Его вновь начали травить, взваливая на него всю вину за недостаток артиллерийских снарядов. Генерал с документами в руках пояснял, насколько Вел. Кн. Сергий Михайлович ревниво оберегал свою область, поскольку он не подпускал никого к ней. Все это, конечно, отлично знают и он - Сухомлинов, конечно, не может о том кричать, взваливая вину на Великого Князя и т. д.
Министр надеялся, что теперь, с образованием Особого Совещания по артиллерийскому снабжению, дело двинется вперед, тем более, что Вел. Кн. Сергий Михайлович отстранен от Совещания, а его правая рука - генерал Кузьмин-Караваев, уволен от должности.
Перейдя к событиям в Галиции, генерал уже не в первый раз пояснял мне ошибочность Ставки идти на Венгрию, за что теперь и расплачиваются. И чувствуя вину, ищут виновных, ищут козла отпущения. Генерал очень волновался, но повторял, что Государь знает и понимает все. Государь знает, за что его не любит и преследует Вел. Кн. Николай Николаевич. Государь знает все и он справедлив. На эту справедливость только и надеялся генерал. Он был очень откровенен и надеялся, что я передам весь разговор Дворцовому Коменданту и он дойдет до Его Величества.
Задержавшись в Петербурге я побывал в Охранном Отделении. Там беспокойно смотрели на поднимающийся поход против правительства и радовались слухам об уходе Министра Внутренних Дел Маклакова. Несерьезный, даже легкомысленный министр, он носился с проектом упразднения Государственной Думы, не имея для проведения подобной реформы ни достаточного государственного ума, опыта, ни характера, ни людей, которые бы поняли его и пошли за ним по этому скользкому пути. Слухи же о проекте просочились в политические круги, в общество. Они возбуждали тревогу. За проектом видели реакционность Государя и Царицы. А между тем в тылу, которым должен был интересоваться Маклаков - был хаос. Во все вмешивались военные, Ставка.
|
|
Конечно было трудно, но он то - министр и не занимался этим насущным делом, а витал в высшей политике. Но до смерти князя Мещерского, имея в лице его идеологического руководителя, руководителя умудренного житейским опытом, Маклаков, в глазах некоторых еще казался как бы политической величиной, но после смерти князя на него перестали совершенно смотреть серьезно. И сам он чувствуя свою малопригодность и неспособность, уже просил раз Государя об уходе, но его удержали. С Московским погромом Маклаков был окончательно скомпрометирован. Хотя Московского Градоначальника и уволили, но все как бы ждали, а что же постигнет самого министра и его помощника генерала Джунковского. И уходу Маклакова радовались. Хотели серьезного настоящего министра внутренних дел, а не только занятного рассказчика.
9 июня состоялся спуск дредноута "Измаил". Церемония прошла блестяще, в присутствии Государя. Нельзя было не восхищаться деятельностью Григоровича. Только что на Юге, в Николаеве, Государь любовался работами на Черноморских верфях, теперь видел работу на Балтийских. Григорович был много счастливее своего сухопутного коллеги Сухомлинова. Он умел ладить с Государственной Думой, при том же самом Государе. Он был единственный и полный хозяин у себя в министерстве.
После краха Японской войны, никто из Великих князей уже не вмешивался в дела флота. Не то было у министра военного, на суше. Там чуть не каждый пожилой Великий князь в генеральских чинах считал себя знатоком и авторитетом. И интриг, и интриг в их окружении было - хоть отбавляй, что и показала война.
|
|
В этот же день узнали об оставлении нашими войсками Львова. Теперь уже никто не сомневался в очищении Галиции и то, что произошло там, называли катастрофой. Чувствовалось, а многими и высказывалось, что, Ставка не может справляться со своим делом.
И черного Данилова, и Янушкевича бранили очень. При таком настроении в Петербурге Государь выехал 10 июня в Ставку.
Настроение в Ставке было очень нервное. Сознавая непоправимость положения в Галиции, высшие представители Ставки решили искать опоры в "общественности". Уже вечером 11, в день приезда Государя стало известно, что, уступая просьбам Николая Николаевича, Государь решил заменить Сухомлинова генералом Поливановым, которого Государь не любил и которому он даже не доверял в полной мере, зная и про его интриги против Сухомлинова, и про его заигрывание с Думскими кругами, и про его дружбу с Гучковым.
Сухомлинову Государь послал следующее письмо:
Ставка, 11 июня 1915 года.
"Владимир Александрович,
После долгого раздумывания, я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют вашего ухода в настоящее время. Имев сейчас разговор с Вел. Кн. Николаем Николаевичем я окончательно убедился в этом. Пишу сам, чтобы вы от меня первого узнали. Тяжело мне высказать это решение, когда еще вчера видел вас. Сколько лет проработали вместе и никогда недоразумений у нас не было.
|
|
Благодарю вас сердечно за вашу работу и за те силы, которые вы положили на пользу и устройство родной армии. Беспристрастная история вынесет свой приговор более снисходительный, нежели осуждение современников. Сдайте пока вашу должность Вернандеру. Господь с вами.
Уважающий вас Николай".
Стало известно и то, что по совету Великого Князя вместо Маклакова Министром Внутренних Дел назначается Н. Б. Щербатов. Его любил Великий Князь. А брат его состоял при Великом Князе.
Щербатов был крупный Полтавский землевладелец и Губернский предводитель дворянства. Князь был настоящий широкий, культурный русский барин, обладавший здравым умом, энергией и деловитостью. По коннозаводству он сделал многое и умел доставать у Государственной Думы нужные кредиты. Во время же войны князь был назначен инспектором всего конского состава армии с чрезвычайными полномочиями и принес делу много пользы. На новый пост его продвигал Вел. Кн. Николай Николаевич и Совет министров, смотревший на него, как на хорошую связь с общественностью.
За вечерним чаем в нашем вагон-столовой уже положительно говорили о новом курсе "на общественность", который принимается по настоянию Великого Князя, а посредником примирения правительства с общественностью является вызванный в Ставку умный и хитрый Кривошеин.
Наш поездный Нестор-летописец, генерал Дубенский, побывав у Федорова и у Нилова, потолкавшись и в Ставке, уже совершенно переменил фронт. Он вдруг стал таким либералом и прогрессистом, что хоть куда. Щербатова он, оказывается, давно знает по лошадям, и расхваливал его во всю. С Поливановым, которого он всегда награждал нелестными эпитетами, он, оказывается, когда-то служил и отношения у них были самые лучшие. Его наш Дмитрий Николаевич восхвалял теперь весьма, а бедного Сухомлинова совсем разжаловал в разряд легкомысленных.
Разошлись мы поздно и старик долго затем гулял по коридору нашего вагона, шлепая туфлями.
12, с утра все были встревожены и в ожидании, как и что оформится. От генерала Сухомлинова была получена Государем телеграмма о сдаче им должности Вернандеру. Сейчас же после завтрака приехал Поливанов и прямо с вокзала проехал к Великому Князю. Оттуда он был вызван через дежурного флигель-адъютанта к Его Величеству.
Немного спустя Поливанов вышел и стало известно уже от него об его назначении. Старшие поздравляли. Наш Димитрий Николаевич озабоченно и горячо доказывал, что лучшего выбора нельзя было и сделать, что он всегда говорил и т. д.
Генерал Поливанов и Кривошеий были приглашены к Высочайшему обеду. Вечером уже передавалось, что Государь в самых милостивых словах объявил Поливанову об его назначении, расспрашивая его про сына и расставаясь поцеловал его, желая успеха.
13 июня в 10 утра, Государь, как обычно, прошел в домик генерал-квартирмейстера на доклад. У крыльца дежурный офицер рапортовал Его Величеству. На крыльце без фуражки генерал Данилов. Доклад делался от Верховного Главнокомандующего. Его читал генерал Янушкевич перед большой картой, присутствовал и генерал Данилов
На этот раз на доклад был приглашен и генерал Поливанов, что было сразу же замечено и учтено, как особо хорошее отношение к генералу со стороны Великого Князя, который не допускал на доклады генерала Сухомлинова.
После доклада Государь ходил несколько минут по аллее с генералом Поливановым, выслушивая какой то доклад. Фонды генерала еще более поднялись
Дубенский горячо упрашивал барона Штакельберга приказать фотографу Гану (Ягельскому) немедленно же снять Поливанова. Фельд-егерские офицеры, получив новое начальство, бегали особенно деловито. Даже появился их начальник полковник Носов, нарядный и лихой. В Аракчеевском кадетском корпусе он отличался широкой и высокой грудью и был особенно молодцеватым. Маленькие кадеты старались подражать ему.
После завтрака пришел поезд со всеми министрами, во главе с престарелым Горемыкиным. Приехали: П. Л. Барк, С. Д. Сазонов, С. В. Рухлов, П. А. Харитонов, Кн. Шаховской и Кн. Щербатов. Все были в белоснежных кителях при орденах и звездах и только Кн. Щербатов, моложавый и веселый, был в защитной форме и высоких сапогах и выглядел совсем по военному. Горемыкин заехал к Великому Кн., после чего Великий Князь вышел к министрам, поджидавших премьера на скамейках около поезда. После ухода Вел. Кн. состоялось совещание министров у Горемыкина. Горемыкин объявил о новом курсе. Этот новый курс - "на общественность" не вязался с присутствием в Совете почтенного Щегловитова и маститого Саблера. Решено было просить Государя, для примирения с общественностью, заменить Щегловитова Александром Хвостовым, Саблера Самариным.
После совещания Горемыкин имел доклад у Государя и вернувшись сообщил, что Его Величество соизволил на (назначение Самарина и Хвостова и что на завтра, в два часа, назначается заседание Совета министров под председательством Его Величества. Согласился Государь и на подписание декрета о новом курсе на имя Горемыкина.
Это была инициатива все того же Кривошеина, который составил и проект, и показывал его Вел. Князю.
Из лиц свиты заметно волновался всем происходящим князь Орлов. Его тучную, изнывающую от жары фигуру, можно было неоднократно видеть с портфелем в руках шествующим к поезду Великого Князя и обратно. Над этими деловитыми визитами не раз подтрунивал за чаем Государь.
Особенно торжественно, но спешно деловито, проходил то туда, то сюда Янушкевич. Погода была дивная, жаркая. В огороженном Барановичоком пространстве, где уютно в лесу расположились все поезда - было все на виду. Новости передавались из уст в уста. Министры были в ажитации. Ставка и того больше. Политический момент был очень важный. Получив приказание от Штакельберга, Ган бегал с аппаратом и даже с помощниками снимал и министров, и генералов, в одиночку, по два, группами. Вообще все указывало на важность переживаемого момента.
Нилов ругался и пил от жары сода-виски, Федоров радовался повороту на общественность, Воейков красный от жары, попыхивал сигарой и глубокомысленно ронял иногда: - политика нас не касается... Он не терпел Поливанова, с которым у него были какие то столкновения, но теперь тактично не говорил ничего против него и даже помог ему получить Высочайшее разрешение на временное проживание в лицейском флигеле в Царском Селе. Государь повелел предоставить и стол от Двора.
Вечером были у всенощной. После все министры обедали у Его Величества. Позже князь Орлов беседовал с Поливановым, после чего тот имел совещание с Янушкевичем и Даниловым о взаимной работе. Устанавливалась столь необходимая дружная работа Ставки с Военным министром, чего не было при Сухомлинове, которого Великий Князь не терпел.
14, воскресенье, все с утра в каком то приподнятом, праздничном настроении. С 10 утра Государь слушал доклад, на котором опять присутствовал Поливанов. Затем все отправились к обедне. Были и министры. Служили особенно торжественно. Пели отлично. Молебен был с коленопреклонением. На Высочайшем завтраке были Великие Князья и все министры. Завтракали в роще, под большим навесом. После завтрака под тем же навесом состоялось заседание совета министров под председательством Государя. Навес издали был окружен охраной, которой распоряжался сам Воейков. Заседание продолжалось от двух до пяти часов.
Кроме министров присутствовали Великий Князь, Янушкевич и московский генерал-губернатор князь Юсупов. Юсупову Государь предложил доложить о происшедшем в Москве погроме немцев. Волнуясь и жестикулируя, Юсупов приписал всю вину за погром министерству Внутренних дел и в частности генералу Джунковскому, которые-де, покровительствуя постоянно немцам, возвращали из ссылки удаленных из Москвы немецких подданных и это возмутило, наконец, простой народ и он устроил погром. Московская же полиция не сумела ни предупредить его, ни прекратить.
Доклад продолжался более часу и произвел странное, неясное впечатление. Выходило так, что он сам натравливал население на немцев. После ухода Юсупова перешли к текущим вопросам по комплектованию армии, после чего Государь удалился.
Обсудили проект Высочайшего рескрипта Горемыкину о решимости вести борьбу "до полного торжества русского оружия", о том, что Государь ожидает "от всех правительственных и общественных учреждений, от русской промышленности и от всех верных сынов родины, без различия взглядов и положений, сплоченной дружной работы для нужд доблестной армии".
Объявлялось о созыве законодательных палат в августе месяце. Хитрый Кривошеий развил перед Великим Князем мысль о необходимости и желательности и впредь подобных высоких совместных совещаний представителей правительства и Ставки. Ловко и умно продвигали все выше и выше Великого Князя. У Янушкевича и так променявшего всякую стратегию и тактику на внутреннюю политику совершенно, видимо, кружилась голова.
Все расходились из палатки в счастливо-приподнятом настроении. Фотографы вновь ловили моменты. Вышедший из вагона Государь снялся в общей группе с участниками совещания.
Вскоре Государь вышел на прогулку и обронил шедшему с ним Дрентельну, что он так и знал, что в немецком погроме виноват Джунковский, что и заявил князь Юсупов. После прогулки Дрентельн передал слова Государя Джунковскому, вагон которого тоже стоял в роще. Джунковский с большим возмущением передал мне в тот же вечер и сказал, что он уже затребовал по телеграфу выслать ему немедленно из Петербурга все данные по затронутому вопросу.
Пикантно было то, что Юсупов и Джунковский были в очень хороших отношениях и потому обвинения Юсуповым казались очень странными. Весь вечер доклад о виновности Джунковского был злободневной темой в обоих императорских поездах и все симпатии были на стороне Джунковского. По инициативе Великого Князя с Юсупова сняли командование войсками Московского округа. Он остался только Главноначальствующим. Все министры еще раз были приглашены к Высочайшему столу и уже поздно вечером их поезд отбыл в Петербург.
Оставшиеся обсуждали происшедшее. Некоторые генералы Ставки казались какими-то именинниками. Было даже комично. Роль Кривошеина понимали, как желание заменить собою Горемыкина. Но Государь верил Горемыкину. Он был стар, но был честен, понимал нашу общественность и превыше всего ставил волю Монарха. Это, конечно, многим не нравилось.
Начавшийся сдвиг политики правительства в сторону общественности совпал со странными, нехорошими, доходившими до нас слухами. Из Москвы были получены письма, в которых говорилось про состоявшееся в Москве совещание представителей Земств и Городов, которое вынесло постановление добиваться устранения Государя от вмешательства в дела войны, и даже верховного управления, об учреждении диктатуры или регенства в лице Вел. Кн. Николая Николаевича. Заговорили о заключении Императрицы Александры Федоровны в монастырь и это связывалось со Ставкой и с нашим князем Орловым.
Эта сплетня о плане заточения Императрицы распространялась среди обслуживавших Государя лиц еще в прошлый майский приезд в Ставку и шла из купе князя Орлова. В ту поездку князь Орлов позволил себе как-то особенно резко бранить Государыню, не стесняясь тем, что в соседних вагонах находился сам Государь, а нехорошие эпитеты князя слышали не только собеседники князя, но и прислуга и фельдъегерские офицеры, вертевшиеся тут же в его купе-канцелярии.
Это вызывало тогда большие разговоры. При дряхлости министра двора, никто не мог воздействовать на князя.
В один из вечеров того пребывания в Барановичах, генерал Дубенский, большой патриот и не менее большой болтун, предложил мне настойчиво прокатиться на автомобиле, так как ему, кстати, надо и кое-что мне сказать. Когда мы отъехали довольно далеко, генерал исподволь, осторожно стал рассказывать мне, что существует план заточения Императрицы в монастырь. Что замысел этот идет из ставки и что к нему причастен князь Орлов, что особенно и озабочивает его, Дубенского. А князь даже рассказывал это, по секрету, конечно, лейб-хирургу Федорову. От Федорова это услышал Дубенский и вот он считает, что это надо бы доложить Дворцовому коменданту. Я слушал молча, обдумывая как выйти перед Дубенским из щекотливого положения, создаваемого рассказом, в котором была доля правды, о которой уже знал Воейков.
"Что за вздор, Димитрий Николаевич, - сказал я наконец. Заточить Царицу в монастырь при живом то Государе. Да разве это возможно. А как же с Государем то будет. Ведь это же заговор, революция..."
Дубенский молчал. Видимо он не ожидал, что я буду реагировать именно таким образом. Мы перевели разговор на другое, порешив, что все это сплетни, и так вернулись к нашему поезду.
Но я был встревожен. Выступать перед Дворцовым комендантом с официальным докладом по поводу только что слышанного, это значило обвинять близкое Государю лицо по свите в государственной измене. Для этого надо было иметь более веские данные, чем рассказ Дубенского, к словам которого мы привыкли уже относиться с большой осторожностью Мы прежде всего помнили, что это писатель-журналист. Воейков же просто его не переваривал, а он боялся Дворкома, как огня. К тому же я знал что Дворком (Воейков) уже осведомлен об этих слухах.
Слух об заточении сделался достоянием всей свиты. Знала о нем и прислуга. Дошло и до Их Величеств. Знали дети. Лейб-хирург Федоров лично рассказывал мне (и другим) что придя однажды во дворец к больному наследнику он увидел плачущую Вел. Кн. Марию Николаевну. На его вопрос что случилось, Великая Княжна сказала, "что дядя Николаша хочет запереть "мама" в монастырь". Сергею Петровичу пришлось утешать девочку, что все это, конечно, неправда.
В тот же прошлый приезд в Барановичи уже было обращено внимание на странную дружбу, возникшую у князя Орлова с Вел. Кн. Николаем Николаевичем. Будучи в Барановичах князь Орлов каждый день ходил к Великому Кн., часто с портфелем и иногда они ездили вместе кататься на автомобиле. Все это знал и видел из окон своего вагона Государь. Он не скрывал иногда тонкой иронии, указывая лицам свиты за пятичасовым чаем на уезжающих друзей.
Знавшим характер Государя было ясно, что эта новая дружба не очень нравится Государю.
Слухи о какой-то интриге, которую как бы боялись называть своим настоящим юридическим термином, т. е., заговором, были столь настойчивы, что даже такой осторожный и тонкий человек, как Мосолов, и тот имел беседу с графом Фредериксом Последний не хотел верить в серьезность слухов, называл их сплетнями и тогда так и решили во дворце, что это великосветская сплетня, пущенная князем Орловым. Ему приписывали много удачных острот и словечек
Но вот теперь, в настоящую поездку, в настоящий момент, в связи с пришедшими из Москвы сведениями об устранении Государя, слух о заточении Императрицы приобретал большой смысл и получал серьезный характер.
Тогда же я получил письмо доклад из Петербурга, где мне достоверно сообщали, что в кружке А. А. Вырубовой уже имеются сведения о заговоре, о том, что хотят использовать Вел. Кн. Николая Николаевича, что Государыня хорошо осведомлена об интригах и что уехавший 15 числа на родину Распутин, советовал остерегаться заговора и "Миколу с Черногорками". Из Царского мне писали, что настроение Императрицы болезненное, пасмурное, нервное. Что Царица недовольна всем, что произошло в Ставке, что она рвет и мечет на Орлова, Дрентельна, Джунковского.
Тогда мы, люди стоявшие близко к делу, особенно сильно жалели, что на посту министра двора был уже не работоспособный, дряхлый, угасавший с каждым днем, граф Фредерикс. Ему было более 77 лет. В течение дня он мог работать в полном уме только каких-нибудь два часа и то в определенное время. И его рвали в это время на части для подписи нужных распоряжений. Его функции по частям исполняли разные лица свиты, но они не имели права делового доклада по ним Государю и их частные доклады походили скорее на интриги. В свите был развал. За князем Орловым тянулся полковник Дрентельн. Получалось дикое ненормальное положение: самая ближайшая Царю его часть - Военно-Походная Канцелярия, была в оппозиции к Государю и его семье, а ее главный начальник - Главнокомандующий Императорской Главной Квартирой, Фредерике, который по должности Министра Двора должен бы и объединять и руководить всей свитой - был развалина.
Наш Дворцовый Комендант Воейков отлично понимал и всю ненормальность, и вою серьезность тогдашнего положения, и он горой встал за Государя и Царицу, хотя и понимал отлично их ошибки, особенно в отношении Распутина.
Воейков был настороже и это дало мне право записать тогда в мой дневник и сообщить в письме в Москву следующее:
,,Мы знаем все, что надумали в Москве на съезде и если правительство, вернее Его Величество, идет навстречу общественным кругам, то очень ошибаются демагоги вроде Гучкова, думая, что им удастся государственный переворот. Это учитывается и кому надо - тот на чеку".
В те дни погода стояла теплая, даже знойная. Лето было в расцвете. Дивно хорошо. Почти каждый день Государь перед чаем выезжал прокатиться в автомобиле или гулял пешком. Его сопровождали обычно: Воейков, Саблин, Дрентельн, Граббе, Федоров.
На 22 было предположено проехать в Беловеж. Государь был там последний раз в 1912 году, о чем рассказано у меня за тот год. Теперь там был новый заведующий - г. Львов, женатый на сестре Штюрмера. Старый управляющий Голенко, получивший повышение в Москву, оставил по себе память устройством после 1912 г. отличного музея.
В 1913 году в Беловеже охотился, как гость Его Величества, князь Монакский - Альберт. Он остался в восторге от пущи и ее охоты, убил несколько зубров, скелеты которых подарил французской и английской академиям. После него охотился Вел. Кн. Николай Николаевич, а на 1914 год Государь предполагал пригласить на охоту Императора Вильгельма. И вот война...
Как все это меняется, так припоминал я, едучи 22 рано утром в Беловеж вместе на автомобиле гофмаршальской части, который вез заготовленный завтрак.
Быстро летели наши автомобили. Нам предстояло сделать около 200 верст, но головной шофер ошибся и мы накрутили до 300. Последние верст двадцать путь шел по самой пуще. Красота. Лес вековой. Тишина. Прохлада. Солнышко с трудом пробивается сквозь чащу. Нет, нет да и ударит в лицо, а затем опять тень.
Наконец доехали. Поднялась суета. Государь приехал только в три часа. С фронта были получены сведения от Алексеева о немецком прорыве. Государь отменил было поездку, но, получив дополнительные сведения об успешной ликвидации прорыва, выехал. Позавтракав, осмотрели музей, много гуляли и к обеду вернулись в Барановичи. Государь был очень доволен прогулкой и на другой день генерал Воейков передал мне лестный отзыв Его Величества о службе моего отряда.
Между тем войска Юго-3ападного фронта упорно отбиваясь, продолжали отступать. Отступление стало захватывать и фронт генерала Алексеева. Положение делалось все тревожней и тревожней. 27-го Государь выехал из Ставки и 28-го вернулся в Царское Село.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Июль и август 1915 г. - Настроение Императрицы Александры Феодоровны. Твердость Государя в перемене курса. - Отношение общества к новым министрам. Молебны 8 июля. - Годовщина войны, приказ Государя. - Открытие Государственной Думы. - Назначение комиссии для расследования непорядков по снабжению армии День 30-го июля, производство гардемарин. - Назначение Наследника шефом Новочеркасского казачьего военного училища - Государственная Дума в начале августа. - Доклад генерала Джунковского о Распутине и его последствия. Неблагополучие на фронте и мнение о нем Поливанова. - Паническое настроение генерала Алексеева. - Отступление. - Хаос в тылу. - Нарекания на Янушкевича и Николая Николаевича - Настроение в Государственной Думе - Слухи о регентах. Интриги против Их Величеств. - Женская вражда. - Царица борется за мужа и за Наследника. - Отношение к интригам Государя. - Решение Государя заменить собою Вел. Кн. Николая Николаевича. - Отправка Поливанова с письмом к Великому Кн. Отправка графа Шереметева с письмом к Воронцову-Дашкову. - Отношение Думы, правительства и общества к намерению Государя. - Ходатайство о непринятии командования. - Твердость Государя. - Увольнение Джунковского от должностей. Пресса и Распутин. - Ответ графа Воронцова-Дашкова - Перемены в Ставке. Заседание Совета Министров в Высочайшем присутствии 20-го августа. - В Охранном Отделении. - У информатора - Государь у Императрицы-Матери Несогласия в Совете министров. - Коллективное письмо восьми министров к Государю - Открытие Государем Особых Совещаний 22-го августа. - Отъезд Государя в Ставку. - Опала князя Орлова. - В поезде.
Императрице Александре Федоровне нездоровилось. Она очень нервничала. Она была против только что совершившейся поездки Государя в Ставку, против всего того, что сделал там Государь, против нового политического курса, против новых министров. Назначение Самарина и Щербатова доводило Царицу до слез. Верившая в Распутина, как в Бога, Царица считала с его слов, что все, что было сделано в Ставке - все от дьявола. Весь новый курс и новые назначения придуманы, чтобы повредить "старцу" и прока из них не будет.
Хорошо только то, что делается с его совета, с его благословения, чему он "прозорливец помогает", своими молитвами. Все что идет вразрез с его советами, а тем более направлено против него - обречено на неудачу.
И больная Государыня страдала, болела душою, старалась направить своего Августейшего супруга на правильный по ее мнению путь, с которого его сбили враги "друга", враги "Божьего человека", а следовательно и враги Государя и России, люди, идущие против самого Бога.
Из далекой Сибири приходили не всегда ясные телеграммы, которые были понятны только его духовным ученицам, кто верил в него, как в прозорливца. Распутин поехал в Сибирь со своим другом Варнавой, архиепископом Тобольским. Варнава прислал 20-го числа Царице такую телеграмму:
"Родная Государыня, 1-го числа в день святителя Тихона чудотворца, во время обхода кругом церкви в селе Каробийском, вдруг на небе появился крест. Был виден всем минут 15 и так, как святая церковь поет - "Крест царей, держава верных утверждение", - то и радую вас сим видением. Верую, что Господь послал это видение-знамение, дабы видимо утвердить верных своею любовью. Молюсь за всех вас".
Около больной Царицы все пожелания и предсказания старца истолковывались зоркой охранительницей его интересов А. А. Вырубовой. Она в постоянных с ним сношениях. Их интересы общие. Накануне его отъезда она впервые после своей болезни выехала из дому. Теперь все более и более оправлялась она с увеличивающей энергией начинает работать на Старца. Ей помогают и фанатичные поклонницы Старца, и те спекулянты военного времени, которые коммерчески стараются использовать его.
Но Государь был тверд в проведении нового курса, который он считал полезным для дела войны. Вслед за назначением Поливанова и Щербатова он заменил Щегловитова Александром Хвостовым, а обер-прокурора Саблера Самариным. Все эти новые назначения были приняты обществом с радостью.
Генерал Поливанов давно считался сторонником и любимцем Государственной Думы. Даже враги отдавали справедливость его уму, знаниям и работоспособности, хотя и считали его большим интриганом.
Князь Щербатов пользовался большим уважением в общественных кругах, слыл за хорошего человека. В члены Государственного Совета он был избран от Земства. О том, подходит ли он к должности министра внутренних дел, общество, конечно, не думало. Но, надо отдать ему справедливость, что он сразу же понял, что генерал Джунковский совершенно не соответствовал посту товарища министра, заведывающего полицией и сразу же стал думать, как бы ему найти почетный уход.
Александру Хвостову, который был членом Государственного Совета и сенатором, радовались, прежде всего, потому, что он заменил Щегловитова, которого недолюбливала либеральная общественность и ненавидели все евреи. Явные и тайные революционеры понимали, что Щегловитов, умный и железной воли человек, мог бы в нужный момент задушить какую угодно революцию, лишь бы ему дали во время соответствующую власть и права. Поэтому его уходу и радовались, радовались и потому, что его считали сторонником Распутина. Последнее было совершенно неверно.
Щегловитов совершенно игнорировал Старца, никаких его просьб не исполнял и тем навлек на себя даже нерасположение Царицы, как человек черствый и жестокий. Но кто-то пустил сплетню, что он распутинец и этому верили.
Но в хороших общественных кругах больше всего радовались назначению Обер-Прокурором Святейшего Синода Самарина. Александр Димитриевич Самарин, член Государственного Совета, Московский предводитель дворянства, сын известного славянофила, был образованный, дивной души, независимого образа мыслей, чисто русско-православный человек. Самарин пользовался большим уважением в Москве и уважением дворянства всей России. Считали, что он внесет новую, светлую струю в управление Церковью и сумеет парализовать попытки влияния на ее дела со стороны приверженцев Распутина. Сразу же пошли легенды, что он принял пост под условием, чтобы Распутин навсегда покинул Петербург и т. д. Никаких таких условий он не ставил, но они так отвечали желаниям общества, что легенде верили и ей безмерно радовались.