В результате русская армия не смогла одержать решительной победы ни под Тарутино, ни под Малоярославцем. При этом М. И. Кутузов с упорством, достойным лучшего применения, придерживал свои основные силы и «старался не втягивать» их в бой с остатками армии Наполеона, предпочитая «подгонять противника и держать его постоянно в напряжении».
Более того, в сражении под Малоярославцем, которое стало третьим по масштабам за всю историю войны 1812 года после Бородино и Смоленска, Кутузов не просто оставил город, но и отступил к югу. При этом в своем донесении императору он фальсифицировал результат битвы, объявив, что Малоярославец 12 октября остался у русских.
А дальше вообще происходило нечто невообразимое. Как известно, Наполеон находился в Малоярославце до 15 (27) октября, а потом двинулся на север. При этом Кутузов продолжил отступать на юг. Историк Н. А. Троицкий называет это «парадоксальным, беспримерным в истории войн фактом».
Невероятно, но имело место отступление от отступающего противника, что по своей сути является полным маразмом. Подобным, наверное, не может похвастаться ни один полководец в мировой истории.
В результате Наполеон получил огромный выигрыш во времени и возможность оторваться от русской армии.
В сражении под Вязьмой 22 октября (3 ноября) 1812 года Кутузов выступил в свойственной ему манере: он, как пишет В. И. Левенштерн, «остался безучастным зрителем этого боя».
Это бездействие главнокомандующего не позволило генералу Милорадовичу, командовавшему авангардом, отрезать под Вязьмой как минимум один, а то и два‑три корпуса французов.
В сражении под Красным 4–6 (16–18) ноября получилось примерно то же самое: главные силы Кутузова фактически не участвовали в трехдневных боях.
|
|
* * *
Последнюю пощечину упрямый до шизофрении Кутузов получил на реке Березине.
Казалось бы, вот она – победа! Русские войска вполне могли преградить путь отступавшему Наполеону в Борисове. И все! Конец войне, конец Бонапарту! Полное окружение армии Наполеона на реке Березине было неминуемо: на противоположном берегу деморализованной Великой армии путь преградила армия Чичагова, с флангов – корпуса Витгенштейна и Платова, с тыла – основные силы русских (армия Кутузова).
Карл фон Клаузевиц авторитетно заявляет: «Никогда не встречалось столь благоприятного случая, как этот, чтобы заставить капитулировать целую армию в открытом поле».
Но, к сожалению, ничего подобного не произошло. Наполеону удалось спокойно навести понтоны и переправить основную часть войск.
Конечно же очень быстро был найден виновник этого серьезного стратегического просчета. В частности, адмиралу П. В. Чичагову вменяли в вину несколько ошибок, которые якобы позволили императору Наполеону и его армии избежать гибели. Однако при внимательном рассмотрении можно заметить, что это, мягко говоря, не совсем так.
* * *
Что же произошло на самом деле?
Считается, что П. В. Чичагов со своей армией должен был отрезать Наполеону пути отступления при переправе через Березину. При этом в армии Чичагова было только 32 000 (по другим сведениям, 27 000) человек, в том числе более трети кавалерии, которая не могла эффективно действовать на лесистых и болотистых прибрежьях Березины.
|
|
Одновременно с этим планировалось ударить по остаткам армии Наполеона с севера войсками П. Х. Витгенштейна, ранее прикрывавшими направление на Санкт‑Петербург, а с востока – главной армией под командованием М. И. Кутузова. И в связи с этим очень важно отметить тот факт, что у Кутузова в тот момент имелось до 50 000 человек, а у Витгенштейна – около 40 000 человек.
Нетрудно подсчитать, что под общим командованием Кутузова находилось примерно 122 000 человек. Наполеон же, даже присоединив к себе корпуса маршалов Уцино и Виктора, имел лишь 40 000 боеспособных солдат и офицеров, а также примерно 35–40 тысяч безоружных отставших и больных, которые уже давно не помогали армии, а только мешали ей.
К сожалению, даже имея такое огромное превосходство в силе, Михаил Илларионович «не имел больше никакого желания вступать в открытый бой с Наполеоном. Действия основной русской армии, измотанной и поредевшей пуще французской, ограничивались преследованием французов. Кутузов решил, что пусть теперь попотеет адмирал Чичагов, тот самый наглец, что уличил его, Кутузова, в запущенном состоянии Дунайской армии в 1811 году»[63].
4 (16) ноября 1812 года П. В. Чичагов занял Минск, где захватил большие запасы продовольствия, приготовленного для армии Наполеона, некоторое количество пороха и свинца, а также большой госпиталь (а вместе с ним более 2200 пленных). Отметим, что Минск в то время был одним из крупнейших тыловых пунктов снабжения противника, и его потеря резко ограничила возможные пути отступления французов и их союзников.
9 (21) ноября авангард Чичагова под командованием генерала Ламберта после упорных боев захватил Борисов, нанеся поражение польской дивизии генерала Домбровского. На следующий день армия Чичагова полностью заняла линию Березины и начала переправу на другой берег.
|
|
Казалось бы, все – мышеловка захлопнулась!
Соратники Наполеона не видели выхода. «Мы все тут погибнем, – говорил Мюрат. – О капитуляции не может быть и речи». Он предложил Наполеону «спасти себя, пока еще есть время», бежать скрытно с отрядом поляков.
Однако в Борисове Чичагов так и не дождался ни Кутузова, ни Витгенштейна. Витгенштейн стоял по приказу Кутузова. Кутузов тоже стоял.
К сожалению, именно тут наступил тот самый момент, когда вступает в силу фактор роли личности в истории. Дело в том, что Кутузов не только остановил марш и в течение нескольких дней не двигался с места – он практически перестал даже координировать действия групп охвата! Выставив небольшие силы на флангах, Наполеон смог легко провести маневр против оставшегося в меньшинстве Чичагова.
В результате корпус маршала Уцино 11 (23) ноября выбил авангард Чичагова из Борисова. Теперь для Наполеона вновь открылся путь к отступлению.
Чичагов, потеряв в Борисове до 2000 солдат, отступил обратно за Березину, взорвав за собой борисовский мост. А 12 (24) ноября к Березине подтянулись основные силы Наполеона, включавшие теперь еще и корпуса Виктора с Удино.
13 (25) ноября рядом искусных маневров Наполеону удалось отвлечь внимание Чичагова к Борисову и к югу от Борисова. С этой целью по приказу Наполеона была устроена ложная переправа у д. Ухолоды.
И обман удался. Пока Чичагов передислоцировался, стягивая свои силы к предполагаемой переправе, инженерные генералы Эбле и Шасслу‑Лоба с 400 понтонерами поспешно построили два моста у д. Студянка (севернее Борисова): один для прохода людей, другой – для артиллерии и повозок. Эту знаменитую наводку мостов через стометровую реку французы производили, стоя прямо в воде, несмотря на льдины, проносившиеся мимо по течению реки. Им приходилось часто входить в воду до самых подмышек, чтобы вбить козлы, которые затем они поддерживали, пока брусья скреплялись с поперечными балками.
Отметим, что обманул Наполеон не только и не столько Чичагова. Обманул он Кутузова, который в переписке с подчиненными прямо указывал на переправу в Ухолодах.
При этом сам главнокомандующий находился на большом удалении от Березины и активных действий не предпринимал. Более того, мягко скажем, «странные» приказы Кутузова вынудили и генерала Витгенштейна вообще прекратить всякую активность.
* * *
Переправа у Студянки удалась, и русские смогли отрезать и пленить лишь одну заблудившуюся французскую дивизию генерала Партуно. Тем не менее четыре дня на обоих берегах Березины шли упорные бои, в которых самыми активными были части армии адмирала Чичагова. И это факт – из трех командующих русскими армиями именно Чичагов больше всех мешал Наполеону переправиться через Березину и причинил ему наибольший урон.
В результате, кстати сказать, Наполеон потерял от 25 000 до 40 000 человек (это огромные потери), а убыль русских войск составила, по разным данным, от 8000 до 14 000‑15 000 человек.
К сожалению, имея всего около 30 000 человек под ружьем, адмирал Чичагов просто физически не мог ни остановить Наполеона на всех пунктах по течению Березины, ни противостоять ему в каком‑то одном пункте.
17 (29) ноября французский офицер Серюрье, выполняя приказ генерала Эбле, поджег мосты. После этого обозы наполеоновской армии остались у русских. С ними же на восточном берегу была брошена многотысячная толпа практически безоружных людей, которых принялись рубить резко откуда‑то взявшиеся казаки атамана Платова. И лишь после этого к месту переправы запоздало подошли части П. Х. Витгенштейна.
* * *
«Пассивность главнокомандующего русскими войсками Кутузова послужила почвой для многих вопросов и нареканий уже в то время, вызывая возмущение россиян и удивление французов»[64].
Наполеоновский генерал Арман де Коленкур потом так выражал свое изумление алогичными действиями русского главнокомандующего:
«Мы никак не могли понять маневра Кутузова. Мы знали, что он находится в трех‑четырех переходах от нас; между тем, поскольку Витгенштейн не соединился с Молдавской армией, мы могли и даже должны были опасаться, что Кутузов соединится с ней, чтобы действовать согласованно».
С таким недоумением солидарно и большинство участников событий с русской стороны. Например, В. И. Левенштерн пишет:
«Фельдмаршал мог упрекнуть себя в том, что он действовал слишком медленно <…> Каково должно быть разочарование императора Александра, когда он узнал, что его прекрасный план, переданный на операционные линии <…> был таким образом искажен <…> Люди тут ни при чем. Кутузов лишил армию лишней славы».
Чем же руководствовался при этом Михаил Илларионович?
Карл фон Клаузевиц оценивает его мотивацию следующим образом:
«Мы не станем отрицать, что личное опасение понести вновь сильное поражение от Наполеона являлось одним из главных мотивов его деятельности».
Пока адмирал Чичагов сражался на Березине с превосходящими силами Наполеона, Кутузов с главной армией находился далеко позади, простояв несколько суток в Копысе (в 150–160 км от места переправы). А в это время Чичагов, дезорганизованный ложными сведениями, по сути, оказался брошенным на произвол судьбы.
В то же время, как признает историк Е. В. Тарле, «Кутузов не только простоял два дня в Копысе, но и от Копыса до Березины делал такие частые дневки и привалы, каких даже он никогда не делал до сих пор».
К сожалению, успешная переправа Наполеона через Березину стала очередным сорвавшимся планом Кутузова – Наполеону вновь удалось отбиться и уйти. И вновь Кутузов быстро нашел виновных. По сути, Кутузов просто «подставил» своего недавнего «обидчика». Этот факт был широко известен современникам.
В современном русском языке есть очень хорошее слово «подстава». Так вот механизм мелочной «подставы» Кутузова весьма подробно изложил в своих «Военных записках» Денис Давыдов:
«Кутузов, со своей стороны, избегая встречи с Наполеоном и его гвардией, не только не преследовал настойчиво неприятеля, но, оставаясь почти на месте, находился все время значительно позади. Это не помешало ему, однако, извещать Чичагова о появлении своем „на хвосте неприятельских войск“. Предписания его, означенные задними числами, были потому поздно доставляемы адмиралу».
Итак, мы видим, что мстительный Кутузов доходил до того, что помечал свои приказы Чичагову задним числом, так что адмирал ничего понять не мог.
Умышленно введенный в заблуждение, Чичагов мог сколько угодно ругаться на курьеров, которые доставляли ему приказы, которые уже невозможно было выполнить. Курьеры не были ни в чем виноваты. Виноват был Кутузов, чьи неправильно датированные приказы выбивали из‑под ног Чичагова всякую почву.
* * *
17 (29) ноября 1812 года участник войны А. В. Чичерин записал в своем дневнике:
«Наполеон, говорят, убежал от нас; прекрасный маневр трех армий, соединившихся, чтобы раздавить и совершенно уничтожить одну деморализованную и обессиленную армию, не удался по воле одного человека в силу несчастной привычки, кажется им усвоенной, – задумывать блестящий маневр и не осуществлять его как раз тогда, когда успех особенно вероятен».
Читая подобные слова, невольно задаешь себе вопрос: а хотел ли вообще Кутузов успеть вовремя к переправе?
К сожалению, приходится констатировать, что не хотел. Более того, даже мысли такой не имел. Похоже, что все и было задумано исключительно для того, чтобы переложить всю полноту ответственности за неожиданное спасение Наполеона на адмирала Чичагова.
А уж в этом Михаил Илларионович был известным мастером. И он тут же написал императору Александру, что граф Чичагов сделал массу ошибок, что он «зачем‑то» переправил часть своих войск на левый берег Березины и расположил главную свою квартиру в Борисове, что, пока неприятель строил мосты, он не атаковал его «большими массами, а довольствовался действием во весь день 16 ноября двумя пушками и стрелками, через что не только не удержал ретираду неприятеля, но еще и сам имел весьма чувствительный урон».
Михаил Илларионович писал так, «словно перед Чичаговым никого нет: иди куда хочешь, а он почему‑то не идет. Словно Наполеон вообще не предпринимал никаких усилий обмануть Чичагова с переправой, словно и не оборонялся никто у мостов»[65].
Это выглядит невероятно, но Кутузов почему‑то предпочел не описывать, как отчаянно и безуспешно пытался Чичагов в одиночку остановить грозного корсиканца, как не мог приблизиться к переправе под огнем противника, как тщетно ожидал основные силы.
Впрочем, очень даже понятно, почему он этого не делал. Кутузов знал, что имеет вес в масонском обществе Санкт‑Петербурга, и его расчет полностью оправдался: вся пресса и пропаганда тех лет обрушились с упреками не на него, а на адмирала Чичагова. Поэт Г. Р. Державин высмеял адмирала в эпиграмме, а баснописец И. А. Крылов написал известную басню, заканчивавшуюся словами: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник».
В результате пострадал человек, который был единственным, кто пытался хоть что‑то сделать в создавшейся «странной» обстановке.
* * *
Советский историк Л. Г. Бескровный в связи с этим умудрился сделать вывод, что Кутузов «справедливо полагал, что двух армий Чичагова и Витгенштейна достаточно для того, чтобы закрыть Наполеону дорогу к Вильне, заставить отступать по Минской дороге и, таким образом, принять удар французской армии на главные силы». По его словам, «вся имеющаяся документация позволяет нам сделать этот бесспорный вывод».
С подобной точкой зрения, пожалуй, можно было бы согласиться, если бы соединение войск П. В. Чичагова и П. Х. Витгенштейна произошло до начала наполеоновской переправы, но этого, как мы знаем, не произошло по вине Кутузова.
Историк И. Н. Васильев пишет:
«Скорее же всего Кутузов не имел ни определенного плана своих действий, ни желания вмешиваться в решающие события, предпочитая отдать все на волю случая. Но при этом он сделал все, чтобы обезопасить себя от каких‑либо нареканий, что, в свою очередь, нуждалось в подыскании другой удобной кандидатуры для нападок. А кого выдвинуть на эту роль, как не своего заклятого врага? Просто нужно было надлежащим образом подготовить к этому общественное мнение, чем фельдмаршал активно и занялся».
А вот всегда старающийся сохранять объективность Дэвид Чандлер замечает:
«Трудно понять медлительность Кутузова вплоть до 26 ноября, если не видеть в этом намеренного желания дать Наполеону уйти за Березину. Его противоречивые приказания своим подчиненным, особенно Чичагову, были основной причиной потери, казалось бы, неизбежного и полного успеха».
Как бы то ни было, Наполеон ушел, а «козлом отпущения» был сделан адмирал Чичагов. Кутузов припомнил Чичагову его разоблачения в Дунайской армии и прямо обвинил адмирала в неудаче. Поскольку другие части бездействовали, обвинить больше было действительно некого.
Так наступила развязка интриги, которая началась весной 1812 года. Великолепно осведомленный Давыдов считал, что Кутузов «ненавидел Чичагова за то, что адмирал обнаружил злоупотребления князя во время командования Молдавской армией». Де Местр позже вспоминал: «Кутузов ненавидел адмирала и как соперника, могущего отнять у него часть славы, и как моряка, сведущего в сухопутной войне».
По свидетельству князя А. Б. Голицина, ординарца Михаила Илларионовича, тот с насмешкой говорил, «что моряку нельзя уметь ходить на суше и что он не виноват, если государю угодно было подчинить такие важные действия в тылу неприятеля человеку хотя и умному, но не ведающему военного искусства».
«Однако необоснованность большинства обвинений Кутузова была очевидна современникам и не могла сбить их с толку. Они‑то прекрасно понимали, кто на самом деле является виновниками срыва операции»[66].
В частности, английский представитель при главном штабе русской армии Роберт Вильсон сообщал 18 (30) ноября 1812 года в Санкт‑Петербург своему непосредственному начальнику лорду Каткарту:
«Я ни от кого не слышал, чтобы адмирал Чичагов заслужил неодобрение. Местное положение дел таково, что не позволяло ему идти на неприятеля. Мы виноваты, потому что два дня были в Красном, два дня в Копысе, почему неприятель оставался свободным с тыла, что есть немаловажная выгода, когда предстоит переходить реку, имея перед собой неприятное ожидание найти две противные армии».
А вот мнение генерала А. П. Ермолова:
«Не могла слабая армия адмирала удержать Наполеона. Ему выгоднее было направление на Минск, но более необходим был кратчайший путь, ибо мог ли он не полагать, что вся наша армия в самом близком расстоянии и, соединясь с армиею адмирала для преследования, могла его уничтожить».
Интересно также мнение фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны Роксандры Эделинг:
«Чичагова обманывали неверными уведомлениями, и он пропустил Наполеона через Березину, что и повлекло на него всеобщее порицание, и хотя он пытался поправить неудачу, преследуя неприятеля с изумительною быстротою, но никто не оценил его усилий. По своему чудачеству он отправил к государю с отчетом о своих действиях заклятого своего врага генерала Сабанеева[67], который конечно не постарался его оправдать. Но государь был настолько проницателен и милостив, что обсудил дело как следует, и Чичагов мог с отличием продолжать службу, если бы в припадке своенравия внезапно не попросил бы увольнения».
Военный историк генерал М. И. Богданович:
«Остается исследовать, кому должна быть приписана неудача общего плана действий русских армий, на основании которого имелось в виду ‘’Наполеона с главными его силами искоренить до последнего’’. Современники нашей отечественной войны обвиняли в том исключительно одного Чичагова. Да и не могло быть иначе: князь Кутузов – освободитель России от нашествия Наполеона и его полчищ, граф Витгенштейн – защитник нашей северной столицы, утешавший своими победами русских в тяжкую годину, когда отовсюду приходили вести о наших невзгодах: оба они стояли так высоко в общем мнении, что никто не смел усомниться в безошибочности их действий. Никто не помышлял, что военное дело, будучи основано большей частью на неопределенных данных, сопряжено с ошибками, которых избегнуть не может самый гений. Общему порицанию подвергся Чичагов, потому что, во‑первых, положение, занимаемое его армией, давало ему наиболее возможности преградить путь Наполеону; во‑вторых, потому что, командуя в отечественную войну впервые сухопутными силами, он еще не успел заслужить славы искусного военачальника».
Этот же автор констатирует:
«Кутузов не хотел изнурить вконец свою армию усиленными переходами и вовсе не имел намерения вступать в решительный бой с гениальным противником и его армией, которая, будучи поставлена в отчаянное положение, могла продать дорогою ценою свое существование <…> Кутузова упрекали в том, что он не прибыл сам на Березину в решительное время переправы Наполеона <…> Он один мог принять на себя ответственность в последствиях встречи с Наполеоном, и быть может, на берегах Березины его ожидала слава победить того, кого вся Европа в течение многих лет привыкла считать непобедимым».
* * *
Что касается Чичагова, то он потом написал императору подробное объяснение своих действий, многие генералы русской армии выступили в его защиту, и сам царь позже тепло принял Чичагова в Вильно, наградив его орденом Владимира I степени. Но выход Наполеона из окружения имел мощный общественный резонанс, и без виновного обойтись было нельзя.
И конечно же в очередной раз виновным стал кто угодно, но только М. И. Кутузов.
Через пару дней после ухода Наполеона Кутузов встретился с Чичаговым в Вильно.
Очевидцы рассказывают, что Кутузов тогда с подчеркнутой любезностью сказал:
– Поздравляю вас с одержанными победами над врагом.
На что Чичагов ответил:
– Честь и слава принадлежат вам одному, ваше сиятельство, ибо все, что ни делалось, исполнялось буквально во всей силе слова повелений ваших, следовательно, победа и все распоряжения есть ваше достояние.
Как видим, Павел Васильевич оказался не лишен склонности к «византийскому языку» и дал Кутузову понять, что выполнял прежде всего его распоряжения.
Надо сказать, что адмирал Чичагов обладал не только прямотой и принципиальностью, но и очень сильным характером. За это он даже во времена правления Павла I был на время заключен в Петропавловскую крепость, пребывание в которой чуть не закончилось для него трагически. Естественно, что с таким характером адмирал в 1812 году потребовал от Александра I восстановления справедливости.
Но, так и не дождавшись опровержения всех обвинений со стороны императора, он 1 (13) февраля 1813 года сдал командование армией генералу Барклаю де Толли, а затем, получив бессрочный отпуск, уехал за границу. С тех пор он более не возвращался в Россию. Последние годы своей жизни адмирал Чичагов, ставший британским подданным, провел преимущественно в Париже. Ослепший, не оцененный по заслугам, всеми забытый, он жил у своей дочери, графини Екатерины дю Бузе, и умер 20 августа (1 сентября) 1849 года в возрасте 82 лет.
Историк И. Н. Васильев:
«События 1917 года подвели черту под верноподданнической, но, как правило, фактологически выверенной исторической наукой. А когда грянула Великая Отечественная война 1941–1945 гг. и перед сталинским режимом остро встал вопрос о консолидации общества, как и для оправдания собственных ошибок, назрела необходимость возрождения „старорежимных“ имен и даже отчасти воинской символики. Тем более что аналогии здесь напрашивались сами собою.
Вскоре, как птица Феникс из пепла, вырос незыблемый образ мудрого полководца, „Спасителя Отечества“ М. И. Кутузова, чей дар и непоколебимость якобы спасли Россию (точно так же как его „потомок“, мудрый „Отец народов“ И. В. Сталин); на этих аналогиях писались диссертации, как грибы после дождя росло число пропагандистских книжек, а вскоре историки типа Л. Г. Бескровного, П. А. Жилина и им подобные и вовсе подмяли под себя военно‑историческую науку.
Даже после крушения социалистической системы и ее идеологии, когда, кажется, сняты все препоны, начинает издаваться и переиздаваться все больше мемуарной и исторической литературы, но укоренившиеся традиционные представления и взгляды продолжают по‑прежнему довлеть над сознанием, отождествляя образ Кутузова с победой над французской армией, в то время как П. В. Чичагов по‑прежнему остается бессменной и удобной фигурой для всех политических режимов на протяжении без малого двухсот лет в качестве пугала».
Глава четырнадцатая
Цена победы
Итак, в 1812 году была одержана победа над непобедимой доселе Великой армией Наполена. Это бесспорно, но, к сожалению, для отечественного менталитета не характерно отягощать себя вопросом о цене победы.
Тем не менее цена победы в 1812 году была очень высока.
Прежде всего, несмотря на то, что Кутузов особенно не утруждал себя интенсивностью военных действий, в период отступления французов он умудрился привести к границе России только 27 000 человек из 130 000 бывших в его армии в Тарутино.
Куда же делись все остальные?
Советский историк П. А. Жилин утверждает, что за период с 1805 по 1815 год «потери русской армии <…> составили 360 тыс. человек, в том числе в отечественной войне 1812 года – 111 тыс. человек».
Но на этот предмет есть и другие мнения.
Например, генерал М. И. Богданович проследил пополнения русских армий за время войны 1812 года по ведомостям Военно‑ученого архива Главного штаба. На основании этого он подсчитал, что пополнения составили 134 тысячи человек. Исходя из численности 1‑й и 2‑й Западных армий к началу войны, он оценил общую убыль к декабрю 1812 года в 210 тысяч солдат и офицеров. Из них, по предположению М. И. Богдановича, в строй вернулось до 40 тысяч раненых и больных. При этом потери войск, действовавших на второстепенных направлениях, плюс потери ополчения составили примерно те же 40 тысяч человек. В результате, на основании этих подсчетов, М. И. Богданович оценил потери русских в войне 1812 года в 210 тысяч человек.
А вот историки Б. С. Абалихин и В. А. Дунаевский утверждают, что «потери русских войск составили около 300 тыс. человек, из них 175 тыс. – небоевые потери, главным образом от заболеваний».
Известный советский демограф Б. Ц. Урланис пишет:
«Такой авторитетный исследователь, как Бодар, устанавливает для России цифру в 200 тыс. убитыми <…> Фрелих определяет русские потери в 300 тыс. человек умерших, Ребуль – в 250 тыс., а немецкий историк войны 1812 года Байцке считал, что потери русской армии составили не менее 300 тыс. человек».
Сам Б. Ц. Урланис уверен, что эти оценки русских потерь в войне 1812 года преувеличены иностранными авторами.
Как бы то ни было, очевидно, что в 1812 году «от мороза страдали не только южане французы, итальянцы и австрийцы, но и сами русские. Была масса обмороженных и больных. Более того, русская армия также оказалась не готова к суровой зиме, и вот чего никогда не писали историки – поредела от болезней и боев пуще французской: в Тарутино армия Кутузова увеличилась до 97 000, но в Вильно вступили немногим более 27 000! От 15 000 донских казаков Платова до Немана дошли лишь 150 человек <…> Ужасные, чудовищные потери! Просто катастрофические!»[68]
Историк Н. А. Троицкий делает вывод:
«Как ни осторожничал светлейший, руководимая им победоносная русская армия, преследуя Наполеона, понесла потери немногим меньше, чем побежденная и чуть ли не „полностью истребленная“ французская армия. Документы свидетельствуют, что <…> Кутузов вышел из Тарутино во главе 120‑тысячной армии (не считая ополчения), получил в пути как минимум 10‑тысячное подкрепление, а привел к Неману 27,5 тыс. человек (потери не менее 120 тыс. человек) <…> Стендаль был близок к истине, заявив, что „русская армия прибыла в Вильно не в лучшем виде“, чем французская <…> Ослабевшая более чем на три четверти „в числе людей“, армия к тому же „потеряла вид“: она больше походила на крестьянское ополчение, чем на регулярное войско».
Б. Ц. Урланис также называет эту цифру: «с умершими от болезней общее число убитых и умерших в действующей армии за всю кампанию 1812 года составило около 120 тыс. человек».
Подчеркнем, что 120 000 человек – это только убитые и умершие в действующей русской армии. Число же больных и раненых, а также число погибших казаков, ополченцев и мирных жителей вообще не поддается исчислению.
В связи с этим тот же Б. Ц. Урланис пишет:
«Считаясь с тем, что значительное число погибших не было учтено (партизаны, погибшие в плену, от несчастных случаев и т. д.), примем летальные военные потери России в войнах с Наполеоном равными 450 тыс. человек».
Как видим, не особо спешивший воевать Кутузов не уберег ни своих людей, ни себя (он умер в апреле 1813 года). И на Западе вовсе не преувеличивают русские потери от зимы и болезней. Это ужасно, об этом никто никогда не писал в советские годы, но после ухода Наполеона из Москвы Кутузов потерял до 48 000 только больными людьми, разбросанными по разным госпиталям и крестьянским домам.
А сколько людей было покалечено, пропало без вести, замерзло…
Оказалось, что не только теплолюбивые французы плохо переносят тридцатиградусный мороз без соответствующего обмундирования и пищи, но и русские: занятый интригами, главнокомандующий совсем позабыл об обеспечении своей армии необходимым.
В конце ноября 1812 года гвардейский офицер А. В. Чичерин записал в своем дневнике:
«Сейчас меня очень тревожит тяжелое положение нашей армии: гвардия уже двенадцать дней, а вся армия целый месяц не получает хлеба. Тогда как дороги забиты обозами с провиантом, и мы захватываем у неприятеля склады, полные сухарями».
Участник войны Н. Н. Муравьев свидетельствует:
«Ноги мои болели ужасным образом, у сапог отваливались подошвы, одежда моя состояла из каких‑то синих шаровар и мундирного сюртука, коего пуговицы были отпороты и пришиты к нижнему белью; жилета не было и все это прикрывалось солдатской шинелью с выгоревшими на биваке полами, подпоясался же я французскою широкою кирасирскою портупею, поднятою мною на дороге с палашом, которым я заменил мою французскую саблю…»
И это пишет офицер армии‑победительницы, шедшей по своей территории!
А вот что рассказывает британский генерал Роберт Вильсон, находившийся в 1812 году при русской армии:
«Русские войска, проходившие по уже опустошенным неприятелем местам, терпели почти те же лишения, что и последний, испытывая недостаток пищи, топлива и обмундирования.
У солдат не было никакого крова для ночных бивуаков на ледяном снегу. Заснуть более чем на полчаса означало почти верную смерть. Поэтому офицеры и нижние чины сменяли друг друга в этих урывках сна и силою поднимали заснувших, которые нередко отбивались от своих будителей.
Огня почти никогда не находилось, а если он и был, то приближаться к нему следовало лишь с величайшей осторожностью, дабы не вызывать гангрену замерзших членов. Однако уже в трех футах от самых больших костров вода замерзала, и пока тело начинало ощущать тепло, возникали неизбежные ожоги.
Как свидетельствуют официальные отчеты, погибло более девяноста тысяч. Из десяти тысяч новобранцев, шедших в Вильну как подкрепление, самого города достигли только полторы тысячи: большая их часть – больные и искалеченные – остались в госпиталях. Одна из главных причин сего заключалась в том, что брюки от непрерывных маршей истирались по внутренней стороне, отчего и происходили отморожения, усугублявшиеся еще и трением».
К сожалению, подобным свидетельствам англичанина «нет основания не доверять: современникам и историкам войны он был известен не только как умный и наблюдательный офицер, автор нескольких книг по военной теории и русской армии, но и как честный и принципиальный человек <…> Вильсон был всего лишь наблюдателем при штабе Кутузова, и никаких личных отношений ни до, ни после войны у них не было»[69].
* * *
Материальные потери России в 1812 году также оказались огромными.
Как пишет П. А. Жилин, «по явно приуменьшенным данным Министерства финансов, расходы на войну равнялись 157,5 млн рублей, а убытки населения составили 200 млн рублей ».
А вот данные по убыткам отдельных городов.
Убытки, понесенные жителями Вязьмы в 1812 году, простирались до 5 миллионов. Из городских зданий сгорели: каменный магистрат, домов каменных – 127, деревянных – 957, лавок каменных – 116, деревянных – 320, 17 заводов, 40 кузниц, 2 водяные мельницы.
В Дорогобуже сожжены: 3 церкви, 3 каменных здания, частных деревянных домов – 616; вообще разных зданий сожжено 667. Сумма потерь, понесенных дорогобужанами, простиралась до 1 040 875 рублей ассигнациями.
Убытки, понесенные жителями Поречья в 1812 году, простираются на сумму 439 387 рублей ассигнациями. Сожжено и разорено разных зданий – 147.
И таких пострадавших в той или иной степени городов в России были десятки.
Генерал А. И. Михайловский‑Данилевский в своем «Описании отечественной войны 1812 года» приводит следующие данные:
«Ценность сожженного и расхищенного неприятелями имущества обывателей, потери от скотского падежа, истребления хлеба на полях, различных поставок для неприятельской армии, и вообще понесенные в отечественную войну губерниями убытки составляли:
в Гродненской – 32 535 616 рублей
– Виленской – 19 273 007
– Минской – 34 186 976
– Витебской – 39 942 110
– Могилевской – 33 497 764
– Белостокской области – 777 321
Итого: 160 212 794 рублей ».
У другого историка войны 1812 года, генерала М. И. Богдановича, читаем:
«Невозможно с совершенною достоверностью определить убытки, нанесенные жителям неприятельскими войсками. Сколько можно судить из сведений, собранных на месте (сведений, частию неполных, частию преувеличенных), каждая из белорусских губерний претерпела разорение на сумму до восемнадцати миллионов рублей. Потеря в народонаселении также была весьма значительна: число душ мужеского пола в помещичьих имениях Могилевской губернии, по ревизии 1811 года, простиралось до 359 946, а по ревизии 1816 года – только до 287 149. В Витебской губернии вообще состояло: по ревизии 1811 года – 352 474 души, а по ревизии 1816 года – 315 481 душа».
Понятно, что эти данные – обрывочные и неполные. Уже в наше время подсчитано, что «общая сумма материальных потерь России от войны составила более 1 млрд рублей. При этом нужно отдавать себе отчет в том, что добрая половина материальных богатств была уничтожена самими же русскими»[70].
Как видим, известный принцип «мы за ценой не постоим» был актуален и в победном для России 1812 году.
Восстановление растянулось потом на многие годы, и оно потребовало огромных капиталовложений. Например, на одно только восстановление Москвы в 1813 году было ассигновано пять миллионов рублей, которые было приказано использовать на отделку сгоревших каменных домов, находившихся «на примечательных и видных местах, дабы оные дома не делали городу безобразия».
Глава пятнадцатая