередной танец, Оби заметил, как по губам учителя скользнула едва различимая улыбка. И тут же понял, в чем дело. Эта сволочь Арчи, очевидно, сообщил брату Жаку – не сам, конечно, а через кого‑то другого, – что здесь происходит. И учитель повернул ситуацию в свою пользу. Теперь он был главным и заставлял ребят прыгать, рассчитывая уморить их по‑настоящему.
Когда они выходили из класса, у стены в коридоре стоял Арчи с торжествующей ухмылкой на лице. Остальные так и не поняли, что произошло. Но Оби понял. Он бросил на Арчи испепеляющий взгляд, но тот и ухом не повел. Он по‑прежнему усмехался своей дурацкой усмешкой.
Униженный и уязвленный, Оби зашагал прочь. Ну ладно, сволочь, подумал он. Ты за это еще поплатишься.
Глава двадцать первая
После школы Кевин Шартье обошел семь домов и не продал ни одной коробки. Миссис Коннорс – та, что жила рядом с химчисткой, – предложила ему заглянуть к ней снова в конце месяца, когда она получит пособие, но у Кевина не хватило духу сказать ей, что тогда, наверное, будет уже поздно. А по дороге домой за ним еще погнался пес – и не сразу отстал. Это был один из тех зверских псов, которые, если верить старым телефильмам, помогали нацистам ловить пленников, сбежавших из концлагеря. Дома измученный Кевин позвонил своему лучшему другу Дэнни Арканджело.
– Как успехи? – спросил он, старательно игнорируя мать, которая стояла возле аппарата и издавала какие‑то звуки, явно адресуясь к нему. Кевин давно научился обращать все ее речи в бессмыслицу. Сколько бы она теперь ни говорила, хоть до умопомрачения, ее слова достигали ушей Кевина уже лишенные всякого смысла. Очень полезный прием.
– Хреново, – прогундосил Дэнни. Он всегда говорил так, будто ему надо было высморкаться. – Одну коробку загнал – своей тетке.
– Это у которой диабет?
Дэнни взвыл от смеха. Чего было у него не отнять, так это умения быть благодарным слушателем. А вот матери Кевина его определенно не хватало. Она все нудила о чем‑то своем. Кевин знал, чем она недовольна: ей не нравится, что он ест и одновременно говорит по телефону. Она никак не могла понять, что еда – это не то, чем занимаются отдельно. Это занятие прекрасно сочетается с любым другим. Ты можешь есть, делая при этом все что угодно. Ну, или почти все. Невежливо говорить в трубку с набитым ртом, вечно повторяла она. Но ровно в эту минуту у Дэнни на том конце линии тоже был набит рот. Так кто из них, скажите, пожалуйста, проявлял невежливость? И по отношению к кому? Выдумают же такую чушь!
– Я думаю, может, этот шизик Рено и прав, в конце концов, – сказал Кевин с полным ртом арахисового масла, благодаря которому его голос стал более звучным, как у диск‑жокея. Неужто мать этого не замечает?
– Это ты про того, что достает брата Леона?
– Ага. Который взял и так прямо в лоб и заявил, что не будет продавать эту дрянь.
– А я слышал, ему Стражи велели, – осторожно заметил Дэнни.
– Сначала да, – сказал Кевин, провожая мать довольной ухмылкой: она не выдержала и пошла на кухню. – Но теперь уже все по‑другому. – А может, зря он язык распустил? – Два дня назад он должен был согласиться продавать. Срок задания вышел. А он все равно отказывается.
Кевин слышал, как Дэнни самозабвенно чавкает.
– Чего ты там жрешь‑то? Вкусное что‑нибудь?
Дэнни снова взвыл.
– Да конфеты эти! Сам себе коробку купил. Могу я помочь своей любимой школе?
Наступила неловкая тишина. На следующий год Кевин переходил в одиннадцатый класс и имел хорошие шансы на то, чтобы стать одним из Стражей. Конечно, наверняка про это никто знать не мог, но кое‑какие намеки ему делали. Его лучший друг, Дэнни, знал об этой возможности – как и о том, что про Стражей следует болтать поменьше. В основном они избегали таких разговоров, хотя Кевин обычно располагал секретной информацией насчет заданий и прочего и частенько скармливал ее Дэнни маленькими кусочками, не в силах подавить желание слегка порисоваться. Однако Кевина никогда не покидало опасение, что Дэнни ляпнет что‑нибудь о Стражах другим ребятам, не со зла, а чисто случайно, и подведет его под монастырь. Сейчас их разговор как раз достиг опасного рубежа.
– Ну и что будет дальше? – спросил Дэнни. Он был по‑прежнему не уверен, что стоит совать нос в такие дела, но любопытство заставило его отбросить осторожность.
– Не знаю, – честно ответил Кевин. – Может, Стражи как‑нибудь отреагируют. А может, им это до фонаря. Но я тебе одно скажу.
– Что?
– Меня уже задолбало продавать эту ерунду. Елки‑палки, меня отец знаешь как стал называть? «Мой сын, торгаш».
Дэнни снова захохотал. У Кевина от природы был талант имитатора.
– Да, я тебя понимаю. Сам уже начинаю уставать от этой идиотской затеи. У Рено, пожалуй, шарики‑то работают.
Кевин согласился.
– Я бы за два цента тоже бросил, – сказал Дэнни.
– С пятака сдачу найдешь? – спросил Кевин. В шутку, конечно, однако с мыслью, как было бы здорово – просто великолепно! – ничего больше не продавать. Подняв глаза, он снова увидел, что к нему направляется мать – губы движутся, исторгая звуки, – и со вздохом отключил ее, как будто ткнул в нужную кнопку на телевизоре, не погасив изображения.
* * *
– Знаешь что? – сказал Гови Андерсон.
– Что? – ответил Ричи Ронделл – лениво, сонно. Он смотрел, как в их сторону идет девушка. Потрясающая. Свитер в обтяжку, низко сидящие джинсы. С ума сойти.
– По‑моему, этот Рено прав насчет конфет, – сказал Гови. Он тоже видел девушку – как она шагает по тротуару перед аптекой Крейна. Но течения его мыслей это не нарушило. Смотреть на девушек и пожирать их глазами – насиловать взглядом – можно было и машинально. – Я тоже не буду их продавать.
Девушка остановилась у металлической стойки с газетами перед входом в аптеку. Ричи смотрел на нее с мечтательным вожделением. Потом до него вдруг дошло, что сказал Гови.
– Не будешь? – спросил он.
Не отрывая жадных глаз от девушки, которая повернулась к ним спиной и предоставила для наблюдения обтянутые джинсами округлости, он поразмыслил над словами Гови. Момент был важный. Гови Андерсон не относился к числу рядовых учеников Тринити. Старосту одиннадцатого класса рядовым не назовешь – а он еще и отличник, и защитник основной футбольной команды. Да и на ринге умеет себя проявить – в прошлом году на школьных соревнованиях чуть не послал в нокаут этого кинг‑конга Картера. Когда на уроках задавали трудный вопрос, его рука мигом взлетала вверх. Но попробуй ляпнуть ему что‑нибудь не то на перемене, и та же самая рука мигом свалит тебя на пол. Битюг‑интеллектуал – так назвал его за глаза один учитель. Если конфеты отказывается продавать жалкий новичок вроде Рено, это ничего не значит. Но Гови Андерсон… да, тут стоит задуматься!
– Здесь все дело в принципе, – продолжал Гови.
Ричи сунул руку в карман и бесстыдно сгреб в горсть все свои причиндалы. Он не в силах был противиться этому порыву и уступал ему всякий раз, когда его охватывало возбуждение, из‑за девушки или по любой другой причине.
– В каком принципе, Гови?
– Вот в каком, – сказал Гови. – Мы же платим Тринити за учебу, верно? Платим. Черт, я ведь даже не католик, и таких у нас сколько хочешь, но нам впаривают, что для подготовки в колледж во всей округе нет школы лучше Тринити. Вон в актовом зале витрина с призами – бокс, футбол, олимпиады. И что происходит? Из нас делают торговцев. Меня заставляют слушать всю эту божественную хреновину и даже ходить в церковь. А вдобавок еще и продавать конфеты. – Он прицельно плюнул, и шикарный плевок повис на почтовом ящике, стекая с него, точно слеза. – И вот появляется новенький. От горшка два вершка. И говорит: нет. Он говорит: «Я не буду продавать конфеты». Просто и гениально. То, что мне никогда в голову не приходило, – взять и перестать.
Ричи смотрел, как девушка медленно удаляется.
– Я с тобой заодно, Гови. С этой минуты больше не продам ни коробки. – Девушка уже почти скрылась из виду, заслоненная другими прохожими. – Хочешь объявить об этом официально? В смысле, собрать класс?
Гови на мгновение задумался.
– Нет, Ричи. У нас век демократии. Пусть каждый поступает как ему нравится. Если кто хочет торговать – на здоровье. Кто не хочет – имеет право.
Его голос звучал громко и авторитетно, словно он провозглашал свое кредо на весь мир. Ричи внимал ему с легким благоговением. Он был рад, что Гови не возражает против его компании – может, его лидерские качества, пусть в небольшой степени, передадутся и ему. Он снова обратил взгляд на улицу в поисках очередной соблазнительной девушки.
* * *
Воздух в спортзале был насыщен едким запахом пота. Занятия уже кончились и зал опустел, но в нем по‑прежнему стояло обычное физкультурное амбре – вонь взмокших мальчишечьих ног и подмышек. И гниловатый запах старых кроссовок. Это было одной из причин отвращения Арчи к спорту: он ненавидел любые выделения человеческого тела, будь то моча или пот. И терпеть не мог физкультуру, потому что она активизировала процесс вывода жидкости из организма через кожу. От одного вида мокрых, сальных спортсменов, обливающихся отходами собственной жизнедеятельности, его охватывало омерзение. У футболистов хотя бы принято носить форму, а вот у боксеров – только трусы. Взять, к примеру, того же Картера – весь в буграх мускулов, и каждая пора источает вонючую жижу. Когда такой щеголяет в одних трусах, зрелище получается почти непристойное. Вот почему Арчи избегал спортзала. И всеми правдами и неправдами уклонялся от физкультуры – о его изобретательности по этой части ходили легенды. Но сейчас он был здесь и ждал Оби. Тот оставил ему в шкафчике записку: «Встретимся в спортзале после уроков». Оби питал склонность к драматическим эффектам. А еще он отлично знал, что Арчи не любит спортзала, и все‑таки назначил встречу именно здесь. Ах, Оби, как же ты, должно быть, меня ненавидишь, подумал Арчи, нимало не взволнованный этой мыслью. Очень даже неплохо, когда тебя ненавидят, – благодаря этому держишься в тонусе. И вдобавок можешь спокойно, без всяких угрызений совести колоть этих людей своими ядовитыми иглами, что он и проделывал с Оби постоянно.
Но сейчас его грызло раздражение. Где, черт возьми, этот кретин? Арчи сел на одну из скамеек для зрителей и вдруг почувствовал, как умиротворяюще действует на него тишина пустого зала. В последнее время спокойные минуты выдавались редко. Стражи – эти бесконечные задания, постоянное напряжение! А впереди новая череда заданий, и все ждут, что придумает Арчи. Но иногда Арчи ощущал себя пустым, выпотрошенным – ни одной идеи в голове. А тут еще его паршивые отметки! Он был уверен, что в этом полугодии завалит литературу – просто потому, что по литературе надо много читать, а он уже не мог позволить себе каждый вечер убивать по четыре‑пять часов на какую‑то дурацкую книгу. Вдобавок из‑за Стражей и волнений по поводу своих отметок он перестал находить время для себя самого, даже время на девушек. Раньше он частенько подъезжал к школе мисс Джером в другом конце города, где они учились и где после уроков, во‑первых, было на что поглядеть, а во‑вторых, обычно удавалось залучить какую‑нибудь из них в машину, чтобы подвезти домой. С остановкой в укромном местечке. И вместо всего этого он каждый день разрывается между делами Стражей и своим собственным домашним заданием, пытается все утрясти, да еще получает идиотские записочки от Оби. Встретимся в спортзале…
Наконец Оби явился. Да не просто так – он устроил из этого целый спектакль. Сначала выглянул из‑за двери, потянул носом воздух и вообще изображал из себя шпиона, который приходит с холода[8]. Экий дуралей!
– Эй, Оби, – сухо сказал Арчи. – Я здесь.
– Привет, Арчи. – отозвался Оби. Его кожаные подошвы звонко прощелкали по полу. В школе действовало правило: заходить в спортзал только в кроссовках или кедах, но, если поблизости не было учителей, никто его не соблюдал.
– Ну так чего тебе надо, Оби? – спросил Арчи, переходя прямо к сути, без всяких околичностей. Его голос оставался сухим и ровным, как африканская пустыня. То, что он вообще пришел на встречу, выдавало его любопытство. Арчи не хотел усиливать это впечатление, проявляя слишком живой интерес к тому, что Оби намерен ему сообщить. – Не будем терять время. Меня ждут важные дела.
– Это тоже важно, – сказал Оби. С его узкого, худощавого лица никогда не сходило выражение хронического беспокойства. Потому‑то он и был прирожденным шестеркой, мальчиком на побегушках. Из тех, кого так и подмывает пнуть ногой, даже если они уже валяются на полу. И вот что еще было понятно: что после он встанет и поклянется отомстить, но никогда этого не сделает. И духу не хватит, и смекалки тоже. – Помнишь того новичка, Рено? Его задание насчет конфет?
– Ну?
– Он их так и не продает.
– И что с того?
– Как «что с того»? Ему же велели не продавать их в течение десяти учебных дней. Так вот. Десять дней прошли, а он все «нет» да «нет».
– Ну и что?
Вот что больше всего бесило Оби – эта манера Арчи изображать полную невозмутимость, прикидываться абсолютно спокойным. Скажи ему, что завтра на них сбросят атомную бомбу, и наверняка снова услышишь в ответ: «Ну и что?» Это раздражало Оби в основном потому, что он чувствовал в этом притворство, понимал, что на самом деле Арчи не так уж спокоен, как можно было подумать по его виду. И Оби ждал случая в этом убедиться.
– То, что теперь вся школа полна слухов. Во‑первых, многие считают, что Стражи по‑прежнему в этом замешаны, что Рено до сих пор выполняет наше задание и поэтому отказывается торговать конфетами. Потом, кое‑кто знает, что срок задания кончился, и думает, что Рено решил взбунтоваться против продажи. Они говорят, что брат Леон каждый день лезет на стенку…
– Прелестно, – сказал Арчи, наконец‑то проявляя хоть какую‑то эмоциональную реакцию на слова Оби.
– Каждый день Леон проводит перекличку, и каждый день этот малый, сосунок, сидит там и посылает его в жопу с его долбаными конфетами.
– Прелестно.
– Ага, красота.
– Продолжай, – сказал Арчи, игнорируя сарказм Оби.
– В общем, я так понимаю, что продажа проваливается. Никто и раньше не хотел продавать конфеты, а теперь в некоторых классах это и вовсе превращается в фарс.
Оби сел на скамейку рядом с Арчи и замолчал, давая ему время переварить услышанное. Тот потянул носом воздух и сказал:
– Ну и вонища же тут. – Несмотря на показное равнодушие к словам Оби, он лихорадочно обдумывал ситуацию, взвешивая варианты.
Оби заговорил снова:
– Шустряки, подхалимы носятся и торгуют как сумасшедшие. То же самое Леоновы любимчики, его личная гвардия. Плюс те, кто еще верит в честь школы. – Он вздохнул. – Короче, много чего творится.
Арчи пристально вглядывался в дальний конец зала, будто там происходило что‑то очень интересное. Оби посмотрел туда – ничего.
– Так что ты думаешь, Арчи? – спросил он.
– В каком смысле – что я думаю?
– Насчет ситуации. С Рено. Братом Леоном. Конфетами этими. Народ разбивается на партии…
– Посмотрим, посмотрим, – сказал Арчи. – Не уверен, что Стражам стоит в это ввязываться. – Он зевнул.
Этот притворный зевок вывел Оби из себя.
– Послушай, Арчи. Стражи уже с этим связаны, хочешь ты того или нет.
– О чем ты?
– Да о том, что ты сам велел Рено не брать конфеты. С чего все и началось. Но он пошел дальше. Ему было велено исполнить задание, а потом согласиться их продавать. Теперь он бросает вызов Стражам. И многие это понимают. Нет уж, Арчи, хочешь не хочешь, а мы этого так оставить не можем.
Оби видел, что Арчи задет за живое. Что‑то промелькнуло у него в глазах, словно из окна комнаты, которая только что была пустой, на секунду выглянул призрак.
– Никто не может бросить Стражам вызов…
– А Рено смог.
– …и думать, что это сойдет ему с рук.
К Арчи снова вернулся отрешенный вид, его нижняя губа слегка отвисла.
– Значит, так. Организуй сбор Стражей и доставь туда Рено. Выясни, как идет продажа, – добудь результаты, факты и цифры.
– Ладно, – сказал Оби, записывая распоряжения в блокнот. Несмотря на свою ненависть к Арчи, он любил видеть, как тот принимается за дело. Оби решил подлить в огонь дополнительную порцию масла. – И еще, Арчи. Разве Стражи не обещали Леону, что помогут ему продать конфеты?