– Если это действительно так, сделка Пилигрима с Рузаевым не состоится, – заметил Голубков. – Пилигрим согласится работать только за очень большие деньги.
За огромные. Речь может идти о миллионах долларов.
– Да, он запросил шесть миллионов, – подтвердил Блюмберг. – Не считая расходов на подготовку теракта. А они могут составить очень внушительную сумму. Но сделка все‑таки состоится, – продолжал он. – Рузаев найдет спонсоров. Вернемся к вашему плану. Мне видится он таким. Вы дали возможность Пилигриму получить у Рузаева заказ на взрыв Северной АЭС, затем позволите ему предпринять определенные действия, которые в Уголовном кодексе характеризуются как подготовка преступления, задокументируете их, а когда у вас в руках накопится весомый обвинительный материал, арестуете Пилигрима. Естественно, имея на руках неопровержимые доказательства соучастия Рузаева в подготовке теракта. После этого все просто. Пилигрима вы посадите лет на пятнадцать в лагерь строгого режима, а данные о соучастии Рузаева обнародуете. Официальный Грозный будет вынужден резко осудить террориста, а масштабность и бесчеловечность готовящегося преступления отвратит от Рузаева даже самых ярых сепаратистов и непримиримых.
Таким образом проблема Пилигрима и Рузаева будет разрешена. У меня только один вопрос. Вы уже начали реализацию своего плана? Да оставьте вы этот чертов «Космос», курите нормальные сигареты!
Блюмберг бросил на стоявший между шезлонгами низкий стол пачку «Кэмела».
– Это непатриотично, – возразил Голубков. – Президент призвал россиян оказывать поддержку отечественным производителям. Что я и делаю. Я не могу ответить на ваш вопрос. Я не уполномочен обсуждать с кем бы то ни было наши планы.
– Я спрошу по‑другому. Не кажется ли вам, полковник, что вы лечите периферийные метастазы, вместо того чтобы оперировать саму раковую опухоль?
– Вы можете предложить более радикальное средство?
– Да. Я отдаю должное вашему плану. Он в высшей степени профессионален. И даже не лишен остроумия. Но это лишь часть программы, которую намерен предложить я.
Понимаю, что принять ее или отвергнуть – это не в вашей компетенции.
Окончательное решение будете принимать не вы, а правительственные чиновники высшего ранга. Чиновники, – повторил Блюмберг. – И это вызывает наибольшие мои опасения. Но… Не попробуешь – не узнаешь. Я сказал, что с планом в полном объеме знакомы только три человека. Вы будете четвертым. Потому что реализовывать его вам. У всех остальных функции вспомогательные.
– Я слушаю вас очень внимательно.
– Суть в следующем… …Вечером того же дня полковник Голубков вылетел в Москву на «Боинге» компании «Эр Франс», едва успев заскочить в «Фараон‑отель» за своей сумкой и объяснить соседу‑пекарю, что сбылись его самые худшие предположения. Слова «налоговая полиция» на российских бизнесменов действуют, как «сезам», открывая путь к мгновенному и сочувственному взаимопониманию.
Билеты были только в первый класс. Голубков выскреб из карманов все свои доллары и динары, моля Бога лишь о том, чтобы хватило. Хватило. И даже осталась мелочь на короткий звонок в Москву. О том, как он будет отчитываться в бухгалтерии за этот никакими статьями не предусмотренный перерасход, Голубков не думал. Бывают случаи, когда интересы бухгалтерии отступают на второй план. Редко, но бывают.
Сейчас и был как раз такой случай.
III
В эпоху развитого социализма, или, как все чаще стали говорить – при коммунизме этой проблемы не существовало вообще. Она возникла, когда горбачевская «гласность», пройдя феерически быстрый путь, соразмерный лишь со скоростью обесценивания советского «рваного» рубля, превратилась если не в свободу слова, то по крайней мере в свободу выражения слов. Всяко‑разных, в том числе и таких, какие – по определению Даля – выражают "особое состояние души, а академическими лингвистами характеризуются как ненормативная лексика.
Книгоиздатели вышли из положения просто: кто прямо лепил мат открытым (авторским, разумеется) текстом, а те, кто посовестливее, заменяли его многоточиями, вынуждая пытливого читателя высчитывать количество точек и перебирать в памяти весь с детства известный лексикон, отчего чтение превращалось в своеобразный кроссворд.
В самом трудном положении оказалось телевидение. С одной стороны, оно претендовало – и не без оснований – на роль наиболее оперативного выразителя народного гласа, а с другой – этот глас был не всегда и не вполне нормативен, хоть и правдиво отражал то самое «особое состояние души», в каком находился народ.
Доподлинно не известно, у кого в голове родилась счастливая мысль заменять в событийных телерепортажах и уличных интервью ненормативную лексику сигналом «пик‑пик», но идея сразу была принята «на ура» и обрела самое широкое распространение во всех электронных СМИ. Все были довольны: и самые ревностные блюстители нравственности и чистоты русского языка, и самые яростные поборники неприкрашенной правды жизни. Что же до телезрителей и радиослушателей, то им тоже не на что было пожаловаться. Кто как хотел понимать эти «пик‑пик», тот так и понимал и имел все основания считать свое понимание единственно правильным.
* * *
Если бы реплики начальника Управления по планированию специальных мероприятий генерал‑лейтенанта Александра Николаевича Нифонтова, которые он подавал по ходу доклада полковника Голубкова о результатах каирского совещания, записывались синхронно для последующей трансляции на телевидении, они состояли бы из сплошных «пик‑пик», изредка перемежаемых вполне литературными «Как‑как?!», «Что‑что?!» и восклицаниями «Твою мать!», просто «Твою мать!». Без «пик».
Когда полковник Голубков закончил доклад, в кабинете начальника УПСМ воцарилась глубокая тишина.
Был третий час ночи. В старинном дворянском особняке, на проходной которого красовалась никому ничего не говорящая вывеска "Аналитический центр «Контур», светились лишь два окна на втором этаже да желтел тусклый дежурный свет в фойе.
В серой «Волге» полковника Голубкова, приткнувшейся во дворике особняка рядом с «Ауди‑80» генерал‑лейтенанта Нифонтова, на откинутом кресле дремал водитель, проторчавший перед этим почти три часа в Шереметьево‑2 в ожидании «Боинга» из Каира, застрявшего где‑то на полпути из‑за плотного тумана. Шофер «ауди», тоже осоловевший от ожидания, перекуривал и вяло трепался с охранниками в штатском, дежурившими у ворот. Время от времени он поглядывал на окна нифонтовского кабинета в надежде, что вот‑вот свет погаснет и можно будет скоренько забросить шефа в Сокольники и самому отправляться домой – в микроволновке его ждал ужин, а в холодильнике потела едва початая бутылка кристалловского «Привета».
Но окна не гасли. Нет, «пик‑пик‑пик‑пик», не гасли. Да о чем же, «пик‑пик», можно столько п….ть?!
Нифонтов молчал. Молчал и Голубков. Он понимал, что шефу нужно время, чтобы хоть немного освоиться в лавине обрушившейся на него информации.
– Твою мать! – произнес наконец начальник УПСМ, как бы подводя предварительный итог своим напряженным раздумьям. – Красиво, черт! Лихо, ничего не скажу. Как же мы с тобой, Константин Дмитриевич, до этого не додумались?
– Мы и не могли додуматься. А если бы даже додумались – толку? Блюмберг прав: это можно сделать только всем вместе.
– Можно, думаешь? – переспросил Нифонтов. – Да ты не дергай, не дергай плечами!
У тебя была уйма времени на анализ. Мог бы и определиться!
– Я‑то определился. Только мое мнение мало что значит.
– Сейчас меня интересует твое мнение. И ничье другое! Реален план? Можно его осуществить?
– Можно, – кивнул Голубков. – Но очень трудно.
– Очень трудно, на все‑таки можно? – уточнил Нифонтов. – Только ты, Константин Дмитриевич, отдавай себе отчет в том, что говоришь. Полный отчет. Ты – начальник оперативного отдела. И тебе этот план реализовывать. Понял? Тебе!
– Ты прав, у меня было время подумать, – проговорил Голубков. Он машинально вытащил сигарету из пачки «Космоса» и тут же засунул ее обратно. – Не могу, в горле уже першит, – мимоходом объяснил он свой жест. – Да, хватило времени. Пока летели, пока куковали в Афинах – Шереметьево не принимало. Поэтому я говорю сейчас о твоих трудностях, а не о моих. Ты только прикинь, сколько людей и какого уровня придется задействовать с нашей стороны. Начиная с Совета безопасности, кончая… Даже не знаю кем. И теперь сам ответь, реален ли этот план.
Нифонтов поднялся из‑за письменного стола, постоял у окна, всматриваясь в уличные фонари, потом прошел к дверям кабинета и сел в дальнем конце стола для совещаний – там, где обычно садились самые младшие по званию и должности сотрудники управления. Голубков не понял, намеренно он это сделал или так получилось само собой, по чистой случайности, но картина обрела недвусмысленную символику. Из своего начальственного кабинета Нифонтов словно бы переместился в другой кабинет, о котором Голубков не знал ничего, кроме того, что он есть, и в котором место генерал‑лейтенанта Нифонтова, одного из самых опытных контрразведчиков России, было как раз там, где он сейчас и сидел – в самом дальнем углу.
– «Пик» нам дадут это сделать, – подвел Нифонтов итог очередному этапу своих напряженных раздумий. – «Пик» с маком, понял? И фунт прованского масла. Ни один «пик» с бугра на это не пойдет. Ни один? Да что же это за «пик‑пик‑пик» жизнь?!
– неожиданно вырвалось у него из самых тайных душевных глубин. – До каких же пор мы будем зависеть от разного «пик‑пик» говна?! Кончится это хоть когда‑нибудь?
Можешь ты мне, Константин Дмитриевич, на это ответить?
– Кончится. Но только в одном варианте, – сказал Голубков, хотя вопрос был очевидно риторическим и не требовал никакого ответа.
– В каком? – заинтересовался Нифонтов.
– Если ты станешь Президентом России.
– Ты полагаешь, что Президент не зависит ни от какого говна? – усомнился начальник УПСМ. – А мне так кажется, что наоборот. Он зависит от гораздо большего количества говна, чем мы с тобой.
– Это утешает, – подумав, согласился Голубков.
– Что будем делать? – помолчав, спросил Нифонтов.
Ответ на этот вопрос был у Голубкова готов. С момента окончания совещания в Каире прошло почти десять часов, было время подумать.
– Два варианта, – сказал он. – Первый – стандартный. Я пишу на твое имя подробную докладную, ты со своей сопроводиловкой пересылаешь ее наверх… – Где она и исчезает с концами, – закончил Нифонтов. – Падает между столами.
Ребром. В итоге мы не получаем ни да, ни нет, а фактически – нет. И никто за это не отвечает.
– Согласен. Вариант второй, – невозмутимо продолжал Голубков. – Ты немедленно едешь сам знаешь к кому и докладываешь о ситуации. А мой рапорт с твоей резолюцией отправим завтра, в досыл.
– Немедленно? – переспросил Нифонтов. – А ты знаешь, сколько сейчас? Посмотри на часы!
– Без шести три.
– Ночи, – уточнил Нифонтов.
– Да, ночи. Если ты еще не совсем забыл свое лейтенантское прошлое, то должен помнить, что клиента нужно брать теплым. И лучше всего – прямо из постели. Твое оправдание – форс‑мажор. Это так и есть. А у него будет до утра время подумать и принять решение.
– Да не примет он никакого решения! Никакого, понял?
– Примет. Персональное и ответственное, – уверенно возразил Голубков.
– Какое?
– Знаешь, Александр Николаевич, мы профессионалы в своем деле. А эти люди – в своем. На кой «пик» нам сушить за него мозги? Пусть сам.
– Замотает, – после некоторого раздумья проговорил Нифонтов. Еще подумал и уверенно повторил:
– Замотает. Не скажет ни да, ни нет. Собственно, лично против него я ничего не имею. Были у нас кураторы и похуже. И даже, возможно, говном я обозвал его не совсем справедливо. Но он – чинодрал. Это очень точное русское слово. Не чиновник, а именно чинодрал. Почувствуйте разницу. Как и все они там.
И этим все сказано. Сам принять решение он не рискнет, дело уж больно… сам понимаешь. А обратиться наверх… Выше его, в сущности, только трое.
– Четверо, – поправил Голубков.
– Третий – Президент. А кто четвертый?
– Господь Бог.
– Думаешь, он о нем вспомнит?
– Речь идет о тысячах или даже десятках тысяч жизней.
В кабинете вновь воцарилось молчание. Его прервал Голубков:
– Глядя на тебя, Александр Николаевич, я вспоминаю одну песенку. Ее пела Пугачева. «Как хорошо быть генералом». Если бы она увидела тебя сейчас, наверняка вставила бы в текст слова: «Но не всегда».
– Про тебя, между прочим, у нее тоже есть песня, – огрызнулся Нифонтов. – «Ах, какой был мужчина, настоящий полковник». И главное слово в ней – был. Как бы эта песенка не стала для тебя вещей. Так что ты не очень‑то тут «пик‑пик»!
Он еще помолчал, потом шумно вздохнул и встал.
– Ладно, «пик‑пик‑пик»! Ладно! Где наша не пропадала!
Через пять минут он появился из примыкавшей к его кабинету небольшой комнаты отдыха в генеральском мундире, как всегда ездил к начальству, и взял трубку телефона спецсвязи.
– Нифонтов. Доложите, что я прибуду через двадцать восемь минут… Разумеется, разбудить!
Он отключил связь и молча пошел к выходу. С порога обернулся:
– Там, в холодильнике, бутылка смирновской. Тебе не помешает. И мне граммульку оставь.
* * *
Генерал‑лейтенант Нифонтов вернулся в управление в половине пятого утра, когда за окнами ярко зеленели в первых лучах солнца нежные листья кленов и лип, шоркали метлы дворников и оглушительно чирикали воробьи. Полковника Голубкова он застал полулежащим на куцем диванчике в комнате отдыха. В руке его дымилась сигарета, а на столе стояла полегчавшая на треть шестисотграммовая бутылка смирновской. Швырнув в угол форменную фуражку, расстегнув китель и рывком распустив галстук, начальник УПСМ набулькал в чистый стакан рабоче‑крестьянские, они же народно‑интеллигентские, сто пятьдесят, молча выпил и закурил «Космос» из лежавшей на столе пачки, даже и не подумав спросить разрешения у ее владельца.
– А теперь излагай! – приказал он.
– Что? – не понял Голубков.
– Ход твоих рассуждений, «пик‑пик‑пик»! То, что обязан был сказать раньше!
Почему ты считал, что он примет персональное и ответственное решение?
– Извини, Александр Николаевич, не успел, – не очень искренне покаялся Голубков.
– Ты так быстро уехал. Да и рассказывать, собственно, особенно не о чем. Я просто представил себя на его месте. Сказать «да» или «нет» опасно. Проще всего, как ты выразился, замотать дело. Но! Представим на секундочку, что в кулуарах какого‑нибудь саммита госсекретарь США миссис Олбрайт, в принципе благословившая каирскую встречу, поинтересуется у нашего министра иностранных дел, почему Россия отклонила предложение об участии в совместной акции, которая могла бы ослабить напряженность в кавказском регионе. Министр, ясное дело, не скажет, что он ничего не знал. Конечно, не скажет. Найдет способ дипломатично уйти от ответа. На то он и дипломат. Но в Москве он этот вопрос задаст уже сам. Кого возьмут за жопу? УПСМ. Но мы сделали все, что обязаны были сделать. Более того, ты известил обо всем куратора, явившись к нему в половине четвертого утра.
Значит, что? Значит, после этого возьмут за жопу меня. То есть его. И чем это кончится? Неизвестно. А как любит один наш общий знакомый по имени Сергей Пастухов цитировать надпись на полях старинной русской лоции: «Там, где неизвестность, предполагай ужасы». Не томи, Александр Николаевич. Принял он решение?
– Да, принял. И ему даже не понадобилось думать до утра.
– Какое?
Нифонтов разверстал по стаканам остатки смирновской, выпил сам, подождал, пока выпьет Голубков, и лишь после этого ответил:
– Ни в жизнь не угадаешь. Сказал он примерно следующее: "Мне странно, генерал, слышать от вас вопрос, намерены ли мы участвовать в совместной акции, которая обсуждалась в Каире. Россия выступает за тесное международное сотрудничество во всех областях без исключения, если, разумеется, это сотрудничество не наносит ущерба национальным интересам Российской Федерации. Второе. Вы, генерал, занимаете достаточно высокое положение и сами обязаны решать специфические проблемы вашей деятельности, в том числе и вопрос о целесообразности российского участия в этой акции. Не напоминаю, что право принимать самостоятельные решения накладывает на вас самую полную меру ответственности. Если в процессе работы возникнут проблемы, выходящие за рамки вашей компетенции, я готов принять вас в любое время, даже в половине четвертого утра. А засим, генерал, не пошли бы вы на «пик»?
– Так и сказал?! – ахнул Голубков, в характере которого странным образом уживались профессиональная сдержанность и почти ^детское простодушие.
– Нет, конечно. Я передаю смысл. А он именно такой.
Нифонтов помолчал и заключил:
– Что ж, Константин Дмитриевич, ты оказался прав. Он дал ответ. В переводе с кремлевского канцелярского на обычный канцелярский он означает: под вашу ответственность. Не лучший вариант, но и не худший.
– Почему же не лучший? – возразил Голубков. – В сущности, он дал нам карт‑бланш.
– Значит, начинаем?
– А мы уже начали, – уточнил Голубков. – Продолжаем. Ну что, даем шифровку о нашем согласии?
Нифонтов немного помолчал и решительно кивнул.
– Давай!.. О кодовом названии не думал? – спросил он. – Операция «Пилигрим» – узко. И слишком информативно. Этот Блюмберг прав: утечка никогда не исключена. И сейчас нам действительно лучше исходить из того, что она возможна. Название должно быть совершенно нейтральным. Есть какие‑нибудь соображения?
– Мы обсуждали это в Каире. Для связи условились: Блюмберг – Доктор, Коллинз из ЦРУ – Джеф, сэр Роберт – Лорд, моссадовец – Сол. Потому как Соломон Бен‑Ари. А я – Турист. Всю операцию Блюмберг предложил назвать «Капкан». Не ахти что, но по сути точно.
– Пусть будет «Капкан», – согласился Нифонтов. – Главное, чтобы в этот капкан не попали мы сами.
– Что тут происходило, пока меня не было? – спросил Голубков.
– Много чего. Пилигрим встретился с Пастуховым и его ребятами. Через три дня они выезжают на турбазу «Лапландия». А поскольку там в гостинице холодрыга, будут жить в поселке Полярные Зори. Как раз там, где Северная АЭС.
Нифонтов прошел в кабинет, достал из сейфа тонкую папку и, вернувшись в комнату отдыха, протянул ее Голубкову:
– Расшифровка разговора Пилигрима с ребятами. Потом посмотришь.
– По убийству корреспондента К. есть новости?
– Практически никаких. Свидетелей нет, никто ничего не слышал. Пуля – девять миллиметров. Пилигрим в ту ночь был дома, «наружка» глаз с него не спускала.
– Сообщник? – предположил Голубков.
– Ничего не понятно. Сообщник? Вряд ли. Пилигрим – шакал. Ты это сам сказал. А такие работают в одиночку. И «наружка» засекла бы контакт с сообщником.
– Тебя что‑то еще тревожит? – предположил Голубков, хорошо изучивший характер своего начальника.
– Да, – подтвердил Нифонтов. – Во всем этом деле есть какое‑то подводное течение, я его нутром чую. Какое? Не понимаю. Ты просил узнать, у кого из КГБ на связи был Пилигрим.
– Узнали?
– Да. Майор Агишев. Но поговорить тебе с ним не удастся. Когда начали разгонять КГБ, его выставили на пенсию, а в декабре 93‑го он исчез.
– Как исчез?
– Бесследно. Выехал во Владимир к родственникам. До Владимира не доехал, в Москву не вернулся. Труп не обнаружен.
– Он был единственным человеком, который знал Пилигрима в лицо, – напомнил Голубков. – В его новом обличье – после пластической операции. Тебя это не наводит на размышления?
– Как и тебя. Но Пилигрим исключен. В это время он лежал в Боткинской с переломом колена.
– Ну, мы знаем, как он умеет ломать ноги.
– В тот раз все так и было. Проверили. Почти месяц он был на растяжке.
– В декабре 93‑го был сожжен Центр пластической хирургии под Таллином и убит профессор, который делал Пилигриму операцию. В декабре 93‑го исчез майор Агишев.
Что еще было в декабре 93‑го?
– Да ничего не было. Турки ремонтировали раздолбанный Белый дом, а Ельцин разбирался с бывшим Верховным Советом.
– Было, – возразил Голубков. – Ты сам, Александр Николаевич, об этом думаешь, но боишься сказать вслух.
– Ну скажи ты. И Голубков сказал:
– В декабре 93‑го ни у кого уже и мысли не могло возникнуть, что у Ельцина можно отобрать власть.
Глава шестая. Легенда
I
"Совершенно секретно
Операция «Капкан»
ШИФРОГРАММА
Доктор – Туристу.
Направляю вам выборку из переговоров объекта П. с объектом Р.
Чечня, Гудермес, 30–31 марта с.г. Расшифровка дословная."
"Р. Как вы себя чувствуете, Карлос?
П. Никаких Карлосов. Я – Генрих. И для вас, и для всех остальных. О том, что я Карлос, знаете только вы. И было бы лучше, если бы и вы об этом забыли.
Р. Не сердись, брат. Я знаю, что ты перенес. Но это не наша вина. Произошло недоразумение. И слава Аллаху, что оно благополучно разрешилось. Все могло кончиться гораздо хуже.
П. Давайте, Султан, перейдем к делу. Мне не до пустой болтовни.
Р. Мы обдумали ваше предложение. У нас много вопросов. За все время существования атомной энергетики на АЭС не было ни одного теракта. Попытки были, но ни одна из них не была успешной. Вы уверены, что вам это удастся?
П. Иначе я бы к вам не пришел.
Р. Брат, никто не ставит под сомнение ваш опыт и авторитет. Но АЭС – это не вокзал и не торговый центр.
П. Я готовился к этой акции много лет. Я могу представить вам детальную разработку плана, но сомневаюсь, что вы в ней что‑нибудь поймете.
Р. Второй вопрос. Почему вы избрали объектом Северную АЭС?
П. Посмотрите на карту. Видите, где находится станция? Практически рядом с ней – Финляндия, Польша, Швеция. Преимущественные ветра в это время года – восточные и северо‑восточные. Значит, облако понесет на Европу. Второй момент – Гольфстрим.
Радиоактивные осадки попадут и в него. А это уже угроза для всей Скандинавии и Великобритании. Теперь понимаете?
Р. При чем здесь Европа? Наша акция направлена против России.
П. Я понимаю. Султан, что мое предложение было для вас неожиданностью. Но у вас и у ваших советников была целая ночь, чтобы все обдумать. Как вы, собственно, представляете себе все это дело? Вот вы взорвали Северную АЭС, объявили об этом и устроили на Кавказе грандиозную бойню. Так? Можете не отвечать. Сам вижу, что так или примерно так. Нет, Султан, не совсем так. Ваша цель – не новая чеченская война, а независимость Ичкерии. Не правда ли?
Р. Без войны мы не добьемся независимости.
П. Это вам кажется. Я предлагаю вам принципиально другой сценарий.
Р. Я слушаю вас очень внимательно.
П. Допустим, мы захватили станцию, уложили взрывчатку и установили взрыватели.
Что мы делаем после этого? Нажимаем на кнопку? Нет. Вы предъявляете российскому правительству и Президенту ультиматум. Первое: немедленное юридическое признание независимости вашей Ичкерии. С соблюдением всех процедур – решение Госдумы и все прочее. Второе: выплата ста шестидесяти миллиардов долларов контрибуции.
Р. Россия нищая, она даже долги по зарплате не может выплатить.
П. Вам принципиально важно, чтобы это были именно российские деньги? Английские фунты и немецкие марки вас не устроят?
Р. Продолжай, брат. Я начинаю понимать ход твоих мыслей. Ты хочешь сказать… П. Вот именно. Банковские гарантии под уплату этих ста шестидесяти миллиардов даст Европа. Чтобы не сдохнуть от радиации.
Р. Они могут нас обмануть.
П. Мы будем держать руку на кнопке, пока Россия и Европа не выполнят своих обязательств.
Р. Я не смогу вести эти переговоры из Грозного.
П. Разумеется. Вы будете вести их из захваченной станции. По‑настоящему захваченной и по‑настоящему заминированной. Все должно быть по‑настоящему, иначе в ваших требованиях не будет необходимой убедительности. Вы прежде всего сами должны верить, что мы взорвем АЭС, если ваши требования не будут выполнены.
Р. А мы ее взорвем?
П. Может быть.
Р. А. может – и нет?
П. Это будет зависеть от обстоятельств. Лет пятнадцать назад я взорвал бы ее без колебаний. Разумеется, если бы станция находилась не на территории СССР, а в Германии, Англии или США. Я был очень ревностным последователем Герберта Маркузе, если вам что‑нибудь говорит это имя. Мы работали ради идеи. Буржуазный Запад превратился в помойку, он заслуживал уничтожения. Сейчас в помойку превращается весь мир. Не говорю про Россию. Но даже в Китае преданы поруганию идеи председателя Мао. Я стал старше. Султан. Идеи уже не заставляют меня вскакивать посреди ночи. Река истории избрала другое русло. Сейчас я работаю только на себя. И на вас. Мы не будем взрывать Северную АЭС без крайней нужды.
Но если возникнет необходимость, взорвем ее без секундного промедления.
Р. Но станция будет блокирована. Мы не сможем оттуда уйти.
П. Разве не вы. Султан, не раз говорили о том, что готовы умереть за свободу своей родины?
Р. Да, говорил. И я готов.
П. А я не готов. Хотя бы потому, что Ичкерия – не моя родина. Мы сумеем уйти.
Это уже чисто технические проблемы. Я посвящу вас в них в свое время. Давайте сейчас говорить о главном. Теперь вам понятно, почему я выбрал Северную АЭС?
Р. Твое предложение, брат, очень интересно. Я должен его обдумать и обсудить с советниками. Тебе не мешает гипс на ноге? Приказать его снять?
П. Вы забываете. Султан, что я всего лишь тренер спортивной школы. Мне же нужно оправдаться перед начальством за то, что я покинул тренировки. Я сниму его в Москве, когда уволюсь из школы.
Р. Как скажешь, брат. Отдыхай. Мы встретимся позже…"
"Р. Добрый вечер, Генрих. Вам лучше? Секрет этой мази передается от поколения к поколению. Через несколько дней на вашей коже не будет ни единой царапины.
П. Что вы решили?
Р. Прежде чем принимать окончательное решение, нам хотелось бы выяснить ряд частных вопросов. Не сочтите это за недоверие… П. Не извиняйтесь. Спрашивайте.
Р. Ваш побег из следственной тюрьмы под Дармштадтом. Двух товарищей, которые бежали с вами, убили.
П. Да. Охрана.
Р. Но остались невредимыми вы и те, кто организовал побег.
П. Да.
Р. Как такое могло случиться?
П. Повезло.
Р. У этого везения может быть и другое объяснение. К 1988 году, когда состоялся побег, все ваши друзья из группы Баадер – Майнхоф давно уже сидели в тюрьмах. На свободе осталась лишь мелочь, ни одного настоящего профессионала. А такой побег не могут организовать любители. Дармштадт – не просто тюрьма. Специальная тюрьма для особо опасных преступников.
П. Договаривайте, Султан. И не будьте, если можно, так по‑восточному велеречивы.
Р. Хорошо, я буду краток. Мы пришли к выводу, что такой побег могли организовать только спецслужбы. И скорее всего – спецслужбы самой ФРГ.
П. Если вы так хорошо знакомы с моим досье, то должны помнить, что БНД приняла самое активное участие в моем аресте. Для чего им было устраивать мой побег?
Р. Мои аналитики затруднились ответить на этот вопрос. Мы надеемся, что на него ответите вы сами.
П. Вот что я вам скажу. Султан. Выгоните своих аналитиков. Они не стоят тех денег, которые вы тратите на еду для них. Даже если кормите их говном. Да, побег организовала спецслужба. Но не БНД, а Штази.
Р. Штази всегда работала под контролем КГБ.
П. Правильно. Я нужен был КГБ. А зачем – этого я вам не скажу. Хотя бы потому, что и сам не знаю. А догадки оставлю при себе.
Р. Мы предпочли бы, чтобы вы поделились с нами и догадками.
П. Они не имеют никакого отношения к нашему делу. Последние пять лет у меня не было ни одного контакта с ФСБ или с бывшими кадрами КГБ. Более того. В 95‑м мне понадобилась помощь. Я хотел переехать в Эстонию. Оттуда проще было бы выбраться в Европу. Но я не сумел найти человека, у которого был на связи. Майор Агишев.
Можете проверить через своих людей в ФСБ. Он исчез. То ли погиб, то ли убрали.
Не знаю почему. Важен сам факт: на Лубянке не осталось ни одного человека, который знает меня в лицо. Я выпал из их колоды. И не намерен в нее возвращаться. Больше я вам ничего не скажу. Здесь нет тайн. Просто говорить не о чем. Даже если ваши джигиты снова пустят в ход свои кинжалы, они не узнают больше того, что я сказал. Так что решайте. Я предложил вам свои услуги. Если вы в них не нуждаетесь, я найду другого заказчика.
Р. На всем Кавказе нет такого человека, который столько сделал бы для независимости Ичкерии, как я! И для которого это было бы делом жизни!
П. Поэтому я и обратился к вам.
Р. Сколько будет стоить эта работа?
П. Я мог бы сразу назвать вам примерную цифру. Но хочу, чтобы вы осознали, что это за работа. Надеюсь, вы понимаете, что в одиночку ее не сделаешь. Нужна команда. Профессионально подготовленная. На сегодня это одна из самых главных и трудных проблем.