ЮРИЙ ШУТОВ
ДУШИ
СВОБОДНОЙ
ОТКРОВЕНЬЕ
Г. Гатчина
1995 год
В Е Ч Н О Е
ПОЭЗИЯ
Поэзия – ты апогей парада,
Её душа – не барабанный шаг.
Она – Дитя, рождённое на радость
Сквозь стыд греха и осужденья страх.
Она – Девица в искреннем стремленьи
К страданьям безрассудным за мечту,
Отдавшая без доли сожаленья
За миг любви высокой – красоту.
Она – и Мать, познавшая Содомы
И ставшая от этого нежней
К земле, что называют просто домом,
И мирным обитателям на ней.
Она – Жена, её избранник – Время,
Вдвоём бессмертны, они в прахе врозь.
Их Чувства – песни и стихотворенья
Живым огнём пронизаны насквозь.
Поэзия! Ты вечная стихия,
Ты – жизнь, ты – очищение стихом…
Я усмиряю пред собой гордыню
И взять прошу к себе учеником.
АВТОБИОГРАФИЯ
Родился. Учился.
Трудился. Служил.
Женился. Обжёгся.
Развёлся. Ожил.
Стремился. Старался,
Решал. Отвечал.
И честно погоны носил на плечах.
Отставка. Обида.
Работа. Друзья.
Стихи. Облегчение.
Счастье. Семья.
Политика. Совесть.
Прозренье. Очаг.
И прямо сидит голова на плечах.
НЕ ДАЛ МНЕ БОГ
Не дал мне Бог ни голоса, ни слуха,
Не научил владеть карандашом.
Шутила мать: «Тогда был Бог не в духе!»
Ворчал отец: «Живёшь – и хорошо!»
Закрывшись плотно в тесной комнатёнке,
Я песни пел под старый патефон.
Сердилась мать: «Горланишь очень громко!»
Ворчал отец: «Кричать – на стадион!»
Извёл я много плиток пластилина,
Цветных карандашей переломал.
Смеялась мать: «Играешься, верзила!»
Ворчал отец: «намусорил – убрал!»
Ах, как я плакал втайне под подушкой!
Как ненавидел собственную жизнь!
Жалела мать: «Иди, сыночек кушать!»
Ворчал отец: «Разнюнился, мужик!»
Я подарил приятелю гитару,
В чулан забросил старый патефон.
Вздыхала мать: «Талантов слишком мало!»
Ворчал отец: «Купи магнитофон!»
Я с тех времён с отчаянья не ною,
А всё-таки, бывает – запою.
Без голоса, без слуха, но с душою.
И чувствую – талантливо пою!
ИСПОВЕДЬ
Даже с бедами и пороками,
И отчаянными дорогами
Я люблю тебя, Русь исконная,
Бесконечная, заоконная.
Понимаю тебя вчерашнюю,
Принимаю и настоящую,
И любую – в парче иль в рубище
Я пойму и признаю в будущем.
Знаю, многим ты люба-дорога,
Если хлебом полна и золотом,
Если силою и величием
Щедро делишься без различия.
Только ты мне роднее матери,
Ближе дочери, чище скатерти.
Колыбельная, седовласая,
Перепутная и ненастная,
Беспокойная до бессонницы
Ты – кормилица и заложница.
Ты для злых языков сермяжная,
Но, воистину, непродажная,
Неподвластная комбинаторам,
Инквизиторам и диктаторам,
Славословиям, поношениям
И победам, и поражениям.
Ты со мною строга и ласкова,
Учишь, пестуешь, но не наскоро,
Будто я у тебя единственный,
Не познавший покуда истины.
Будто счастье моё и горести
Дело чести твоей и совести,
Будто ты лишь одна обязана
Научить меня уму-разуму.
Снег нетоптаный, сок берёзовый,
Луг ромашковый, воздух розовый
Не явления – завещания
Благодарного россиянина.
Как же хочется делом праведным
Оградить тебя от напраслины,
Хоть на толику, на мгновение
Принести тебе облегчение
От распутицы и от подлости,
От усталости и угодности,
Возродить в тебе росы дивные,
Токования глухариные.
От рождения и до старости
Быть с тобою на «Вы» и запросто,
Мыслью каждой и каждой фразою
Быть навеки тебе обязанным!
ПРОХОДНЫЕ ДВОРЫ
Проходные дворы – это грязь и шпана,
Сквозняки и закрытые мутные окна,
Золотые лучи и собачья спина,
Заскочившие в них, по всему, ненароком.
Это рвань голосов в затаённых углах,
Обезличенных, злых, безнадёжных,
И противно сосущий под ложечкой страх
От десятка шагов по двору до подъезда.
Проходные дворы – это наша вина,
Это жуткая плата за ненависть нашу.
Проходные дворы – это наша страна
От дворцов до лачуг, от великих до падших!
КАМЕНЬ ПРЕТКНОВКНИЯ
Есть еда и тёплый кров,
Есть авто приличное,
Есть жена и к ней любовь,
В целом, гармоничная.
Сын растёт красивый в мать,
А в отца – повадками.
Скоро девкам тосковать
По нему украдкою.
Есть родные вдалеке,
Есть друзья поблизости,
И перу в моей руке
Временами пишется.
Всё в порядке, всё – о-кей!
Верх благополучия!
Отчего же много дней
На душе затучено?
Оттого, что нет в живых
Ни отца, ни матери,
Что доселе не привык
Подавать на паперти
Что покоя нет в стране,
Нет людей ликующих,
И уверенности нет
В недалёком будущем.
Что не глух я и не слеп –
Как порой хотелось бы!
Что нет мудрости во мне
Соразмерно смелости.
Что в России столько бед,
Что любая – буднична,
Но другой России нет
И иной не будет нам.
Что уже двадцатый век
Длится воскрешение.
И, по-моему, во мне
Камень преткновения!
МАТРОСОВ
Он был один пред амбразурой,
А сзади, в поле залегла,
Зарывшись в снежный наст, как в шкуру,
Родная рота. И ждала,
Когда кровавою одышкой
Дзот захлебнётся, наконец.
И, будто стон бойцов услышав,
Шагнул Матросов под свинец.
Раскинув руки и колени,
Закрыл собою вражью пасть.
О чём он думал в миг последний?
Чтоб добежать и не упасть?
Что есть приказ, и долг солдата?
Что наступил его черёд?
И что последняя граната
Не подавила пулемёт?
Поднялась рота от опушки,
Наполнив яростью «Ура-а!»
Деревня русская Чернушки –
Задача ротная с утра.
А он остался неподвижен,
Свой на войне отмерив срок.
Но до Победы стало ближе
На тот отчаянный бросок.
НОЧЬ
На небе вечном, полуночном
Открылась полная луна,
На сочном диске тени точно
Веков грядущих письмена.
И, если только приглядеться,
Они расскажут наперёд,
Когда же у поэта сердце
Стихом пульсировать начнёт.
Когда ж через ряды маститых,
Как всяк входящий – дилетант,
Прорвётся с силой динамита,
Как искра Божия, – талант.
Когда же искреннее слово,
Вобрав всё сущее певца,
Заставит смертного любого
Внимать от первого лица.
Когда ж? Но письмена вещали
Иной ответ, иную мысль:
Величья жаждая, вначале
Земле пониже поклонись.
Для человека – человечье:
Страдай, осмысливай, пиши
И помни – лишь движенье вечно
Созвездий, света и души.
ГАДАЛКЕ
Про судьбу мне, цыганка, поведай,
Если в радость привычная роль.
Пусть поможет тебе для ответа
Эта карта – бубновый король.
Или, хочешь, возьми мои руки
И по линиям чётких морщин
Объясни по цыганской науке,
Как счастливо дожить до седин.
Доверши это таинство взглядом,
Вызывающим жгучую дрожь.
Я тебе заплачу сколько надо
За твою гениальную ложь.
Знаю, ты и другому расхвалишь
Череду его прожитых дней.
Для тебя мой и враг, и товарищ
Безразличны по сути своей.
Ты лукавой своей ворожбою
Никому не желаешь вражды.
Не могу согласиться с тобою,
Но и спорить не вижу нужды.
Ни от карт, ни от линий ладони
Не зависят ни бой, ни покой.
Что посеешь в житейском раздолье,
То пожнёшь утомлённой рукой.
Говори свои сладкие речи,
Я не верю в твою ворожбу.
Но сегодня, и завтра, и вечно
Я в счастливую верю судьбу.
ПУТНИК
Путником брошенным,
в белых одеждах,
Странствую я,
ублажен и гоним.
В толпах людских,
как в пустыне безбрежной,
С целью святой
и со словом благим.
Не исповедуюсь
и не лукавлю,
Всем возмещаю
по полной цене,
Но собирать
и разбрасывать камни
Высшим судьёй
не начертано мне.
Доля моя или рок –
ощущаю,
Словно Ковчег
погружаться во мрак,
Истово каюсь,
кляну и прощаю.
Горе и радость –
сестра мне и брат.
С каждой бедой
становлюсь я смелее,
С каждой победой
спокойней мой лик.
Сраму не иму,
от славы не млею…
Путь на Голгофу,
как взлёт на Олимп.
АНТИПОДЫ
Живут во мне неразделимо
Два антипода, два врага.
Один – властитель горделивый,
Другой – униженный слуга.
Как плоть и прах, как Бог и Дьявол,
Как вдох и выдох, тьма и свет,
Они соперничают рьяно
За свой во мне приоритет.
По их вине я хам и лирик,
И бессребреник, и вор,
Распахнут напрочь и наивен,
И крайне скрытен и хитёр.
Себя бы мне располовинить
И одного из них сгубить…
О, как я жажду ненавидеть!
О, как мне хочется любить!
Я, словно маятник, в движенье,
Я, как пружина, пережат:
Кому отдать благословенье?
Кого анафеме предать?
Я близок каждой половине
И, равно, бесконечно чужд
Душа кипит, а тело стынет
В неодолимых волнах чувств.
Умри! – приказываю грозно,
Но тут же жалую – Живи!
О, как от ненависти тошно!
О, как спокойно от любви!
ДРУЗЬЯМ
Не ругайте меня,
если я своё слово нарушу,
И за дружеский стол
не прибуду в назначенный час.
Не ищите меня
и пропащей не числите душу.
Подождите ещё
и оставьте вина про запас.
Вы же знаете, мне
не сидится на месте без дела,
Я, как тот паровоз,
что всегда под парами стоит.
Ну, и что из того,
что моя голова полысела
И утратило тело
былой атлетический вид.
В пятьдесят не резон
с молодыми силёнкой тягаться.
А, ведь времечко было!..
Да что уж теперь вспоминать.
Пусть глядят свысока
те, которым сегодня за двадцать,
И, дай Бог, им прожить
хоть немного счастливей меня.
Повесть прожитых лет
на одном поместится листочке.
Тридцать строк – не итог,
ведь, обратная есть сторона.
Я заполню её,
даже если за каждую строчку
Мне придётся платить
по цене золотого руна.
Каждый слог – это шаг,
а строка – промежуточный финиш.
До чего ж солона
немудрёная, вроде, строка!
Работяга и вол –
это мой предначертанный имидж,
С той поры, как на небе
батрачит созвездье Быка.
Я прилягу, устав,
на умытое росами поле,
Полной грудью вдохну
животворный земли эликсир.
Голосами ручьёв,
как молитвами, душу наполню,
И к друзьям поспешу,
не жалея физических сил.
Мне не нужно стучать –
вы открытыми держите двери,
Мой гранёный стакан
до краёв по-штрафному налит.
Я его осушу,
ритуалу славянскому верен,
За испытанный временем
дружбы мужской монолит.
ЮБИЛЕЙ
Под вместительной дружеской крышей,
За столом с полусотней свечей
Расточать дифирамбы излишне –
Здесь не место для пылких речей.
Здесь друзья закадычные в парах
Собрались, обсудив меж собой,
Чтоб один, на правах юбиляра,
Стал на вечер третейским судьёй.
И, примерившись к каждому взглядом,
Убедился, в который уж раз,
Что ни деньги, ни власть, ни награды
Ни на ком не оставили грязь.
Что они также черпают силы
Из истоков святых родников,
И без фальши поют на мотивы
Незабвенных своих стариков.
Что по-русски, простыми словами
Порицают холопство и ложь
И гордятся, что тоже славяне –
Вопреки, невзирая, назло!
Что живут по-чести, как умеют,
Вдохновенно трудясь и любя,
И считают друзей юбилеи
Неотъемлемой частью себя.
ВЕЧНОЕ
Бессмертие закончится на внуках,
И правнуки уже не вспомнят нас,
Мечтавших горячо и близоруко
Когда-нибудь забраться на Парнас.
Но тесно там, как на базаре птичьем,
Тоскливо, как в компании немых
Средь сомнища отмеченных величьем
Нет равных, и похожих на своих.
Там не с кем перемолвиться строкою,
Обняться или вскинуть пистолет.
Со всех времён, народов и сословий
Там Гении в толпе – наедине.
От их имён внизу благоговеют
И ненавистью дышат. До поры,
Покуда манускрипты не истлеют.
И камни не развеются в пыли.
А следом новых избранных плеяда,
Как в очередь идёт – по одному.
Парнас для них достойная награда,
Поскольку недоступна большинству.
И снова повторится по спирали:
Величье, Смерть, Некрополь, Пустота…
И будет одноклеточная Зависть
Опять кривить змеиные уста.
Какой резон добраться до вершины,
Что б век- другой, как призрак, коротать,
Когда внизу и женщины, и вина,
И прочая мирская благодать?
К чему талант, коль он, как прокажённый,
Освистан, нищ и немощен в кости.
И умирает, смертью облегчённый,
Скорее бесталанной простоты?
Бесплотный звук, черты безликих литер,
Лишь оттиск, отголосок, жалкий прах.
Зачем себя иллюзиями сытить
Живым остаться, смертью смерть поправ?
Бессмертья нет ни в литерах, ни в звуках,
И память ограничена в годах.
Но наши души будут жить во внуках,
Во внуках внуков. После них. Всегда!
ВАНДАЛЫ
Вандалы снова рушат идеалы,
Устои перемалывают в пыль.
На месте храма вечного – пустырь
Опять пластают драным одеялом.
Секут мечи налево и направо
По нравам, письменам и головам,
Но тщетно обращается к волхвам
Поруганная немощная правда.
Горят костры на площади кроваво,
Врачуя пеплом книги и тела,
От жуткого пьянея ремесла,
Юродивые пляшут для забавы.
Молчит народ, охваченный смятеньем,
Бессильные сжимая кулаки.
И только вопиют еретики
На адских эшафотах о Спасенье.
А палачи, уставшие донельзя,
Всё явственней испытывают страх,
И стынет, словно угли на кострах,
Их дикий мозг от близкого возмездья.
СТОИК
Что я страдаю, видится едва ли.
Я внешне энергичен, деловит,
В руках работа новая горит…
Но в лёгких кислорода дефицит
И под глазами синие овалы.
Я слышал: «Ты упрямый и строптивый,
А выгодней покладистее быть…»
Но я не смог себя переступить,
В пылу борьбы отчаянно остыть,
Не воспылать от свежего порыва.
Не получилось жить наполовину –
Любить сограждан без имён и лиц.
Моя вина, что я максималист.
Теперь ни слово, ни печатный лист
Мне не заменят нитроглицерина.
Пускай обиды жерновами трут,
Но всё же жизнь ещё чего-то стоит.
Я стисну зубы,, выпрямлюсь, как стоик,
И, обретя дыхание второе,
Продолжу незаконченный маршрут.
* * *
Не объявляйте спорящих врагами,
В карманы спрячьте ваши кулаки.
Не для того родятся мужики,
Чтоб становиться лютыми врагами.
Но спорятся звериные наскоки,
Бессмысленные в дикости своей.
А женщины, рожая сыновей,
Всё чаще остаются одиноки.
СТОИК
Я не умер в тифозном угаре,
Не басмаческой саблей сражён,
Не распят кулаками в амбаре,
Не заколот бандитским ножом.
Я прошёл через ужасы эти,
Ни секунды себя не щадя,
И расстрелян, как враг, на рассвете
По прямому приказу вождя.
Я на взлёте сражён, словно птица,
Не успев даже стать на крыло.
Приговор исполнявшие лица
Знали чётко своё ремесло.
Я закопан в бесвестной могиле,
Моё имя затоптано в грязь,
Только тихо пылится в архиве
Беззакония жуткая вязь.
Да ещё на стене в одиночке,
Что дала мне последний ночлег,
Выцветает кровавая строчка,
Обращённая в будущий век.
КОНТРРАЗВЕДКА
Контрразведка – мечта пацанов:
Василькового цвета погоны,
Соблазнительный звон орденов,
Поединки, шпионы, погони.
Контрразведка – невидимый класс
Комбинаций, ходов, операций,
А потом – заявление ТАСС
По разряду публичных сенсаций.
Контрразведка – душевный уклад,
Образ жизни, характер особый,
Интеллект, возведённый в квадрат,
Чистота исключительной пробы…
Восторгает патетика фраз
Но сознание трезвое – против:
Если хвалят чрезмерно анфас,
Не мешает взглянуть и на профиль.
Контрразведка – тугая петля
Директив, указаний, приказов,
Узаконенный путь в лагеря
По негласному свыше заказу.
Генеральских лампасов разгул.
По паркетам высоких приёмных,
Завершаемый снятием шкур
С нежелающих врать подчинённых.
Контрразведка – карающий меч
Обязательств, запретов, подписок.
И молчанье, как право на смерть,
В окружении пуганом близких.
Институт благородных ребят,
Где шлифуют и мысли, и тело,
А затем выдают результат –
Политически нужное дело.
Контрразведка – чиновный портрет,
Сургучёво-бумажное море,
Три медали за выслугу лет,
На ушедшем в отставку майоре.
Ритуальный винтовочный треск –
Послужной приговор офицеру:
Плоть отправить под вечный арест,
Душу, следом, подвергнуть расстрелу.
Контрразведка – подобье страны,
Превратившей двуличие в кредо.
Потому и не спят пацаны,
А бессонница мучает дедов.
ПОЕДИНОК
В поединке сомкнулись со звоном
Моя, вызов швырнувшая, честь
И всесильная сводов законов,
На расправу недолгая месть.
Понимаю, работая жадно,
Я ступил за запретную грань,
Где прижились угодная правда
И двуликая в суе мораль.
Мне легко в этой схватке и трудно –
Я один, и иду напрямик.
Для меня не начищены трубы
И не срезаны копны гвоздик.
Бой неравный, я только в защите
И, по сути, уже обречён.
Но, сочувствуя мне, не спешите
Отстранять от надежды плечо.
Пусть победу отметят, как праздник.
Не закончился начатый спор.
Час придёт, и другой комикадзе
Выйдет с вызовом вновь на ковёр.
ХОЛОПАМ
Страшней чумы, врага опасней
Холоп, дорвавшийся до власти.
Среди униженных и нищих
Он самодержствует, как хищник.
Залапав скипетр и державу,
И допьяна упившись славой,
Холоп душой своей убогой
Возжаждет уравняться с Богом.
Но в царских шубах и палатах,
Среди героев и талантов,
Вознесшись над своим народом,
Холоп останется холопом.
* * *
Можно потное тело старательно вымыть,
А одежду сопревшую бросить в тряпьё,
Только чёрную душу наружу не вынуть,
Чтобы выскоблить грязь из сусеков её.
Можно ярко блистать интеллектом и видом,
И костром пламенеть, и сгорать, как свеча,
Но холодное сердце не станет магнитом,
И не высушит слёзы в несчастных очах.
Можно скрыть париком облысевшее темя,
Спрятать в тёмных очках неприличный синяк,
Только мыслей уродливых тайное семя
Всё равно по весне прорастёт, как сорняк.
Можно всласть упиваться богатством и силой,
Но придёт и царю прозаичный конец.
Словно верные псы, заскулят у могилы
Лишь унылые тени без душ и сердец.
ДОКОЛЕ
По московскому приказу
Пули свищут по Кавказу,
Высекают в дымном Грозном
Толи слёзы, толи звёзды.
Снова зло в пятнистой робе
Кроет матом, «Градом» гробит,
Давит танком, БТРом
Кому совесть, кому веру.
Кому судьбы, кому кости.
Ложью чёрной и кровавой
Белит грешных, мажет правых,
Без разбору, для порядка.
Только кто-то, только нечто –
Это души человечьи,
Омертвевшие от боли.
Не впервые! Но – доколе?
БОЛЬНО
ЭХ. Братишка» Налей-ка мне водочки!
Я не пьяница, чёрт побери!
Это в душу мне плюнули сволочи,
И она обожглась и горит.
Я б злодейку заел огуречиком,
Но она не пьянит и не жжёт.
Видно, верно в народе подмечено –
Буйну голову хмель не берёт!
Я служил не хозяину – Родине
И другого представить не мог.
И за это, больнее, чем розгами,
Полоснул по живому плевок.
Я телесную боль перемучаю,
На Руси не один я такой.
Наливай-ка по частному случаю
До краёв мне стаканчик-другой.
Пусть лоза до земли наклоняется,
Пусть грачи улетают на юг.
Я не стану спасаться и кланяться,
Даже если вконец заплюют.
Ведь они, ненавидя, завидуют –
Не холопствовал хитрый мужик…
Только где ж офицера вы видели,
Чтобы он на коленях служил.
Наливай, наливай мне родимую,
За сумбурные речи прости!
Отойду, отболею, остыну я,
И тогда хоть трава не расти!
ШУРИК
Он был на селе председатель,
До мозга костей коммунист.
Теперь он в рядах демократов,
Теперь он – московский министр.
Бывало, на старенькой «Ниве»
Он ездил со страхом в райком.
Теперь «Мерседес» его синий
Пугает людей маячком.
Он землю пахал, как крестьянин,
Играл на баяне и пил.
А нынче вальяжно, как барин,
Он шествует даже в сортир.
Он раньше в бушлатике драном
Мелькал по колхозным задам.
Теперь он мелькает с экранов,
Как модная телезвезда.
Его старика звали «Шурик»,
А в спину плевали: «Трепло!»
И все облегчёно вздохнули,
Когда он покинул село.
Дед Фёдор, который когда-то
Его обучал ремеслу,
Презрительно выплюнул на пол,
Смотря телевизор, «Стрелу».
И двинулся прочь из конторы,
Не в силах смотреть интервью.
«Ишь, морду наел, словно боров.
Приедет домой – заколю!
Теперь, мужики, вам понятно,
Где наша жирует беда?»
И что-то добавил невнятно.
Но поняли все. Как всегда.
КТО ТЫ?
Ты умен, но есть умнее.
Ты богат – богаче есть,
И красивей, и сильнее…
Потому умерь-ка спесь.
Хоть и выглядишь, как барин,
В шубе с барского плеча,
Ты далёк до государя,
Суть твоя, как у «бича».
Что пришло по Божьей воле,
По удаче, по родству,
Подаяние – не боле –
Как юродивому.
Всё условно в этом мире,
И под всем – своя черта.
При деньгах, красе и силе
Люди часто – нищета.
Впрочем, лучше сам подумай,
Кто ты? Смертный? Или Бог?
Чтоб потом глазницу дула
Не нацеливать в висок.
О БОЛТОВНЕ
Когда усталость тело изнемождит,
Наполнив мышцы вязким чугуном,
Когда всех благ покажется дороже
Один лишь миг свидания со сном,
Тогда велеречивые сужденья
О простоте законов бытия
Звучат, как комариное зуденье –
Досадно слушать, и унять нельзя.
Кто на руках не набивал ладоней,
Рубахи едким потом не сжигал,
Тот не признается по доброй воле,
Что грубый труд – начало всех начал.
И я всегда радею за духовность,
За эстетичность и за интеллект,
Но прежде должен хлеб насущный, кровный
Лежать ломтями щедро на столе.
Очаг домашний быть всегда горячим,
Ребячий гомон – полным озорства,
И, чтоб хотелось песни петь. Иначе
Пустое дело – ворошить слова.
Я знаю интегралы, Маркса, Гёте,
Подкован политически вполне…
Вот, только поостыну от работы
И подведу итоги болтовне.
РУКОПОЖАТИЕ
Если руку тебе незнакомец
протянет при встрече,
Не оставь без ответа
его неожиданный жест.
В суете городской
на таком языке человечьем
Мы общаться друг с другом
давно разучились уже.
Не тревожь себя мыслью:
«Чего ж ему, грешному, нужно?»
Хоть бояться людей
стало нормой привычной для нас.
Но душа у тебя, ведь не вся,
как, ладонь заскорузла,
И в её тайниках
доброты не исчерпан запас.
Мимо люди идут по асфальту,
как будто по тропам,
Недосуг им сказать
даже несколько искренних фраз,
Но рука протянулась к тебе,
словно мост через пропасть
Недоступности душ,
равнодушья бездонного глаз.
Пусть иные меж них
с вожделеньем о вас посудачат,
Как о двух наяву,
не от мира сего, чудаках.
Две сплетённых руки
слишком многое всё-таки значат
В разобщённой стране,
говорящей на ста языках.
ЗАГЛЯНИТЕ В СЕБЯ
Если тесно уже под одним одеялом,
Если узкою кажется ваша кровать,
Значит, время горячих страстей миновало,
Значит, впору супругами вас называть.
Если вам неуютно в отдельной квартире,
Если скучно вдвоём коротать вечера,
Значит, в душах любви не осталось в помине,
Значит, стали чужими сердца и тела.
Но не нужно друг другу итожить обиды,
На ошибки порочную ставить печать.
Загляните в себя, и, дай Бог, вам увидеть
То, что каждый из вас не хотел замечать.
ЗОЛОТЫЕ РУКИ
Я не босс, не гангстер,
Но велик богатством.
Все банкиры мира
Счесть его не в силах.
Золотых мозолей
Кошеля ладоней
Столько накопили,
Что на вес, как гири.
Каждый день лопатой
Я чеканю злато.
По ночам в истоме
Подвожу итоги.
Вижу – стал богаче!
Только кто там плачет?
Это стонут в муке
Золотые руки.
ОТШЕЛЬНИК
Живу, как отшельник забытый,
В глухом буреломе обид.
Лишь память затупленной бритвой
Мучительно душу скоблит.
Сдирает догматов щетину
По-чёрному: в кровь и до слёз.
От цепких объятий рутины
Душа запаршивела сплошь.
Я зряшно искал очищенья,
Мусоля затёртый талмуд,
И выбрал тропу отчужденья
И собственной совести суд.
Не верьте, что дух мой порушен,
В щепу до корней разнесён.
Ко мне приходите на ужин,
Отведайте весь разносол.
Я правду ломтями нарежу,
Страданьем её посолю
И воду живую надежды
Из чаши терпенья налью.
Опаску смирив и смущенье,
Испейте, вкусите сполна.
Воздастся и вам облегченье,
Искупится ваша вина.
И, может быть, сбросив вериги,
Священный дадите обет:
Отныне до смертного мига
Не гнуть по-холопски хребет.
ВОРОБЕЙ
Серый птах, воробьиный модник,
Богом проклятый сквернослов,
Самозваный король помоек,
Академик среди воров,
Неприкаянный, но горластый,
Сам себе сочинив мотив,
Он кричит в упоенье страстном
Оглашенное: «Жив! Жив-жив!»
Свет дневной для него – юпитер,
Сцена оперная – карниз.
Сам себе режиссёр и зритель,
Он солирует, как на бис…
Спору нет. Он поёт отвратно.
Вместо трелей – истошный гам.
Но зато наделён талантом
Не завидовать соловьям.
ЩУЧЬЕ ОЗЕРО
Есть в щучьем озере, наверное, и щуки,
Недаром рыбаки идут к нему чуть свет,
И не напрасно сноровистые их руки
Невозмутимо тормошат тугой кисет.
Пока под простынёй белесого тумана
Последний сон смакует озерцо,
Они чадят махрою, делают куканы
И ставят удочки с надеждой на живцов.
Их тянет к озеру неведомою силой
Блеснить без устали с отвесных бережков…
Пригнулись нехотя солидные осины
И снисходительно глядят на рыбаков.
СОРОКА
А ну, крикливая сорока,
Ответь-ка мне, как на духу:
«Ты до какого будешь срока
Нести повсюду чепуху?»
Не удосужив даже взглядом,
Сорока пырхнула хвостом:
«Не хочешь верить, и не надо!»
И стреканула в бурелом.
Да что я к ней с таким вопросом?
Давно осело на усы –
Сорока пользуется спросом,
Покуда водятся глупцы.
ЛОШАДЬ
Её бока ходили круто,
Вбирая воздух ледяной,
Но всё равно кричал: «А ну-ка!»
В тулупе пьяный ездовой.
И лошадь трудными шагами
Брала ещё один подъём
И молча прядала ушами
Под разгулявшимся кнутом.
Потом старик ей бросил сена,
Забыв попоною накрыть,
И убежал на гул в пельменной,
Развив не старческую прыть.
Повесив голову понуро,
Кобыла сено не брала,
И покрывалась скоро шкура
Жестоким слоем серебра.
ОБВАЛ
Я видел, как валилась глыба
С утёса тушей многотонной
И, землю у подножья вздыбив,
Устало рухнула со стоном.
Когда осела пыль в кустарник,
А стон затих в небесной шири,
Внизу безмолствовали камни,
И рана стала на вершине.
И люди рушатся, как камни:
Внезапно, грузно и бессильно,
Но остаются вместе с нами
Ещё раз раненой Россией.
ЛЕСНЫЕ ДОРОГИ
Эх, дороги лесные,
Захудалый народ,
Как же много вас ныне
По России бредёт.
Безымянных, безлюдных,
Без живого следа,
Неизвестно откуда,
Непонятно куда.
Сквозь брусничник и ельник
По торфам и пескам
Из усилий последних,
Но упорных пока.
Корневища да ямы,
Да лохмотья дернин –
Безобразные шрамы
Ваших сгорбленных спин.
Эх, дороги лесные!
Вам удел горемык
И обличье убогих
От весны до зимы
Уготован жестоко
С чьей-то лёгкой руки.
Но неведомо только
За какие грехи.
Вы в изгнанье бессрочном
Бог с каких знает пор.
Вы и денно и нощно –
Для России укор!
ИВАН – ДА – МАРЬЯ
К этой девице синеглазой,
Ослепительной, неземной
Он ушёл в запределье сказок
Очарованный и шальной.
В лапоточках на босу ногу,
Подпоясанный бичевой,
Со ржаным сухарём в дорогу
И котомкою за спиной.
В тридесятом волшебном царстве,
Под надзором поганых чар,
В терему, в полутьме неясной
Она теплится, как свеча.
Дни и ночи скучает-тужит
По Иванушке-дурачку,
Наречённому в грёзах мужу,
Златокудрому силачу.
А под окнами суетятся
Сладострастные женихи.
Все – царевичи и красавцы,
Все форсовые петухи.
Но девица-краса Мария
Равнодушно их гонит прочь.
В тёмном царстве и в сиром мире
Лишь Иван может ей помочь.
Он пришёл без гроша и спеси,
Добрый молодец-чудотвор,
И играючи, честь по чести,
Одолел колдовской затвор.
И мгновенно пропали чары,
Разбежались царей сынки.
И обнялись Иван да Марья
На лугу у Россонь – реки.
Сказка писана не случайно –
Так исполнилось наяву.
И поныне Иван-да-Марья
На Руси всех дружней живут.
МЕТЕЛИЦА
Свирепей же, свирепей,
Беспризорница-метель!
Сыпь направо и налево
Снег по самые колена.
Заметай дороги, тропы,
Штабелями бей сугробы,
Завывай голодным зверем
В паре с ветром-лиходеем.
Хулигань, но в лесосеке
Не надейся на потехи.
Веселится лесоруб,
Поправляя мокрый чуб.
Горяча его работа,
Посидеть ему охота.
Засадив топор в пенёк,
Снег он в пригоршню берёт,
Утирает пот с лица:
«Хороша метелица!»
ОБЛАКО БЕЛОЕ
Облако белое
Вдоволь набегалось
И улеглось подремать
В тихой прогалине
В росы хрустальные
На травяную кровать.
Облако белое,
Что ж ты наделало?
Спать захотело не в срок.
Верных попутчиков:
Пёрышко с тучкою
Кто-то с собою увлёк.
Горькой обидою,
Бросили, видимо,
Брызнули капельки слёз.
И от отчаянья
Облако стаяло,
Озером вширь разлилось.
Озеро-облако
Взглядом лазоревым
Ищет друзей в вышине.
Может, опомнятся,
Нахорохорятся
И возвратятся ко мне?
Где ж вам кочуется,
Чёрная тученька,
Пёрышко из серебра?
Может быть, ветерко
Скажет, ответит мне,
Сколько без них горевать?
Словно подслушивал
И посочувствовал,
Ветер примчался на зов:
«Зря обижаешься,
Рядом товарищи –
Приняли жребий озёр.
Спутницу чёрную,
Тучу фырчёную
Озером Чёрным зовут.
Спутник серебряный,
Перистый ветреник
Ныне – Серебряный пруд.
Век в поднебесие
Плавали вместе вы,
Вместе и дальше вам быть.
Я ж, как соскучаюсь,
С первым же случаем
Стану к вам в гости ходить».
Было так, не было – Дело последнее.
В притче разумнее соль –
Друга хорошего
Жребий непрошенный
Честью примите, как свой!
В ДОРОГЕ
Проколоть колесо – немудрёная штука.
Для шофёра прокол – пустяковый вопрос:
Две монтажки, домкрат, торцевик и насос –
В полчаса уместится простая наука.
Утерев капли пота матерчатой кепкой,
С наслажденьем сложив по местам инструмент,
Я присяду в траву, ноги бросив в кювет,
Чистый воздух вдохну и, как будто, ослепну.
От дурмана хвои, от негромкого плеска
Пары разом нырнувших в канаву лягух,
От подснежников, стайкою сбившихся в круг,
От густого покоя елового леса.
Сердце вдруг зачастит, как боксёрская груша, -
Не бывало такого невесь с каких пор.
До чего ж ты доездился, братец-шофёр,
Коль стеклом лобовым ограничивал душу?!
Грохот редких машин, проносящихся мимо,
И от дизеля сизый удушливый чад
Мне откроют глаза, в бытие возвратят
И загонят опять в отдохнувшую «Ниву».
Вновь завоет мотор бесталанной певицей,
На спидометре стрела застынет на «сто»,
Но бредовая мысль будет дальше крутиться:
«Хорошо б ещё раз проколоть колесо!»
ЛЕСОРУБ
Взвизгнув, стихла пил