Настька проснулась, когда за окном уже светало. Там, на улице, был настоящий мороз, с его расписными картинами на окнах, тусклым блеском льда на речке, ослепительно-белым снегом и обжигающим воздухом. Вылезать же с тёплой печки не хотелось совершенно. Настя потянулась и повернулась на бок, покрепче закутавшись в бабушкино лоскутное одеяло, но вдруг подскочила: «Васильев вечер же сегодня! Колядовать пойдём с Груней и девчонками! Надо у Наталки платок красный выпросить… Эх, но не даст, сама, небось, наденет… А вечером гадать будем! Надо бабушку Лукерью попросить песенкам меня научить, а то сегодня петь все будут, а я-то ничего не знаю ещё. А ещё…»
Думая так, Настька соскочила с печки. Ноги обожгло холодом, и она поскорей впрыгнула в валенки. Оглянувшись, она поняла, что в доме никого нет, кроме бабушки, которая месила ржаное тесто и негромко напевала протяжную песню.
— Бабуль, а Наташка где?
— Долго спишь, Настька! Наталья-то с петухами встала и уже все дела переделала да с подружками убежала готовиться к вечеру.
— Эх, как так-то? Я ведь хотела платок у неё с цветками попросить! А то праздник сегодня, а у меня и нет ничего… А мы колядовать по деревне пойдём! И рядиться будем, вчера весь вечер с Грунькой придумывали, в кого… Решили вот в цыганок нарядиться…
— Ох, внучка, внучка… Егоза ты наша, — вздохнула бабушка. — Пойдём глянем, может, у меня что-то для тебя найдётся.
У Настьки загорелись глаза — бабушка в деревне считалась самой умелой рукодельницей. И прясть, и ткать, и вышивать умела и любила.
«Руки у Лукерьи лёгкие» — говорили про неё в деревне. И если кто хотел сшить зимнюю коротёну или кафтан, то к ней все приходили, чтоб помогла ткань раскроить. А Наташкины подружки, как зима начиналась, вообще целыми вечерами у бабушки просиживали, советуясь, как лучше сарафан пошить или рубашку. Да каким узором вышить, чтобы такого ни у кого не было.
|
|
Бабушка пошла к старинному, расписанному виноградными листьями деревянному сундуку и откинула тяжёлую крышку. Сверху лежали вышитые рушники с кружевом по краям, белоснежные подзоры на кровать и мотки красных и чёрных ниток. Приподняв рушники, бабушка достала стопку платков.
Настька ахнула. Каких тут только не было! И простенькие синенькие с белой набойкой в листочек, и белые с голубыми цветочками, и богатые «аглицкие», ярко-красные с крупными цветами, и шерстяные шали… У Настьки от такого богатства глаза разбежались.
— Бабуль, а почему ты никогда не показывала мне их? Они такие… такие… И вот этот красивый, и вот этот… А этот к моему синему сарафану подойдёт, ой, ну бабушка, можно?
— Но-но! Обожди немного. Потому и не показывала — рановато тебе ещё, только тринадцать стукнуло. Заневестилась она, ишь ты!
— Ну бабуль! Сегодня праздник же, все нарядные будут, а я, а я…
— И ты будешь, не тараторь, самый красивый ищу тебе, — с этими словами бабушка достала красный, весь в цветах и узорах, платок.
— Вот, держи, внучка. Не простой платок — барановский. Береги — и трепать не смей, мне его дед подарил, ещё когда мамка твоя только родилась!
От платка было не отвести глаз — краски были такими яркими, будто и не прошло уже сорока лет, как его напечатали, узор был таким необычным, что хотелось рассматривать его снова и снова. На ярко-алом фоне плели свой рисунок цветы с синими, зелёными, жёлтыми лепестками, и стебельки переплетались, создавая чудесный узор.
|
|
— Бабушка, какой он… Ох! С таким платком точно меня все увидят!
— Ой, смешная какая… Будто тебя и так не заметишь! Всё тараторишь, как сорока, и хохочешь без продыха! Вот держи тебе ещё шаль, сверху на кафтан накинуть, а то замёрзнешь ещё. Мороз-то стоит нынче настоящий — рождественский!
Настя кинулась бабушке на шею, обняла её и бегом к своему сундуку — обновки примерять. Достала свой любимый синий сарафан — сама летом ткань красила и узоры на нём набивала, а штампы ей её друг, Колька, вырезал. Ни у кого таких не было. А Колька мастер — уж как любит по дереву резать, хочет плотником стать да наличники на окна делать… Да уж какие тут наличники, отец его не отпустит в подмастерья. Сам он рыбак и сыну той же доли хочет. А резьба для него — это всё баловство… Но штампы Колька и правда режет невероятные: и листочки, и цветки, и солнце…
«А вот Груне он не стал вырезать птичек, только мне вырезал», — вдруг подумала Настька с неожиданным удовольствием. Потом спохватилась и сказала:
— Зато он ей цветочки маленькие вырезал…
— Что там бормочешь, егоза? — спросила бабушка. — Аль не нравится платок?
— Нет, бабулечка, очень нравится! А скажи, сегодня гадать-то будут?
— Гадать? Будут, как не будут! Сегодня ж самый день для гадания. Как раз к нам в избу и придут все. Намедни мне твоя сестра Наталка все уши прожужжала, выпрашивая, чтобы я согласилась. Уж и дрова-то они нам наносят, и избу выметут, и ещё… Чего только не наобещали её подружки. А я что? Жалко мне, что ли? Вот и согласилась.
|
|
— А как гадать будут? В прошлый раз Наташка меня не пустила, сказала, что мала я ещё гадать, и из избы прогнала. Даже из окошка подсмотреть не удалось, — обиженно сказала Настя.
— Ну и права была Наталья, ты уж не сердись на неё. Гадание — дело серьёзное, шутить с ним нельзя.
— Ну а сейчас мне уже можно? Как гадать будут? А что нужно принести? И что поётся, когда гадают? Наталка сказала, что песни надо особенные знать. И воду из колодца носить. А ещё блюдо обязательно медное. И кольцо чтобы золотое непременно было. А у меня нет кольца, мне нельзя будет гадать? Бабушка, что же делать?
— Ой, обожди чуточку! И как за тобой поспеть-то? Ой, горе с девкой… Расскажу я всё сейчас, помолчи только. Да с тестом помоги, всё равно уж не отвяжешься от меня, пока не расскажу всё…
Села бабушка с Настей за стол, и стали они тесто раскатывать и витушки крутить. А витушки — это особенное печенье, пекли его раз в год, на Святки, чтобы колядовщикам раздавать.
— Гадать нынче самое время, на Васильев вечер как начинаем гадать — и до Крещения можно гадать по-всякому. Страшные вечера начались, нечистая сила ходит по земле, людей пугает, и гадания силу имеют в это время.
— Ой, а почему они страшными называются? — воскликнула Настька.
— С Рождества по Васильев день вечера называются Светлыми, святыми, потому что весь мир радуется Рождеству Христову, победе доброго над всем злым. И говорят, что Господь так обрадовался рождению сына, что отворил на неделю врата ада, чтобы все могли порадоваться вместе с ним, даже грешники и нечистая сила. И с Васильева дня по Крещение Господне по земле нашей ходит всякая нечисть и пытается ох как напакостить всем людям. Поэтому мы и рядимся и маски разные надеваем, чтобы нечисть нас не узнала. Вот в моё время, если кого на вечёрке узнавали наряженного, то выгоняли его с вечёрки, чтобы он за собой не привёл кого не надо…
— А мы сегодня тоже собираемся рядиться и козу водить! Вот Стёпка, брат Груньки, хочет медведем ещё нарядиться, только шкуры у него нет, чего он там выдумает, знать бы…
— Всё-то тебе знать надо, а! Хватит болтать, витушки туже крути лучше!
— А гадать-то как будем? Ну, бабуль, так и не рассказала!
В этот момент с улицы донёсся крик:
— Настька! Настька, выходи!
— Зовут тебя, — сказала бабушка. — Иди уже, сама доделаю тут я. Беги гуляй. Но к вечеру приходи, избу надо вымести будет и воды из колодца для гадания принести!
Настя поцеловала бабушку, схватила платок и, накинув кафтан, выбежала на улицу. Там поджидала её подружка Груня.
— Побежали гадать! Мне моя бабушка рассказала, как гадать на жениха надо. Только пойдём к тебе в курятник, а то меня бабушка заругала, что я к тебе убежала, а пироги не поставила…
— В курятник? А зачем?
— Так надо в курятнике поймать курицу, принести её в избу, круг начертить мелом на полу. Затем поставить в круг блюдечко с водой, пшеном, положить колечко. И посадить курицу в круг. Если она выйдет из круга, значит, в этом году замуж не выйдем! Пойдём? Вон твоя бабушка как раз из избы вышла за водой! Пока она ходить будет, как раз успеем!
И девчонки, шутливо толкая друг друга в сугробы, побежали в курятник.
В курятнике темно, пахнет соломой и очень тепло. Курицы, нахохлившись, сидят на насестах, не подозревая, что через мгновенье их тишина и нега закончится.
— Ты, главное, петуха не лови! — прошептала Груня, — а то в девках на всю жизнь останешься… Знаешь вот бабу Лизу? Моя бабушка сказала, что она как раз петуха поймала в один год, и вот теперь всю жизнь одна живёт…
— Да у неё же муж в солдаты ушёл, ты что, Грунь? Бабушка моя говорила, что потому она одна, вдовкой живёт.
— Ну не знаю, что мне говорено, то я и сказываю тебе! Пошли уже!
И они ворвались в курятник! Куры испуганно закудахтали, слетели с насеста и начали бегать по сараю. Перья, солома полетели в разные стороны. Всё кружилось, кудахтало, топало и носилось без остановки… И наконец из этой кутерьмы на улицу вывалилась сначала Настька, крепко прижимая к себе серую курицу-несушку, а потом и Груня с чёрной курочкой под мышкой.
— Держи крепко! Ух и вырываются! Побежали в дом!
Забежав в избу, Настька первым делом схватила уголёк, начертила большой круг на полу, а потом, всучив Груньке свою курицу, побежала за блюдцем. Налила в него водички, в другое насыпала пшена и колечко положила, а третье пустым поставила.
— Ну, выпускай мою скорей! Давай посмотрим!
Груня осторожно выпустила курицу в круг. Та, оказавшись на полу, закудахтала и стремглав побежала из избы.
— Ну вот, не выйти мне в этом году замуж, — пригорюнилась Настька.
— И чего переживать? Тебе вон только тринадцать исполнилось. А мне уже пятнадцать, и всё равно… — утешила Груня Настю.
— Ну давай, выпускай свою, скорей, пока бабушка не вернулась!
Та осторожно опустила курицу в круг. Курица стояла на месте и идти никуда не хотела. Потом медленно пошла к блюдечку с пшеном и стала клевать.
— Ох, богатый муж будет, Настька! — захлопала в ладоши Груня.
— А что было бы, если бы она пить пошла?
— Тогда бы, значит, муж пил бы. А если бы к пустому пошла, то бедный был бы совсем… А коли колечко клевать стал бы, то вышла б замуж уже на Троицу…
Тут в избу зашла бабушка.
— Ох, чертовки две! Вы что же тут набедокурили?! Ох, сейчас полотенцем вас отхожу, за такой-то беспорядок! — сердито крикнула бабушка.
— Бабуля, не сердись, мы гадали! Я вот в этом году замуж не выйду, моя курица убежала, а вот Груньке муж богатый достанется, вот как! — затараторила Настька. — И мы всё-всё тут уберём, я уж и метлу несу, и пол протру, не сердись только — мы мигом.
И девчонки и правда разом подмели, всё расставили, блюдечки убрали, сполоснув водой, на полку. Бабушка молча наблюдала за ними.
— Идите-ка вы уже колядовать да на улицу гадать. А то валенки не бросали небось ещё, как узнаете, откуда Грунькин богатый муж приедет? Идите уж улицу разносите! А мне тут в избе делов-то уже натворили, набедокурили, довольно.
— Ну бабушка! Мы же всё убрали! Лучше, чем было, теперь-то стало, не бранись уж, — попросила Настя. — А валенок бросать мы и так собирались! Пойдём, Груняша, на тот конец села, где ворота стоят, пока там ещё не вся деревня собралась. Спасибо, бабуль! — Настя обняла бабушку, которая тщетно пыталась сохранить серьёзный вид, и убежала, в сенях устроив толкотню с Грушкой.
— Ох уж эти девочки, — вздохнула бабушка и, складывая витушки на противень, тихонько запела:
Заиграю, заиграю сама да заплачу,
Свою прежнюю молодость, а я вспоминаю…
Ой ты свет моя молодость, она молодая,
Как ушла от меня моя молодость, она не сказалась…
А пришла ж моя старость — она не спросилась…
А девчонки тем временем добежали до края деревни и шумно спорили, кому первой валенок бросать за ворота.
— Я вперёд бросать буду! — крикнула Грунька. — Мне же жениха нагадали в этом году!
— Нет, я! — кричала в ответ Настька (ей было обидно, что её гадание не удалось, и хотелось хоть как-то утешиться). — Ко мне на следующий год жених приедет, надобно знать, откуда будет!
— А чего мы спорим-то? Давай одновременно кидать! — уступила Груня. И, сняв валенок с ноги, начала прыгать на другой, торопя Настю. — Ну, давай скорее, холодно-то ой-ёй как!
Настька скинула валенок, подняла его высоко в руке и начала считать:
— Раз, два, три! Кидай! — И валенки, смешно кувыркаясь в воздухе, полетели за ворота…
— Ну что, пошли смотреть? — Груня повернулась к Насте, неудачно подпрыгнула и вдруг оказалась лежащей на земле.
— А небо-то какое высокое… — проговорила она, задумчиво глядя вверх. — Морозы не скоро пройдут, коли небо такое…
— Хватит лежать,— перебила её Настька, — вот ещё, замечталась тут! Пошли валенки искать.
И они, поддерживая друг друга, стали прыгать по дороге за ворота. И тут Настька мельком заметила какое-то движение по правую руку от неё:
— Стой, — завопила она, — отдай валенок! Куда ты! Груня, Груня, он валенок унёс мой!
— Вот кошак рыжий! Я его сейчас догоню, — выругалась Груня, на ходу надевая свой валенок. — Догоню и все вихры повыдёргиваю! Слышишь, ты?! — выкрикнула она вдогонку убегающей фигуре и понеслась следом.
И осталась Настька на дороге одна. Стоя на одной ноге. И вокруг-то, как назло, ни души. В носу предательски щипало, и хотелось плакать.
— Вот тебе и погадала, — сердито пробурчала Настя себе под нос.
— Ох и молодец же я,— в точности воспроизводя бабушкины причитания, сказала она чуть громче.
— Эх! — крикнула она громко-громко и, хромая на одну ногу, понеслась стрелой домой, надеясь успеть до того, как тёплый шерстяной носок промокнет совсем.
В избу она влетела, уже не чувствуя ноги от холода, и бегом, не разуваясь, к печке побежала.
— Куда в валенках! Снега нанесёшь, кто вытирать будет? — начала было бабушка, но, увидев Настино лицо, осеклась. — Вот егоза! Валенок-то где?! Носок-то скорей снимай, ногу отморозишь. Ох, беда мне с девкой…
Бабушка ловко стянула примёрзший носок и начала с силой растирать Настину ногу.
— Ой, больно! — вскрикнула Настя. — Бабуль, у меня валенок утащил Колька! Я валенок за ворота кинула, и Груня тоже свой, а как пошли за ними, так я его кудри рыжие только и увидала, так он нёсся! Как будто черти гнались за ним! Хотя Груня стала его догонять и выглядела как сам чёрт! — засмеялась Настя, вспомнив сердитую Груню, которая, высоко задирая ноги, бежала по сугробам за Колькой и громко кричала ему, что она с ним сделает, как поймает…
— Ох, а колядовать я как пойду? — всполошилась Настя. — Валенок-то нет у меня больше…
— Остынь, егоза, какие колядки? Тебе бы ногу отогреть, чтобы беды не было, а ты колядовать собралась! Без тебя наколядуют! А Кольке передай, чтобы и близко к избе моей не подходил, без ушей оставлю! И вихры его повыдёргиваю! Тоже мне, шутник нашёлся! Ладно бы не морозы крещенские были бы…
— Как это колядовать я не пойду? — расстроилась Настя. — Я же так хотела всех поздравить с Васильевым днём…
— До Крещенья ещё напоёшься, напоздравляешься! Завтра схожу к бабушке Авдотье, у неё валенки тебе возьму. Худые, конечно, но уж лучше, чем так-то. На печку залезай и грейся, а там уж и гадать придут уже.
— Что-то, бабуль, расхотелось мне гадать, — протянула Настя, — не везёт мне с гаданиями — и замуж не выйду в этом году, и валенок утащили…
— Успеется ещё, куда торопишься? Всё, помолчи, не мешай мне, — с этими словами бабушка пошла наводить последние штрихи в уже убранной нарядной избе. Нарисовала мелком кресты на дверях, чтобы нечистая сила в дом ходу не имела, постелила новый вышитый рушник под иконы, поправила коврики на лавках.
Настя закрыла глаза и стала думать про валенки, Кольку, бабушку Авдотью… Вспомнилось ей, как бабушка рассказывала ей, что в детстве они с Авдотьей лучшими подругами были, прямо как они с Грунькой. И что про них даже частушки сочинили и на каждом гулянье их им пели, а они всё сердились поначалу, а потом гордиться стали…
— Бабуль, а какая частушка была про тебя? Про Авдотью помню, а про тебя нет…
— Вот уж вспомнила, а! — бабушка хотела уж рассердиться, но, взглянув на несчастную Настьку, закутанную в одеяло на печке, топнула ногой и пропела:
Пошла плясать
Бабушка Лукерья,
Нет волос на голове —
Нацепила перья!
Потом прошла круг, подпевая себе наигрыш гармошечный и выколачивая дроби, и спела вторую:
Пошла плясать
Бабушка Авдотья,
Доплясалась до того —
Сапоги в лохмотья! И-ха, и-ха!
Покрутилась, отдробила и, запыхавшись, села на лавку.
— Вот так-то нам с Авдотькой и пели раньше. Завсегда на вечёрке первые мы были. Я-то наряды новые любила, всё форсила в сарафанах да рубашках новых, рукодельная была, а Авдотька плясать любила! Ох, как выйдет на круг, как начнёт дроби выколачивать... Никто после неё плясать не шёл, все отказывались. Некому было с ней сравниться — ни девке, ни парню! Вот и придумали про нас такие коротушки, бабушками нас обозвали. А годов-то нам было — как вам сейчас. Смеху-то бывало от этих частушек, на всю деревню… Дед твой их как раз и придумал. Вот смешливый был, никогда серьёзным его не видала… Помер только рано.
И бабушка вздохнула, поднялась и стала поправлять рушник на красном углу. А Настя, лёжа на боку, смотрела на неё не отрываясь, пока не задремала. И снились ей вечёрки с частушками, бабушка в причудливом головном уборе из перьев и весёлая Авдотья, поющая деду в ответ частушки про него, которые также сочиняла на ходу.
Ой, девки, беда —
Некуда деваться!
По колено борода —
Лезет целоваться!
И дед ей тоже что-то отвечал. А потом они вместе играли в поцелуйные игры, и все вдруг становились очень серьёзными и важными. А в конце кадриль танцевали, под дедовскую гармошку. И расходились гурьбой по всей деревне, с гармошкой или с песней. Почему-то с колядкой…
И тут Настя проснулась и поняла, что колядка звучит вовсе не во сне, а наяву. И что запевает её Наташка.
Пришла Коляда
Накануне Рождества!
Мы ходили, мы искали
Коляду Святу.
Нашли коляду
У Михайла во дворе,
А Михайлов двор
На семи столбах,
На восьми верстах,
Как хозяинушка —
Красно солнушко,
А хозяюшка —
Светел месячек,
Малы детушки —
Часты звёздочки.
Бабушка отворила дверь, и в избу вкатилась гурьба молодёжи.
— Ты, хозяйка, не скупись, ты, хозяйка, подарись! Или хлеба ломтину, или денег полтину! Или сена клок, а то… — на этом месте молодёжь как-то притихла. Потому что продолжение было «а то вилы в бок», но у бабки Лукерьи был крутой характер, и можно было недосчитаться кудрей, если спеть ей такое. Поэтому конец песенки был заглушён поздравлениями с праздниками.
— С Рождеством! И с новым годом!
Бабушка одарила колядовщиков витушками и таусеньками — печеньем, которое выпекала с самого утра, и спросила:
— Ну, гадать-то готовы? Кто решился, кто просто глядеть будет? Валенки скидывайте и по лавкам садитесь.
Молодёжь, толкаясь и смеясь, прошла в избу. Гадать собрались не только девушки, но и ребята. Настя же, как только колядовщики вошли в избу, с печки спрыгнула, в закуток забралась и свой самый красивый сарафан надела и бабушкин платок с цветами повязала. И незаметно подошла к Груне, которая как раз нетерпеливо оглядывалась, ища её.
— Догнала Кольку? — с надеждой спросила Настя.
— Нет. Он через забор сиганул, и только я его и видела. Но не горюй, Настьк, мы завтра к нему домой наведаемся и такого там наворотим, пусть попробует не отдать! — сердито прошептала Груня.
— Эх… А гадать будешь ещё? — спросила Настя.
Груня замялась, посмотрела вниз, схватила кисточки платка своего и стала их перебирать в руке.
— Страшно гадать. Тут ведь и на смерть напоют, и на болезнь. А вдруг такое выпадет?
— Ну, значит, так и сбудется. Чему быть, того не миновать, знаешь или не знаешь ты этого, разницы-то нет, — сказала Настя. — А я пойду и узнаю, что мне суждено! — И она села на лавку, стоявшую около стола.
Бабушка тем временем принесла хлеб и дала каждому отломить себе. Потом эти куски положили на медное блюдо, и бабушка запела песню:
Мы не песнь поём —
Хлебу честь воздаём.
Кому поём — тому с добром,
Кому вынется — правда сбудется,
Правда сбудется — не минуется.
— Разбирайте хлеб да ночью под подушку его кладите. Что загадаете — то и приснится, — тихо сказала бабушка. Потом взяла ковш, зачерпнула из ведра воды и вылила в блюдо. И пошла с ним вокруг стола, собирая у каждого какую-то вещь — или колечко, или серёжку, или даже гвоздь у ребят. Гадающих набралось немного — семеро.
— Кто последним останется — тот в этот год не выйдет замуж, не женится,— строго сказала бабушка и запела первую песенку.
Золота парча развевается,
Кто-то в дорогу собирается…
И все подхватили:
Кому вынется — правда сбудется,
Правда сбудется — не минуется!
— Чьё кольцо? — спросила бабушка, доставая кольцо с блюда, укрытого платком.
— Моё, — спокойно сказал высокий кареглазый парень. Настька знала его, он частенько Наталку после вечёрок домой провожал. И на балалайке играл так, что Наташка уж кучу частушек понапридумывала про его балалайку и карие глаза.
— Видно, служить в этом году уйдёшь, — сказала ему бабушка. — Дорога тебя ждёт далёкая.
Оглянувшись, Настя увидела, как Наташа вдруг сгорбилась, будто груз упал на её плечи. Потом, заметив Настин взгляд, выпрямилась и стала поправлять платок. А бабушка запела следующую:
Как ходил ёжик
По завалинке,
Выносил добро
На мочалинке!
Кому вынется — правда сбудется,
Правда сбудется — не минуется! — допели все вместе.
— Чья серёжка?
— Моя! — воскликнула подружка Наташи, Дуня.
— Богатой будешь, и добро в доме ждёт тебя, и урожай хороший! Забирай серёжку, — проговорила бабушка и без остановки запела следующую песенку:
Ходит старушка
Посерёдочке,
На ней сарафан
Весь истрескался!
Кому вынется — правда сбудется,
Правда сбудется — не минуется!
— Чья пуговица?
— Моя, — побледнев, сказала Настя.
— Ох, коза-егоза, бедной будешь в этом году. Новых сарафанов не жди, старые придётся донашивать, а то сколько их в этом году-то пошила новых-то? Ой беда, беда прямо!
— Бабуль! — сердито воскликнула Настька, пытаясь скрыть пылающие щёки. Но бабушка, не обращая на неё внимания, запевала следующую:
Летел соколик
Из улицы,
А голубушка — из другия.
Целовалися, обнималися.
Кому вынется — правда сбудется,
Правда сбудется — не минуется.
— Чьё кольцо?
— Моё! — громко сказала Груня. Настя удивлённо взглянула на неё и прошептала: — Ты же не хотела гадать?
— Ну, ты же пошла, а куда ж ты без меня? — так же тихо ответила Груня, хитро улыбаясь. — Будешь потом зайцем меня дразнить, вот ещё!
— Ох, болтушка какая! Не хочет слушать, что ждет её, — всё разговоры ведёт! Свиданье ждёт тебя, гулять будешь, жениха встретишь в этом году. Только жаль мне его, всю голову ему своими разговорами задуришь, знаю я тебя! — засмеялась бабушка. — Даже на гаданье помолчать не можешь!
— А чего всё молчать да молчать? — дерзко выкрикнула Груня. — Так и состариться молча можно!
Все засмеялись, а Груня хотела продолжить, но Настька вовремя её за руку ухватила и страшные глаза сделала, чтобы бабушке она не перечила не вовремя.
Венички-пошумельнички
Ещё повисят, ещё пошумят!
Кому вынется — правда сбудется,
Правда сбудется — не минуется!
— Чей перстень?
— Мой,— сказал Тимофей, гармонист. Ни одна гулянка без него не обходилась, да только в последнее время надоело ему на гармошке играть, всё самому бы поплясать только. Особенно коли Дуня на вечёрку пришла.
— Рановато тебе жениться. Обожди ещё годок, погоди сватов засылать. Не пришло время ещё.
Тимофей упрямо мотнул головой.
— А чего ждать-то? Вот захочу и пошлю нынче же, что мне сделается? Год ждать, вот ещё! Правильно говорят, глупость эти все гадания!
— Послать-то ты можешь, дак ведь и отказать могут. А коли женишься, так вдруг какое несчастье случится. Гадание-то, оно не мешает тебе делать по-своему, оно просто предсказывает, получится или нет. А иногда, если уж очень стараешься его отменить, оно и отступает. Только сложно это. Не всякому под силу. А тебе-то чего? Хозяйство как раз укрепишь, дом начнёшь строить, в мастера выйдешь — всё за год успеешь, а потом и жениться самое время будет. Но воля твоя, и доля тоже. Решать тебе.
Сказав так, бабушка запела последнюю песенку:
Куют кузнецы золотые венцы,
Скуй, кузнец, и мне венец!
Кому вынется — правда сбудется…
— Чьё колечко?
— Моё! — отвечала Наташка.
— Ну, готовь приданое, скоро за тобой жених приедет! Уж в нынешний год в молодках будешь, — ласково сказала бабушка.— Иль не рада?
— Рада, ой как рада! — сказала Наташа, опуская глаза. Но Настя видела, что не так оно. Ведь тому, от кого Наташа ждала сватов, дорогу нагадали, а если всё равно ей суждено выйти замуж в этом году, значит, придётся идти за нелюбого....
— А последняя серёжка чья?
— Моя! — отозвалась тихая девушка с дальнего конца лавки.
— Замуж не выйдешь нынче, сидеть тебе в девках ещё год, — промолвила бабушка. — Да не кручинься ты так, выйдешь ещё, верь мне, уж я-то знаю, и слёзы тут незачем лить. Думаешь, замужем-то весело? Ох…
Не ходите девки замуж,
Замужем-то каково?
Не дадут другого друга,
Все гляди на одного! — спела бабушка.
— Так что вставай и бегом на вечёрках веселиться, чтобы нагуляться за год хорошо! И вы все, чего расселись? Небось избу сняли для гулянки?
— Да уж, бабуль, как раз у Авдотьи будем!
— Поди ж ты! — удивилась бабушка. — Неужто Авдотья свою избу согласилась сдать? Видно, самой поплясать так захотелось да гармошку послушать, что не удержалась. Ну, смотрите. Тогда, может, и я зайду попозже посмотреть, как нынче молодёжь веселится. Идите уж!
— И Настьку с собой возьмите, доведите без валенка, ей Авдотья даст другие! — спохватилась бабушка, провожая всех за дверь.
— Возьмём, конечно! А что с валенком-то случилось?
— Не вашего ума дело! Сказано вести, значит, ведите! Разное бывает, нечего тут смеяться!
— Да мы её и донести можем, — засмеялся Тимофей. — Ну-ка, Настя, иди сюда! — и, легко подняв её на руки, вышел на крыльцо. — Держись крепко, а то вдруг уроню? Быстро сейчас домчимся.
Настька крепче обхватила его за шею, и он, крикнув «Эге-гей, догоняйте, копуши!», побежал по снежной тропинке. И вся остальная гурьба с песней и хохотом устремилась за ним. И пока они шли до избы Авдотьи, к ним присоединялись всё новые и новые колядовщики, шедшие с разных сторон деревни.
А на небе ярко светил месяц. Со своей высоты он глядел на всё вокруг и радовался, что может разогнать темень, наступавшую со всех сторон. Воздух был морозным и прозрачным. И казалось, всё замирало в эту ночь. Даже песни, звучащие отовсюду, не мешали тишине окружать деревню. Такой был этот Васильев вечер.