– Все свободны, – объявил Арчи.
Удивленный таким скоропалительным финалом, Картер слишком сильно стукнул молоточком, чуть не расколов ящик, который заменял ему стол. У него было ощущение, будто он что‑то прозевал, упустил решающий момент. Чертов Арчи с его психологическими тонкостями! Этому щенку Рено всего‑то и нужно что хороший джеб в челюсть и второй – в живот. Тогда небось мигом побежал бы продавать эти вонючие конфеты. Но от Арчи только и слышно: насилие – не наш метод! Ну да ладно, главное, что больше не надо здесь сидеть. Картеру очень хотелось пойти наконец в спортзал, надеть перчатки и как следует поработать с грушей.
Глава двадцать шестая
– Алло.
Все его мысли куда‑то разбежались.
– Алло!
Она ли это? Наверняка она: это были последние Барреты в книге, и голос звучал так звонко и соблазнительно – он вполне гармонировал со всей той прелестью, которую Джерри видел на остановке.
– Алло, – выдавил из себя он. Какое‑то отвратительное кваканье.
– Это Дэнни? – спросила она.
Его мгновенно захлестнула безумная ревность к Дэнни, кем бы он ни был.
– Нет, – снова жалко квакнул он.
– А кто? – спросила она уже слегка сердито.
– Это Эллен? Эллен Баррет? – Странно было произносить это имя. Раньше он не произносил его так громко – только шептал, зато тысячу раз.
Молчание.
– Слушай, – начал он с отчаянно бьющимся сердцем. – Слушай, ты меня не знаешь, но я вижу тебя каждый день…
– Вы что, извращенец? – спросила она без всякого испуга, просто с добродушным любопытством, как будто собиралась крикнуть: «Эй, мам, тут какой‑то извращенец звонит!»
– Да нет. Я парень с остановки.
– Какой парень? С какой остановки? – Ее голос сделался требовательным, даже недовольным.
Вчера ты мне улыбнулась, хотел сказать он. И позавчера, и на прошлой неделе. А еще я тебя люблю. Но не мог. Ему вдруг стало ясно, насколько все это бессмысленно, в какой нелепой ситуации он очутился. Не будет нормальный парень звонить девушке только потому, что она ему улыбнулась, и знакомиться с ней под этим соусом. Да она, может, улыбается за день целой сотне разных людей.
– Извини, что побеспокоил, – сказал он.
– А ты точно не Дэнни? Ты что, разыгрываешь меня, Дэнни? Слушай, я тебе честно говорю, ты меня уже задолбал…
Джерри повесил трубку. Он больше ничего не хотел слышать. Слово «задолбал», будто эхом отдающееся у него в мозгу, мигом разрушило все его иллюзии. Как если бы он встретил писаную красавицу и она улыбнулась ему, выставив напоказ гнилые зубы. Но сердце у него продолжало колотиться. Вы что, извращенец? Может, и так. Не в сексуальном смысле, а в другом. Разве отказ продавать конфеты нельзя считать своего рода извращением? Разве это не полная дурь – отказываться продавать их даже после вчерашнего последнего предупреждения, сделанного Арчи на сходке Стражей? И все же сегодня утром он продолжал гнуть свою линию и снова выдал брату Леону спокойное и решительное «нет». И в первый раз этот ответ вызвал у него прилив воодушевления, чуть ли не восторга.
Когда в его ушах еще звучало это последнее «нет», Джерри казалось, что сейчас разразится какая‑нибудь катастрофа – рухнет школьное здание, например. Но ничего не случилось. Он видел, как Стручок сокрушенно покачал головой. Но Стручок не знал об этом его новом чувстве, об ощущении, что все мосты позади сожжены и теперь ему впервые в жизни действительно наплевать, что с ним будет. Он вернулся домой еще возбужденный – иначе ему не хватило бы смелости обзвонить всех Барретов из справочника и поговорить наконец с той девушкой. Конечно, эта затея с треском провалилась. Но он все‑таки позвонил, сделал решительный шаг, нарушил серое однообразие своих дней.
Внезапно проголодавшись, он пошел на кухню, достал из морозильника коробку с мороженым и вывалил на тарелку щедрую порцию.
– Меня зовут Джерри Рено, и я не буду продавать конфеты, – сказал он пустой квартире.
И его голос, и сами эти слова прозвучали твердо и благородно.
Глава двадцать седьмая
Конечно, им не стоило вызывать на собрание Фрэнки Ролло. Одиннадцатиклассник, Ролло был известный нахал и смутьян. Он упорно отказывался участвовать в спортивных соревнованиях и других внеклассных мероприятиях, которые традиционно играли в Тринити важную роль. Он редко открывал учебник и никогда не делал домашних заданий, но благодаря своему природному чутью и сметливости умудрялся получать приемлемые отметки. Мухлевать он умел блестяще. Кроме того, ему еще и везло. В обычных условиях Арчи с удовольствием взял бы такого в оборот, чтобы согнуть или сломать. Как правило, очутившись перед Арчи и Стражами, эти так называемые крепкие орешки мигом превращались в большую порцию дрожащего желе. В напряженной атмосфере кладовки рядом со спортзалом вся их развязность и высокомерие куда‑то улетучивались. Но Фрэнки Ролло оказался из другого теста. Он стоял перед Арчи спокойно и свободно, ни капли не робея.
– Имя? – спросил Арчи.
– Не смеши, Арчи, – отозвался Ролло, широко улыбаясь. – А то ты не знаешь, как меня зовут.
Наступила устрашающая тишина. Но перед этим кто‑то успел изумленно ахнуть. Арчи по‑прежнему сидел с каменным лицом, следя за тем, чтобы не выдать никаких эмоций. Но в душе он был потрясен. Раньше ему никогда так не отвечали. Никто не осмеливался дерзить Арчи, когда его вызывали для получения задания.
– Смотри, Ролло, допрыгаешься, – не выдержал Картер. – Быстро называй свое имя.
Молчание. Арчи ругнулся про себя. Вмешательство Картера было очень неприятно – как будто он бросился ему на выручку. Обычно собрания проходили под диктовку Арчи и он не терпел никакой самодеятельности.
Ролло пожал плечами.
– Я Ролло, Фрэнки Ролло, – нараспев провозгласил он.
– Думаешь, ты важная птица? – спросил Арчи. – Орел?
Ролло не ответил, но ухмылка на его лице была достаточно красноречивой.
– Орел, – снова повторил Арчи, точно смакуя это слово. Но на самом деле он растерялся и просто хотел выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Он понимал, что сейчас придется импровизировать, чтобы как‑то осадить этого наглеца.
– Ну, раз ты так считаешь… – самодовольно протянул Ролло.
– Мы здесь любим орлов, – сказал Арчи. – Это наше любимое занятие – делать из них воробышков…
– Завязывай, Арчи, – сказал Ролло. – Кого ты из себя корчишь‑то?
И снова молчание – по комнате словно прокатилась ударная волна, ошеломившая всех. Даже Оби, который давно мечтал о том, как очередная жертва когда‑нибудь бросит вызов великому Арчи Костелло, заморгал от удивления.
– Что ты сказал? – произнес Арчи, точно откусывая каждое слово и выплевывая его в Ролло.
– Слушайте, ребята, – сказал Ролло, отвернувшись от Арчи и обращаясь ко всем остальным. – Я вам не новичок, который готов обоссаться от страха из‑за того, что его вызвали к себе большие злые Стражи. Несчастный девятиклассник и тот на вас кладет – вы не можете заставить его продать коробку конфет…
– Вот что, Ролло… – вставая, начал Арчи.
Но он не успел закончить, потому что Картер стремительно вскочил на ноги. Он ждал подобного момента годами – все это время у него чесались руки, а он вынужден был неделю за неделей сидеть здесь без движения, глядя, как Арчи играет с вызванными в кошки‑мышки.
– Ну хватит, Ролло! – воскликнул Картер. В то же мгновение его кулак метнулся вверх и врезался Ролло в подбородок. Голова Ролло с хрустом откинулась назад, и он взвыл от боли. Его руки инстинктивно дернулись вверх, чтобы прикрыть лицо, и в этот же миг Картер с тошнотворной неумолимостью утопил другой кулак у него в животе. Ошеломленный, Ролло со стоном сложился пополам, хватая ртом воздух, пытаясь унять жестокие позывы к рвоте. Кто‑то пнул его сзади, он рухнул на пол и стал ползать по нему на четвереньках, кашляя и отплевываясь.
Стражи приветствовали выпад Картера одобрительным гулом. Наконец‑то состоялся переход от слов к действиям, наглядным и эффективным!
– Убрать его отсюда, – распорядился Картер.
Двое добровольцев подняли и наполовину вынесли, наполовину выволокли Ролло в коридор. Арчи наблюдал за этой молниеносной расправой с чувством, близким к испугу. Ему не нравилось, что Картер неожиданно очутился в центре внимания, не нравилось, что его выход на авансцену встретил у всех остальных такой теплый прием. Впервые Арчи как назначающий оказался в тени, а ведь он велел Оби вызвать Ролло только для затравки, ради того, чтобы немного оживить собрание, главная цель которого заключалась в другом – обсудить поведение Рено и решить, что делать с этим упрямым новичком, не желающим вести себя как положено.
Картер стукнул молоточком, призывая собравшихся к порядку. В наступившей тишине было слышно, как Ролло бросили на пол в спортзале, а потом оттуда донесся звук рвоты, как будто в туалете спустили воду.
– Все, тихо! – рявкнул Картер, словно требуя от Ролло, чтобы тот прекратил безобразие. Потом обернулся к Арчи. – Сядь, – сказал он. Арчи услышал в его голосе командные нотки. Сначала ему захотелось поставить Картера на место, но затем он подумал, что сейчас не время выяснять отношения. Стражам понравилось, как их председатель разделался с Ролло, и пока важнее всего было сохранять спокойствие. Арчи сел.
– Настал момент истины, Арчи, – сказал Картер. – И вот как я это понимаю – поправь меня, если я ошибаюсь. Когда такие недоноски, как Ролло, приходят сюда и осмеливаются выступать против Стражей, это значит одно: что‑то не в порядке. Сильно не в порядке. Нельзя позволять таким, как Ролло, думать, что они могут нам возражать. Пойдут слухи, и организация развалится. – Картер сделал паузу, чтобы все осмыслили эту угрожающую перспективу. – Итак, повторяю: что‑то не в порядке. И я скажу вам, кто в этом виноват. Мы.
Его слова были встречены всеобщим удивлением.
– Почему это мы виноваты? – спросил Оби, вечно готовый подыграть кому угодно.
– Во‑первых, потому что дали связать свое имя с этой гребаной торговлей конфетами. Как будто нам очень надо, чтобы она прошла успешно. Во‑вторых, как сказал Ролло, потому что позволяем задрипанному новичку делать из нас идиотов. – Он повернулся к Арчи: – Так или нет? – В его тоне сквозила угроза.
Арчи не ответил. Он вдруг очутился в комнате, полной незнакомцев, и решил вовсе ничего не говорить. Если тебя обуревают сомнения, лучше помолчи. Дождись своего шанса. Конечно, возражать Картеру было бы глупо. Это знала уже почти вся школа: Рено отказывается продавать конфеты вопреки прямому распоряжению Стражей. Ради чего они, собственно, здесь собрались?
– Оби! – окликнул Картер. – Покажи, что ты нашел сегодня утром на доске объявлений!
Оби с готовностью повиновался. Он сунул руку под стул и вытащил оттуда сложенный вдвое плакатик. Развернул его и поднял так, чтобы все видели. Надпись, сделанная корявыми красными буквами, гласила:
В ЖОПУ КОНФЕТЫ
И
В ЖОПУ СТРАЖЕЙ
– Я увидел его потому, что опоздал на математику, – пояснил Оби. – Он висел на доске объявлений в главном коридоре.
– Как ты думаешь, многие его видели? – спросил Картер.
– Нет. За минуту до того я пробегал мимо: забыл в шкафчике учебник. И тогда на доске его не было. Так что, может, и вообще никто не видел.
– По‑твоему, это работа Рено? – спросил кто‑то.
– Нет, – фыркнул Картер. – Рено незачем расклеивать плакаты. Он уже давным‑давно посылает в жопу и конфеты, и Стражей. Но это симптом. Разговоры идут. Если Рено может нас послать, то и другие скоро попытаются. – Он наконец снова обернулся к Арчи. – Ладно, Арчи. Ты у нас самый умный. К тому же из‑за тебя мы во все это и впутались. Как будем действовать?
– Для паники нет никаких причин, – сказал Арчи спокойно и небрежно. Теперь он знал, что ему делать: он должен восстановить свой обычный статус, стереть память об истории с Ролло и доказать, что он, Арчи Костелло, по‑прежнему все контролирует. Он должен показать им, что в его власти разобраться и с Рено, и с конфетами. И он это сделает. Пока Картер выступал с речами, а Оби размахивал своим плакатом, Арчи усиленно соображал, взвешивал, рассчитывал. В конце концов, под давлением ему всегда лучше думалось. – Во‑первых, нельзя ходить по школе и избивать всех подряд. Именно поэтому при назначении заданий я обычно стараюсь не прибегать к силовым методам. Если мы начнем махать кулаками, учителя нас мигом прикроют, да и ребята будут саботировать в открытую. – Заметив, как нахмурился Картер, Арчи решил бросить ему косточку: с председателем Стражей лучше поддерживать хорошие отношения. – Ладно, Картер, я признаю, что ты красиво отоварил Ролло и что он сам напросился. Но Ролло никого не волнует. Он может проваляться в своей блевотине до второго пришествия, и никто даже не почешется. Но Ролло – это исключение.
– Ролло – это пример, – возразил Картер. – Когда все узнают, что с ним случилось, никто больше не рискнет перед нами выдрючиваться и развешивать плакаты.
Предвидя тупик в этом направлении, Арчи сменил тему.
– Но конфеты от этого лучше продаваться не станут, – заявил он. – Ты сам сказал, что Стражи связали себя с этой торговлей. В таком случае решение просто: давайте покончим с ней как можно быстрее. Давайте продадим все конфеты. Если сейчас Рено превращается в героя, потому что он отказывается их продавать, как, по‑вашему, он будет выглядеть, если продавать будет вся школа, кроме него?
Судя по одобрительным возгласам, некоторым из Стражей эта мысль пришлась по вкусу, но Картер еще не расстался со своими сомнениями.
– И как же ты заставишь всю школу продавать конфеты, Арчи?
Арчи позволил себе негромко и уверенно усмехнуться в ответ, но при этом сжал кулаки, чтобы спрятать свои взмокшие ладони.
– Да очень просто, Картер. Ты же знаешь, что простота – родная сестра гениальности. – Все завороженно затихли, как обычно, когда Арчи начинал разворачивать перед ними свои великолепные планы. – Мы сделаем так, что продавать их станет почетно. Объясним, что торговля конфетами – это здорово. Мы развернем агитацию. Все спланируем. Мы привлечем на нашу сторону старост, членов студенческого совета, ребят, которые пользуются авторитетом. Продай или умри ради старой доброй Тринити! Все на продажу!
– Не каждый захочет продать пятьдесят коробок, – вмешался Оби, встревоженный тем, что Арчи, похоже, снова вернул себе власть и снова начал кормить их с ладошки.
– Захотят, Оби, все захотят, – твердо возразил Арчи. – Как это говорится – делай свое дело? Благодаря нам каждый школьник поймет, что его дело – торговать шоколадными конфетами. И Стражи, как всегда, выйдут из этой истории победителями. Вся школа будет носить нас на руках за то, что мы помогли ей избавиться от этих конфет. Мы сможем диктовать брату Леону и учителям свои условия. Ради чего я, по‑вашему, обещал Леону нашу поддержку? – В мягком голосе Арчи звучала уверенность – эта интонация была его фирменным знаком, неизменно сопровождавшим свободное и головокружительное парение его мысли. Стражи оценили мощь Картера, который в два счета расправился с Ролло, но им было спокойнее повиноваться Арчи, великому Арчи, который умел удивлять их раз за разом.
– А как насчет Рено? – спросил Картер.
– О Рено не беспокойся.
– А я вот беспокоюсь, – язвительно отозвался Картер. – Он из нас дурачков делает.
– С Рено все уладится само собой, – сказал Арчи. Неужели Картер и остальные этого не понимают? Как можно до такой степени не разбираться в человеческой природе, не уметь оценивать ситуацию? – Позволь мне выразить это так, Картер. Еще до того, как мы продадим все конфеты, Рено будет кусать локти, жалея, что он отказался в этом участвовать. А вся школа будет радоваться, что он так поступил.
– Отлично, – сказал Картер и стукнул молоточком. Он всегда прибегал к этому средству, если чувствовал неуверенность. Молоточек был продолжением его кулака. Но, смутно ощущая, что Арчи каким‑то образом вывернулся из его хватки и снова оказался победителем, Картер добавил:
– Но смотри, Арчи, если ничего не выгорит, если продажа провалится, виноват будешь ты, ясно? Тогда тебе конец без всякого черного ящика.
Щеки Арчи порозовели, а на его виске угрожающе забилась жилка. Еще никто не осмеливался говорить с ним в подобном тоне – во всяком случае, вот так, у всех на глазах. Однако он остался стоять в непринужденной позе и сохранил на губах улыбку, точно ярлык на бутылке, пряча за ней свое унижение.
– Молись, чтоб тебе не ошибиться, Арчи, – сказал Картер. – Я считаю, пока не продана последняя конфета, ты у нас вроде как на испытательном сроке.
Последнее унижение. Испытательный срок.
Арчи продолжал улыбаться, пока не почувствовал, что у него сейчас треснут щеки.
Глава двадцать восьмая
Он отдал мяч, шлепнув его в живот Гилмету, и остался поблизости, дожидаясь, когда Картер кинется через линию. По игре Джерри должен был атаковать Картера и сбить его с ног – задача малопривлекательная. Картер был тяжелее как минимум килограммов на двадцать, и тренер специально выпускал его на поле против команды новичков, чтобы они узнали, почем фунт лиха. Но ведь не зря тренер всегда говорил: «Неважно, какое перед вами тело, – важно, что вы с ним сделаете».
Вскоре Джерри увидел, как Картер вынырнул из кучи игроков вслед за Гилметом, который уже ринулся к воротам. Картер мчался наперерез Гилмету на полной скорости, точно сошедший с рельсов товарняк, но он уже упустил момент. Джерри прыгнул ему под ноги, ориентируясь, по инструкции тренера, на самую уязвимую область – колени. Они с Картером столкнулись, как автомобиль с поездом. В глазах у Джерри вспыхнули разноцветные искры – Четвертое июля[9]в середине октября. Оба полетели наземь одним клубком, все руки и ноги вперемешку. Это было по‑футбольному честное, бодрящее столкновение – может быть, не такое чудесное, как удавшийся пас или обманный финт, который выводит соперника из равновесия, но все равно замечательное и притом смелое, по‑мужски достойное.
Свежий влажный аромат травы и земли хлынул Джерри в нос, и он позволил себе на мгновение расслабиться, насладиться прелестью момента, зная, что ему удалось выполнить свое задание – сбить Картера. Подняв глаза, он увидел, как Картер встает на ноги, удивленно покачивая головой. Вставая вслед за ним, Джерри ухмыльнулся. Вдруг его ударили сзади – это был жестокий, тошнотворной силы удар по почкам. Колени у него подогнулись, и он невольно присел. Когда он попытался обернуться, чтобы посмотреть, кто его атаковал, на него обрушился второй удар, тоже сзади, и он вновь полетел наземь. На глазах у Джерри выступили слезы, потом он почувствовал, как они текут по щекам. Обернувшись, он увидел, что игроки занимают позиции для следующего розыгрыша.
– Шевелись, Рено, – окликнул его тренер.
Он встал на одно колено, потом кое‑как поднялся на ноги. По телу разливалась тупая, ноющая боль.
– Живей, живей, – раздраженно, как всегда, поторопил тренер.
Джерри осторожно побрел на свое место. Он встал в общий круг, соображая, какую комбинацию объявить следующей, но какая‑то часть его мыслей была занята другим. Он поднял голову и обвел поле взглядом, как бы прикидывая, что делать дальше. Кто напал на него таким образом? Кто снес его исподтишка, вложив в это столько ненависти?
Не Картер – Картера он хорошо видел. Тогда кто же? Да кто угодно. Это мог быть любой игрок, даже из его собственной команды.
– Ты как, нормально? – спросил кто‑то.
Джерри снова сунул в круг голову и плечи. Назвал вариант игры, в котором он должен был сам бежать вперед с мячом – по крайней мере, при этом он будет у всех на виду и не так уязвим для подлой атаки.
– Начали, – скомандовал он как можно энергичней, давая товарищам понять, что с ним все в полном порядке, что он собран и готов к действию. Однако он заметил, что ребра у него болят даже во время ходьбы.
Заняв позицию позади центра, Джерри снова поднял голову и оглядел игроков. Кто‑то поставил себе задачу с ним разделаться.
Боже, дай мне глаза на затылке, взмолился он перед тем, как подать стартовый сигнал.
* * *
Телефон зазвонил, когда он вставил ключ в дверной замок. Быстро повернув ключ, он распахнул дверь и бросил учебники на стул в прихожей. Телефон звонил не умолкая – одинокий крик в пустой квартире.
Наконец он схватил трубку висящего на стене аппарата:
– Алло!
Тишина. Даже гудка нет. Потом откуда‑то издалека – слабый звук, понемногу приближающийся, словно кто‑то тихонько посмеивался над чем‑то не очень приличным, известным ему одному.
– Алло, – снова произнес Джерри.
Теперь смешки стали громче. Какой‑то ненормальный, сдвинутый на половой почве? Но разве они звонят не только девушкам? И снова смешки, еще более громкие и отчетливые, но по‑прежнему со сквозящим в них тайным намеком: я знаю кое‑что такое, чего ты не знаешь.
– Кто это? – спросил Джерри.
И тут – гудок, словно харкнули в ухо.
* * *
Тем же вечером, в одиннадцать, телефон зазвонил опять. Джерри подумал, что это отец – сегодня он работал в аптеке в позднюю смену.
Он поднял трубку и сказал «алло».
Нет ответа.
Вообще ни звука.
Он уже хотел повесить трубку, но что‑то помешало ему отнять ее от уха, заставило ждать.
Снова тот же смешок.
Это было страшнее, чем в три часа дня. Темнота за окном, комната, исчерченная тенями от абажуров, – все это создавало более угрожающую атмосферу. Брось, сказал себе Джерри, ночью все кажется хуже.
– Алло, кто это? – спросил он, и звук собственного голоса вернул ему чувство реальности.
Ни слова в ответ – только кто‑то продолжал посмеиваться со спокойной, почти зловещей издевкой.
– Ты что, псих? Больной на голову? Инвалид детства? – Разозлить его, вывести из себя.
В трубке насмешливо взвыли.
И опять гудок.
* * *
Он редко оставлял в своем шкафчике что‑нибудь ценное. В школе всегда хватало любителей «занимать» вещи – они не то чтобы воровали, но подчищали все, что плохо лежит. Запирать шкафчик на замок смысла не было: его сорвали бы в первый же день. Такого понятия, как частная жизнь, в Тринити практически не существовало. Большинству ребят было плевать на чужие права, да и на свои тоже. Они лазили по партам, взламывали шкафчики, пролистывали учебники в нескончаемых поисках добычи – денег, травки, книг, часов, одежды и всего, что подвернется под руку.
Наутро после второго анонимного звонка Джерри открыл свой шкафчик и оторопел. Его плакатик был вымазан не то чернилами, не то синей краской. Надпись на нем почти исчезла. «Осмелюсь ли я потревожить вселенную?» превратилось в абсурдный набор не связанных между собой букв. Это был такой детский, бессмысленный вандализм, что Джерри не столько рассердился, сколько изумился. Кто способен на такую идиотскую выходку? Опустив глаза, он увидел, что его новые спортивные тапочки изрезаны в лапшу. Вчера он забыл унести их с собой, и это оказалось ошибкой.
Одно дело было погубить плакат – за этим стояла грубая, скотская агрессивность, а без скотов не обходилась ни одна школа, даже Тринити. Но уничтожение тапочек явно не было простым хулиганством – в нем читалось намеренное, серьезное предупреждение.
Телефонные звонки.
Нападение на футбольном поле.
А теперь – это.
Он быстро закрыл шкафчик, чтобы никто не увидел, что там творится. И непонятно отчего почувствовал стыд.
* * *
Ему снился пожар, огонь лизал неизвестные стены, и завыла сирена, а потом это оказалась не сирена, а телефон. Джерри соскочил с постели. В коридоре отец уже бросил трубку на рычаг:
– Ерунда какая‑то.
Напольные часы пробили два.
Джерри не пришлось стряхивать с себя сон. Он очнулся разом и окончательно. По спине у него побежали мурашки, пол холодил ноги.
– Кто это? – спросил он. Хотя и знал, конечно.
– Да никто, – сердито ответил отец. – То же самое было и вчера, примерно в это же время. Только ты не проснулся. Какой‑то слабоумный на том конце линии, хихикает, будто это самая смешная шутка на свете. – Он протянул руку и взъерошил Джерри волосы. – Иди спать, Джерри. В мире полно психов, которые делают что хотят.
Прежде чем Джерри погрузился в странный сон без сновидений, прошел не один час.
* * *
– Рено, – сказал брат Эндрю.
Джерри поднял глаза. Он был увлечен новым заданием по живописи: копировал двухэтажный дом с целью изучения перспективы. Простое упражнение, но ему нравились упорядоченные линии, аккуратность, чистая красота плоскостей и углов.
– Да, сэр?
– Ваша акварель. Ландшафт.
– Простите? – Озадаченно. Акварель, о которой шла речь, большое и важное задание, отняла у Джерри битую неделю напряженного труда, поскольку он не был силен в свободном творчестве. Ему легче давались работы с геометрическим и формальным уклоном, где композиция была определена заранее. Но от акварели наполовину зависела его оценка за целое полугодие.
– Сегодня последний день сдачи, – сказал учитель. – А вашей работы я что‑то не вижу.
– Вчера я положил ее вам на стол, – ответил Джерри.
– Вчера? – спросил брат Эндрю таким тоном, будто никогда в жизни не слыхал этого слова. Дотошный и пунктуальный, обычно он преподавал математику, но сейчас подменял постоянного учителя по искусству.
– Да, сэр, – решительно подтвердил Джерри.
Подняв брови, брат Эндрю начал просматривать стопку работ на своем столе.
Джерри тихо и обреченно вздохнул. Он знал, что учитель не найдет его акварели. Ему хотелось повернуться, обвести взглядом все лица в классе, найти то единственное, на котором написано злорадное удовлетворение. Да ты превращаешься в параноика, одернул он сам себя. Кому надо забираться сюда тайком и похищать твою акварель? Кто мог так внимательно следить за тобой, что заметил, как ты сдал ее именно вчера?
Брат Эндрю оторвался от стопки.
– Извините за банальность, Рено, но мы с вами стоим перед дилеммой. Вашего ландшафта здесь нет. Стало быть, либо я его потерял, а у меня нет обыкновения терять ландшафты… – он помедлил, словно всерьез рассчитывал услышать смех, и этот невероятный смех действительно прозвучал, – либо вас подвела память.
– Я сдал его, сэр. – Твердо. Без паники.
Учитель посмотрел Джерри прямо в глаза, и Джерри увидел в его глазах честное сомнение.
– Что ж, Рено, может быть, у меня все‑таки появилось обыкновение терять ландшафты, – сказал он, и Джерри почувствовал прилив симпатии к этому добросовестному зануде. – В любом случае я еще проверю. Возможно, я оставил его в учительской.
По какой‑то причине эти слова тоже вызвали смех, к которому присоединился и сам брат Эндрю. Урок уже кончался, к тому же он был последним, и у всех было желание наконец расслабиться, сбросить напряжение, не цепляться к мелочам. Джерри хотел обернуться, увидеть, в чьих глазах вспыхнуло торжество, вызванное исчезновением его акварели.
– Однако, Рено, как бы я вам ни сочувствовал, если ваш ландшафт не отыщется, я буду вынужден поставить вам в этом полугодии «неудовлетворительно».
* * *
Джерри открыл шкафчик.
Там ничего не изменилось. Он не стал снимать плакатик и выбрасывать тапочки, оставив их внутри как символы. Символы чего? Он и сам не знал. Задумчиво глядя на плакат, он размышлял над изуродованными словами: Осмелюсь ли я потревожить вселенную?
Его окружала обычная коридорная сутолока: хлопали дверцы шкафчиков, раздавались дикие вопли, свист и топот тех, кто торопился на занятия секций, боксерской и футбольной, или в дискуссионный клуб.
Осмелюсь ли я потревожить вселенную?
Да, наверное. Мне так кажется.
Джерри внезапно понял смысл плаката – этого одинокого человека на берегу, гордого и бесстрашного в своем одиночестве, замершего в миг, когда он дает о себе знать целому миру, целой вселенной.
Глава двадцать девятая
Потрясающе!
Брайан Кокран складывал числа снова и снова, играя с ними, развлекаясь, точно он был жонглером, а они – чудесными игрушками, от которых нет сил оторваться. Ему не терпелось доложить о результатах брату Леону.
За последние несколько дней темпы продажи подскочили до небес. Именно так – до небес. Брайан даже чувствовал себя слегка хмельным от этих чисел – голова у него была легкой и немного кружилась.
Что же произошло? А шут его разберет. У этого крутого разворота, удивительного скачка, нежданного взлета эффективности торговли не было единственной причины. Однако свидетельства этой перемены не только лежали перед ним в виде цифр, но и наблюдались повсюду в самой школе. Брайан видел, как народ внезапно бросился торговать и как конфеты стали модой, повальным увлечением; так же было, когда в его другой школе, в начальных классах, все вдруг будто помешались на хулахупах, а еще через пару лет – на демонстрациях. Судя по слухам, Стражи развернули в защиту этого мероприятия особую кампанию. И это было вполне вероятно, хоть Брайан и не наводил дополнительных справок – он вообще старался держаться от Стражей подальше. И тем не менее он иногда замечал, как самые известные члены этой зловещей организации останавливают ребят в коридорах, проверяют, сколько они продали, и что‑то угрожающе шепчут тем, кто не мог похвастаться серьезными результатами. Каждый день после уроков из школы выходили целые бригады, груженные коробками. Они заталкивали их в автомобили и разъезжались. Брайан слышал, что эти бригады буквально наводняют разные районы города, звонят и стучат во все двери подряд – массированный натиск, словно их всех наняли продавать дорогие энциклопедии за хороший процент с реализации. С ума сойти! Еще Брайан слышал, что четверым из этих энтузиастов удалось прорваться на одну из местных фабрик и загнать там за пару часов добрых три сотни коробок. Из‑за всей этой лихорадочной активности Брайану вздохнуть было некогда: он собирал данные, а потом бежал вывешивать их на больших досках в актовом зале. Теперь здесь всегда было полно любопытных. «Эй, гляньте‑ка! – завопил кто‑то, увидев очередные списки. – Джимми Димере продал свои пятьдесят коробок!»