Молитвами святых отец наших,
Господи Иисусе Христе Боже наш,
помилуй нас!
Дорогой батюшка! Боголюбивый отец архимандрит Иоанн! Благослови!
Трудную задачу Вы задали мне – писать обо всех милостях Божиих ко мне и ко всей нашей семье, поскольку я являюсь «живым свидетелем Величия Его дел в большом и малом».
Этих дел Его милости так много, что ни упомнить, ни записать их невозможно. Большие дела, оставляющие след в жизни, часто влияющие на повороты судьбы, ещё можно вспомнить и рассказать, а «мелкие»? Совершающиеся и совершавшиеся почти ежедневно - разве упомнишь? К ним так привыкла, что это «в порядке вещей», что уж часто обращаюсь к Богу просительно – почти требовательно, как капризный ребёнок: «Господи, или не видишь Ты, что вот уронила на пол (что-либо, ложку, например) и поднять не могу, помоги же! Как просит избалованный ребёнок у своей матери: «Дай – и всё! Я есть хочу!» Трудно это всё вспомнить и пересказать. Таким трудом я в жизни своей не занималась ещё, писательского дара у меня, наверное, нет, «но по слову Твоему закину сеть», как сказал Апостол Петр на повеление Господне, казалось бы, на безуспешное дело. И мы в семье не произносили слов «не буду», «не могу», «не умею». Надо - значит, делай!
Итак, с чего же начать?
Молитва без слов.
(перед Распятием)
Безмолвно пред Тобою на колени опускаюсь,
С душой согбенной, обессиленной в борьбе.
Здесь, здесь, Сладчайший, лишь Тебе
Беззвучно свои нужды выражаю.
Здесь Ты без слов поймёшь и взвесишь,
Как ноша жизни тяжела,
Как путь к Тебе хочу страданьем сократить.
Хоть облегчения и помощи не смею у Тебя просить,
Но видишь Сам, как мне она нужна.
Здесь незачем лукавить и хитрить,
Показывая, что довольна всеми и собой:
Слеза бежит непрошенной струёй,
И нечем горечь в сердце утолить.
Напрасно говорят: легко страдать слепцу тому,
Кто от рожденья света не видал,
Что, если он прекрасного не знал,
То и лишение сего не в тягость будто бы ему.
Нет, нет, Сладчайший мой, неправда это всё!
Не в райских ведь чертогах научилась я Тебя любить,
Не там беседы сладкие Твои могли так душу полонить, -
Так почему ж утехи свои жизнь мимо меня несёт?
Ведь не о том терзаюсь я, что радости земные недоступны мне,
Или в уделе я Тобой обойдена.
Нет! Добровольно мной тернистая дорога избрана,
Чужой я не завидую судьбе!
Ты от рождения назначил мне страдать,
И непонятную тоску по небу в душу заложил,
Тяжёлый крест Своей любовию скрепил.
Страданья научил благословлять.
Вот так и шла. И падая, вставала,
Мечтой победы укрепляясь в продолжительном пути.
С крестом мне радостно было вперёд идти -
Вдали с Тобою мне встреча рисовалась.
Я думала прийти к Тебе победно, с восклицаньем,
Как знамя, высоко подняв свой крест в руках.
Но вот мечты рассыпались во прах,
И светлое исчезло упованье.
Устала я. Упав у ног Твоих, Возлюбленный Спаситель,
Хочу без слов немножко отдохнуть.
Чтоб с вызовом потом опять судьбе в глаза взглянуть,
Тобою укрепясь, мой Мудрый Повелитель!
(О. Рябова)
29 – 30 ноября 1964 г.
†
Начну вспоминать и фиксировать на бумаге удивительные случаи Божественного всемогущества и милосердия не в хронологическом порядке, а по силе своей яркости и воздействия на душу.
1. Это было лет 12 – 15 тому назад, были живы ещё мои родители. Предшествовало этому многократное и обширное размышление: угодно ли Богу, не погрешаем ли мы записыванием и прослушиванием Богослужения на магнитофонных плёнках? Спросить авторитетного ответа было не у кого, священники говорят по-разному. А так хочется прослушать, помолиться за Литургией одной, не развлекаемо, когда около тебя никого, ничьих глаз. И конечно, такое доступно только при помощи магнитофона. Полную, без сокращений запись Литургии прислал знакомый священник. Только вот беда: при записывании он немного не рассчитал возможности магнитофонной ленты, и у него лента закончилась на самом важном ответственном моменте – на Евхаристическом каноне. При прослушивании и молитве это, конечно, очень неудобно. Снимать и переворачивать ленту другой стороной приходится в такой момент, когда должна быть полнейшая молитвенность.
И вот, в тот раз, о котором хочу рассказать, прослушивала я Литургию ночью, чтобы полнейшая неразвлекаемость молитвы, и, как и в другие разы, прослушивала через наушники, отключив общий звук, чтобы не мешать спать родителям. Лёжа в постели с наушниками на голове молитвенные поклоны невозможны, молиться приходилось только духом. Света в моей комнате нет, полнейшая тишина и покой в доме, спать родителям никто и ничто не мешает, общий звук магнитофона отключен, как уже сказала, только через наушники. И вот, прослушав всю первую сторону ленты, надо встать с постели перевернуть ленту другой стороной, где начальные слова записи будут «Твоя от Твоих» и далее. Встала, потрогала магнитофон, - он перегрелся, надо дать несколько ему поостыть, отключив его. А пока он остывает, решила сходить в коридор, пока время свободное, молитва всё одно уже прервана. В коридор надо идти через проходную комнату, где спит мама. Её кровать стоит у самой двери, где надо проходить. Замок в этой двери так сильно щёлкает, что мама просыпается каждый раз, когда проходим в эту дверь. В своей семье это было без трагедий, потом мама опять быстро заснёт, но всё равно сон прерван. Вернувшись из коридора, опять включила магнитофон с продолжением богослужения, Евхаристия. Благополучно дослушала до конца.
А утром…
А утром мама говорит мне: «Ах, какой сон я сегодня видела!» - «Какой?» - «Как будто я в храме, идёт служба, Литургия. Приготовилась к земному поклону, сейчас будут петь «Тебе поем, Тебе благодарим», но тут прошла ты и меня разбудила, и не дала помолиться «Тебе поем», и было жаль, что ты меня разбудила».
Я была поражена ей рассказом! Ведь слушала Литургию я, а не она! Слушала только себе, в наушники! А мама в это время видела, сопереживала, соучаствовала! Как это объяснят неверующие, что скажет здесь наука? А я только одно могу сказать: дивны дела Твои, Господи! Дивно величие Божественных Твоих Таин, Твоей Евхаристии! «Доныне вы ничего не просили во Имя Мое, просите и получите, чтобы радость ваша была совершенна» (Иоанна 16,24).
Вот, говорят некоторые: как укрепить и умножить в себе веру? Вот если бы я увидела чудо Боже, то вера моя была бы крепче. А Господь дал ответ, как укрепить в себе веру: просите, и получите, и радость ваша будет совершенна. В истинности этих слов пришлось на опыте убедиться ещё в начале войны, и в конце её.
Война началась в июне месяце, а в сентябре мы уже оказались в зоне, оккупированной немцами. Под Ленинградом сразу с первых дней начался голод. Кто-то прослышал, что ближе к Ленинграду, под Колпино, там, где почти начинается передовая линия фронта, на полях остались неубранные овощи. И вот из нашей семьи мама и брат, которому было тогда 15 лет, а из соседей по квартире старик и его сын, молодой мужчина – инвалид, (без пальцев кисти руки, потому и не попавший под мобилизацию) отважились ходить на то поле за овощами. О том, как это было страшно опасно, не надо и говорить. Это поймёт только тот, кто это видел, пережил, испытал. О страхе смерти говорено – переговорено фронтовыми солдатами так много, что мне нечего тут и добавить. Что было в душе у мамы и брата, когда они подставляли под смерть, несли свои души под пули за этот мешок картошки, или брюквы, капусты, или турнепса кормового для скота? А ведь дома оставались ещё двое беззащитных: я, инвалид, и сестрёнка моя 5-ти лет, (папа был тогда забран немцами в лагерь), которым ой, как нужна мать! А идти надо, голод – это такое страшилище! И если убережёшься от бомб, снарядов и пулемётов, то читай, через каждые 10 метров расстояния по дороге, по которой надо идти – надпись на немецком и русском языках, что дальше идти – расстрел без предупреждения! И всё равно шли наши за овощами. Пока было куда ходить, пока были ещё силы нести эти мешки. Как же мне тогда хотелось им хоть чем-нибудь помочь! А чем? Молиться я тогда ещё не умела, хотя семья наша и была всегда верующая. Полный несмышлёныш в понятиях веры, пелёночный младенец, хотя и было мне тогда 16 лет.
И вот когда они утром, забрав пустые мешки, отправлялись в свой очередной поход за овощами, смешанными со смертью, соседская по квартире бабушка, жена и мать названных выше лиц, давала мне Новый Завет в русском переводе и велела его читать. Я читала, хотя плохо понимала смысл читаемого. Но душа трепетала перед Богом! То душевное состояние сейчас я бы выразила так: «Вот Бог в слове Божием Св. Писания, а вот души и жизни моих родных, которые в Твоей руке, Боже. То ли они вернутся домой, то ли нет. А если вернутся, то отдохнув и перекусив, опять надо идти на это поле смерти». И пока они ходили часа 4 – 5, иногда больше, чтение св. книги не прекращалось. Пришли. Живые. Слава Богу! Даже ещё с мешками! В чтении можно сделать перерыв, отдых. Опять пошли – опять книгу в руки: молиться-то я тогда ведь не умела… И как же Господь тогда хранил их! Что приходилось им пережить в те страшные дни, часы! Начнут рассказывать – слушать ужасно. Вот оно – чудо Боже! Вот оно – быть в пекле огня, как отроки еврейские в пещи, и выйти неопаленными!
†
7.04.90
Дивный и Предивный мой Господи! Как мне возблагодарить Тебя за все Твои милости ко мне, недостойной? Слов нет, чтобы достойно прославить, достойно возблагодарить Тебя! Вспоминая все Твои благодеяния, всю Твою любовь, только удивляюсь, что есть человек (да ещё такой никчёмный, как я), что Ты помнишь его?
Ну, например:
В суровую зиму 1987 – 88 гг., когда морозы у нас в Гатчине доходили до – 44º, а у меня в доме температура опускалась до + 4º, я ведь, милостью Твоей, Господи, не болела ни простудой, ни насморком, ни кашлем, ни чем-либо таким другим, что следовало бы ожидать, когда даже в натопленном доме tº не поднимается выше +12º - + 14º. Я ведь не железная какая, или деревянная! Помню, раньше, давно, будучи моложе и сильнее, заболевала уже при морозе в – 20º - – 25º. Краснели и распухали руки, пальцы, и неделю потом чихала и сморкалась кровью. А тут – 44º! И ничего!
А один раз был случай, вспоминая о котором, и сейчас не удержусь от слёз благодарной любви ко Господу.
Был праздник Сретения Господня. В храме надо было быть обязательно, несмотря ни на какие морозы, потому что были мамины праздники – день рождения в Сретение и день Ангела (Анна Пророчица), и надо было отметить её память. В церкви, во время молитвы, неотвязчиво сверлила мысль: «Вот приду сейчас домой – холод страшный, нетоплено, и топить не могу, такая усталая возвращусь. Да и поесть, к тому же, нечего.» Отгоняю эти мысли, как мух надоедливых, а они всё равно жужжат: «А что есть-то будешь, ведь нечего в доме поесть?»
Возвращаюсь домой в сопровождении своей Лиды, а она ещё издали увидела: «Ой, что это у тебя возле двери?» Подходим к дому. На крыльце, к дверной ручке привязана кушаком сумка, насилу и развязали, а в ней – горячий!!! обед: суп, каша и другие кушанья.
О, Господи! А я малодушничала…
Я знаю, кто позаботился – была благодетельница, которая иногда привозила такие обеды и подкармливала меня, но чтобы в мороз – горячее?.. Да что она, стояла и караулила меня, что ли? Ведь на таком морозе горячее простоит только минут 10! Как же я обрадовалась тогда! В жизни ничего никогда не ела такого вкусного: ведь это мамочка моя, память которой я собиралась отметить в церкви, вымолила мне у Господа горячее угощение в наш с ней общий праздник. Случай? Совпадение? Если бы не мои мысли ропотливые в храме насчёт отсутствия у меня в доме еды… А тут уж не случай и не совпадение, а ответ любящего Отца Небесного неразумному чаду Своему: «не заботьтесь о том, что вам есть и что пить, ибо знает Отец ваш Небесный, что вы имеете в этом нужду.»
†
9.04.90
А этим вот прошедшим летом, где-то около праздника Преображения Господня, был такой знак любви Божией, Его заботы, вразумления, предупреждения, научения.
Я обычно обедаю часов в 12 дня. В тот день была занята на веранде, сидела, писала письма. В половине 12-го пошла на кухню приготовить себе что-нибудь поесть. Придя на кухню, постояла, подумала, и решила вернуться на веранду, дописать начатое письмо, чтобы не потерять ход мыслей: «Допишу, потом уж и поем». Когда я пришла на кухню во второй раз, наверное, уже было около половины первого. Открыла дверь – и ахнула! По всей кухне, даже до самой двери на полу штукатурка, известь, глина, кусками и глыбами и россыпью, сухая и мокрая! И на столах, и всюду! Посмотрела вверх на потолок: оказывается, над столом, где обычно я сижу, как раз над моей головой, обвалился потолок, и именно в то время, когда я обедаю, сидя здесь! Вот бы это всё обрушилось на мою голову, не уйди я дописывать своё начатое письмо! Если бы и не сразу насмерть, то уж и жить бы после такого удара осталось недолго, и конечно, в ужасных страданиях: ну-ка, по голове! Испугалась ли? Обрадовалась ли, что помиловал Господь, и осталась жива? Скорее, растерялась… Что нас ждёт каждую минуту… Как жизнь непрочна, полна неожиданностей, готова оборваться каждую минуту… Не на дороге в транспортной катастрофе, не в самолёте или на реке, не ещё где-либо в местах повышенной опасности, а у себя дома, в тихом мирном состоянии, за трапезой… Вот как надо быть всегда готовой к смерти. Видно, не настал ещё час мой, видно умолила Господа мамочка моя, вспомнились её слова: «Нет, Оля пусть живёт, чтобы молилась за нас», - сказанные сердобольным соседкам в ответ на их пожелания, когда мама уж поговаривала о своём близком конце: «Ты бы сначала Олю похоронила, а потом уж сама умирать, а то на кого её оставишь?» Стараюсь, конечно, выполнять это мамино определение – пожелание. Смогу ли?
Из времён войны, когда жизнь каждого, как говорится, «висела на волоске», когда смерть поджидала на каждом шагу (я уже говорила, что целый почти год жили на прифронтовой полосе под Ленинградом – г. Павловск) - особенно видна, особенно чувствуется Рука Божия, защищающая, охраняющая, спасающая. Вспоминается несколько случаев.
Перед самым приходом немцев, когда участились артиллерийские обстрелы, напуганные жители, боясь пожаров и снарядов, стали рыть себе окопы, чтобы не ночевать дома. Выкопали и мы, наша семья, себе такой окоп. Как будто эта яма, в метр глубиной, походившая скорее на могилу, чем на убежище или жилище, могла спасти от всесокрушающих бомб и снарядов. Да, в земле, в яме этой, было менее слышно, глухо как-то, она была покрыта накатом брёвнышек и забросана землёй. Была дверь – крышка, была труба для воздуха. И всё. Сидели в этой яме – окопе на чемоданах и узлах, тесно прижавшись друг к другу. Вот и все «удобства». И так каждую ночь. Днём выходили оттуда, особенно если было тихо. А вечером, поевши дома, у кого что есть, отправлялись всей семьёй в своё «спасительное» убежище. Так «спасались», может быть, недели две, точно уж не помню. И вот однажды, - это говорит папа – «Оля стала просить и говорить, что, мол, давайте ночку одну переночуем дома, на своих постелях, хоть ноги вытянем по-человечески». И все согласились. Случай этот хорошо помню, и общее решение – согласие тоже помню. А вот слова, кто первый это предложил, позабылось у меня, говорю их со слов папы. На свой счет их не отношу, да не так уж это и важно, кто сказал их первый. Остались ночевать в доме. А утром пошли в своё «убежище», а там всё разворочено: снаряд попал как раз в наш окоп!
Господи! Что сказать тут? Это теперь, вспоминая всё чудесное, все многократные избавления от смерти, удивляюсь, поражаюсь величию силы Божией, Его любви, всемогущественному охранению, не нахожу слов прославить Его достойно. А тогда? Некогда было, не успевали и порадоваться сохранённой жизни: снаряды и обстрелы не прекращались, и какая разница – день и час раньше или день и час позже умирать, ведь ужасы войны только начинались.
†
А жить всё равно хотелось. Стали копать себе другой окоп. Подальше от дома, место выбрали высокое, сухое. Окоп копали большой, глубже, на две семьи. А потом помещалось в нем людей и того больше, человек 12, кто сами выкопать не могли. Там были уже доски для сидения, там пристроились поставить еду перед собой и поесть, там мы находились уже и днём, а не только ночью. Это было в последние дни перед вступлением немцев. Так страшно было от уханья, свиста и разрывов снарядов и бомб, что души не было на месте! Земля так сотрясалась от беспрерывности действия артиллерии, самолётов-бомбардировщиков и прочей военной техники, что сидишь будто не в яме на глубине 2-2,5 метров, а в автобусе, движущемся по ухабам на страшной скорости, с рёвом и скачками.
Сидели, тесно прижавшись друг к другу: если бомба или снаряд – так уж сразу бы всех вместе. Сидели и плакали, и молились и прощались друг с другом. И вот одна старушка р.Б. Анастасия говорит: «Давайте дадим обещание Богу, что будем соблюдать среды и пятницы, если останемся живы - может быть, Господь нас и помилует». Все выслушали это молча, что было в каждой душе – тайна Божия, открытая только Ему. Никто ничего вслух не сказал. И надо же! Все остались живы! И с какой же радостью были встречены эти среды и пятницы, это время, когда постные дни можно стало соблюдать и хранить! И всю жизнь с благодарностью вспоминаю эту р.Б. Анастасию, сказавшую тогда те спасительные слова! Как, оказывается, близко спасение наше, оно в наших руках, в наших сердцах: «Воззовет ко Мне, и услышу его. Долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое» (Пс.90, 15-16).
†
8.08.96
Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
На окне стоит стеклянная банка. Где-то сбоку светит в окно солнце. Как же играют цвета и краски, отражая солнце в стекле! То россыпью сверкнут изумрудно-зелёным, то оранжевым с синим перемешиваясь, образуют такой ореол красоты, что «ни в сказке сказать, ни пером описать», то ослепительно блеснут серебристо-золотым, то рассыплются огненно-красным, едва уловимо тут же переливаясь в другой цвет, строя всё новые и новые картины красоты. И подумалось: Господи! Если сотворенное солнце способно так сверкать и преображать ничтожное стекло и даже осколок стекла, то как же засверкает, засветится, возликует, заиграет душа человеческая, это высшее творение Твое, Боже, приняв в себя лучи Божества Твоего в вечности! «Око не виде и ухо не слыша…»
Но, чтобы солнце играло и пело на банке стеклянной – банка должна быть чистой, стекло должно быть прозрачно, иначе ничего не получится, в мутном и грязном стекле не отразится радугой солнце. Так и душа наша должна быть светлой, чистой, чтобы быть способной принять и отразить собой весь спектр Божества Твоего, Господи! В мутной душе не увидишь Бога.
†
11.08.96
Господи! Как рассказать, как возблагодарить, как прославить Имя Твое за все милости, щедрости, спасительную любовь Твою ко всем призывающим Тебя? Сам помоги, Господи! «Воду прошед яко сушу, и египетского зла избежав, израильтяне вопияше: Избавителю и Богу нашему поим.»
Это было в войну, в 43 – 44 годы. Немцы, не удержавшись у стен блокадного Ленинграда, при бегстве своем гнали впереди себя мирное население. Сначала нашу семью перебрасывали из деревни в деревню вблизи Гатчины, потом за 24 часа, кто что успеет и может взять с собою, погрузили в вагоны, не объяснив, куда и зачем повезут. Так мы попали в Латвию. Прожив там около года, услышали новый приказ: молодёжь, трудоспособные семьи - в Германию, остальные русские беженцы, как мы тогда назывались, должны были быть вывезены своими хозяевами латышами, которым было приказано принять и разместить нас по приезде нашем в Латвию. Сейчас приказано явиться на поле для отправки в Германию морским путём через порт Либаву. С братом Федей распрощались, как навсегда. Папа только со слезами на глазах просил и наказывал: «Если кто останется в живых, то не оставьте Олю». И всё. Надеяться на что-либо большее и лучшее было нельзя – война. И вот мы на поле. Пожилые люди и старики, семьи с детьми, инвалиды. Сначала была хорошая погода, хотя и сентябрь. Расположились под открытым небом, спали и ели, кто как мог, на своих узлах и чемоданах. Из Либавы доходили слухи, что нас, русских, немцы грузят на верхние палубы своих военных кораблей, маскируя тем самым отступающие войска и оружие. Советские войска бросают русским листовки со словами: «Воздержитесь от погрузки, сегодня-завтра придём, освободим» и т.д. Кому захочется быть погруженным на такой военный немецкий корабль и увезённым? Тут же, не успеет отойти из порта такой корабль - и бомбёжкой и обстрелом - ни один не остаётся целым. Плавают и тонут тут и люди, и мешки, и вещи, и никому нет никакого дела до несчастных, ни в чём не повинных русских беженцев. И вот мы, сидя в открытом поле в ожидании этой неизбежной отправки в Либаву, стали молиться Богу. Для меня, почти девочки, выросшей и воспитанной в советской школе, это моление было небывалым, потрясающим открытием. Лежу ночью, не сплю, слышу и слушаю покаянные молитвенные вопли читающих вслух, молящихся женщин, громко взывающих к небу, к Богу возносящих просьбы и мольбы о спасении. Мольбы были дерзновенные, исполненные силой, пророчески бравшие на себя вину за весь наш здесь находящийся народ. И так всю ночь, сменялись только голоса и лица молящихся. А днём… Из углов и чемоданов устроили что-то вроде длинного стола, накрыли белым - простынями, скатертями, во весь длинный ряд понаставили икон и даже кое-где и лампадки, откуда-то явился священник в подряснике, и уже моление было организованно-общественным. Весь этот наш полевой беженский люд был здесь. Пели что-то церковное, молитвы читал священник. Молиться было радостно, интересно, сюда тянуло. Впервые здесь услышала и полюбила пение молитвы «Воскресение Христово видевше». Здесь забывались ужасающие страхи и слухи предстоящего нам потопления в пучине морской.
А по шоссейной дороге метрах в 10 – 20-ти от нашего поля беспрестанно двигались, шли, бежали, ехали, громыхали отступающие немецкие войска. Немцам было уже не до нас, и мы были оставлены в этом поле, как говорится, «на произвол судьбы».
Немного раньше этого что-то засуетилось в народе, как в потревоженном улье, о чём-то заговорили, зашушукались. Мама поинтересовалась, что случилось. «Что случилось? – отвечают, – а ты сидишь и не знаешь, что матери бегут выручать своих сыновей, которые назначены к отправке в Германию! Недалеко стоит состав, и наши сыновья находятся в нём!» Мама в ужасе: «Побегу и я!» - «Нет, уже поздно, немцы спохватились и ловят всех подряд, кого только увидят здесь, и бросают в эти вагоны». Но разве какую мать устрашат эти слова, если там её сын? Побежала, пошла и наша мама. Идёт по дороге, а что в душе? Куда идёшь и зачем, да и чем поможешь? А если и сама не вернёшься к оставшимся здесь детям? Идёт, и вот навстречу ей латыш на подводе парных лошадей. Поравнявшись, с телеги спрыгнул наш Федя с криком: «Мама!» И сейчас не могу удержаться от слёз, вспоминая о такой встрече. Опять вся семья вместе! Чего уж лучше?! Теперь ничего не страшно.
- Федя, откуда ты, как?
- Да вот те люди, по соседству с которыми семья наша жила у хозяина – латыша, говорят мне, что здесь где-то на поле вывезены люди: «Беги Федя, может быть, там и твои родители».
Чудо? Да, чудо, по милости Божией, по общим молитвам и покаянию народному.
А потом? Потом начались дожди. Сверху льёт, и спать ложимся на ночь в мокрое, в лужи. Стали откуда-то тащить снего-оградительные щиты, делать себе что-то вроде шалашей. Никто нас уже никуда не грузит, никуда не везёт. Никому никакого до нас дела нет, не до нас стало немцам. И стали люди понемногу, украдкой, по ночам, взяв свои узлы и чемоданы, расходиться и разбегаться, кто куда. Оставшихся становилось всё меньше и меньше. Стали и мы говорить своему папе, иди мол, поищи по дорогам, по хуторам, не найдёшь ли и ты того хозяина, которому продал по дороге сюда, на это поле, нашу корову (за свитер, поношенное пальто и буханку хлеба). Может, если найдёшь, возьмёт нас к себе. И опять – чудо! Пошёл папа. Ждём день, другой. Нет его. Переживаем, страшимся: что случилось? Вечером третьего дня, уже стемнело, подъезжает подвода, парой лошадей запряжённая, хозяин-латыш и с ним наш папа за нами! Погрузили свои узлы и мешки, свои вещи на телегу, уселись сами, поехали. Просил папа: «Хоть где-нибудь под кустом высади нас, только увези с этого поля». Хозяин – латыш не под куст, а привёз к себе в дом, спрятал нас в своей маленькой комнатушке, закрывая дверь днём от приходящих немцев, а ночью от наездов наших русских партизан. Так и продержал нас до 9 мая, Дня Победы. Что же сталось с остальными? Тогда время было такое страшно – опасное, что каждому было только до себя, да и не у кого было ничего узнать.
Слава Тебе, Господи! И на этот раз остались живы и все вместе - это ли не милость Божия, и чего ещё лучше?
†
А дальше? После 9-го мая, когда Советские войска вступили в Латвию, наша Советская власть всех мужчин - и русских и латышей - направила в фильтрационный лагерь для проверки. Папу там продержали недолго: отпустили как не подлежащего службе в армии по возрасту. А Федю? Для сохранения нашей семьи, всех вместе, Господь Бог избрал средством болезнь Феди – приступ аппендицита, пришёл врач и засвидетельствовал, что отправке в фильтрационный лагерь не подлежит. А то ведь его взяли бы в армию. Ему уже к тому времени было 19 лет, а война ещё полностью не закончилась.
Но вот Промыслом Божиим мы опять все вместе! Слава Тебе, Господи! За всё, за всё, за здравие и за болезни наши!
†
15.05.96
«Сии на колесницах, сии на конех, мы же Имя Господа Бога нашего призовем» (Пс. 19, 8).
Удивительно и непонятно было нам, детям, зачем соседка– бабушка, сняв с божницы икону Божией Матери «Неопалимая купина», начала обходить с ней вокруг нашего дома, где мы жили, где и застала нас война, три раза. «От пожара, от огня, от всякия напасти» - пояснила бабушка. Это было в начале военных ужасов, а слова той бабушки, т.е. исполнение их, увидели аж в 45-ом году: ни одного дома вокруг, все разрушено, растащено, сожжено, а наш дом стоит целёхонек!
Вернувшись из Латвии в родные места и обосновавшись на жительство в Гатчине, познали и то, что дом тот помогает собрать воедино семью, здесь жившую, нашу семью.
По возвращении нашем из Латвии папа поехал в Павловск в город прежнего, довоенного нашего местожительства, и там, (случайно!!!) встретил соседа по квартире, жившего с нами в этом доме. Сосед этот Алексей Козлов со своими домашними тоже уже не жил в том доме: всех разметало войной. Но приходили иногда на место старого своего житейского гнезда. И вот этот Алексей говорит папе, что был «в своем» старом доме, разговаривал с людьми, новыми жильцами, там живущими, и они сказали ему, что приезжала или приходила какая-то женщина узнать, поискать. Говорила, что в этих комнатах жили её родители. Женщина невысокая ростом, белокурая, средних лет. «Быть может, это наша Анна», - заключили оба Алексея. Папа поехал сразу в Ленинград, в справочное бюро адресов и прописки, и буквально через 5 минут ему дали адрес нашей Ани. Она была в это время на работе, на заводе. Когда сообщили ей, что в проходной ждёт разыскивающий её отец, то, как потом рассказывали, от такой неожиданной и радостной вести и встречи свело руки и ноги судорогой, она не сразу смогла придти в себя. А что пришлось пережить ей, оставшейся в блокадном Ленинграде! Работая на военном заводе, беспомощная, беззащитная, характером тихая и безынициативная, в своём бессилии дошла до того, что уже не вставала с постели, и вот-вот конец был близок.
Но дивны дела Промысла Божия! Сколько людей погибло с голоду в ту суровую зиму 41-42 года! Людей нужных, необходимых обществу, стране: деятелей науки, учёных, отцов и матерей семейств, оставивших сирот! А наша Аня, совсем неграмотная, одинокая, ничем не примечательная, видно, нужна была Господу: нашёлся человек, выходивший её. Медсестра из военного госпиталя, жившая по соседству в общежитии, «то котлетку принесёт, то сгущенки, то маслица сливочного крошечку» - и выходила, подняла на ноги нашу Аню. Потом эвакуация военного завода на Урал, затем опять возвращение с заводом в Ленинград, потом вот такая встреча с отцом, с родными.
Господи! Какая же милость Твоя к нам! Потом старший брат Андрей, побывавший на фронте и увидевший, что такое война, скажет: «Удивительно, непостижимо, как вы (т.е. мы), пережив все эти военные ужасы, голод, бомбёжки и обстрелы, 9 месяцев прифронтовой полосы, остались все живы, целы, невредимы и даже ничем не болели!»
А Господь? Не Он ли сказал: «Не приидет к тебе зло и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелам Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих.» (Пс. 90, 10).
†
«Не даждь во смятение ноги твоея, ниже воздремлет храняй тя». (Пс.120, 4).
Маме моей было предсказано от Господа, когда была беременна, что у неё родится больной ребёнок (я). Их крёстная, старушка, уже умершая, приснилась соседке маминой, сказав: скажи Анне (моей маме), что у ней родится больной ребёнок».
Но все по порядку. Родители поженились в голодные 20-е годы. Был неурожай. Местность была бедная. Мама (Анна) была сиротой, без отца и матери, и кроме неё, в семье было ещё четверо детей младше её. В голодные те годы ездила «в казаки» (Царицын), кормиться, работать только за то, что покормят. Папа (Алексей), тоже выросший без отца, пришедший с военной службы, прослуживший 9 лет, оказался вдовцом с двумя детьми. Вот так поженились. Отделившись из большой родовой семьи, папа получил в «надел» корову, двоих детей и старушку – крёстную, согласившуюся принять их к себе пожить за прокормление и уход (и похороны). Бедность была такая, что уж дальше некуда (и только при Советах могли попасть в категорию раскулаченных). Но понемногу рабочие мастеровые руки папы стали налаживать жизнь, хозяйство. Завели какую-то лошадёнку, что-то из мелкого скота, уродился хлеб. И вот народилась больная девочка, я. Мама, хотя и предупреждена, всё же в отчаянии. Пошла с ребёнком к какой-то благочестивой старице, у них почитаемой, на станции жившей. Та ей сказала, что «это народилось тебе счастье». Насколько же справедливыми оказались эти слова! Мамина жизнь, да и судьба всей нашей семьи, несмотря на все перипетии и перетасовки, оказалась лучшей, чем судьба её сестёр и брата, у которых не было таких встрясок, как у нас.
Первым действием промыслительной любви Божией был такой случай. Домик их крёстной, «избушка на курьих ножках», если можно так назвать дом, в котором жили, загорелась. В деревне тогда часто случались пожары. При такой-то бедности – и пожар! Это значит - остаться совсем нищими. Но у Бога нет нищих, забытых, брошенных. У Него все Свои. «Не бойся, только веруй», - сказал Он в Евангелии (Марк 5, 36). В это время по железной дороге, пролегающей недалеко от их деревни, проходил поезд. Машинист, увидев горящий дом, остановил поезд, люди из поезда выскочили, прибежали, и моментально, кто за что - принялись за дело: кто скотину вывел со двора, кто вынес детей и вещи, кто бросился тушить огонь. Много дела, да и много рук, Рук у Бога. Основное богатство надо спасти – хлеб, ларь большой с зерном. Как? Сильные мужики срыгнули из вагонов, подложили катки под этот ларь и общими усилиями выкатили! А машинист стоял и ждал! Когда всё было сделано, народ опять сел в вагоны, и поезд ушёл. Почти ничего не пострадало! До сих пор не могу вспоминать этот день без слёз благодарности Богу за Его удивительные промыслительные заботы!
И много, много раз впоследствии в подобных случаях, когда грозила опасность, и неожиданно являлось избавление, папа говорил: «Это Господь спас нас за Олю! Ведь не просто не было пожара, а при пожаре, который случился, был, и остаться неповреждёнными – это ли не чудо Боже, Его охранительный, заботливый Отеческий Промысел. Господи, слава Тебе!
†
16.08.96
Близка сердцем и душою мать к своему дитяти, она готова всегда исполнять все его просьбы, а часто и капризы, утешая, ободряя, успокаивая и лаская его. Но ещё ближе к нам Господь! Мать не знает мыслей своего дитяти, отвечает на его только высказанные просьбы. Господь же, утешая нас, успокаивая, ободряя и лаская, часто отвечает на такие просьбы и капризы, которые мы Ему ещё не успели и высказать.
Праздник Преображения Господня, мой любимый праздник. Я в храме, готовлюсь быть причастницей Его Святых Таин. В мыслях: «Я так грешна пред Тобою, Господи! Раньше Ты меня утешал и веселил Своими духовными утешениями, сейчас я давно не получаю от Тебя таковых: если и посылаешь Ты мне милости Свои, то они больше для желудка, для чрева, а для души нет больше мне даров Твоих. Неспособна она к восприятию их...» Подхожу ко Святой Чаше спасения. Не успела отойти 3 – 4 шага, как навстречу мне выходит из алтаря, из боковых дверей наш о. Протодиакон Михаил и выносит и подает мне большой образ Спасителя!!! Это ли не радость Божественная?! Господа принять в душу устами из Чаши Его, и Господа принять в руки, глазами через Образ Его! Это ли не ответ на мои покаянные мысли… Как же дорог мне этот образ до сих пор! Как яркое напоминание о близости Спасителя к нам, о Его любви к нам, о Его готовности исполнять все наши благие желания.
†
Это было в Почаеве. О. Иоаким, стоявший у чудотворной спускаемой иконы Божией Матери, когда случалось проходить ему по храму, если я подходила к нему под благословение, то, благословляя, не давал целовать свою десницу. Так было всегда. Подумала: «Видно, я такая грешная и скверная, что нельзя мне осквернять своим целованием его святые руки».
Иду в нижний храм Преподобного Иова. О. Иоаким сидит на скамье. Подхожу как всегда под благословение, сложив свои ладони. Вместо благословения о. Иоаким подносит свою правую руку к моим губам, давая поцеловать её! А Господь: «На тебе, глупенькая, что хотела!»
†
Я в Загорской обители у преподобного Сергия. Сижу на траве у дороги после службы, хочется поесть, а пожевать нечего, ничего с собою нет. Есть в кармане 20 копеек. Подумала: вот, знала бы, кто пойдёт в магазин из приезжих богомольцев, попросила бы и мне купить булочку, а специально для меня идти в магазин не хочется просить, беспокоить людей, каждому до себя, все усталые, все немощные. Подходит незнакомая женщина и говорит: «Я иду в магазин, не надо ли тебе чего купить?»
Случай? Совпадение? Что скажет на это неверующий? А верующий чувствует, знает, видит постоянно над собою зоркое Око Отца Небесного и заботливую любящую помогающую Руку Его.
«Не заботьтесь о том, что вам есть и что пить, ибо знает Отец ваш Небесный, что имеете в этом нужду.» (Мтф. 6;25-33).
†
Я в Печорском монастыре, у храма Михаила Архангела перед вечерним богослужением, день летний, жаркий, очень хочется пить. Напиться можно только внизу у колодца, для этого надо спускаться по лестнице, потом опять наверх. Силы физические рассчитаны только на богослужение, на добавочные труды их нет. Что-нибудь одно: или спуститься и напиться, или богослужение. Нет, уж лучше буду терпеть жажду.
Подходит незнакомая женщина, спрашивает: «Ты не хочешь пить? Я бы принесла тебе водички». Достаю имевшуюся при себе капроновую фляжку, подаю с благодарностью. Жажда утолена. А утолена ли моя жажда любви к Господу? Хочется ещё больше и больше любить Его благодарной любовью, молиться Ему посильно, чем могу, послужить общему делу Добра.
†
Я у детской коляски в саду со спящим младенцем, племянницей Юленькой. Она безмятежно спит, а я должна сидеть и караулить: то собака может подбежать и испугать ребёнка, то комары и мухи будут беспокоить. Это вот сейчас, спящую, а когда она на ножках в бодрствовании и с бьющей через край детской энергией? – вздохнуть некогда, гляди в оба, все мысли, всё внимание только ей. И помолиться удается лишь урывками, и забот