так в память крадется безликая мгла.

Галине Гампер

Быть может, слово человечье,

себе не знающее цели, –

живому опыту увечье?

А мы всё пели, пели, пели:

на площадях и на вокзалах,

в пустыне ли, в античном хоре,

и звуков – сизых, желтых, алых… –

в ночном желали разговоре.

Нам всё, казалось, говорило

и откровенно отвечало –

цветы, и камни, и перила

тех лестниц, что вели в начало…

Так мнится дальний отклик мысли,

короткий отголосок чуда.

Планеты тихие повисли

среди космического гуда.

И даже насекомый лепет

имеет напряженье тока,

пока одно светило слепит

соседнему светилу око.

А мы включились в перекличку

со всеми втайне временами –

и речь свою несем, как спичку,

и свет мерцает между нами!

Осень, 2012

СКАЗОЧНОЕ

Ни ласточки, ни лебедя, ни сокола –

и только вой вдали да треск ветвей.

В глуши лесной, за горизонтом, около

дремучих троп – озера мертвых фей.

Глубины тянут древние, бездонные.

Черна вода и манит, как вино.

Бессонные, бездумные, бездомные

блуждают здесь – им горе суждено.

Никто нигде не ждет их возвращения, –

и молятся, и плачут об одном

все те, кому возврата нет, прощения:

замри, душа, забудься вечным сном…

Бойся ночи! Ночь темна, –
бойся ночи.
Слепнут очи в чарах сна,
слепнут очи.
Где-то тихо скрипнет дверь, –

справа? слева?

То ли ведьма, то ли зверь,

то ли дева?

Где-то тени в хоровод

Встанут прямо.

То ли чаща, то ли брод,

то ли яма?

Воздух пасмурный прогрет –

легче ситца.

И не сон, а чей-то бред.

Что, не спится?

Мне ли терем твой – тюрьма,

друг мой дальний?

Серый день сошел с ума,

стал печальней.

Ночь гуляет до утра,

сном чарует –

у небесного костра

свет ворует.

* * *

Небо цвета морской волны,

Горы снежные – облака:

И такие бывают сны –

То ли радость, то ли тоска.

Путешествие в ночь… в Китай,

Или даже на край земель.

Ветер шепчет: «Мечтай, летай,

Всласть вдыхай подорожный хмель!»

Потому что иначе – мрак,

Безысходность, сплошной тупик.

Видно, это – особый знак;

Видно, это – особый миг.

Откровение тех высот,

От которых бросает в жар.

Излучение звездных сот –

Невесомого тела дар.

Необъятных миров тепло,

Небывалых красот огонь,

В сонной дымке мое стекло,

И застыла на лбу ладонь.

Пограничные миражи…

Хорошо у Земли в гостях!

И поет Земля: «Дорожи

Тонким небом на всех путях».

Лето, 2012

* * *

Всё чаще последние будни смотрю в календарь.

С пустых циферблатов срываются серые числа.

Так тянутся руки к вещам – за пределами смысла,

А вместо вещей осязают лучистый янтарь –

На месте, где снежная азбука в небе повисла.

Я все перебрал имена телефонных друзей,

Но даже ближайших соседей смолкают пластинки,

Хоть слышу, как тают вечерних огней паутинки.

Смотрю на прохожих, а мне на бегу: не глазей!

И зябнет лицо, и тяжелые давят ботинки.

И люди, и тени стремятся, струятся туда,

Откуда, тревожась потоками, я возвращаюсь, –

И с каждым здороваюсь мысленно, с каждым прощаюсь…

Меж тем как земля снеговая слоиста, тверда –

Ползу иероглифом, к звуку свожусь – сокращаюсь.

Плывет материк и не знает, куда ему плыть.

На каждую альфу невольно найдется омега.

На каждую Ладогу завистью дышит Онега.

Как слово на ветер моя неуемная прыть,

Но время растет под колючими буквами снега.

2013
* * *

Мне чудится часто: предметы вокруг

На мой откликаются шепот, а звук –

Не просто волна в атмосфере.

И есть мною и будущим связь,

И множится музыка, тихо струясь,

К моей обращенная вере.

Богатство деревьев, кустарников, трав

Мы взяли на память, почти что украв

Небесного голоса свиток,

Воздушного чувства избыток.

Но что, если эта Земля – не для нас?

Мы жить поневоле привыкли

В словесном и в солнечном цикле.

Шагнешь – а повсюду безвременья наст,

Оглянешься – тонко ли, прямо, –

И, правда что: сна панорама!..

* * *

Зима. Провал. Глухая пауза.

Зима, быть может, ближе к вечности.

В ее космичности и млечности

Земля – от паруса до паруса.

Выныривая из телесности,

Куда вы мчитесь миллиардами,

Вчера сидевшие за партами –

В холодной школьной неизвестности?

Не так ли прячутся вселенные –

Включаются и выключаются,

Живут, качаются, кончаются,

Разнообразно-вдохновенные?

Вы скрыты облаками хмурыми,

Скитальцы, стихотворцы, практики!

Как могут пренебречь галактики

Такими сложными структурами?

О, космос праздничной керамики!

Я в школе тоже был нахлебником, -

Учить и мне не по учебникам

«Второй закон термодинамики»…

Такое темное рождение,

И эта юность – чутче зрелости,

И всей надуманной умелости

Премудрое нагромождение!

Не физике служу, не этике –

Просвечивает нечто тайное,

Как Божий Суд необычайное –

В бескрайней мировой поэтике.

Богатство мира многоцветное –

Так странно, словно заклинание.

Но где мое родное знание? –

Беспамятное, безответное…

И в этом храме одиночества

Своею каждый занят верою,

Как будто на дорогу серую

Мы вывели свои пророчества.

Мы словно древние туманности –

Живых энергий завихрения;

Мы – сгустки долгого горения...

А смерть подобна безымянности!

Весна, 2013

* * *

В зимнем парке, когда поутихнет метель,

на аллеи выходят бродячие псы –

будто ищут себе поудобней постель,

с ускользающим небом сверяя часы.

В каменеющий снег их вмерзают следы,

и они – как хозяева жизни своей –

плачут, воют, скулят на любые лады,

засыпая под кровом еловых ветвей.

Им не страшен морозного ветра поток,

им не страшен идущий во тьме человек.

Мир для маленьких стай безнадежно жесток,

хоть на долгую ночь согревает их снег.

Не тревожит их сон зависающий рев

электричек, летящих на север, за мост.

…Вожаки покидают провалы дворов –

пить манящую кровь галактических звезд.

Эти древние общества прав и свобод

устремляются в ночь, за своим вожаком –

и не знают печалей, стыда и забот,

не нуждаясь из нашего мира ни в ком!

Только чуткая смерть их понять норовит,

и утешить спешит, и сулит им покой –

точно скульптор, мгновенно меняя их вид

неподвижной и твердой, но легкой рукой…

* * *

Мне еще бы пожить, погостить –

столько нынче великих событий!..

Не догнать – не понять – не простить!..

Время стало богаче и сытей;

время стало невольно моим,

настоящим и верным слугою.

Всюду праздник живых пантомим.

Ночь спешит – от изгоя к изгою…

То тревожусь, то плачу один,

то от радости быстро хмелею.

Сам себе на пиру господин!.. –

как же прошлое с будущим склею?..

И неловко на этом пиру

несмолкающих красок ли, песен:

обману ли кого, оберу –

и усну, от усталости пресен…

Мой пудовый, мой мертвенный страх,

одиночества в гуще веселья,

будто нежить в соседних мирах,

близко чашка последнего зелья!..

До чего ж мелочами богат!..

На обрыве картины ли, книги

мне словами стрелять наугад,

мне обкрадывать кустик черники,

и хлеба сокровенные брать –

незаметно подслушивать Праздник.

А потом – в голубую тетрадь:

гордый – нищий – артистка – проказник!..

Так люблю океанскую ширь,

так люблю многоцветную сушу!..

А потом – вылетать на пустырь,

оголяя голодную душу!..

Весна, 2013

* * *

Горек пряник мой золотой,

душно мне от кофейных зерен.

Август – присвист – лист завитой…

Вечер черен.

Не успеешь запомнить синь –

сиротливых, серых, усталых

тротуар окунает в стынь

кружев алых.

Как ни глянешь – виденья пар,

чайник мой гудит в одиночку –

поднимается тонкий пар,

слово в точку.

Так пылают окна вблизи –

чей-то праздник затмился ссорой.

Застревает время в грязи –

воем «скорой».

Обронив нелепую трость,

что-то шепчет слепой прохожий,

поздний мой заооконный гость –

голос Божий…

Зима, 2013

* * *

Дальнее небо открылось на треть…

Столько тепла в сухаре!

Если забыться, совсем догореть,

то в сентябре, в сентябре –

там-то и время собрать урожай

в тихом осеннем чаду.

Смейся, улавливай, воображай

праздничных дней череду!

Веришь ли – много у нас впереди

трат, неизбежных утрат.

Виснут вблизи голубые дожди –

даже и этому рад…!

Небо твое оживилось вдали –

легкая, тонкая вязь.

Жажду белесого дня утоли –

выйди со мною на связь.

Горек остывший, задумчивый чай,

туча застыла пластом…

Если и свидимся, то невзначай,

где-нибудь в смутном «потом…».

Зима, 2013

СИНИЦЕ

Не улетай, не улетай!.. –

шепчу и хлебца по карнизу

кладу… – Лечи меня, латай, –

душа-певунья, верь капризу!

Высокий день у нас гостит,

свет гладит снежную страницу,

о чем-то горизонт грустит.

А мне бы приласкать синицу!

Синица, выбравшая синь,

осенние на что нам сени?..

Ты только не грусти, не стынь,

в морозной замирая лени.

Трещат сороки на сосне,

на иве спит сова-дикарка…

Так шумно – видно, быть весне,

и лесу быть – подобьем парка.

Мечтает зяблик об игре,

простукивает липу дятел,

галдят вороны на бугре.

Весь дачный лес как будто спятил.

Считалку в солнечном лесу,

казалось бы, твердит кукушка.

Печенья за окно несу, –

а на закате стынет кружка.

Вдруг вспомнилось: июль, гроза –

от станции до самой дачи.

Ночь. Пламя – зелень – бирюза…

В глазах: дай Бог тебе удачи!..

Не посадить в пустую клеть,

не научить разумной речи –

тебя, как есть, запечатлеть

от первой до последней встречи.

Зима, 2013

* * *

Листья зелены так, что и ветра смыкаются веки,

гладит руки вечернее солнце, и милая грусть

от меня ни на шаг: словно нянька – слепому калеке,

простоватые песни застенчиво шепчет, и пусть.

Колыбельное время сегодня меня укачало,

и по свету слова понесла невесомая сеть

мелких мыслей, видений… В начало, в начало, в начало!..

Пой до ночи, до сна, если хочется плакать и петь.

Дни на убыль идут. Приближается осень. Прохладно.

На подсохших дорогах не видно ни трещин, ни луж.

Не печалься, родная. Мы живы-здоровы, и ладно.

Твой неназванный брат. Твой полуночный друг.

Твой невенчанный муж.

2011–2013

* * *

Не покидают голуби метро:

настолько птичье предано нутро,

что в скучном царстве ждут своих голубок.

…На тесном эскалаторе Петро

Марии поправляет полушубок…

Еще один миную четный год –

и столько недовысказанных нот.

Так в перекрытьях судорожно мыши

лазейку ищут или черный ход, –

и снег меж тем скользит с высокой крыши.

Как нелюдима праздничная ночь!

Кот в кресле спит. И эта тишь невмочь.

Безвременье скупое время множит.

И сколько ни предчувствуй, ни пророчь,

а свету нет конца и быть не может…

* * *

Был ветер высокий, а к вечеру, в восемь,

смычки и антенны любовь смаковали.

Твоя, по-сентябрьски смелая, осень

со мной заигралась в зеркальном овале.

Качнулась на бежевом плечике чашки,

на ребрах дивана, у складок на шторах…

По полу – мурашки; то пятна, то пташки

у ламп утомленных в задумчивых взорах.

Твоя незаметная, легкая скука

свободной, незримой, смешной героиней

вошла - так естественно, прямо, без стука,

не веером кисти - сиянием линий!

Коснулась щеки, заспешила на локоть –

мой солнечный угол, – и дрогнули пальцы,

и дрогнул чуть рыжий, застенчивый локон…

По сонной квартире мы нынче скитальцы.

Так чайник вздохнул горячо и протяжно,

что вспомнила скатерть две разных улыбки,

два голоса разных… А, впрочем, неважно,

что все основанья для радости зыбки!..

Зима, 2013

* * *

Насте

Так долго тлеют угли счастья

в дождливый выморочный час,

среди осеннего ненастья

внезапно согревая нас.

Когда же снег? Черно и глухо,

и на карнизах листьев тьма.

Из праха жизни в лепет пуха,

проснешься – за окном зима.

Осень, 2011

* * *

Ночью подойдешь к оконной раме –

пляшут в небе сонные светила,

расточают судорожно пламя:

мне бы на века его хватило…

Насекомый лепет, время птичье,

прямоту и честность в диком звере

променяли мы на речь, величье,

вероломство, пенье, свет в пещере!..

Золотого века ли, Эдема

сон – еще в утробе, в колыбели

(там, где всё без нас – ничтожно, немо)

мы себе надумали, напели.

Как поверить, что миры едины?

Нами шепчет Бог, роняя голос.

Пробиваясь, тянутся седины –

задевают всякий стебель, колос.

Глянешь – а дыханье молодое

отыгралось, отошло, погасло,

утопая в молоко седое,

погружаясь в ледяное масло.

Плачут в море серые медузы…

Чудится: волна волной ведома.

Жди глубокой ночью верной музы,

чувствуй на Земле себя, как дома.

* * *

Люблю гостить в столице у залива

под самый Новый год.

Жизнь весела, шумна и тороплива

вблизи от невских вод.

С провинцией ближайшей по контрасту

где каждый угол мил,

здесь не ищу призвание и касту,

найдя источник сил.

Боюсь обзавестись чертами сноба

в пустыне декабря.

Еще грубей агрессия, и злоба,

и правда дикаря.

Мне нравится людская суматоха,

сплошной тяжелый пар,

и то, что в будний день уныло, плохо,

в субботу точно дар.

Хотя видны следы тревог, мытарства

в скопленьях листьев, лиц, –

но каждый чает будущего Царства,

там нет земных столиц;

там все едины или всё едино

в тепле слепых окóн.

И год не гад, и время не година…

Змея – ночной дракон!..

Торжественно огни пылают всюду,

вечерний жмет мороз,

и грезится, что жить роскошно буду, –

счастливее, чем Крёз!

2011–2013

* * *

Одиночество, одиночество! –

не в кредит и не в долг, не по квоте…

Вы – фамилия, имя, отчество, –

от меня вы отдельно живете!

Безнадежное, бездорожное

чувство в тесной клетке вращения:

то ли сложное, то ли ложное –

от гордыни до всепрощения.

Видно, ищем по неизбежности

сокровенное, допотопное –

ближних пьем в соломинку нежности.

Одиночество, морю подобное!

Затихает ли наше доверие,

засыпаем ли в лодках медленных, –

в новом дне очнусь, в новой эре я…

Столько вод любви перемеленных!

В сны мои стучат посторонние

капли света, дождя, сомнения, –

оголенной тенью иронии:

«Как живется?» – «Более-менее».

Так пятно замирает белое

в полукомнате-полупещере.

Плачься-плачь, окно индевелое!

смейтесь, смейтесь, крепкие двери!

Зима, 2013

* * *

В рубашке наэлектризованной

на сцене, в мыслях нарисованной,

ликуй от сердца, пой, греши!..

Покоем станет покаяние, –

нет чувства горше, постояннее,

чем в райской пропадать глуши.

За книжкой тесно и на улице,

привык не вдаль смотреть – сутулиться,

а, если выпрямишься – зол.

Нет, не хочу на сцену серую, –

меня судите всякой мерою:

мне давит фрак, тяжел камзол…

Хочу бежать за каждым именем –

за пылью слов, за книжным инеем.

Прочти меня, – ловлю, – присядь.

Но тут же тянет мощной силою –

над колыбелью и могилою –

свое и чиркать, и писать.

Готов на всё. Пусть Богу – Богово,

а мне – почти медвежье логово,

а мне – кротовая нора…

И виснут в памяти горячие

ладони и глаза незрячие:

не лица – люди-номера!..

Мы книжек записных сокровища,

мы дети времени-чудовища,

в Зеркальном зале нас не счесть.

Мы над вселенскими ухабами

роимся голосами слабыми…

Но, видит Бог, мы точно есть!

Зима, 2013

* * *

Душа – как тело – многослойная,

душа, отчаянно парящая, –

не потому ли многословная,

что темный вечер мой пьянящая?..

Не потому ли счастья алого

апрельский хмель нас гонит к осени?..

Растет великое из малого,

космической касаясь просини.

А попадется на экзамене

вопрос тревожный о Есенине –

как стану говорить о пламени

среди такой январской темени?!

Как стану говорить о гибели

(словами стихотворно смелыми):

тех покалечили, тех выбили…

…и строфы красные над белыми.

Что сессия моя, профессия, –

когда в стихе, дурманом вспоротом,

уводит нас на смерть поэзия,

и Черный Человек за воротом?..

Зима, 2013

МИМОЛЕТНОЕ

Не усталость, не слабость в предсердье,

и не лень, и не страсть, и не боль,

а скупое слепое усердье –

пульс вхождения в чью-нибудь роль.

И не грим, и не смелая маска,

не громадина слов – наизусть:

только краткая кроткая ласка

и почти неизбывная грусть…

Потому что не выйдет иначе,

и не стоит земного гроша

упоенная звонкой удачей,

устремленная в небо душа, –

многозвучная нежная арфа,

обращенная к миру, к утру!

Жар цветов, колыхание шарфа

на пронзительном зимнем ветру,

и сопутствие яркого эха

под прожекторным мощным лучом,

и смешенье тревожного смеха,

и молчанья, и слез ни о чем…

В сгустках бурного, броского «Браво!..»

леденеет обиды стена:

на бессмертье имею ли право?..

Искушает ли слух Сатана?..

По контрасту от пепельной сцены

до глухого, как яма, двора

пьяно валятся черные стены,

и в глазах занебесья дыра.

…Тонок лист, разлинованный криво.

Истончается чувство, порыв,

хоть рождается замысел живо,

если вникнуть, глаза приоткрыв.

На пороге пустынной квартиры

замирают пробелами дни,

а смешные углы и пунктиры

опадающим листьям сродни!

2011–2013

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

Кто-то быстро прошел по морозной тропе,

прохрипел вдалеке паровозный гудок,

край луны затерялся в еловой толпе –

слышу скромный родной городок.

Я люблю тишину уходящего дня,

за которой мостов утомленных простор.

Всё мерещатся всплески теней и огня

и летящий во тьме метеор…

Напряженно пружинят сюжетные сны

за сединами иссиня-серых гардин,

на высоком пороге высокой весны

замаячили лодочки льдин…

Тайно поздняя осень меня позвала,

ветер белый так тонок, тревожен и тих;

тайно поздняя осень меня увела

от объятий, родная, твоих!..

Задержался вблизи чей-то крик, чей-то свист –

и запомнился мне ускользающий звук:

так душа прорастает – мгновенно, как лист,

и любви замыкается круг.

2011–2013

* * *

Ехали в Одессу. Громко пел.

Было мне, как помню, девять лет.

И дрожало сонное купе,

и глушило третий мой куплет.

И пусть даже не купе – плацкарт.

Грели нас далекие огни,

грели нас листы дорожных карт, –

каждому возьми да подмигни!

Там так много свежих, сочных брынз,

нашего не знавших багажа!

Укачал чуть влажный, чуткий бриз

чемоданы цвета баклажан.

Синие солдатики не спят,

и гуляет весь морской простор

на ладонях взрослых и ребят,

пахнет морем толстый помидор.

Ехали в Одессу – громко пел

и не мог утихомирить пыл.

День остался – пасмурен и бел,

а вот вечер, словно праздник, был.

Мама – как-то сонно: ах-ах-ах!

засмеялся смело: ха-ха-ха!

…Есть еще над чем шутить в стихах,

и перечит мраку чепуха…

2011–2013

* * *

Не покинь меня, Ангел-хранитель,

голос горний струится, что мед.

Пусть мой недруг, насмешник, гонитель

вдохновенно мне руку пожмет.

Пусть сосед мой, во сне умирая,

мельком вспомнит, как трепетно мы

говорили о времени Рая

на пороге внезапной зимы.

Пусть невеста моя в утешенье

мне является, в память о нас, –

точно мыслей и слов умноженье

в трудный час и в блаженнейший час.

Пусть я стану подобен Адаму,

и в спасительном слове дерзну,

и приду к лучезарному Храму,

звонких песен пополнив казну.

Полон пафос – корицей ли, цедрой…

Не по нраву мне голоса лоск

ради рифмы напыщенной, щедрой.

Речь – растопленный, ласковый воск.

Как свое настроенье озвучу?

Что мой лепет, что ропот пустой?

Оседлать бы могучую тучу,

ветру крикнуть бы в спину: «Постой!..»

Замираю над веточкой вербной, –

воздух влажный, лицо мне овей!

До чего же убогий, ущербный,

захлебнувшись речью своей!

Сяду к нищим на паперти серой,

соберу мелочевку, раздам.

Пусть осудят нас равною мерой, –

нас, предавшихся разным трудам!

Мне учиться у птицы надменной,

у смиренных растений и трав…

Ляжет имя монеткой разменной,

всё мое – как архив – перебрав.

2011–2013

* * *

Вечно быть… у слов на побегушках,

скажешь – ни руда, ни ерунда…

Светятся на двух моих макушках

лунные моря и города.

Это одиночество от Бога –

видеть в каждом что-нибудь свое,

дуть и дуть в пустое тельце рога,

медленно впадая в забытье.

Так скала беспамятна, быть может,

мыслимое небо глухо спит…

Только слово живо: вот и множит

мой последний страх, мой первый стыд…

Весна, 2013

* * *

Я вызубрил азбуку – жалко!

Куда мне уйти от нее?

К чему же сноровка, смекалка,

красивое это вранье?

Напрасно ли, глупо, нелепо

живу у земли на костях, –

как будто бы мается небо,

а я задержался в гостях;

как будто бы все понемногу –

от А и до Я – разошлись,

а я и не вижу дорогу

в свою настоящую жизнь!

Весна, 2013

* * *

Календарный каменный январь

перебрал на память мой словарь, –

белыми снежинками соря,

вычеркнул меня из словаря.

И стою под небом, нем и глух, –

прежний мой меня покинул слух,

голос потерялся, отошел…

Телом обновился – стал тяжел.

Может быть, я буква, что ползет

тварью по Земле. Тому везет,

кто владеть собою норовит,

словно в строй, вступая в алфавит.

Может быть, я дробное число,

множество мое меня спасло…

Сотни «я» готовый излучать,

сам себя не в силах изучать.

Кто он «я»? Талантливый злодей

смотрит в спину мне в толпе людей.

Перепутье – резкий поворот:

как оставлю мелкий свой народ?..

Так во мне Вселенная шумит,

что, который раз, всего штормит:

выбираю с каждым новый слог, –

разрешая, рушу монолог.

Каплями к ступням едва стекло

тонкое, воздушное стекло,

в руки лег зачем-то снежный ком, –

я и впрямь с собою не знаком.

– Здравствуй, – обращаюсь сам к себе. –

Ты, что со снежинкой на губе;

Ты, чье имя спрятано в архив?..

И неужто в самом деле – жив?..

Жизнь моя торопится в зенит,

теплится дыхание – звенит…

За последним, крайним, тайным «я» –

то ли сон тревожный, то ли явь?..

– Смерть есть сумма нашей немоты,

глухоты и слепоты… Но ты

то вперед пускаешься, то вспять, –

чтобы умирать и жить опять!..

Зима, 2013

* * *

Памяти бабушки

Горланит галка – времени не жалко,

рыдает филин в полосе лесной…

Едва двоится след от катафалка,

и лица виснут в книжке записной.

И дремлет диковатая сиделка,

отчаянно впадая в забытье, –

и леденеет на кровати грелка,

на столике бессонное питье.

Легко родному телу удивиться,

когда кругом так сумеречно, зло.

Болезнь ли это? – множиться, двоиться:

смешались лица, дни – и понесло…

Трех клоунов в окне качает ветка,

с поминок в 43-м кличет мать…

Чужая смерть – пустующая клетка,

своя же – ловко тянется поймать.

Переживая старшего Валеру

на четверть года, как на целый век,

последнюю утрачиваешь веру

под первый, тонкий, невесомый снег.

А младший – чуждый: «Ю-а…» – вместо «Юра!»:

так маленькие дети речь несут.

На днище жизни ляжешь резко, хмуро;

Твой тесный гроб – окно в небесный Суд…

Зима, 2013

* * *

Татьяне Марковой

В прохладном солнечном апреле

играло солнце на снегу.

Его воздушной акварели

себе на память сберегу.

Сном электрического света

зальют полночные огни

дорогу на обрыве лета,

как вдруг укоротятся дни.

В палитре страстной, хоть суровой,

где тучи в зазеркалье луж,

родится день иной и новый,

в клочок асфальта ляжет тушь.

На полотно – скупое масло,

на холст – глубокую гуашь…

Дерзай, покуда не погасло,

лови тепло… на карандаш!

Забудь себя, забудь свой город,

покуда весел, смел и горд!

Пусть снегом кинутся за ворот,

пусть в зиму вытолкнут, за борт!

Пусть упаду, пусть вовсе сгину –

как знак на чуждом языке;

пусть стонет ветер – гонит в спину,

и стынет вечер на реке…

Вдруг станет слышен каждый шорох –

и кисти легкой, и пера.

Очнется тень на темных шторах

и запоет: «Пора! Пора!!»

2009–2013

* * *

Так ранний вечер нелюдим!

На тесной кухне посидим,

заварим терпкий, травный чай.

Ты только не скучай. Включай!..

Ту самую, на ту волну:

не ускользну, не увильну.

И как-то строго: «Не грусти!» –

сжимается в моей горсти.

Сединки в бороду ползут…

А помнишь – рельсовый мазут,

калитку – зеленью в сугроб,

что не видать к веранде троп?..

Как было радостно кору

нести вечернему костру,

едва нас принял летний лес,

на миг поднявшись до небес!

В соседних окнах радость, боль;

сплетенье душ, скрещенье воль, –

и нам, парящим, глянут вслед

из дальних, невесомых лет.

Лицо – луна. Рука – волна.

За нашей проседью видна

толпа нездешних облаков:

рассыпался – и был таков!..

Пусть мы сегодня старики:

одно касание руки,

один воздушный, влажный взгляд…

Ручные часики шалят.

А мы на часиках висим, –

так поздний день невыносим!

И в дымке чай и твой пирог,

и кажется, что стол – широк,

и между нами тьма людей…

О, время, быстро не редей!

Зима, 2013

НОЯБРЬ

Заносит день последние штрихи

в черновики осенней непогоды –

и пышные, и пламенные оды

сменяют ветра плавные стихи.

Струится вдаль дороги полотно,

на черных сучьях листья догорают,

и на ветру, смеясь, лучи играют,

но тут же тают, – сыро и темно.

Еще мелькает жухлая трава,

а там, где листья влажно шелестели,

теперь дыханье мягкое метели.

Короткий день вошел в свои права.

В календаре и пусто, и бело,

стихийный день творит себя и лепит,

и воздух сладковат, и всюду лепет.

Что ж? Время в глушь земную забрело.

Почти готова рукопись зимы.

В ледовый панцирь прячется дорога,

и тишина задумчиво и строго

холсты грунтует предвечерней тьмы.

Тревожиться и плакать нет причин,

пусть даже воздух тянет в дрожь, как вирус…

Каскад снегов за ночь и вправду вырос,

из оттепельных выскочив пучин.

Вторая череда морозных дней

за краткий календарный промежуток.

Сверкает солнце – солнцу ли до шуток?

Судьба ли наша сонму звезд видней?

Зима болеет нами, мы – зимой.

Тропический едва ль терпимей климат.

И, если нас в открытый космос кинут,

нам стать бы невесомостью самой!..

2010–2012

* * *

Ты – друг, а мне тебя назвать бы

своей женой!

Неужто доживем до свадьбы –

над тишиной,

над заскучавшим циферблатом,

календарем?..

В молчаньи, в токе слов крылатом –

неужто врем?

Неужто создаем фантомы, –

обречены?

Едины – и не важно: кто мы, –

обручены…

Ты никогда не станешь прежней.

Свет с потолка

срывается, всё неизбежней,

твоим «Пока!»

Готов ли быть мужчиной, мужем?

То Григ, то Лист.

А мы всё кружим, кружим, кружим,

как в танце – лист.

Ах, первый снег – как первое свиданье!

Минута – миг.

Цветов домашних сон ли, увяданье,

смятенье, крик…

А время, что казалось истуканом –

величиной,

ко мне тобою в платье тонкотканном

спешит – волной.

За часом час: и всё и вся едино

в потоке дней,

и времени плывет по свету льдина,

и мы на ней…

2011–2013

* * *

Когда повсюду пряно, зелено,

мне всяческий мешает шум, –

каким-то рваным часом велено:

серьезно взялся бы за ум!

Но чувство долгой увлеченности

сиюминутной чепухой

дороже мне большой учености –

ученый из меня плохой!

Так забываю долг студенческий –

студеный дол и лес манит…

– Казнить! – летит в мой сон младенческий. –

Он о себе так много мнит!

Я пафосный. А есть кристальные,

есть мудрые не по годам,

есть откровенные, печальные,

разбросанные тут и там.

Но где же подлинные знания?

За что ручаться? Зыбкий шум…