Судьбы людские
Потомству на память
Ф. Д. Морозов
Так уж, видно, устроен русский человек, что, куда бы ни закинула его судьба, – хоть в Америку, в Австралию, в знойную Африку или Японию, - до конца дней своих он будет помнить отчий дом, где родился, места, где провел детство, родную сторонку, где остались корни его предков. Это сейчас многие добровольно уезжают в другие страны, на другие континенты в поисках лучшей доли, а в 20 веке, особенно в его начале, сотни тысяч русских людей революции и войны раскидали по всему свету и, как правило, против их воли.
Такая же судьба постигла уроженца известного до революции на все Поволжье купца Федора Дмитриевича Морозова. В 1917 году покинул он с семьей сначала Тереньгу, а потом и Симбирск. Помотало их по свету: Харбин, Америка, а потом далекая Япония. Лишь в 1993 году его сыну Валентину Федоровичу Морозову – известному японскому бизнесмену, со своей старшей дочерью Ириной Валентиновной Барнес удалось побывать на родине предков в Тереньге, впервые встретиться с детьми двоюродной сестры, друзьями детства, походить по улицам поселка, узнавая и не узнавая их.
А главе рода Морозовых, до самой кончины мечтавшему побывать на родной земле, так и не удалось сделать это. Тоску по родине он излил в своих записях, которые изданы на английском и русском языках отдельной книгой с очень символическим названием “На память потомству”. Книгу в редакцию принес Н. А. Казаков, который когда-то работал в нашем коллективе. К сожалению, побывала она во многих руках, некоторые страницы, увы, испарились. Тем не менее, мы подготовили русскоязычный текст к печати и решили опубликовать его в нашей газете. Ведь книга обращена ко многим тереньгульцам непосредственно (вспомните название “На память потомству”). Фамилия Мочешниковы прежде была очень распространенной в Тереньге, и, мы уверены, многих местных жителей связывает с автором пусть и далекое, но родство. Да и написана она колоритным языком, интересно, из нее можно почерпнуть много поучительного каждому читателю.
|
|
Е сли сохранится между странами мир и если между детьми и внуками сохранится согласие, в годовщины вместо званых обедов прочтите историю неграмотного ОТЦА, ДЕДА и ПРАДЕДА.
Пользуясь, пока не лишен, правом родителя, детям своим и внукам внушать и рассказывать пути жизни, учить их на ошибках своего жизненного опыта, начинаю.
Дети и внуки не должны смешиваться с посторонними людьми, всякие советы и наставления получать можно от родителей или близких родных, ибо они исходят от горячей любви, а не от льстивости, на которую способны мнимые друзья.
Чтобы выразить различные пожелания ближнему потомству, меня побудили разные причины. Начиная с сына и главного звена семьи из четырех детей, снохи и дочери Ольги Сергеевны. Особо обращаюсь к старшим внучкам, которые успели увидеть на практике, за последние годы, кое-что из жизни деда. Обращаюсь и к внуку — Валентину Валентиновичу, которому, как я вижу, больше передалась кровь Морозовых. Моя просьба к Ирочке и Наташеньке, через несколько лет после меня, прочесть и выяснить каким был дед.
Главное, был он суетлив и неугомонен, даже в 72 года. И о разном расскажите, не исключая плохих сторон, ибо мертвые сраму не имут.
|
|
Начинаю все это в надежде, авось до какого-то конца доведу. Но как всегда тороплив. В надежде на то, что у кого-то из вас и что-то сохранится в памяти о дедушке и бабушке.
***
История всех стран с ихними всякими устоями всюду нарушена, на нашей родине совсем разрушена. И много еще лет пройдет в разрушении, а не в созидании. А поэтому, мое первое предупреждение сыну, не позволять особо увлекаться и углубляться и не делать еще больших затрат. Без этого можно пока обходиться. Необходимо пользоваться возможностями, пока во всех делах еще есть свобода. Исправлять и видеть ясно где, что надо развивать, а что сократить. Достигать целей, где ближе к доходности и необходимо быть всегда на чеку. Никогда не откладывать нужных дел до последнего дня — авось выкручусь, авось успею.
С фабрикой покончено, слава Богу (имеется в виду купленное с большими трудностями трехэтажное здание, сгоревшее во время второй мировой войны). Теперь необходимо пересмотреть все дело на ново. Во что и куда вкладывать энергию, не перегружая собственных сил. Когда же утвердятся обороты и будет верный доход, тогда легко станет с платежами. И вот тогда следует немедленно позаботиться о страховании малышей. В Швейцарии или где-либо в другой стране, с тем, чтобы через десять лет они получили средства на учение, хотя бы в размере 5.000 долларов внуку и 3 000 Дарье. Но эта сумма должна быть внесена двумя платежами, пока дело на ходу, не ожидая краха и осложнений.
***
Теперь, ознакомьтесь вкратце с несложной историей происхождения отца и деда и о том от кого вы, как на родине, так и во время беженства. Беженство было не как обычное у всех земляков, а связано с почетом и заблаговременно подготовлено до общего краха России. На все в сейфе имеются доказательства или указания на верные следы прошлого.
|
|
25 октября 1917 года — выезд из города Симбирска настолько быстрый, что на такой выезд ни один из вас, по вашему характеру, не рискнул бы. 16 дней ехали через Сибирь в дикое время, когда армия бежала с фронта.
Чтобы принять такое решение, требовалась жертвенная любовь вашей мамы и бабушки. Она понимала мужа, верила ему до глубины души, бесконечно верила в его способности, а также верила, что этот переезд в неведомое спасает всю семью, а главное детей, от ужасов.
Когда у мамы был переезд с бабушкой из Тереньги в Симбирск за 70 верст от своего родного дома, в свой же дом в Симбирске, то она горючими слезами рыдала. На 25 телегах имущество везли, а она на тройке земской. С ней Валя шести лет и Нина — полтора года. Этот срыв со столетнего места был тягостным. За отсутствием моим она тут же на Садовой № 17 немедля пристроила еще комнату для Прохоровны, ванну и прочее. Всего получилось 9 комнат. Для купца второй гильдии вполне было хорошо. Материал и лес были привезены из Федькино, где у меня была мельница и фабрика по обработке верблюжьей шерсти. Были для забавы рысаки и коровы. Была здоровенная изба под яблонями с видом на Волгу, а через нее на железнодорожный мост.
Красавица, — на весь Симбирск,— корова Машка, охотница была до яблок, срывала их бесцеремонно.
Вернувшись после поездки на Дальний Восток в новый дом, ночевал всего две ночи. Сделавдоклад Продовольственной комиссии Городской и Губернской Управам, двум банкам, превратился из купца в агента. Привел всех демократиков-говорунов, да и банки, в неописуемый восторг достигнутыми мною на Дальнем Востоке успехами. Тут же упросили меня ехать с членом Управы Чесновым хлопотать у Временного Правительства наряды. Пришлось познакомиться с разными министерствами Временного Правительства. Понял, от кого разрешение зависело. Дошло до дружбы, так как всем что-то нужно было из Харбина. Пообещал послать как мотаням, да и просто женам.
Когда случается перемена быстрая чиновников и заменяют их новыми, порода их трудно изменима. Житейская потребность у всех, чтобы к лучшему и выгодному. Из-за нехваток прибегал к изворотливости. Большой чин — секретарь отдела министерства — а помочи рваные и галстук неважен, а у секретарши нет туфель выходных, да и чулок. И это, как будто, и не взятка, а любезность. Любезность — за любезность, и это несмотря, что невозможно. Да я и не буржуй, а агент продовольственный и кооператор. Но через все это приходят слава и полезность друг другу. А иногда и худая слава.
Вернулся из Петрограда в Симбирск с быстрыми успехами и вновь митинг. Со всей губернии кроме Сызрани примкнули Союзы Кооперативов. А тут шум: четыре полка немилосердно требуют табак, а его негде достать. Дезорганизация всякой власти. Получилось огромнейшее дело, а у мамы душа в пятки ушла. Но опять-таки, она с твердой верой, что я все смогу.
А на второй день, уже после решения и достижения согласия, 24-го октября большевистский переворот Ленина и К, и первый погром в Симбирске. Суд горит, острог освобожден, банки закрыты. Жуть. Это и ускорило решение.
***
Наш дом на Садовой, на окраине, а это уже первая удача. Прибегают — зять Миша и Наташа (младшая сестра Федора Дмитриевича). А у Прохоровны (Прохоровна, она же Анна была няней со времени, когда Ф. Д. был еще ребенком) полтысячи пельменей и гуси, утки жареные, с мельницы чуваши привезли, не меньше пятидесяти штук.
Совет. Понятно, моя мама, бабушка Федосья в слезах. Ох, кабы не разлука! А ваша мать ясно поняла, т. к. по приезде моем при ней обсуждалось у нас положение в среде социал-демократов. Хирург Саша Георгиевский — меньшевик, доктор Гриша Коган — социал-революционер, Колосов и еще двое социалистов, честнейших друзей. Но?! Проморгали ход уклонов в сторону Ленина, вместо ихнего Учредительного Собрания и земли крестьянам, прогрессивного налога, свободы слова и религий и прочих гуманизмов. А Ленин сразу выгоду! Проорал на всю Россию: ВСЕ ВАШЕ! Грабь награбленное, долой буржуев, помещиков! Громи! Долой косматых лодырей — попов! Кончай воевать, идите по домам!
Это и сегодня везде заманчиво, да нигде еще до сегодняшнего дня беднота путного взамен ничего не сделала. В погромах рассудок отсутствует.
А когда такое бешеное время наступает, необходимо чудовищное напряжение железной воли, согласие и дисциплина в семье и окружении и быстрое решение. И это неоценимая заслуга мамы. Она немедля всякую привязанность и удобства отбрасывает ради мужа и детей. И даже скрыла решение от своей мамы и старшей сестры (Марии Николаевны Толкачевой), за день до отъезда с ними, скрепя сердце нежно простившись навсегда, но без огласки. Все, все сделала так, как я хотел. И это действительно жертва любви.
И наши с ней за 44 года иногда очень сложные по разным причинам были отношения. Но ничем и никогда, настоящая наша любовь, исходящая из глубины сердца, не была поколебима. Мы чутьем понимали друг друга и вовремя находили выход из всяких затруднений и никогда не растеривались. Я всегда был грязнее её и неряшливее, и одет против иных, не по покрою. Но мать, Царство ей Небесное! святого поведения из всех женщин. Никого, никогда и ни при каких случаях не поцеловала кроме меня. И всегда была необыкновенной нравственности и опрятности до последнего дня. Странно? А это — факт.
Повторяю — в критические моменты главное: уяснить и сравнить положение, быстрота решений и согласованность.
***
На третий день город предоставил до Пензы специальный вагончик, где пересадка на сибирский поезд. И к нам привязалась Екатерина Сергеевна Ерзунова с детьми и Романыч. А он полезен как солдат на сибирской железной дороre. Мама отменно спокойна в угоду мне, чтобы не расстраивать.
***
Бескровная революция сорвалась и нужно спасение. Не обращал я внимания, что приятели-торгаши еще крупно богатели. Соблазн был велик. Но, к дьяволу легкие наживы! Мои настоящие друзья прогрессисты-конституционисты: Саша Бебешин, кузен священника отца Ивана Сторожева, Николай Петрович Петров, Н. Н. и Захар Багровы, А. Т. Бочков — все подтвердили. Да, Россия встанет на новый путь без поворота к старому после окончания войны с немцами. Это еще разговор до Ленина. Промышленность и торговля на новых началах. Нам четырем — Саше, Н. П., Н. Н. Никольским и мне не страшен будет прогрессивный налог и всякая разумная свобода. Крестьяне будут собственниками земли, а я — из мужиков, свой. А Толкачевы — рабочие. И вся эта иллюзия гуманная полетела вверх тормашками! И я со всем торговым делом порываю, чтобы помогать психам всяким, новому демократическому временному правительству и впредь до Учредительного Собрания...
Но появляется Ленин и К. По-первости, никто в его затею не верил, а смотрели как на бунтарско-бешеное явление. Но к прискорбию России и всех здравомыслящих патриотов все рухнуло: Россия превратилась в трисирию СССР. И моя помощь в тар-тарары полетела.
Но? Видимо, за что-то Бог меня вознаградил, и я дотянул до 73 лет, живу сейчас в безопасности. В награду масса радости, даже до правнуков, в придачу, дожил.
Возможно, кто из детей или внуков и увидят еще родину деда, вновь с названием Православной России! А она, матушка Русь, беспредельна, широка и обильна. А при хорошем порядке, восстановленная без эгоизма, а на доброте и божественно-христианской морали, она тогда не только русским, а всем место даст, да с ней каждому из народов выгодно будет мирно жить и дружить. В русском народе всякие крайности уживаются и злоба изживается быстро. Но особо кто к русскому запросто и бесхитростно подойдет, тот выгадает и с ним не пропадет. Это было отступление от лично-семейной истории, но как пример внукам. Чтобы в крайнем случае предвидели, куда больше приемлемо двинуться.
***
Одно дело, — храбро родить, а другое, — воспитать и сохранить. Да и как детей и на что направить, в какую сторону, в какую среду? К чему их подготовить: к стряпне, шитью, мытью, к торговле, конторе? Нужно, чтобы через какой-то труд честный имели сытость. И может случиться врасплох, после роскоши и щедрости — ничего. Тогда — ой, как трудно, не дай Бог! Тогда особое и нужно проявление семейной любви и полного единства и никаких укоров никому. Одно дело, — делать ошибки, а второе, — как их быстро исправлять.
***
Знайте внуки: моя, — вашего деда, — Родина — Центральная Россия и середина Волги. И мы с бабушкой со всеми традициями, имея столетнее имя, промениваем родину на „вонючую” Манчжурию, на Харбин. В ноябре 1917 года мы уже за границей, раньше всяких других русских эмигрантов. Попривыкнув и достигнув опять доверия, заведя много знакомых и создав имя в Харбине, опять в начале августа 1923 года с легкостью бросаем все и всех — и в Сеатл. Это ради детей. От легкой торговли и сытой жизни в Харбине — в Америку, на непривычные работы. Как и в Харбине, немедля купили домик, все культурно. Но жить на правах рабочих оказалось нам с бабушкой не по душе. И так же, с легкостью, бросаем богатейшую страну и в сентябре 1925 года отправляемся в бедную Японию...
***
Все это отвлеченно и мало имеет значения для вас. Но это в силу того, что наступили мои последние годы. Мысль эту породила своей скоропостижной смертью курочка-Сиротка. В августе 51-го года вбежала, как обычно, в дом, поговорила по-своему - куриному, поклевала, а до этого покудахтала и яичко снесла. А через два часа подергалась и застыла. А она-то называлась — Сиротка! Вы, приехав, объяснили просто, что пора - она старая. А мне-то был 71 год. Значит пора? Разное давно напоминает о смерти и не однажды был накануне. Друзья, приятели, сверстники — давно у Всевышнего Творца. Бог до сегодня был ко мне, великому грешнику, милостив и посылал великие щедроты. Надолго ли еще и почему мне отсрочка? Я далеко не глубоко верующий, а дожил до правнуков. Немало надоел своими нравоучениями. Но зато и не чувствую себя до сего дня в тяжесть, как дармоед. И избави Бог, быть инвалидом! И избави Бог, от затяжной болезни, чтобы не быть в тягость семье до последнего дня. Приведи Господи, продумать неисчислимые грехи и хотя бы отчасти очиститься от них. А как? Кто из моих древних друзей остался? Это только — отец Иван Клярович (в прошлом владелец знаменитой колбасной фабрики в Сызрани. Умер в Сан-Франциско). Кто ж из нас первый? Но ему-то легче. Он по первому классу переселения души к Царю Небесному, ибо он с твердой верою на земле и в загробную жизнь с твердой верою. А я-то малодушен и всю жизнь как-то придерживаюсь ко второму классу. Это разница от безбожников, ибо настоящая вера в Отца и Сына Спасителя Христа должна быть навсегда с чистым сердцем, в добрых делах и добрых помышлениях.
Обрядность — да показная. Забота о церквах, но без добрых дел. А также тщеславие и эгоизм. Все это — не то, не приближает к Богу. Как ни нарядись, какую свечу не поставь, основа Христианства — всем и во всем прощать. А прощаем ли мы? Я из первых? Ищем ли и знаем ли, кто в бедности, кто в нужде и кто из-за нужды в темнице, и одинокий в больнице. И чтобы не на показ, а проявить во имя Христа, оказать помощь страждущему, быстрее обласкать и помочь. Это и есть вера! И только молитвы таковых Бог слышит. Сначала прости сам всем и тебе простится!
Я люблю всюду приходить не опаздывая и это не однажды спасало меня. Но? Как бы рано я не пришел в храм, если с переполненным злобой сердцем и разными отвлеченными помыслами, от этого больше греха, чем облегчения. Христос ясно сказал: „Лицемеры, что вы напоказ бьете лбы свои, а сердце-то, сердце, где ваше?”
Или на Пасху. В чем главная забота? Профорсить нарядами, а в сердцах нет радости о Воскресении Христа. После страдания и распятия за нас, чтобы указать нам и внушить истинные пути в жизни земной и думая о небесной. Чтобы придерживаться высоких нравственных целей. А не игра: говеть - поститься. День-два и все это по моде, а не для усмирения всяких страстей.
Понятно, все это известно вам и не ново. А моя цель — лишний раз внушить вам, чтобы оставить в головах прочнее.
Книг вами прочитано разных много и философии разные знаете. Но, к печали моей, читая серьезные и разумные книги, особенно из прошлого, где на фактах поясняется какими надо быть, а какими не надо, в головах и сердцах этого не задерживаете. Шлифовка каждого зависит только от себя. Работая над собой, избавляются от дурных привычек, даже изменяют характеры в лучшую сторону. Такие люди ценные.
Ну, а дальше, что из моей истории на будущее возьмете? Я не пророк, а прошлое — в памяти, и что в настоящем — одна болтовня о свободах. В прошлом без предрассудков была свобода. В передвижениях — куда угодно. И ищи, и сравнивай, что угодно и где угодно и начинай что, по способностям. Хотя настоящее у вас солидно и не нуждаетесь вы, все-таки неплохо знать о зачатии дела и через что все пришло. И вот это поясню вам.
***
Дед мой — Алексей Михайлович Мочешников — был из крепостных крестьян села Тереньги, Симбирской губернии, освобожден из крепостных раньше других. Он открыл торговое дело около 1820 года, как он говорил: „Вскорости после Наполеона”. Торговал сельскохозяйственными принадлежностями, ситами, решетами, чашками, плошками, ложками и прочим товаром. Имел единственного сына— Дмитрия, который, когда научился читать-писать от дьяка, с одиннадцати лет начал помогать отцу в деле. В 18 лет его женили на красавице крестьянке Федосье Максимовне Романовой (но не в родстве с царями). И тут же начали еще торговать бакалеей и фирма называлась — Мочешников-Морозов. В силу чего добавлено Морозов смутно знаю.
В год моего рождения, в 1880 году, отец открыл уже на правах купца второй гильдии завод восковых свечей. Это дело в те времена было очень солидно, т.к. свечи доставлялись в четыре уездных города и по всем храмам в уездах и селах и для домашнего обихода. У моего отца я тоже единственный сын, и тоже через два года учебы, взят был из школы с десяти лет, помогать отцу.
Дед Алексей умер (на улице, где находился магазин, был единственный уличный фонарь на всю Тереньгу. Дед Алексей, плохо видевший в старости, вышел однажды вечером на улицу, где его задела тройка. После этого он долго лежал в постели и умер) ровно на сотом году жизни, не потеряв ни одного зуба. Дожил до правнуков и нянчил их. Всегда был здоров и строг к жранью. Не то, что греховодная бабушка Пелагея, которая имела огневой характер. Не унаследовала ли вспыльчивость от нее внучка Н.?
Отец — толстенький брюнет, ожиревший, беззубый (в то время в Поволжье только в Казани делали искусственные зубы. Отец ездил в Казань, где ему сделали искусственные челюсти. Однако, он их не носил и они лежали на полке), невысокий, умер моложе 60-ти лет. Оплакивало его много уездов. Мама, ваша бабушка Феня,
скончалась под Рождество 1918-ro года, 76-ти лет, от страха — неосторожно прочла газету о Харбинском погроме...
Когда я достиг 18-ти лет, сестра Мария вышла замуж за Александра Кузнецова. Отец и мать лишились наилучшей помощницы — на свечном заводе и в торговле. Она и мне подыскала невесту из известной в округе семьи скотопромышленника Николая Ивановича и Зои Петровны Марининых из села Назайкино, от Тереньги 12 верст. Свадьба наша была — сказка, в 1901 году. Мне 19 с половиной лет, а бабушка — на год моложе. На снимке Федор Дмитриевич и Дарья Николаевна Морозовы.
Вскорости по женитьбе, по совету тестя Николая Ивановича и с его помощью, открыл розничное мануфактурное дело, а во время русско-японской войны имел уже оптово розничную торговлю и отделение в селе Дворянске, в сорока верстах от Тереньги, три с половиной — четыре часа на паре лошадок.
По настойчивой рекомендации Хайна и Гольдштейна из фирмы „Высоцкий и К” арендовал сразу два магазина — один большой для розницы, другой оптовый и склад — от трех братьев Головановых. Все славные, но после отца перебанкротились, увлекшись — кто шиком, кто — пьянством и игрой. Весь округ был удивлен — куда полез? Да еще после банкротчиков. Но чудеса сотворил, посколько имя отца там сохранилось. У него был прежде склад свечей там. А тут вот сынок его — Федя появился. Везде крестьяне платили до Морозова за 5 фунтов сахара 85 копеек и за 1/4 фунта чаю 45 копеек, всего 1 р. 30 копеек. А тут благодетель – за 1 рубль 15 копеек продавал. Крестьянин купит на неделю махорки, бумаги и спичек. Да и махорка — 3 копейки восьмушка, пара — пятак.
Все конкуренты бесились и шумели — в трубу полечу. Изумлялись смекалке и умению. А от того зависели кредиты мне. На пуд сахару у меня убыток 10 копеек, а на фунт чаю — прибыль 20 копеек: все и покрывает. Но зато — реклама, а с ней и оборот. А мануфактура! Каждый мужик знал — цена кумачу 15-16 копеек за аршин и редко у кого, за 14 копеек. Себестоимость — 12 и 3/4 копейки. А у Морозова, без запроса, куском, да и аршином — 13 копеек. А я этот кумач, он же пунец, проклятый, теперь не могу видеть — по всем странам треплется советский флаг.
А потом — сатин на штаны, шведский материал и сукно восьмого и девятого знака Демида Хатурева. Цена, как ни у кого — крайняя, не выше 10% выгоды. А остальное все возвращали обороты. В Дворянске около 350.000 рублей, а в Тереньге — 400.000. И это в те времена, до 1915 года, по сказочно дешевым ценам. Ситец от 7 до 13 копеек аршин, штаны и рубаха — 1 р. 50 коп., костюм — 8 и 10 рублей. Всегда от Волги (Новодевичье), от Безводовки, из Сызрани и Симбирска в Тереньгу и Дворянск двигались обозы по 30- 40 и до ста подвод. Сколько от этого народа кормилось!
А что значило село в 100 дворов? Огромная церковь. Прием по несколько вагонов на экспорт яиц, чечевицы, ячменя, мяса для Москвы. На миллионы хлебные покупки. Было у нас несколько банков и обороты делали такие, что и американские банки позавидовать могут. А они затеяли дружбу с коммунистами. Запутались и разбрасывают деньги. Это еще не все. Чем все кончится?
Приобрело знатность торговое дело Ф. Морозова в Тереньге, Дворянске. На 3 губернии имя знатное. Москва, Лодзь, Белосток и другие места нашли Тереньгу и везли от Волги на подводах образцы на любой срок в кредит. Это мало - все фабриканты хотели знать мое мнение. А теперь? Сколько сортов и предметов в мануфактуре, сколько в бакалее было. Табак, спички, сахар. Винное дело, вино всяких сортов в бочках. Лампадное масло вагонами. Все предметы, названия, цены, сроки — все, все укладывалось как-то в голове. Что и в какое время протолкнуть и как распределить в сроки. Рождество-то и Пасху выдержать! Но каково, когда свадьбы разыгрываются! А тут — Михаил Архангел, Никола Зимний, Видение Пресвятой Богородицы, престольные праздники, большие базары и под них наваливались большие платежи, согласно выручке. Дело прогрессировало, иногда препятствовали снежные бураны. Все это мною учитывалось, а Микиша, он же Никифор Иванович, редкой честности и прямоты человек, но запойный, меня иногда одергивал.
***
К концу 1915 года, предвидя затяжную войну, а с ней и разные события, подготовил мать, чтобы сократить дело, несмотря на повышение цен и хорошие заработки. В Дворянске продал дело на ходу свояку за 55.000 рублей. А свояк начал пьянствовать, с женой не в ладах, а где разнобой, то уже не дело. Не уплатил 30.000. Я отобрал товары и дешевле чем на рынке передал их кооперативам. На это купил три дома на Кирпичной улице близ центра, как страховку для детей. В Тереньге дом и магазин с подвалами передал по контракту кооперативу, опять как страховка от разгрома, а на базарной площади отдал дом под приют.
Абсолютно всю свою энергию и опыт я отдавал в то время в помощь Сенгилеевскому земству и по разным военным нуждам, кредитным обществам и союзам. Был председателем Тереньгульского Кредитного Общества помощи развитию кустарного промысла, председателем Санитарного Уездного Попечительства, председателем Тереньгульского пожарного общества, попечителем по призрению сирот-беженцев. В силу этого оборудовал на Базарной площади в своем большом доме приют на 40 детей.
А главное — серьезная и ответственная должность — Заведующий военно-конским участком с начала войны и до 1917 года при Керенском. Несколько раз был представлен к наградам, одна сейчас в сейфе — орден Белого Орла. Но вся эта работа была не ради медалей, а как исполнение долга патриота. А еще был присяжным заседателем при судах Выездной Казанской Палаты и членом Уездного Присутствия по налогам.
В сейфе найдется, (для меня было приятным), от руки написанная благодарность из Тереньги от Комитета учеников начальной школы более чем на 300 учеников. Это за выхлопотанное мною для школы у министра просвещения графа Игнатьева. И что важно, получил благодарность уже в Манджурии. Значит, не забыт.
Благодаря безвозмездной работе на общественно-государственной ниве, создавалась и росла моя популярность. Но, в конечном счете, все будто в тартарары провалилось!
Во время революции 1917 года, при Керенском, в первые же дни, на губернском митинге, был рекомендован кем-то, выбран, а потом утвержден военным министром временного правительства Гучковым, заведывать всеми складами солдатского обмундирования в селе Тереньге. А это — на пол армии шинелей, штанов и прочего. Суконные фабрики находились в Симбирской губернии. Все свозилось в Тереньгу, перерабатывалось (обшивалось), и оттуда на разные станции.
В помощники себе попросил соцреволюционера доктора Koraна и перводумца Ф.И. Шубина и еще замещающим их — агронома Ваську Кузнецова. О работе и заведовании таким делом страшно вспомнить, а вы и не сможете представить меня в такой роли. Около десяти тысяч разных портных и обслуживающих! Неделями без сна. Телеграммы от военного министра и штабов. Немедленно доставить по несколько сот тысяч штанов или чего другого. Апрель. Срочно сменить зимнее на летнее.
А на очереди заказов миллионы невыполненных. Караул! А кто это слышит, на кого огрызнешься? И это сразу после революции, т.к. все опытные руководители отстранены, начиная с пристава и до губернатора, арестованы. При них была дисциплина, а от меня ласковая просьба к артелям. А это — ни что! Надрывался, не жалея себя, а со мной и страдалица мать, без укора ко мне, с горячей помощью.
На третьем месяце с каждым днем осложнение за осложнением. Начались митинги за митингами, появилась тыловая шпана и новые лозунги. Моя гибкость, находчивость, смелость и быстрота исполнения — все это начало ослабевать.
Прогресс дезорганизации.
Но, как всегда, накануне критического осложнения — Бог на помощь! Появляется уполномоченный ревизор от Совета рабочих и солдатских депутатов, (совет собачьих депутатов), товарищ Чернов. Прежде где-то бухгалтер на фабрике был. Но все-таки свой, который был осведомлен обо мне не как о черносотенце, пристроившемся буржуе, а как о бескорыстном и выбранном. Обращается ко мне:
— Товарищ Морозов, познакомьте с положением дел.
— Очень рад, пожалуйста, — отвечаю. Послал немедленно за помощником Ф. Н. Шубиным. Знакомятся. Обход приблизительный, но со строгостью. Приезжает и Коган. Как социалист с социалистом прилаживаются к дружбе, но в серьезном тоне вначале. А через несколько часов влетает Васька-агроном. Орет:
— Рад видеть! И сразу на „ты”. И тут же:
— Знаешь что, товарищ ревизор, ой как я рад тебе! Поскорее покончим дело это, поди знаешь, все в порядке, а вечерком-то, вот к Федору. У него единственное местечко, где приятно вспрыснуть великую, бескровную и долгожданную свободу.
Но нет. — Прежде всего дело, а потом, как время покажет, — говорит товарищ Чернов.
А Шубин: — Погоди, Вася, болтать. Не мешай, а то что к Федору и Дашеньке — это уморезонно. Но ведь и ко мне, старику, я напротив, милости прошу. Только все по порядку, дело и прочее.
А Васька свое: — Успеешь, Чернов. Федя с помощниками для скорости тебя со всем познакомят. У Феди, как нигде, в подвальчике динамиту много...
***
Федор Петрович лошадок подал. Поехали по складам, где сукна. Смотрели молча, сокращая время, чтобы после осмотра на пирушку к нам. А у матери всегда все по плану. Для всякого случая, она на чеку. Да Васька предупредил ее: „Раскошеливайся Морозиха, не поскупись, чтобы наш был Чернов”!
Входят Чернов, Коган и Васька в дом. Дарья Николаевна встречает, а на столе уже сардины и разное заливное. Коньяк, рябиновая, водка. Ахнули! Это как сохранилось? Как? Как? Ведь это — единственный Федор Морозов! Везде взорвано, у дураков-то, а тут динамит не взорвался. Ведь он-то наш, настоящий. Поди, понял? Кто спекуляцией увлечен, а он кооперацией! Теперь, на радостях, попьем.
Вечером ужин у нас, а на второй день у Федора Петровича. Кто и на что, и когда, и чем пригоден? А в такое время, Васька — клад. Для этого никогда не рекомендуется носа гнуть.
Когда лед сломан, за выпивкой он совсем растаивает. Дисциплина дрогнула и до откровения дошло. На завтра обед у Федора Петровича. А какие обеды у него были! Чудо двадцатого века! А после обеда в уголочке: „Товарищ Чернов! Я очень люблю тезку Федю и Дашу. Жаль их бесконечно, пропадает он на этом шальном месте. А он очень, очень пригоден, по его опыту. Не кулак и не рвач. Освободить его надо.”
Чернов: „Да ведь это работа на помощь новой родине. И как, кем заменить?”
— Помоги, постарайся, товарищ Чернов, и мы поможем.
Вот это были друзья!
А мать моя и мать ваша, свои роли играют. Бабушка Феня:
— О, милый! Все на войне. А деток-то сколько!
Ясно сколько — трое, да сестер две.
От Коншина недавно получили мы 2 кипы разной мануфактуры, много хорошего мадепаламу, батисту. И сразу:
— Вам завернуть разного для супруги, сестрам, детям?
Пять-шесть кусков, до 250 аршин. Он обалдел. Это на большую сумму, я не могу взять, я солдат, денег не имею.
— Эх,милый! Брось-ка! Нам-то это легко. По твердой цене, пустяки, а по темной не в привычке. Недавно вагон сахару, 1000 пудов, получили. Везде — 1 рубль 50 копеек и до двух рублей фунт. А я велел развесить все по 3 фунта и разделить на всю волость — по 28 копеек за фунт. Слыхал об этом?
А ты, когда будешь большим комиссаром, потом и сочтемся. А это, как в кредит.
— Тогда благодарю, жена обезумеет от радости.
Припаковал Вася к материалам и полдюжины наливок.
Расцеловались, а я до ужаса не любил с пьяными брудершафты. Красиво получилось, без взяток и запросто. В течение трех недель я освободился. Все найдено в образцовом порядке. Но я то все принял тоже экспромтом, по-революционному, без проверок.
И действительно, Бог послал, а не Ленин такого для меня уполномоченного от совета собачьих депутатов, еще не успевшего воспринять по-настоящему затею ленинскую.
***
Мать тереньгульское дело ликвидировала еще до 17-го года, а потом в магазине только в карты, в дурачки играли Микиша, Ванюшка и приближенные.
Хотя опасное ярмо и снято было красиво, но отдыха не получилось. На второй день через Мишу Кичигина, мужа Наташи, городской голова Аркадий Иванович Колосов пригласил на совет по продовольственному вопросу. Предложили от города взять агентство и все на мое усмотрение: где и что покупать, начиная с Самарканда, где у меня были друзья-персы. Потом перекинуться в Сибирь и, особо желательно, на Дальний Восток — Владивосток, Харбин.
Билет брал до Самарканда, но не доехал. Из Астрахани вернули телеграммой. Поспешно ехать в Харбин, Владивосток. Но я как могу? Бухгалтер я плохой. Чтобы красивее наладить, попросил на первый раз в помощники казначея Петра Волкова.
Все поручено только мне. Директора банков - Городского и Государственного, просили не стесняться в количествах, деньги не задержат. И чтобы польстить мне директор Госбанка сказал:
— Победим немцев, Россия еще богаче и прогрессивнее будет.
А для моих личных дел пообещал потом широчайший кредит на 5,5% годовых. Через два года директор был уже моим гостем в Харбине...
Вообще взгляды были такие: сначала спасение родины, так как есть опасность переворота во время войны. Закончим войну, Учредительное Собрание выберем. Все было почти честно и ясно. Но все Ленин перевернул. Абрам Григорьевич Бочков, старик-монархист, говорил: „Милый Федя, спасайся коль такая удача. Это, Бог, помогает. Родина погибает. Мы гибнем вместе с Россией. Я уеду на родину в Сибирь и буду подпевать на клиросе и тебя поминать”: Незабываемый мой учитель!
***
Взяв с собой казначея, поехал в Харбин, где ахнул от всякого изобилия и дешевизны, чего уже в России не было. Встреча с другом детства Колей Георгиевским (чиновник почты). Немедля обо мне нагремел и познакомил с кем надо. А я начал играть роль как уполномоченный по снабжению и организации, позабыв, что купец. Широко перезнакомившись разными способами и пронюхав кто, что и зачем, с кем ближе, а с кем - только, мое почтение. Получилось красиво, знатно и ни в чем не замарано. Контракт-сделка на 32 вагона кирпичного чая, проведенная мною, поразила и удивила каждого знатока и дельца-еврея. Потому-то, любовь и уважение от таких, как Альфред Опенгейм и Иосиф Беркович. И вдруг, Федору Морозову И.Ф. Чистяков (до революции И.Ф.Чистяков был известным крупным торговцем чаем) поручает следить за биржей и покупать валюту.
А разве не требовалось находчивости, чтобы определять сколько чего покупать для города Симбирска. И вот сразу — 40 вагонов круп, риса. У Чурина сколько на складе обуви? 12.000 пар. Покупаю. Владивосток. Два вагона табаку листового для Симбирских полков. Ткаченко 2.000 пудов монпасье делает, я ему сахар выхлопотал.
Вернувшись в Симбирск, сделал доклад, а отчетность составил Петр Волков, который был комик. И он такую чудовищную басню раздул о моих выдающихся способностях. Все ко мне, демократики обалдели от огромного и быстрого успеха и озадачены. Заказано разного, чего они и не предвидели, а на мои предупреждения, чтобы выхлопотали в Петербурге наряды на погрузку, ничего не сделали. И опять, от городского головы и от всей Управы просьба ко мне, поехать в министерство, хлопотать. В помощь мне, члена Управы — Чеснова.
О, ужас! Что стало со столицей! Я был в декабре 1916-го года в министерстве просвещения графа Игнатьева и в других местах. В конце 1917 года кругом и всюду заплевано семечками. Непередаваемое впечатление от резкости перемен за 8 месяцев.
Караул! Куда летит Россия?! Начало сентября, Ленин лозунг за лозунгом выкидывает, один другого лучше для черни, и доводит её до безумия. Как всему миру известно — достиг безумия; а преемник — Сталин, еще большего достигает, подходит к финишу. А Труман и другие заняты мишурой, пустозвонством. В те месяцы Керенского, знатный Владимир Бурцев, Россию и весь мир предупреждал о грядущем. Не доходило до сознания, особенно передового человечества, которому надо было понимать. Да и по 1953-й год полугнилая Европа не может понять, что её ожидает. Для них из России грандиозный вывоз всего всегда был, а при Сталине голод и всего не хватает. Гнет и кровь, стахановщина и каждый на своей родине прикован к месту цепями. И этой свободы теперь нужно ждать везде.