Асланiв, воздухолетный вокзал
9 день восьмого месяца, средница,
утро
Было раннее утро, когда Богдан, в числе прочих немногочисленных пассажиров, неторопливо спустился из прохладного чрева воздушного лайнера на бетон взлетного поля. Солнце поднялось не более часа назад, но уже весьма ощутимо пригревало, сверкая в безмятежно синем небе. С легкой сумкой на плече (православному собраться – только подпоясаться) он миновал, даже не повернув головы, отделение выдачи багажа и направился к центральному выходу, над коим царил высокий, изящный минарет с мощными, как в Асланiве говорят, гучномовниками вместо муэдзинов наверху.
Первым, кто встретил его на малолюдной площади за распахнутыми вратами под надписью «Асланiв», оказался большой памятник на широком прямоугольном постаменте. Весь в порыве устремленности к светлому завтра, стиснув в левой руке чалму, сорванную с лысой головы от переизбытка чувств, и указующе протянув правую руку куда-то вперед, стоял невысокий и щуплый человек с подстриженной на манер западных варваров бородкой – явный Тарсун Шефчи-заде, великий асланiвський поэт. На цоколе красовались выбитые золотом строки его поэмы: «Гяури нiшкнут – и Асланiв помчится шляхiмi тiтанiв!»
Первым делом Богдан, не желая зависеть ни от городского транспорта, ни от такси, ни от благосклонности местного руководства, прошел в контору проката повозок. Нетерпение клокотало в его душе, но в серьезных делах торопиться нужно не спеша – на это указывал еще Учитель – и Богдан в сопровождении служителя конторы минут двадцать придирчиво ходил среди разнообразных повозок, прежде чем сделал выбор. Поражало изобилие дорогих заморских моделей; но в конце концов Богдан углядел скромно притулившийся в уголку вместительный и весьма маневренный «тахмасиб» бакынской сборки. Тут уж он больше не колебался; он был уверен, что рабочие Бакы, промышленной столицы Тебризского улуса, основанного завоевавшим весь Передний Восток внуком Чингиза Хулагу-ханом, не подведут, и повозка выдержит все, что потребуется; а то, что ей придется, возможно, выдержать здесь многое – Богдан очень даже подозревал.
|
|
Немного суеверно – не желая ни укорачивать срок относительно названного Жанной, ни удлинять его, – он расплатился ровно за три дня, приветливо кивнул служителю, затем, небрежно кинув свою сумку на заднее сиденье, сел за руль и аккуратно вывел «тахмасиб» из гаража. Глядя на доброжелательного, приветливого и неукоснительно соблюдающего все дорожные наставления моложавого мужчину без головного убора, в легкой рубахе и светлых портах, никто бы не заподозрил, что повозку взял в прокат столичный сановник, по служебному рангу и положению своему вполне имеющий право, вздумай он действовать официально, вызвать начальника Асланiвського уезда к себе в кабинет и спросить у него годовой отчет о проделанной работе.
Гладкое, словно отутюженное покрытие шестирядной скоростной дороги с напевным шипением полетело под колеса «тахмасиба». По обе стороны стремительным частоколом замелькали кипарисы. Глядя в зеркальце заднего вида на удаляющийся гараж и полускрытую каштанами мечеть воздухолетного вокзала, Богдан чуть рассеянно размышлял об превратностях истории: благородный и храбрый, но несколько строптивый Хулагу, едва завершив завоевание Ирана, Ирака и Сирии в тысяча двести шестидесятом году по христианскому исчислению, уже в тысяча двести шестьдесят втором едва не поссорился с братским улусом на севере – Золотой Ордой; и если бы к тому времени Сартак не побратался уже с Александром, удвоив тем самым силы своей страны, ссора вполне могла бы завершиться противустоянием и превращением улусов во враждебные друг другу самостоятельные государства. А в одиночку наследники Хулагу вряд ли сумели бы смирить и вразумить вечно кипящий в тех краях могучий котел междоусобиц; и кому бы, в таком случае, досталась теперь, к примеру, вся ближневосточная нефть? Какие страсти, какие интриги и войны бушевали бы там, наверное, в течение многих десятилетий; да что там – веков!
|
|
Город, тем временем, уже надвигался из-за горизонта. Богдан неторопливо и аккуратно обогнал большой автобус, везший, по-видимому, пассажиров какого-то более раннего рейса, затем некоторое время вынужден был плестись за широкозадой грузовой махиной – кузов был зачехлен, и что под брезентом, понять ему не удалось; а когда грузовик, повинуясь стрелке на дорожном указателе «Большой южный раскоп», ушел в сторону, перед Богданом открылись окраины Асланiва.
Основательно поработав ночью дома, да и в полете, с материалами по уезду, Богдан неплохо представлял себе свой утренний путь и выработал очередность действий в Асланiве. Первым делом – гостиница. Потом – уездная управа. Потом – снова воздухолетный вокзал: написав сразу по возвращении от Раби Нилыча короткое письмо Фирузе о том, что вынужден уехать, ибо с младшей ее сестрицей, похоже, случилась серьезная неприятность, Богдан уже перед самым выходом из дому снял для очистки совести почту, и слава Богу – потому что обнаружил еще более короткое письмо от почтенного бека Кормибарсова: «Встречай Асланiве. Вылетаю помощь первым рейсом. Ширмамед». От волнения тесть, видимо, перешел на более привычный ему по дням юности стиль телеграмм-молний, и потому ничего толком не объяснил – зачем вылетает, на сколько вылетает, какая такая помощь… Выяснить удалось лишь то, что первый сегодняшний рейс из Ургенча в Асланiв прибывает около половины четвертого по местному времени.
|
|
На улицах пришлось сбавить и без того не головокружительную скорость. Город был бы красив и уютен – если бы то тут, то там его не уродовали широко распластавшиеся кучи свежевынутой земли из ям да канав. Частенько эти канавы пересекали наиболее широкие проспекты, приходилось ехать в объезд по каким-то проулкам, и потом сызнова наугад выруливать на продуманную еще в воздухолете, над картой города, дорогу. Несмотря на относительно ранний час, в некоторых раскопах уже копошились люди, большей частью – подростки.
Они, как один, долго и пристально провожали угрюмыми взглядами проезжающую мимо повозку Богдана; чем-то Богдан им не нравился, какие-то не те мысли вызывал; может, он ехал не так, как обычно тут ездят? Но многомудрый минфа, сколько ни присматривался к тому, как ведут себя остальные водители, не выявил никакой разницы. Может, он сам, отчетливо видимый в кабине «тахмасиба», был подросткам чем-то подозрителен или просто неприятен? Честно говоря, взгляды их не сулили ничего хорошего – и Богдану вскоре сделалось не по себе от пристальных и явно недоброжелательных глаз детей. Детей!
Если бы ему еще вчера сказали, что дети могут так смотреть, он бы не поверил.
Однажды ему пришлось остановиться, пропуская марширующую с песней небольшую колонну; тут и девочки, и мальчики, за исключением двух, несших тяжелые, допотопные отбойные молотки, и одного, несшего большой портрет начальника уезда, шли исключительно с карабинами – к счастью, обнадеживающе легкими по виду, ненастоящими; стволы их были украшены маленькими зелеными флажками. В открытое окно повозки Богдану прекрасно слышна была песня, которую слаженно и от души горланили ребята:
– Возьмем винтовки новые!
На штык флажки!
И с песнею в раскопные
Пойдем кружки!
Раз, два! Все в ряд!
Аллах нам рад!
Сбоку от колонны шел совсем юный знаменосец; большой флаг с кистями был ему явно великоват, но он, закусив губу, очень старался; на полотнище было видно вышитое золотом усатое доброе лицо в чалме и надпись: «Кружок „Батько Шлиман“». «Да это же открыватели древнейшего черепа!» – вспомнил Богдан сводку новостей.
Каштаны, тополя, снова каштаны вдоль улиц… Да, город был красив. Был бы красив. Если бы не отчетливое ощущение какой-то запущенности, неухоженности какой-то; улицы перекапывать у жителей время было, а вот вставить, скажем, несколько выбитых стекол – нет.
Вскоре Богдан въехал в район гостиниц – в Асланiве их называли «готелями». Здесь было почище.
Готель «Старовынне мiсто»,
чуть позже
На каком-то наитии Богдан из всех выбрал небольшой и по виду очень уютный и тихий, утопающий в каштанах готель «Старовынне мiсто». Поставил «тахмасиб» так, чтоб он никому не мешал, в самом углу стоянки, подхватил с заднего сиденья свою сумку и пошел внутрь. В холле было прохладно. Пожилой служитель разморенно дремал за своей стойкой; когда Богдан приблизился, он пробудился и встал, показав своей изрядный животик. На его смуглом, с немного приторными усиками лице возникла радостная улыбка.
– Здравствуйте, – сказал Богдан. – Доброе утро, вернее…
– Здоровеньки салям, преждерожденный-ага.
«Вот как они говорят», – отметил Богдан.
– Я хотел бы снять номер дня на три.
– Якой номер желает преждерожденный-ага?
– Обычный… одноместный, – Богдан не знал, что еще сказать.
– На солнечную сторону чи в тень? На улицу чи во двор? Усе, как пожелает преждерожденный-ага.
– У вас настолько свободно?
– Шо да, то да, – вздохнул служитель. – Да нонче и везде свободно. Вот вчерася, правда, прибыл один вроде вас преждерожденный, с самой столицы, с брегов Нева-хэ… а так – ни души. Да и тот, по правде сказать, як ушел днем – так и згинул, загулял… А с виду приличный був преждерожденный, серьезный.
«Да что ж это у них в Асланiве люди-то всё пропадают?» – мрачно подумал Богдан, расписываясь в журнале, который подал ему словоохотливый служитель, и, возвращая документ, спросил сам не зная зачем:
– Из столицы? Забавно… А как звать-то его?
Служитель принял у него журнал, глянул – и расплылся в улыбке:
– Та и вы ж с Александрии! Ну надо ж… Знакомцы?
Богдан пожал плечами.
– Як звать… як звать… – Послюнив неторопливо палец, служитель отлистнул страницу назад и повел ногтем по многочисленным графам. – Сейчас поглядим, як звать. Лобо Багатур…
«Ого!» – подумал Богдан. Сумка едва не спрыгнула с его плеча.
– Знакомый?
Богдан помолчал, собираясь с мыслями.
– Первый раз слышу, – сказал он. – Александрия – город большой… Да, так что касается номера… я предпочту номер тихий, во двор.
Процедура записи заняла не более минуты; обрадованный служитель выдал Богдану ключ и вызвал мальчика-сопровождающего. Тот буквально вырвал у Богдана его сумку и повел его к номеру. Не было в мальчике привычной для ордусян доброжелательности. Услужливость была, а доброжелательности не было.
Оставшись один, Богдан наскоро почистил зубы и принял душ; он торопился, чтобы успеть к десяти, так как хотел посмотреть местные новости, первый серьезный выпуск которых по всей Ордуси, соответственно местности и часовому поясу, начинался в десять. В глубине души жила сумасшедшая надежда, что, пока он летел, Жанну и ее профессора нашли – и об этом обязательно сообщат. А после новостей – надо попробовать вызвонить Бага.
То, что Баг здесь, – настораживало. В подобные совпадения Богдан давно не верил. Готель-то они вполне могли выбрать один и тот же, не сговариваясь – Богдан прекрасно помнил, как они то и дело, совершенно по-разному размышляя, приходили к одним и тем же выводам. Но вот то, что Баг оказался в Асланiве именно теперь…
К началу новостей Богдан опоздал. Когда он, торопливо вытираясь и надевая очки, включил телевизор, уже шли комментарии.
Молодой человек в чалме и пестром ярком халате сидел напротив женщины средних лет, одетой подчеркнуто по-европейски. Богдан узнал знаменитую в свое время вольнодумицу и свободословицу из Мосыкэ, еще недавно буквально не исчезавшую с телеэкранов. Известно было, что характер у нее – не приведи Господь. «Я стану говорить тебе правду, сколь бы горька она ни была…» – некогда сообщила она в ответ однокласснику, который вдруг решился подарить ей букет цветов; понятное дело, одноклассник к ней больше и на полет стрелы не приближался.
«Вы думаете, я не могла бы врать, как вы? – говаривала она в запальчивости. – Льстить, как все вы льстите друг другу? Но ведь должен же быть в мире хоть один честный человек!»
Постепенно от частных бесед с отдельными людьми она перешла к телевизионным комментариям на общие темы. Никто уж и не помнил, как эту женщину зовут на самом деле, ибо в самом начале своей телекарьеры она взяла сценический псевдоним Валери Жискар д-Эстен – то ли сама с детства завороженная романтичностью языка мушкетеров, то ли в надежде, что вместе с именем к ней перейдет хотя бы толика рыцарственной элегантности и непринужденного аристократизма покойного французского президента.
Большинство ордусян воспринимало Валери как блестящего артиста-комика, и в период ее наивысшей популярности нередко можно было услышать, как, растворивши окна, давно отчаявшиеся дозваться детей домой молодые мамы решаются прибегнуть к последнему средству: «Юра! Рамиль! Идите скорей, Валери показывают!»
Чувствительный Богдан сильно подозревал, что бедная женщина не вполне адекватно воспринимает реальность и сама очень страдает от этого. К сожалению, помочь ей было уже нельзя – с того самого мгновения, когда она впервые публично произнесла слово критики в адрес ордусских порядков и персонально Великого князя Фотия. Во всем мире давно укоренилось: принудительно подвергать психотерапевтическому обследованию можно только тех, кто безудержно одобряет свою страну и существующие в ней порядки; те же, кто их несет в хвост и в гриву, должны обращаться за помощью сами, в противном случае, что бы они ни вытворяли, их заведомо считают просто-напросто оппозиционно настроенными.
Постепенно популярность Валери на центральном телевидении пошла на убыль. Однообразие для эксцентрика губительно. Богдан не видел ее на экранах уж года четыре.
Торопливо бреясь, александрийский минфа краем уха вслушивался в телебеседу.
– Скажите, преждерожденная Валери, что вы думаете по поводу ужаснувшего весь Асланiв исчезновения нашего гостя из прекрасной Франции, достопочтенного профессора Кова-Леви?
– Я полагаю, молодой человек, что это похищение.
– Похищение? Поразительно. Кто же его похитил?
– Улусные, а быть может – даже имперские спецслужбы.
– Воистину поразительно! Зачем?
– Имперская администрация ненавидит ваш уезд. Этот островок свободы для нее как вечный укор. Ордуси позарез нужно показать, что ваша борьба за возрождение национальной культуры дестабилизирует ситуацию в уезде. Что ваша борьба за права человека криминализует общество. Поэтому была проведена простая операция посредством заброшенного в ваш уезд отряда спецназначения. Вы не знаете этих людей, а я знаю – это звери. Вечно пьяные и смертельно ненавидящие всех, кто знает хотя бы таблицу умножения и читал хотя бы букварь. Ваши человекоохранительные органы будут искать несчастного ученого в горах и горных поселках, а он, я не сомневаюсь, уже томится в застенках Александрийского Возвышенного Управления. Полагаю, чтобы окончательно скрыть свое преступление, им там придется убить беднягу. Ну и, разумеется, его девочку заодно.
Богдан сразу порезался.
«Она уже не моя жена, а его девочка?»
– Аллах керим! Преждерожденная Валери! У вас есть какие-то доказательства?
– Мне доказательства не нужны. Вы спросили – я ответила. Еще в древности говорили: кому выгодно? Исчезновение гостя выгодно только тоталитарному режиму Ордуси, который во что бы то ни стало пытается разорвать крепнущие связи Асланiва и мировой цивилизации.
«Бедная женщина», – думал Богдан, уняв сочащуюся из пореза на подбородке кровь и полотенцем стирая с лица остатки крема.
Настроение у Богдана и без того было отвратительным, а тут тоска просто схватила за горло. Волей-неволей сразу вспомнилось, как Кова-Леви распускал перед Жанной павлиний хвост, и как она цвела и расцветала в ответ. Соотечественник ведь. Знаменитость. «Может, они просто сбежали? Любовь с первого взгляда, романтический побег вдвоем… – Богдан вздохнул. – Ладно, лишь бы с нею ничего плохого не случилось», – он выключил телевизор и достал трубку телефона.
Вотще.
Выслушав десяток гудков, потом перенабрав и сызнова выслушав десятка полтора, Богдан спрятал трубку и вышел из номера. Он и помыслить не мог, что всего лишь за четыре стены от него, в апартаментах по коридору направо, окнами на проспект, надрывается в сумке Бага без толку лежащая там телефонная трубка!
Проходя через холл, Богдан вдруг остановился. Повернулся и снова подошел к служителю, бдительно дремлющему за стойкой. Тот сразу открыл глаза.
– Скажите, почтеннейший…
– Слушаю, предждерожденный-ага.
– Этот мальчик… что помог мне нести багаж и проводил до номера. Я чем-то его обидел?
Служитель смутился. Громко втянул воздух носом, пряча глаза. Достал носовой платок и тщательно утерся. Было видно, как напряженно ищет он во время всех этих манипуляций хоть какой-то обтекаемый ответ.
– Да нет… Они уси теперь… Что с них узять, с хлопцев-то… – проговорил он наконец, так и не поднимая глаз. – Мы, старики, цену знаем и речам, и газетам. Усего навидались. А этим… шо из телевизора скажут, то и правда. Так вот уж два года, а то и поболе, долдонят, шо Александрия из Асланiва последние соки выжала… А на вас же, преждерожденный-ага, ласкаво извиняйте, аршинными иероглифами написано, шо вы из столицы.
– Понятно, – чуть помедлив, проговорил Богдан. – И кто же это, простите, долдонит?
Служитель опять спрятался в платок. Долго утирался и сморкался. А потом, так и не вынырнув наружу, едва слышно проговорил оттуда:
– Уси.
– Понятно, – сказал Богдан и пошел к выходу, но выйти не успел. Сзади раздался нерешительный голос служителя:
– Преждерожденный-ага! А преждерожденный-ага!
Богдан обернулся.
– Я вас слушаю, почтеннейший…
– Вы, часом, новости по телевизору нонче не смотрели?
Сердце Богдана упало. «Его девочку…»
– Нет, – осторожно сказал он. – А что?
– Ласкаво извиняйте мою назойливость, но… не изволите ли вернуться на пару слов?
– С удовольствием.
– У нас тут вчерась опять человека вбыли, – глядя подошедшему Богдану прямо в глаза, сообщил служитель. – Нонче вот показали сборный портрет душегубца, свидетели постарались… Так ось… То вылитый наш постоялец, шо ночевать-то не пришел. Из ваших, александрийских. Лобо.
Богдан на мгновение прикрыл глаза. Так. Не зря говорил Учитель: «Чем дальше благородный муж углубляется в лес – тем больше вокруг него становится тигров»…
Стало быть, Баг попал в какой-то серьезный переплет…
Служитель молчал и пристально глядел Богдану в глаза.
– Надо же, – сказал Богдан.
– В газетах, небось, опять хай подымут: вовсе мол, столичные распоясались, уже и до душегубства дошло… Я подумал: вдруг вам, ласкаво извиняйте, эти сведения впору сойдут. Усе ж таки вы тоже столичный.
– Может, и сойдут, – сказал Богдан и через силу улыбнулся. – Ласкаво рахматуемо, преждерожденный единочаятель служитель.
Служитель смутился.
– Так мы ж завжды… – начал он в ответ, но, не договорив, осекся и только рукой махнул.
Но это было еще не все. Помедлив, служитель спросил совсем тихо:
– Что-то мне не верится, что он душегуб. Что-то мне сдается, у нас тут нонче в одном квартале душегубов больше стало, чем в усей столице. Я вот усе думаю: сообщить мне, чи погодить… Вы не подскажете, шо тут лучше?
Богдан на миг задумался.
– Когда я вошел, вы так сладко подремывали, – осторожно проговорил он.
– Это да, это бывает. Мои года…
– Если б я вас не разбудил, вы бы наверняка не включили сейчас телевизор. Увидали б только вечерний выпуск…
Облегчение изобразилось на широком и добром лице служителя.
– Ось так воно и було, хвала Аллаху, – сказал он.
Багатур Лобо
Квартира Олеженя Фочикяна,
9 день восьмого месяца, средница,
утро
Олежень был чертовски прав: ус действительно отклеился. И теперь держался непонятно как. Произошло это, по всей видимости, когда Фочикян и даос петляли, как зайцы, по ночным дворам. В темноте не мудрено за что-нибудь зацепиться, да и не только усом; хвала Будде, усы были длинные, многолетние, редкие и седые – в общем, какие положено. Баг долго тренировался, прежде чем умение управляться со столь внушительными усами и бровями не сделалось для него вполне естественным. Но вот ночью, перелезая через заборы, ломясь сквозь кусты, или, возможно, уже на водосточной трубе, по которой лезли к Олеженю на балкон, Баг и сам не заметил, как зацепился, а в горячке бегства не обратил внимания на легкий рывок. Да, так, верно, и произошло.
Баг любил переодеваться бродячим даосом. Это был один из его излюбленных трюков, чаще многих иных применяемый достойным человекоохранителем во время деятельных мероприятий, каковые по тем или иным причинам надобно было проводить скрытно, не привлекая к себе внимания. Не единожды образ бродячего старца выручал Лобо в ситуациях трудных и запутанных, а укоренившееся на необъятных просторах Ордуси теплое, уважительное к даосам отношение неоднократно позволяло ему невзначай получить ценную в расследовании информацию.
Так и повелось: Баг не отправлялся за пределы Александрии Невской, не облачившись в специальный халат, каковой, будучи вывернут наизнанку, без труда превращался в поношенное даосское одеяние, и без упрятанных в рукава накладных седых усов, бороды и соответствующего парика, шапки со знаком Великого Предела да очков с перевязанной дужкой. Посох Баг обычно добывал на месте. Понимающему человеку найти сообразный посох ничего не стоит. Равно как и спрятать в надежном месте свой драгоценный меч. Нетрудное это дело. Для понимающего человека.
На Фочикяна отклеившийся ус произвел потрясающее впечатление: он взмахнул руками – хорошо, что поднос с пиалами уже прочно стоял на столе, – чуть не сбил высокую бутылку с горилкой и, не отводя от Бага-даоса взора, плавно осел на ближайшую стопку книг. В комнату снова приперлась бесформенная черная собака по имени Аля, шмякнула толстый зад на пол рядом с хозяином и шумно задышала в сторону бывшего даоса.
– Наставник… – потрясенно выдохнул Олежень, наблюдая, как Баг отклеил второй ус и хладнокровно принялся за бороду.
– Прошу вас сохранять хладнокровие, единочаятель Фочикян, – вежливо попросил его Баг. – Государственная необходимость. Так бывает.
Однако Олежень некоторое время никак не мог взять в толк, что так все же бывает и что бродячий даос внезапно может превратиться в человека средних лет с решительным лицом и с дающей большие полномочия пайцзой в рукаве.
Собака Аля, напротив, выказала мало интереса к происходящему. Понаблюдав за хозяином и его странным гостем, она уныло вздохнула, потом чихнула, некоторое время трясла башкой после чиха – на предмет устаканить содрогнувшиеся мысли, наверное, – а потом лениво покинула помещение. Собаке было безнадежно жарко.
Не таков оказался Фочикян. Он моментально превратился в назойливого журналиста и обрушил град вопросов на Бага – сначала осторожных, а потом все более смелых. Его интересовало буквально все: зачем ланчжун Управления внешней охраны из самой Александрии Невской переоделся даосом, по какому поводу драгоценный преждерожденный в таком виде посетил Асланiв, нельзя ли будет получить исключительное право на серию репортажей о пребывании Бага в городе, и наконец – знает ли драгоценный преждерожденный о том, что он сильно похож на членосборный портрет зловещего убийцы, недавно показанный в новостях по телевизору.
Фочикян для убедительности даже включил свой ноутбук, вышел на новостной асланiвський сервер и развернул компьютер экраном к Багу – вот вам, пожалуйста, ну очень, очень похож. Вы, преждерожденный, зачем убили этого Хикмета? Я и сам отношусь к дервишам с подозрением, да что там! – плохо я к ним отношусь, и они меня не любят, вы сами видели, но все же: зачем вы его зарезали?!
Баг не чувствовал за молодым человеком никакого второго дна – опыт подсказывал ему, что Фочикян именно тот, кто есть, а не маскирующийся под журналиста сподвижник местных человеконарушителей или тех же незалежных дервишей. Честное, открытое лицо Фочикяна с редкими и жесткими как проволока волосками усиков над верхней губой внушало доверие. И Баг весьма убедительно заверил молодого человека в том, что не резал покойного Хикмета, а лишь следил за ним.
– Всего я вам, преждерожденный Фочикян, сейчас рассказать не могу, – жестом остановил поток вопросов Баг, – но интервью дам. Потом. Если захотите. Со своей стороны не могу не обратиться к вам, Олежень, с просьбой о помощи. Я вижу, вы человек информированный…
Перспектива оказать помощь столичному чиновнику, который со всей очевидностью не настроен в пользу незалежных дервишей и местных властей, необычайно вдохновила правдолюбивого Фочикяна, и он с жаром молодости принялся вываливать на Бага вороха самых разнообразных и пестрых сведений, иллюстрируя свои слова многочисленными фотографиями, по мере необходимости извлекаемыми с жесткого диска или прямо из сети на экран его драгоценного ноутбука.
Незаметно наступило утро и плавно перешло в знойный асланiвський день.
Ничего принципиально нового Баг поначалу не узнал. С энтузиазмом читаемая Фочикяном лекция – после того, как Баг не за страх, а за совесть много часов проработал с посвященными Асланiву закрытыми и полузакрытыми файлами родного Управления – не слишком впечатляла. Скорее, Багу было представлено множество мелких деталей, уточняющих картину нынешней асланiвськой жизни. И только.
Но постепенно пошла информация более камерная, можно даже сказать, интимная, и просто-таки неоценимого свойства.
Поражало количество фотографий, посвященных раскопам. И явно официальных, сделанных с одобрения властей – на них учащиеся медресе представали счастливыми и чистенькими мальчиками и девочками, с упоением возящимися среди аккуратных куч извлеченного грунта с лопатами, метлами, метелками и даже лупами; они с восторгом что-то там находили историческое и в пароксизмах счастья со всех ног неслись показывать находки старшим, все тем же легко узнаваемым по одеянию дервишам, уж один-то из которых обязательно маячил на фоне титанического древнекопания. На неофициальных же картина несколько менялась: дети уже не были такими чистенькими, а функции были четко разделены – девочки копали землю как маленькие экскаваторы, а мальчики, не принимая участия в низменном труде, бдительно бродили вокруг ям и куч с автоматами и ружьями в руках.
Перебирая снимки, Баг в очередной раз удивился, сколь похожи модели на настоящее оружие.
– И что, – поинтересовался он, – много всяких древностей уже откопали? Весь город, мне кажется, трудится.
Олежень сделал большие глаза.
– Ну да! Откопали много всякой всячины. Да только чует мое сердце, дело в другом. И я, знаете ли, догадываюсь, в чем. Они, может, и сами в большинстве не догадываются – а я догадываюсь… О, я всегда много о чем типа догадываюсь! Я, знаете ли, всегда быстро как бы догадываюсь!
– И о чем же вы в данном случае, гм, как бы догадываетесь? – терпеливо и спокойно спросил Баг.
Фочикян сделал страшные глаза.
– Нашего начальника уезда, драгоценного преждерожденного Кучума, три года назад народ в числе иных типа выдвинул на пост, и после того, как Кур-али Бейбаба Кучум сдал экзамены лучше прочих, князь как бы утвердил его [19]. Это с одной стороны. С другой, Кучум давно дружит с историком ибн Зозулей, который в свое время опубликовал несколько статей о классовой борьбе в наших местах. Ну, вы помните, наверное – лет двадцать назад это было типа модно. Всех древних шалопутов, бездельников и грабителей с большой дороги зачисляли в классовые борцы и тогда сразу оказывалось, что классовой борьбы было немерено.
Баг хмыкнул.
– Вот теперь в моде типа национальный подход, – продолжал Фочсикян, – поэтому тех же самых шалопутов и грабителей, имя в имя, зачисляют в народно-освободительных патриотов – и приходят к выводу, что патриотизма всегда было опять-таки немерено. Зозуля об этом недавно новую книжку как бы написал, толстую такую… называется «Душу народную не перемогнуть». Ну, да я не об этом… – Он хватил горилки. – А что же вы не пьете, преждерожденный-ага?
– Я на работе, – сухо ответил Баг. Теплая горилка – это нечто стократ худшее, нежели холодный эрготоу[20], Баг уже выяснил сей факт доподлинно. Но обижать Олеженя не хотел, потому и привел довод, по всем признакам являвшийся неотразимым.
– А, ну да… Так вот. Был лет триста назад, что ли, такой классовый борец, или, по-нынешнему, народный патриот, Дракуссель Зауральский. Гнида, извините, редкостная. Не из простых людей, граф как бы. В свое время он шороху навел круто: грабил, резал – жуть! А потом, когда княжеский двор типа решил положить конец безобразию и выслал в уезд отряд Внешней охраны, и даже регулярные воинские части подтянулись на подмогу типа, попытался бежать за границу. Его схватили, конечно, на границе, Дракусселя-то, но награбленного при нем не нашли и, как ни бились, так и не дознались, куда реально дел.. А типа есть легенда, будто клад свой граф где-то тут сховал, чуть ли ни в самом Асланiве, а там – не только сокровища всякие, но и как бы документы, китабы, граф собрал неплохую китабларню, и вот как бы там есть самые убедительные исторические свидетельства про древность и самобытность асланiвських коренных жителей. И у Зозули была статья, где он как бы реально пытался вычислить, куда этот клад наш нетопырь сховал. Ну и вот. Ничего определенного, конечно, вы же знаете ученых: «с одной стороны, с другой стороны, в свете вышеизложенного можно предположить, но учитывая отсутствие точных данных, нельзя утверждать с уверенностью…» Так вот ровно через сорок семь дней как Кучум в должность вступил, организуется Братство Незалежных Дервишей, и регистрирует его управа с рекордной скоростью, типа за сутки. А главным – как бы сам ибн Зозуля. И немедленно начинается весь этот треск про нашу самобытность, уникальность, не оцененную мировой наукой древность… и начинают копать. Так вот я как бы думаю… – Фочикян перешел на шепот и приблизил лицо к Багу. Ощутимо запахло горилкой. – Зозуля-то, пользуясь старой дружбой с начальником уезда, чего-то ему наплел типа про культуру, да и продавил решение о поддержке дервишей со стороны управы. Негласной, конечно – общественная организация, то да се, таких организаций чисто много… но откуда у дервишей конкретные деньги на все эти раскопы да кружки? А сам Зозуля под шумок, под все эти самостийные стоны – клад ищет. Чужими руками!
– Ага… – пробормотал Баг. В голове уже кружилось от «как бы» и «типа», но мысль была интересной.
– Век гурий не видать! – возбужденно брызнул слюной Фочикян. – Может, он как бы научный фанатик и впрямь рассчитывает найти доказательства неопровержимые, типа Асланiв самый древний город в Евразии. С него станется. А может, и проще: золото и брильянты. Хитрый такой ибн Зозуля! Весь уезд на ноги поднял, а все думают, что кости да колчаны копают, от самобытности торчат! В каждом доме карты висят – где раскопки вести. Только что грудные младенцы не роют. Не знанием, так количеством возьмут: раскурочат вообще весь уезд – где-нибудь дракусселев клад и обнаружат… И Кучума ведь жалко! Этот историк его под мечеть подведет, конкретно. Из уездных средств финансируется такая натуральная авантюра… А если, иншалла, и впрямь найдут?
«Из уездных средств? Это по какой же статье расходов?» – заинтересованно подумал Баг, а вслух спросил:
– И действительно, что тогда?
Фочикян, помрачнев, опять глотнул горилки.
– Лучше не думать, – сказал он, отодвинувшись от Бага. – Дележ типа начнется… Но у нас вообще в последнее время много всяких странных новостей появилось, преждерожденный Лобо, – продолжал меж тем Фочикян. – День-другой живем не тужим, потом – опаньки! Аллах керим, опять приплыли. Сейчас меня пропажа этого французского профессора сильно занимает
На экране компьютера снова появилась полоса асланiвських новостей. По-прежнему главенствовало сообщение о таинственном исчезновении члена Европарламента Глюксмана Кова-Леви и его спутницы, тоже француженки.
– Как типа эти двое могли пропасть, если все уездное начальство их с такой помпой встречало и вокруг них прыгало? – риторически вопросил Фочикян.
Тут в голову Багу пришла свежая мысль.
– А телефон у вас в хозяйстве есть, Олежень?
Телефон нашелся под позавчерашними газетами – видавший виды и проживший нелегкую жизнь аппарат, склеенный липкой лентой.
И Баг набрал номер Богдана.
– Драг еч? Приветствую! Ты осведомлен о том, что в Асланiве пропали францу… Ах, вот как. Хорошо.
Он положил трубку на рычаг и в задумчивости закурил: Богдан разговаривал сухо, официально, обращался к нему на «вы»: по всему выходило, что он не один и не хочет демонстрировать присутствующим, кто ему звонит, но, как понял Баг – Богдан в данный момент тоже в Асланiве, и не где-нибудь, а в уездной управе! Обещал позвонить позже. Очень интересно. Жену искать приехал?
Или – не только?
Карма…
«Что же… Подождем», – решил Баг, а затем мягко и ненавязчиво вернулся к взаимоотношениям Олеженя с Абдуллой Нечипоруком, и узнал, во-первых, что в народе его кличут не иначе как «Черным Абдуллой» – за необъяснимое и без сомнения весьма накладное увлечение иноземными повозками марки «мерседес», да еще и непременно черного цвета.
– Он от повозок этих тащится, – говорил Олежень. – Говорят, у него их целых три.
Баг только присвистнул.
– А ведь привозные-то повозки во сколько дороже наших обходятся, а? Нет, ну вы скажите мне, преждерожденный-ага Лобо, где он берет на них деньги? Ведь он не писатель! И не ученый! Всего лишь начальник зиндана унутренных справ! Я, типа, думаю иногда: может, он не только мздоимствует на счастье, но и лихоимствует на горе? [21]
«И впрямь странно», – подумал Баг и, движимый неясным предчувствием, попросил:
– А покажите-ка мне, уважаемый Олежень, изображение этого вашего Абдуллы.
Так и есть: спортивного вида мужчина средних лет, с волевым и жестким лицом, умными глазами, нос с приятной горбинкой – тот самый, которого вчера Баг видел в черной повозке перед шинком «Кумган»… Предчувствия редко подводили Бага. Черная незнакомая повозка с эмблемой в виде трехлучевой звезды, вписанной в круг – конечно, это была эмблема «мерседеса»!
Мужчина в черном «мерседесе», похоже, присматривал за общением местных дервишей с Хикметом, а, возможно – и за смертоубийством. Сама собой напрашивалась мысль, что Черный Абдулла как-то контролировал преступную активность дервишей.
Просто волосы вставали дыбом! Ведь коли это правда, стало быть, есть вероятность, что с искателями древних сокровищ, маскирующимися под националистов… или, наоборот, с националистами, стремящимися добраться до клада, связан более или менее непосредственным образом сам вэй уезда! Нет-нет, рано выходить из роли даоса, рано!
Телефон разразился пронзительным дребезжащим гудком.
– Да? – Руша книжные стопки, Фочикян схватил трубку. – Да, да… Ого! Ну конечно, интересно… Ага… Спасибо, Фарид, спасибо! Чудеса. И, обрати внимание, в последнее время все чудеса чисто неприятные… Ассалям здоровеньки!
Фочикян медленно положил трубку. Вздохнул с недоумением и тревогой. Потом сказал:
– Хисм-уллу, нашего вчерашнего спасителя-то – ну помните, преждерожденный Лобо? – до сих пор не отпустили. Типа дело на него завели, обвиняют в противуобщественных действиях – Опять вздохнул. – Это что-то новое: на блаженного дело завели?!
Тут в комнату, явственно не находя себе места от духоты и скуки, опять приперлась черная собака Аля, осмотрела присутствующих (или сделала что-то похожее – глаз из-за шерсти все равно толком не было видно), простучала когтями к столу и негромко гавкнула на бутылку с горилкой.
– А ведь и правда! Умница, Аля! – заулыбался Олежень и потрепал флегматичное чудовище по загривку. Собака в очередной раз тяжело вздохнула. – Преждерожденный Лобо, давайте закусим, чем Аллах послал!