Это была охотничья пора. Крупное озеро Бутринто на материке, покрытое у берегов звенящей корочкой льда, было усеяно стаями диких уток. На бурых склонах гор, размытых дождями, в густых зарослях скрывались зайцы, косули, кабаны, кормившиеся корневищами и луковицами, вырытыми из мерзлой земли. На острове среди болот и озерков бродили бекасы, ковыряли землю своими упругими длинными клювами и вспархивали у вас из-под ног со звоном летящей стрелы. В оливковых рощах, в миртовых зарослях прятались неуклюжие, жирные вальдшнепы. Потревоженные, они с оглушительным треском крыльев снимались с места и уносились прочь, как осенние листья по ветру.
Лесли в ту пору был в безумном упоении. С компанией таких же страстных охотников он раз в две недели ездил на материк и возвращался домой с огромной кабаньей тушей, связками окровавленных зайцев и большими корзинами, полными пестрых уток. Грязный, небритый, пропахший ружейным маслом и кровью, Лесли с сияющими глазами излагал нам подробности охоты. Шагая по комнате, он изображал, где и как он сам стоял, где и как вышел из укрытия кабан, грохот выстрела, эхом раскатившийся по горам, легкий удар пули и предсмертные сальто кабана, упавшего в вереск. Он описывал все это с такой живостью, что нам казалось, будто мы сами присутствовали на охоте. То он был кабаном, пробовал ветер, тревожно метался среди камышей, глядел из-под щетинистых бровей и прислушивался к суете загонщиков и собак, то одним из загонщиков, который осторожно пробирается сквозь высокую траву и кустарник, смотрит то в одну, то в другую сторону и издает странный булькающий крик, подымая дичь. Потом, когда кабан выходил из укрытия и, пыхтя, бросался вниз по склону, Лесли вскидывал к плечу воображаемое ружье и стрелял. Ружье, как настоящее, отдавало ему в плечо, а в углу комнаты кувыркался кабан и замертво падал на землю.
Мама не придавала особого значения охотничьим вылазкам Лесли, пока он не принес своего первого кабана. Оглядев громадную мускулистую тушу и острые клыки, приподнявшие верхнюю губу в сердитом оскале, мама слегка оторопела.
– Боже мой! – воскликнула она. – Я просто не представляла, что они такие огромные. Надеюсь, ты будешь вести себя осторожно, милый.
– Никакой опасности, – сказал Лесли, – если только он не выйдет из укрытия прямо перед вашим носом. Вот тогда будет горячее дельце, потому что, если вы промахнетесь, он насядет на вас.
– Это очень опасно, – сказала мама. – Я не представляла, что они такие огромные… Такому зверю ничего не стоит убить или ранить тебя, милый.
– Нет, нет, мама. Это совершенно безопасно, если только он не выйдет перед носом.
– Не вижу никакой опасности даже и в таком случае, – сказал Ларри.
– Это почему же? – спросил Лесли.
– Ну, если он бросится на тебя и ты промахнешься, почему бы тебе не перепрыгнуть через него?
– Что за чепуха, – усмехнулся Лесли. – Эти зверюги достигают трех футов в плечах и проворны как черти. Ты просто не успеешь перепрыгнуть через них.
– Ну почему же? – сказал Ларри. – Мне кажется, что нетруднее, чем прыгнуть через стул. Если нельзя перепрыгнуть просто так, можно перепрыгнуть с каким-нибудь упором.
– Все это болтовня. Ты просто не видел, как они несутся. Через них нельзя перепрыгнуть ни так, ни этак.
– Вам, охотникам, всегда не хватает воображения, – сказал Ларри. – У меня на этот счет немало превосходных мыслей, вам бы только пользоваться ими. Но нет, вы отвергаете все, не задумываясь.
– Вот поедешь с нами в следующий раз, – предложил Лесли, – и покажешь, как это делается.
– Я вовсе не силач с волосатой грудью, – холодно заметил Ларри. – Я живу в мире идей, мое дело производить мысли, так сказать. Я предоставляю свой мозг в ваше распоряжение, создаю планы и замыслы, а уж вы, люди с мускулами, их реализуете.
– Да, только я не собираюсь реализовать этот твой план, – уверил его Лесли.
– Это было бы безрассудно, – сказала мама. – Не делай глупостей, милый. А ты, Ларри, не вбивай ему в голову опасных мыслей.
Ларри всегда был переполнен мыслями обо всем, чего не ведал на практике. Мне он давал советы о лучшем способе изучения природы, Марго – о нарядах, маме – о том, как вести хозяйство и не превышать кредита в банке, Лесли – об охоте. Сам он при этом был в полной безопасности, так как отлично знал, что никто из нас не сможет отплатить ему тем же – не даст ему совета, как лучше всего писать. Всякий раз, когда у кого-нибудь в семье появлялась трудная задача, Ларри знал наилучший способ ее решения, а если кто-то хвалился своими успехами Ларри никогда не понимал, из-за чего поднимается столько шуму, ведь дело совсем пустяковое, нужно только приложить к нему мозги. Именно это свойство характера Ларри стало однажды причиной пожара в доме.
Лесли только что вернулся с охоты, нагруженный дичью и весь сияющий от гордости. Как он нам объяснил, первый раз в жизни ему удалось выстрелить дуплетом. Однако, прежде чем мы смогли в полной мере оценить все великолепие его свершений, ему пришлось растолковать нам это подробно. На языке охотников «дуплет», очевидно, означал – убить двух птиц или двух животных сразу друг за другом, сначала из левого ствола, потом из правого. Лесли стоял на каменном полу посреди большой кухни, освещенной красными отсветами жаровен, и объяснял нам, как на холодной заре стая уток снимается с места и закрывает все небо. С резким шумом крыльев они проносятся над головой, и Лесли стреляет, прицелившись в вожака, затем мгновенно переводит ружье на вторую птицу, стреляет снова, и, когда он опускает дымящееся ружье, обе утки шлепаются в воду почти одновременно. Сгрудившись в кухне, мы все с разинутыми ртами слушаем его живописный рассказ. На широком некрашеном столе горою навалена дичь, мама и Марго ощипывают пару уток к обеду, я обследую разные виды и делаю заметки в своем дневнике (который быстро покрывается пятнами крови и перьями), а Ларри сидит на стуле с красивой уткой на коленях, гладит ее упругие крылья и наблюдает, как Лесли, забравшись по пояс в воображаемое болото, третий раз показывает нам, каким образом ему удалось произвести дуплет.
– Очень хорошо, милый, – сказала мама, когда Лесли описал сцену в четвертый раз. – Наверное, это очень трудно.
– Не понимаю, почему, – отозвался Ларри.
Лесли, который только что собрался рассказать обо всем еще раз, остановился и посмотрел на небо.
– Ах, не понимаешь? – воинственно спросил он. – А что ты вообще в этом смыслишь? Ты с трех шагов не попадешь в ствол оливы, не то что в летящую птицу.
– Мой дорогой мальчик, – сказал Ларри своим самым противным медовым голосом. – Я не принижаю твоих достоинств. Я просто не понимаю, почему считается трудновыполнимым то, что лично мне кажется делом совсем легким.
– Легким? Если бы ты хоть когда-нибудь занимался охотой, ты бы не считал ее легким делом.
– Не понимаю, зачем для этого нужно заниматься охотой. Мне кажется, тут просто надо не терять хладнокровия и получше целиться.
– Какая чушь! – разозлился Лесс. – Тебе всегда кажется простым то, что делают другие.
– Это наказание за многосторонность, – вздохнул Ларри. – Все оказывается до смешного простым, за что бы я ни взялся. Поэтому я и не понимаю, зачем столько шуметь из-за самого обыкновенного меткого выстрела.
– До смешного простым, за что бы ты ни взялся? – скептически повторил Лесли. – Я еще ни разу не видел, чтобы ты когда-нибудь брался за то, что другим советуешь.
– Гнусная клевета, – сказал уязвленный Ларри. – Я всегда готов доказать, что мои идеи верны.
– Очень хорошо. Тогда посмотрим на твой дуплет.
– Разумеется. Ты обеспечиваешь ружье и дичь, а я демонстрирую тебе, что для этого не требуется особых талантов. Тут нужен деятельный ум, способный все взвесить и решить задачу математически.
– Отлично. Завтра мы идем на болото за бекасами, и ты сможешь пустить в ход свой деятельный ум.
– Мне не доставит удовольствия избиение птиц, которые чахнут прямо с самого рождения, – сказал Ларри, – но поскольку задета моя честь, придется принести их в жертву.
– Если ты убьешь хоть одну, считай, что тебе повезло.
– Право же, дети, вы спорите о сущих пустяках, – философски заметила мама, стирая перья со стекол очков.
– Я согласна с Лессом, – выпалила Марго. – Ларри очень любит указывать людям, как что делается, а сам никогда ничего не делает. Ему будет полезно получить урок. Лесс просто молодец. Сумел убить двух птиц одним махом, или как там это называется?
Лесли, решив, что Марго неверно оценила его доблесть, пустился еще раз в более подробное описание эпизода.
Всю ночь шел дождь, так что на следующее утро, когда мы отправлялись смотреть, как Ларри будет совершать свой подвиг, под ногами хлюпала грязь и мокрая земля пахла, словно кекс с изюмом. Ради торжественного случая Ларри прикрепил к своей шляпе из твида огромное индюшиное перо и стал похож на маленького, осанистого и очень величественного Робин Гуда. Всю дорогу до болот, где собирались бекасы, он громко на что-нибудь жаловался. Ему было холодно, скользко, он не понимал, почему Лесли не поверил ему на слово без этого смехотворного фарса, ружье у него было тяжелое, и дичи там, наверно, не окажется, потому что в такой холодный день, как сегодня, никто не высунет носа наружу, разве что какой-нибудь слабоумный пингвин. С холодной жестокостью мы гнали его к болоту и оставались глухи ко всем жалобам и протестам.
Болото это образовалось на дне небольшой долины – акров десять плоской земли, которая в весенние и летние месяцы обрабатывалась. Зимой ей давали зарасти, и тогда она превращалась в лес тростника и травы, прорезанный ирригационными канавами, до краев полными воды. Эти канавы сильно затрудняли охоту. Они были слишком широки, чтобы их перепрыгнуть, и вброд их не перейдешь, так как в них было футов на шесть жидкой грязи и сверху еще четыре фута грязной воды. Кое-где их пересекали узкие дощатые мостики, в большинстве случаев подгнившие и шаткие, но только благодаря им можно было передвигаться по болоту. Во время охоты нам приходилось делить свое время между выискиванием дичи и поисками очередного моста.
Едва мы пересекли первый мостик, как из-под ног у нас с шумом взлетели три бекаса и понеслись прочь, раскачиваясь при полете из стороны в сторону. Ларри вскинул ружье и нажал на собачку. Курки спустились, но выстрела не последовало.
– По идее его надо бы зарядить, – с тихим торжеством произнес Лесли.
– Я думал, ты его зарядил, – со злостью ответил Ларри. – Все-таки ты исполняешь роль оруженосца. Я бы подстрелил эту пару, если бы не твоя дурацкая нерасторопность.
Он зарядил ружье, и мы снова побрели сквозь заросли тростника. Впереди нас, в какую бы сторону мы ни шли, все время раздавалась несносная болтовня двух сорок, предупреждавших дичь. Ларри чертыхался, проклинал сорок, а они, громко болтая, продолжали лететь впереди, пока не довели его до отчаяния. Он остановился у маленького мостика, нависшего над полоской спокойной воды, и со злостью спросил:
– Нельзя ли что-нибудь сделать с этими птицами? Они же распугают всю дичь на многие мили вокруг.
– Только не бекасов, – сказал Лесли. – Бекасы будут сидеть до тех пор, пока ты на них не наступишь.
– Я думаю, дальше идти незачем, – сказал Ларри. – Это все равно что выслать вперед духовой оркестр.
Он сунул ружье под мышку и сердито двинулся к мосту. Вот тут все и произошло. Ларри достиг как раз середины скрипучей, шаткой доски, когда из высокой травы с другой стороны моста выпорхнули вдруг два бекаса. От волнения Ларри забыл о своей необычной позиции. Он схватился за ружье и, еле удерживая равновесие на танцующем мосту, выпалил из обоих стволов. Ружье загрохотало и отдало назад, бекасы умчались целые и невредимые, а Ларри с криком ужаса полетел в канаву.
– Держи ружье над головой! Держи ружье над головой! – ревел Лесли.
– Не вставай на ноги, а то тебя затянет, – визжала Марго. – Не двигайся.
Но у Ларри, распростертого на спине, была только одна мысль: убраться отсюда как можно скорее. Он сначала сел, потом попытался подняться на ноги, опираясь при этом, к ужасу Лесли, на ружейные стволы. Когда ему удалось выпрямиться среди бурлящей и хлюпающей грязи, ружье совсем скрылось из виду, и Ларри провалился по пояс.
– Смотри, что ты сделал с ружьем! – выходил из себя Лесли. – Ты забил мне грязью стволы.
– А что же я, по-твоему, должен делать? – огрызнулся Ларри. – Лежать здесь и тонуть? Дай мне, ради бога, руку.
– Вытащи ружье, – с яростью сказал Лесли.
– Стану я спасать твое ружье, если ты меня не спасаешь, – вопил Ларри. – Будь оно проклято! Я не тюлень… вытащи меня отсюда!
– Вот идиот! – орал Лесли. – Протяни мне конец ружья, тогда я смогу тебя вытащить. Иначе я не достану.
Ларри торопливо пошарил под водой и погрузился еще на несколько дюймов, прежде чем вытащил ружье, залепленное черной вонючей грязью.
– Господи боже мой! Вы только взгляните на него, – стонал Лесли, обтирая ружье носовым платком. – Только взгляните!
– Может, ты перестанешь причитать над этим гнусным оружием и вытащишь меня отсюда? Или ты хочешь, чтобы меня в некотором роде постигла судьба Шелли, чтобы я утонул тут в грязи?
Лесли протянул ему конец ружья, и мы все дружно стали тянуть. Кажется, это не возымело никакого действия, разве что Ларри погрузился еще глубже, когда мы выбились из сил и перестали тянуть.
– Вам надо спасать меня, – напомнил Ларри, – а не отправлять на тот свет.
– Да перестань ты болтать и попробуй подтянуться, – сказал Лесли.
– А что я все время делаю, скажи на милость? Я уже разорвался в трех местах.
Наконец после невероятных усилий грязь издала протяжный громкий вздох, Ларри выскочил на поверхность, и мы подтащили его к берегу. Весь покрытый черной вонючей слякостью, он был похож на шоколадного солдатика у доменной печи и таял прямо у нас на глазах.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Марго.
Ларри яростно посмотрел на нее.
– Великолепно, – ответил он саркастически. – Просто великолепно. Никогда еще не испытывал такого удовольствия. Не говоря уже о том, что я схватил небольшое воспаленьице легких, радикулит и оставил там, в глубинах, один свой башмак, я еще замечательно провел время.
Всю дорогу домой Ларри изливал на наши головы гнев и презрение, а к концу пути уже не сомневался, что все это было подстроено нарочно. Когда он вошел в дом, оставляя за собой след, словно борозду на вспаханном поле, мама вскрикнула от ужаса.
– Чем ты занимался, милый? – спросила она.
– Занимался? Как ты думаешь, чем я занимался? Я занимался охотой.
– Но что с тобой случилось? На тебе сухой нитки нет. Ты что, провалился?
– Знаешь, мама, у вас с Марго такая изумительная проницательность, что я порой поражаюсь, как вы это выносите.
– Я только спрашиваю, милый, – сказала мама.
– Ну конечно, я провалился. Что же еще могло быть?
– Надо переодеться, милый, иначе ты простудишься.
– Я так и сделаю, – с достоинством ответил Ларри. – Хватит с меня на сегодня опасностей.
Отвергнув всякую помощь, он зашел в кладовую за бутылкой бренди и удалился в свою комнату, где по его просьбе Лугареция развела огонь в камине. Закутавшись в одеяло, Ларри сидел на кровати, чихал и пил бренди. После полудня он послал за другой бутылкой, и часам к пяти мы услышали его бодрые песни вперемежку с громовым чиханием. Во время ужина, когда Лугареция отправилась наверх с третьей бутылкой, маму охватила тревога. Она послала Марго взглянуть, как там у Ларри обстоят дела. Долго-долго все было тихо, потом прозвучал гневный голос Ларри и жалобная мольба Марго. Не понимая, что там происходит, мама в волнении стала подниматься по лестнице. Мы с Лесли отправились за нею следом.
В комнате Ларри пылал камин, сам Ларри был скрыт под грудой простыней и одеял, а у его кровати с безнадежным видом стояла Марго, сжимая в руках стакан.
– Что с ним такое? – спросила мама, решительным шагом пересекая комнату.
– Он напился, – ответила Марго с отчаянием, – и я ничего не могу с ним поделать. Я заставляю его принять горькую соль, чтобы завтра ему не было плохо, а он отказывается. Спрятался под одеялами и говорит, что я хочу его отравить.
Мама взяла из рук Марго стакан и подошла к кровати.
– Ну, живее, Ларри, и не будем валять дурака, – отчеканила она. – Выпей это одним глотком.
Одеяла заколыхались, из их глубин вынырнула взъерошенная голова Ларри. Затуманенным взором он посмотрел на маму и сощурился, как бы что-то припоминая.
– Вы ужасная старая женщина… Я уверен, что видел вас где-то раньше, – произнес он и, прежде чем мама успела опомниться от этого замечания, заснул крепким сном.
– Да, – сказала потрясенная мама. – Выпил он, должно быть, как следует. Ну ладно, сейчас он уснул. Подложим дров и пусть спит. Завтра утром ему будет лучше.
А на другой день, пока все еще спали, Марго вдруг обнаружила, что в доме начался пожар. Как выяснилось потом, раскаленные угли выпали из камина и сквозь щели в полу проскочили на балку под настилом. Бледная от страха, Марго в одной рубашке бросилась вниз по лестнице и влетела в мамину спальню.
– В доме пожар… уходи скорее… уходи… – выкрикивала она драматически.
Мама в один миг соскочила с кровати.
– Разбуди Джерри… разбуди Джерри, – кричала она.
– Вставайте… вставайте… Пожар… пожар! – вопила во все горло Марго.
Мы с Лесли выбежали на лестничную площадку.
– Что тут происходит? – спросил Лесли.
– Пожар! – крикнула Марго над его ухом. – Ларри горит!
Появилась мама в ночной рубашке.
– Ларри горит? Скорее, спасайте, спасайте его! – закричала она и бросилась по лестнице к мансарде.
Остальные помчались за нею следом. Комната Ларри была полна едкого дыма, выбивавшегося из-под пола. Сам Ларри безмятежно спал. Мама подбежала к кровати и стала с силой трясти его.
– Ларри, проснись! Ради бога, проснись!
– Что такое? – спросил, поднимаясь, Ларри.
– В комнате пожар!
– Ничего удивительного, – сказал Ларри и улегся снова. – Пусть Лесли его потушит.
– Надо залить его чем-нибудь! – кричал Лесс. – Дайте что-нибудь…
Марго, получив такое наставление, схватила бутылку с остатками бренди и выплеснула ее содержимое на пол. Пламя взметнулось вверх и весело затрещало.
– Вот дуреха, это же бренди! – завопил Лесли. – Надо воды… принесите воды.
Но Марго, расстроенная своей огнеопасной деятельностью, разрыдалась. Лесс с сердитым ворчанием стащил с Ларри одеяла и принялся тушить ими огонь. Ларри в негодовании подскочил на постели.
– Что тут, черт возьми, происходит? – спросил он.
– В комнате пожар, милый.
– Не понимаю, почему я должен из-за этого замерзать до полусмерти… Зачем с меня содрали одеяла? Вот уж действительно подняли шум. Как будто трудно потушить огонь.
– Ты бы лучше заткнулся! – ответил Лесли, прыгая по одеялам.
– Ни разу не видел людей в такой панике, – сказал Ларри. – Тут надо просто не терять головы. А Лесс совсем ее потерял. Вот если Джерри принесет топор, а мама и Марго сходят за водой, мы живо все потушим.
Продолжая лежать в постели, Ларри давал указания. Через некоторое время нам удалось выдрать доски из пола и вытащить тлеющую балку. Тлела она, верно, всю ночь, так как этот двенадцатидюймовый брус из оливкового дерева уже наполовину обуглился. Когда наконец появилась Лугареция и начали убирать дымящуюся груду постельного белья, щепки, воду и бренди, Ларри со вздохом облегчения снова вытянулся на постели.
– Ну вот, – заключил он, – все сделано без суеты и паники. Надо только не терять головы. Ох, пожалуйста, пусть кто-нибудь принесет мне чаю. У меня голова раскалывается.
– Ничего удивительного, – сказал Лесли. – Вчера ты напился как сапожник.
– Нечего пятнать мою репутацию, если ты не в состоянии отличить сильной лихорадки от пьяного разгула.
– Как-никак, эта лихорадка оставила тебе похмелье, – сказала Марго.
– И вовсе не похмелье, – сдержанно ответил Ларри. – Это просто переутомление оттого, что на рассвете вас вдруг будит шайка обезумевших людей и вам приходится брать все на себя и руководить ими.
– Уж очень много ты наруководил, лежа в постели, – фыркнул Лесли.
– Важны не действия, а работа мозга, сообразительность и способность не терять хладнокровия, когда все вокруг его уже потеряли. Если б не я, вы все сгорели бы в своих кроватях.
Разговор
Опять наступила весна, и остров запестрел цветами. Ягнята, задрав хвосты, прыгали под оливами, топтали желтые крокусы своими маленькими копытцами. Ослята на неокрепших вздутых ножках лакомились асфоделями. Реки, пруды, канавы спутались цепями крапчатой жабьей икры, черепахи сбрасывали с себя зимние одеяла из земли и листьев, и первые бабочки, по-зимнему блеклые и изнуренные, лениво порхали среди цветов.
В эти бурные весенние дни мы проводили почти все время на веранде, ели там, спали, читали или просто спорили. Раз в неделю мы сообща просматривали почту, которую привозил нам Спиро. Большую часть ее составляли каталоги оружия для Лесли, журналы мод для Марго и мои зоологические журналы. Почта Ларри содержала в основном книги и нескончаемые письма от писателей, художников и музыкантов о писателях, художниках и музыкантах. Мама получала письма от родственников и иногда каталоги семян. Разбирая почту, мы то и дело обменивались замечаниями, а иногда зачитывали отдельные куски вслух. Это делалось не из потребности общения (никто друг друга вовсе и не слушал), но потому, что мы просто не в состоянии были вытянуть весь смак из писем и журналов, если б ни с кем не поделились. Случалось, однако, что какая-нибудь новость была достаточно потрясающей, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. Именно это и произошло в один из весенних дней, когда небо было как голубое стекло, а мы все сидели в узорчатой тени виноградных листьев и поглощали свою почту.
– О, очень мило… Посмотрите… органди и пышные рукава… Лучше всего это сделать из бархата… а может, парчовый верх и юбка-клеш. Это тоже мило… правда ведь, будет хорошо с длинными белыми перчатками и летней шляпкой?
Пауза. Слышны только шелест бумаги и легкие стоны Лугареции в столовой. Роджер громко зевает, за ним зевают по очереди оба щенка.
– Ого! Какая красавица!.. Вы только взгляните… оптический прицел, скользящий затвор… Что за красотка! Гм… сто пятьдесят… не так уж дорого, я думаю… Теперь это хорошая цена… Посмотрим… двустволка… чокбор… Да… мне кажется, для уток надо что-нибудь потяжелее.
Роджер чешет свои уши одно за другим, с блаженным видом поворачивает голову набок и тихо ворчит от удовольствия. Вьюн ложится рядом с ним и закрывает глаза. Пачкун безуспешно гоняется за мухой, пытаясь цапнуть ее пастью, и громко щелкает зубами.
– О! У Антуана наконец приняли поэму! Тут настоящий талант, если только он сумеет до него докопаться. Верлен, пускающий печатный станок в конюшне… Фу! Малые тиражи собственных работ… Бог мой! Джордж Буллок пробует писать портреты… портреты, вы только подумайте! Он же свечки не умеет нарисовать… Вот, мама, почитай, хорошая книга: «Драматурги эпохи королевы Елизаветы»… замечательная вещь… в ней есть прекрасный материал…
Роджер с громким сопением потянулся назад, поискал блоху, действуя передними зубами, будто машинкой для стрижки волос. Вьюн дергал хвостом и ногами, его рыжие брови двигались вверх и вниз в изумлении перед собственным сном. Пачкун притворялся спящим и незаметно наблюдал за мухой.
– Тетушка Мейбл переехала в Суссекс… Она пишет, что Генри сдал все экзамены и поступает в банк… по крайней мере я думаю, что это банк… почерк у нее просто ужасный, несмотря на дорогостоящее образование, которым она всегда так хвастает… Дядя Стивен сломал ногу, бедный старик… и сделал что-то со своей поясницей? Ах, нет, я поняла… все это почерк. Он сломал ногу, свалившись с лестницы… Я думала, у него больше разума… смешно лазить по лестницам в его возрасте… Том женился… на одной из девочек Гарнетов.
Напоследок мама всегда оставляла приходившие раз в месяц пухлые письма, где адрес был обозначен крупным, твердым круглым почерком. Это были письма от тетки Гермионы, неизменно вызывавшие у нас в семье взрыв негодования, так что и теперь все мы отложили в сторону свою почту и обратили взоры на маму, которая со смиренным вздохом развернула письмо в двадцать с лишним страниц, уселась поудобнее и начала читать.
– Она пишет, что врачи не оставляют ей много надежд, – сообщила мама.
– Они не оставляют ей никаких надежд вот уже сорок лет, а она до сих пор здорова как бык, – заметил Ларри.
– Она пишет, что ее всегда несколько удивляло наше бегство в Грецию, но у них там сейчас плохая зима, и она думает, что, быть может, мы вполне разумно выбрали такой благословенный климат.
– Благословенный! Слова-то какие!
– О господи!.. Ох, нет… Боже мой!
– Что такое?
– Она пишет, что собирается приехать к нам… врачи рекомендуют ей теплый климат!
– Нет, я отказываюсь! Такого я не вынесу, – закричал Ларри, вскакивая со стула. – Мы все по горло сыты деснами Лугареции, не хватает еще тетки Гермионы, которая будет умирать тут каждую минуту.
– Ты должна от нее отделаться, мама… Скажи, что у нас нет места.
– Но это невозможно, милая. Я писала ей в последнем письме, какой у нас большой дом.
– Может, она уже забыла, – с оптимизмом заметил Лесли.
– Нет, не забыла. Она как раз упоминает об этом… Где же это?.. Ах, вот: «Поскольку вы можете теперь снимать такое просторное помещение, я уверена, дорогая Лу, что вы не откажете в уголке старой женщине, которой осталось так мало жить». Вот видите! Что же нам теперь делать?
– Напиши ей, что тут свирепствует эпидемия оспы, и пошли фотографию с прыщами Марго, – предложил Ларри.
– Не говори глупостей, милый. К тому же я писала ей, какое это здоровое место.
– Это просто невыносимо, мама! – воскликнул Ларри. – Я так мечтал спокойно поработать летом, пригласив лишь самых близких друзей, а теперь нам грозит нашествие этой противной верблюдицы, пропахшей нафталином и распевающей церковные гимны в уборной.
– Ты просто преувеличиваешь, милый, и я не понимаю, зачем тебе потребовалось приплетать уборную. Я никогда не слышала, чтобы она пела где-нибудь гимны.
– Она поет их не переставая… тогда как остальные выстраиваются в очередь на площадке.
– Ну, как бы там ни было, надо придумать предлог получше. Нельзя же писать, что мы не хотим ее принять из-за гимнов.
– Да почему нельзя?
– Оставь свои глупости, милый. Все-таки она наша родственница.
– Ну и что из того? Неужели мы будем обхаживать эту старую ведьму только потому, что она наша родственница? Ведь по-настоящему ее надо привязать к столбу и сжечь.
– Она этого не заслужила, – возразила мама без всякого энтузиазма.
– Дорогая мама, из всех противных родственников, которые нас осаждают, она, конечно, самая отвратительная, и я просто не могу понять, как ты только с нею общаешься.
– Надо же мне отвечать на ее письма, как ты думаешь?
– Зачем? Просто пиши на них «Адресат выбыл» и отсылай обратно.
– Я не могу этого сделать, милый. Они узнают мой почерк. К тому же письмо я уже распечатала.
– Может быть, написать ей, что ты больна? – предложила Марго.
– Да, да, мы напишем, что врачи оставили уже всякую надежду, – сказал Лесли.
– Я напишу это письмо, – обрадовался Ларри.
– Нет, не напишешь, – твердо заявила мама. – Если ты это сделаешь, она немедленно приедет ухаживать за мной. Ты же ее знаешь.
– Ну скажи на милость, зачем ты поддерживаешь с ними связь? – в отчаянии спросил Ларри. – Что это тебе дает? Все они или ископаемые, или сумасшедшие.
– Ну, этого уж ты не говори, – возмутилась мама. – Они вполне нормальные люди.
– Вздор… Возьми хотя бы тетю Берту с ее невероятными кошками… Или дядю Патрика, который ходит почти раздетый и рассказывает совсем незнакомым людям, как он убивал китов перочинным ножиком. Все они какие-то придурки.
– Конечно, они с причудами. Но ведь все они очень старые, в их возрасте это положено. И они вовсе не сумасшедшие, – объяснила мама и чистосердечно добавила: – Во всяком случае, не такие уж сумасшедшие, чтобы от них можно было избавиться.
– Ну, вот что, – решительно сказал Ларри. – Если на нас готовится нашествие родственников, нам остается только одно.
– Что именно? – спросила мама, с надеждой глядя поверх очков.
– Переехать, конечно.
– Переехать? Куда переехать? – недоуменно спросила мама.
– Переехать в дом поменьше. Тогда ты сможешь написать всей этой публике, что у нас нет места.
– Не будь дурачком, Ларри. Разве можно без конца переезжать? Мы и так переехали сюда, чтобы справиться с твоими друзьями.
– Ну, а теперь мы переедем, чтобы справиться с родственниками.
– Но мы не можем носиться по всему острову… люди подумают, что мы ненормальные.
– Они еще скорее так подумают, если сюда явится эта старая гарпия. Честное слово, мама, я просто не вынесу, если она приедет. Вот возьму тогда у Лесли ружье и пробью дырку в ее корсете.
– Ларри! Прошу тебя, не говори таких вещей в присутствии Джерри.
– Я просто предупреждаю тебя.
Мама лихорадочно протирала свои очки.
– Но ведь это… – вымолвила она наконец, – просто сумасбродство, менять вот так дома.
– Никакого сумасбродства здесь нет. Вполне обоснованные действия.
– Конечно, – согласился Лесли. – Это своего рода самозащита.