«Потом Светлана какая‑то жестокая стала. Она уже в детстве была сломана как личность. Как и Вася, который стал абсолютным алкоголиком.
Я была несколько раз у него на даче. Раза два со Светланой мы заезжали — ей надо было что‑то передать. Помню, обстановка была интересной — ее доставили из Германии из какого‑то охотничьего дома. То ли Геринга, то ли еще кого. Ножки у мебели были сделаны как лапы животных, шкуры были всюду.
А еще запомнился эпизод, который случился в Куйбышеве.
Василий ведь почти все время был подвыпивший. Как‑то пришел домой с двумя летчиками. Мы сидели в это время, обедали. Василий с друзьями присоединились к нам и попросили, чтобы принесли еще выпить.
А Галя, первая жена Василия, была в положении. Ждали, что скоро родит. И Василий говорит ей: «Расскажи тот анекдот». Она стала отказываться: «Да ты что, как я могу вслух рассказывать такой неприличный анекдот». «Нет — расскажи! Хочу, чтобы мои товарищи услышали! Я его не помню, ты его помнишь, давай рассказывай». Она твердо ответила — нет. Он тогда подошел к ней, схватил за плечи: «Расскажи!» Василий был уже заметно подшофе. Она еще и еще раз говорит: «Нет, я не буду рассказывать такие вещи, рассказывай сам!» Тогда он взял и сильно отшвырнул ее от себя.
Слава Богу, там диван стоял, и она упала прямо на этот диван. Если бы не он — все, считай, что и ребенка бы не было. Ужас!
Близким другом Василия Сталина был его названый брат, Артем Сергеев. Он вспоминал:
«Как‑то сидели с ним, выпили. Он еще наливает. Говорю ему: «Вася, хватит». Он отвечает: «А что мне? У меня только два выхода: пуля или стакан. Ведь я жив, пока мой отец жив. А отец глаза закроет, меня Берия на другой день на части порвет, а Хрущев с Маленковым ему помогут, и Булганин туда же. Такого свидетеля они терпеть не будут. А ты знаешь, каково жить под топором? Вот я и ухожу от этих мыслей».
И верно он предчувствовал: отец умер в марте, а в апреле он был арестован. Поначалу Василия поместили в госпиталь, к нему можно было пройти, а он не мог выйти. Потом его осудили по двум статьям, 58—10 — «Измена Родине»: отзывался плохо о Берии, Хрущеве — вот и измена Родине. Судили и по статье 173 за злоупотребление служебным положением, финансовые нарушения. В чем было злоупотребление? Он сделал из неиспользуемых ангаров на центральном московском аэродроме манеж и конюшню. Создал конно‑спортивную команду, которая после его смерти стала союзной командой.
…Он любил кавказские блюда. Не потому что это вкусно, а потому что — кавказские. Он все‑таки считал себя грузином, хотя грузинский язык не знал, на грузина не был похож, в Грузии бывал мало, но считал себя грузином. Потому и любил музыку грузинскую, ансамбли, пляски.
…Детей он, конечно, любил. Пусть по‑своему. Он был строг, иногда раздражителен. Его посадили в тюрьму, когда детки были маленькие. Старший, Саша, родился в октябре 1941, а Василия посадили в апреле 1953. Увидели они его уже в 1961 году, через 8 лет. Его как‑то отпускали и снова посадили. Полное беззаконие: он приговорен был с направлением в лагерь, а держали‑то его в тюрьме. Лагерь хоть какая‑то воля. А тюрьма — клетка, там под контролем.
Выпустив, сразу сослали в Казань. В Казани поселили на 5 этаже в доме без лифта. А у него ноги были больные: ранение и сосуды очень плохие. Его после тюрьмы смотрел Александр Николаевич Бакулев и даже заплакал: «Васька, до чего тебя довели».
Прожил трагическую жизнь, и похоронили его не по‑людски. Причина смерти не совсем ясна. Посмотреть на него ни жене, ни дочери толком не дали. Дочь говорила, что на теле заметили какие‑то следы. Жена хотела китель поправить, так ее отогнали. И быстренько похоронили в Казани. Слава Богу, перезахоронили в 2004 году на Троекуровском кладбище в Москве. Но даже не под своей фамилией, которую носил отродясь — Сталин, а под прошлой фамилией отца — Джугашвили.
Рассказывает Марфа Пешкова:
«Такой близкой подруги, как Светлана, у меня больше не было.
Мы с ней дополняли очень друг друга. Я всегда была быстрая, не могла усидеть пяти минут на одном месте. И вообще любила заниматься всякими активными делами — теннисом, спортивными всякими вещами страшно увлекалась. А Светлана наоборот — ей бы диванчик, книжечку. Как раз то, чего мне не хватало. И я поневоле тоже бралась за книгу.
Так мы друг на друга и действовали. Я ее вытаскивала из дома, куда‑то пойти, что‑то сделать, на улицу там и все прочее. Поэтому мы друг другу очень подходили. Совершенно разные были, абсолютно. Но в то же время дополняли друг друга. И мне ее, конечно, не хватало.
В Барвихе рядом жила дочь министра культуры Михайлова, я потом с ней дружила. Но все уже было не то. При том, что Светланина дача находилась рядом. Но она уже со мной не здоровалась.
Проходила мимо и отворачивалась, смотрела в другую сторону. Она тогда уже была замужем, у нее был маленький мальчик, Иосиф».
Последним увлечением дочери Сталина на родине стал Браджеш Сингх, коммунист из Индии. Это уже был гражданский брак.
По воспоминаниям друзей, Светлана знала, что благодаря этой связи у нее получится уехать из Советского Союза. Официально она уехала в Индию, чтобы похоронить прах гражданского мужа.
Сингх был намного старше Светланы. Они познакомились, когда он уже был болен. Людмила Шверник (дочь последнего сталинского председателя Президиума Верховного Совета СССР Николая Шверника), которая жила в Доме на Набережной, в квартире по соседству со Светланой Аллилуевой, рассказывала знакомым страшные вещи.
Как‑то она зашла к Светлане за солью. Открылась дверь и Людмила Николаевна увидела незабываемую картину: на полу в коридоре стоял таз с водой, возле него — множество сосудов с лекарствами. Над тазом сидел индийский друг Светланы, и та какой‑то щеточкой омывала ему ноги. При этом, по воспоминаниям Шверник, это были ноги сильно больного человека — черного цвета, одна сплошная рана.
Сингх знал о своей смертельной болезни и потому все время пытался заглушить боль алкоголем. Но для Светланы Аллилуевой это не имело никакого значения. Для нее самым главным была возможность покинуть страну, которая у нее появилась после смерти гражданского мужа.
Марфа Максимовна продолжает:
— Как‑то мы сидели со Светланой на балкончике у нас, на Малой Никитской, это моя комната была. А тогда, после войны, масса иностранцев в Москву приехала, англичан много. В этот день все они шли в дом молотовский, дом приемов МИД так называли. И тогда Светлана вдруг говорит: «Вот бы где я хотела жить».
И так она в итоге и сделала. Получается, мысль уехать возникла у нее, когда она еще девчонкой была.
О том, что Светлана осталась за границей, я, по‑моему, услышала по БиБиСи.
Неожиданностью это для меня не стало. Я знала, что она несчастный человек. И патриоткой она никогда не была. Потому что видела, что происходит. Очень многое видела.
У меня хранится газета со статьей Светланы «Я всегда ненавидела советскую Россию».
Я потом думала, как же она могла оставить детей и уехать. И в конце концов ответила для себя на этот вопрос. Понимаете, мать ее была не очень душевно здорова. Брат матери просто был сумасшедший. И сестру, Анну Сергеевну, мы тоже хорошо знали. Она приходила к маме. Она вернулась из лагеря совсем больной.
Потом Светлана звонила своим детям, но они не хотели с ней разговаривать. Они так ее и не простили.
Когда Светлана в 1984 году приезжала в СССР, мы с ней не встречались. Мало того, интересный случай произошел. Я сидела на балконе на Малой Никитской. А Светлана с дочерью проходили мимо. Она девочке все время что‑то рассказывала. Вижу, рукой показывает на наш дом и что‑то говорит. И замечает, что я на балконе сижу. Но она даже не поздоровалась. И я, естественно, тоже промолчала. Хотя когда издали ее увидела, хотела позвать.
При том, что ссоры между нами не было. Видимо, Серго не могла мне простить. Даже спустя столько лет. Смешно даже.
Мы со Светланой после ее отъезда так больше и не поговорили. Но я читала ее книги, очень хорошие.
Да она вообще способная была. Хотела поступать на литературный факультет. Отец запретил: «Пойдешь на исторический». И она пошла.
Часто ее вспоминаю. Недавно ко мне приезжала наша общая подруга, Алла Славуцкая, дочь посла СССР в Японии в 1940 году.
Мы с ней сидели, о Светлане говорили. Алла очень жалела ее, говорила, что ей было плохо из‑за того, что она уехала. А я не согласилась — ну почему плохо, если она этого все время хотела. И смогла избежать того, чтобы на нее пальцем показывали.
Это ее все время бесило, когда люди — она видела — шепчутся: «Смотри, смотри, там эта».
Это же ужасно. Алла считает, что Светлана большую ошибку сделала. А я считаю, что никакой ошибки не было.
Светлана прожила свою жизни так, как считала нужным. Это был ее выбор.
В Америке Светлана прославилась, написав книгу воспоминаний «Двадцать писем другу». И неплохо, как говорили, на этом заработала — порядка двух с половиной миллионов долларов.
Ее американским мужем стал архитектор Питерс. Его предыдущая жена погибла в автокатастрофе. Каково было изумление Аллилуевой, когда на могиле первой жены своего супруга она увидела памятник, на котором было выбито ее имя — «Светлана Питерс». Дело в том, что в США Аллилуева первым делом поменяла фамилию, тем более что у нее появилось для этого законное основание. Потом уже она изменила и свое имя, сократив его до последних четырех букв.
Собственно, сам брак архитектора и эмигрантки из СССР устроила мать погибшей — женщина решила, что в облике Светланы к ней вернулась дочь. Ту ведь тоже звали Светлана.
Брак с Питерсом не оказался долгим, но его результатом стало появление на свет девочки, которую нарекли Ольгой.
В 1984 году Светлана Аллилуева приняла решение вернуться в СССР и провела здесь несколько лет. Ей немедленно было возвращено советское гражданство. Однако жизнь в Москве не заладилась, отношения с оставленными детьми восстановить так и не удалось. И дочь Сталина приняла решение уехать в Грузию.
В Тбилиси она приехала в 1985 году. Ей выделили трехкомнатную квартиру в доме для работников ЦК партии Грузии, предоставили персональную «Волгу» с водителем.
Одной из тбилисских знакомых Светланы стала Мали Кандарели‑Лиу, дочь грузинки и китайца.
«Светлана захотела, чтобы ее дочь Ольга, вместе с которой она приехала из Америки, занималась живописью.
Помню, мне позвонили из ЦК партии Грузии и сказали, что я должна стать ее педагогом. Я отказалась, так как не знала, как мои занятия с внучкой Сталина скажутся на родственниках в Китае. Тогда меня уговорили преподавать Ольге на дому. И то я ездила к ней, то саму Ольгу привозил к нам закрепленный за ними водитель.
Она оказалась очень способной девочкой. Уже через год почти без акцента говорила на грузинском и свободно распевала народные песни.
А ее мать была вовсе не такой вредной и злобной женщиной, как о ней многие думают. Правда, была очень резкой. Когда во время ее первого визита в наш дом мой муж спросил, как к ней обращаться, может, Светлана Иосифовна, она довольно недружелюбно ответила: «Я никакая не «Иосифовна»! Я просто Светлана!»
Аллилуева была верующим человеком и часто ходила к нашему Католикосу. А еще ее отличала удивительная чуткость.
На одной из выставок, уже после нашего с сыном отъезда в Китай (мы тогда впервые решили навестить наших родственников), она встретила моего мужа и поинтересовалась, как мы добрались до Пекина. А услышав в ответ, что мы полгода не можем в Москве купить билеты, дала телефон, по которому надо было позвонить и нам должны были помочь. Мы так и сделали и без проблем купили билеты».
В Грузии Светлана Аллилуева тоже долго не задержалась. И снова уехала за границу.
О дальнейшем развитии событий в ее жизни можно судить по газетным и журнальным публикациям.
Говорили, что за всю свою жизнь Светлана Сталина‑Аллилуева‑Питерс переезжала с места на место около 40 раз. Потому, наверное, в одном из интервью и сказала, что чувствует себя улиткой, которая носит свой дом на спине.
Дочь Светланы, родная внучка Сталина, Ольга тоже в итоге сменила имя. Сегодня она Крис Эванс (фамилия — бывшего мужа, имя — в честь героини любимой американской кинокомедии), владелица небольшого магазинчика «Три обезьяны» в Портленде, штат Орегон.
Крис говорит, что в последние месяцы жизни матери регулярно созванивалась с ней. В шесть часов вечера они брали в руки по бокалу вина и говорили по телефону.
Светлана закончила свои дни в пансионе для престарелых в штате Висконсин. Читала, рисовала и писала письма.
Соседка Светланы рассказывала журналистам, что самым близким существом для дочери Сталина был кот. Его смерть она оплакивала горькими слезами. Которые соседи на ее лице увидели впервые.
Глава 5. Родные лица
(Оболенский И.В. Мемуары матери Сталина. 13 женщин Джугашвили)
Он родился в Грузии и провел здесь детство и юность. Влюбился, женился, родил сына. И здесь же, в Тифлисе, познал первое поражение.
Может, в том числе и потому Грузии Сталин предпочитал Россию — не только в географическом отношении.
В архивах сохранилось воспоминание очевидца, который присутствовал на выступлении Сталина в железнодорожном депо Тифлиса почти сразу же после установления в Грузии Советской власти.
Поднявшись на трибуну, Сталин заговорил по‑русски. Неожиданно для него собравшиеся потребовали, чтобы он говорил по‑грузински.
Но Сталин ответил: «Я говорю на языке русской революции!»
Светлана Аллилуева вспоминала:
«Брат мой Василий как‑то сказал мне в те дни: «А знаешь, наш отец раньше был грузином». Мне было лет 6, и я не знала, что это такое — быть грузином, и он пояснил: «Они ходили в черкесках и резали всех кинжалами». Вот и все, что мы знали тогда о своих национальных корнях. Отец безумно сердился, когда приезжали товарищи из Грузии и, как это принято — без этого грузинам невозможно! — привозили с собой щедрые дары: вино, виноград, фрукты. Все это присылалось к нам в дом и, под проклятия отца, отсылалось обратно, причем вина падала на «русскую жену» — маму. А мама сама выросла и родилась на Кавказе и любила Грузию, и знала ее прекрасно, но, действительно, в те времена как‑то не поощрялась вся эта «щедрость» за казенный счет.
Для всех — для бабушки с дедушкой, для мамы — Грузия, с ее солнечным изобилием, с ее горячими чувствами, с ее изяществом, врожденным у князей и крестьян, — этот необыкновенный край, воспетый русскими поэтами, жил в нашем доме совсем не потому, что это была родина отца. Как раз он сам, быть может, меньше всех ею восхищался; он любил Россию, он полюбил Сибирь, с ее суровыми красотами и молчаливыми грубыми людьми, он терпеть не мог «феодальных почестей», оказываемых ему грузинами. Он вспомнил Грузию лишь когда постарел».
Анна Ларина, вдова расстрелянного сталинского соратника Николая Бухарина, писала:
«Сталин не щадил и грузин, уж в национализме и семейственности его никак не упрекнешь. Вот тут‑то он чист перед историей. Родственников своих, Сванидзе и Аллилуевых, обрек он на самоубийства, казни и лагеря. Привыкшие к мягкому, теплому климату, грузины первыми гибли на Севере. Расстреливали их в огромном количестве. В процентном отношении репрессированных к остальному населению едва ли не первое место им‑то принадлежит. Да и по проклятиям, которые слали они вождю и даже матери его, подарившей грузинскому народу такого сына, тоже брали они в лагерях первенство. С грузинским темпераментом проклинали».
Грузия платила Сталину взаимностью. Когда он отдавал предпочтение России, она тоже не особо жаловала своего сына. Тем более что оснований для любви он не давал — репрессий в отношении земляков было чрезвычайно много.
В последние годы, когда Сталин вспомнил и вновь полюбил родной край, Грузия, кажется, тоже открыла ему свое сердце. И первая встала на защиту его памяти.
При этом, надо отдать должное, во все времена своего правления Сталин жаловал художников — в самом широком смысле этого слова — из родного Тифлиса‑Тбилиси. У него было несколько любимцев, с которыми он мог говорить на родном языке.
Нино Рамишвили…
В январе 1937 года в Москве состоялась декада грузинского искусства. Среди концертных номеров, которыми советская Грузия должна была покорить столичного зрителя, значился и народный танец в исполнении Илико Сухишвили и Нино Рамишвили. В последний момент Нино выйти на сцену не позволили — слишком уж неприятные ассоциации вызвала ее фамилия у коммунистического начальства. Во времена короткой независимости Грузии однофамилец танцовщицы Рамишвили был вице‑президентом Грузии. В результате на выступление Нино был наложен запрет.
Однако на прием, который в Кремле для участников декады устроил Иосиф Сталин, Нино Рамишивили попала.
Как жена танцовщика Илико Сухишвили, чей номер привел вождя в восторг. Правда, в список награжденных он не вошел. Судя по всему, за то, что выбрал себе жену с такой неблагонадежной фамилией.
Когда Сталину принесли на подпись список будущих лауреатов, тот удивился: «Почему так мало людей?» И Берия принялся в буквальном смысле бегать среди гостей, внося их имена в список прямо во время приема. На сей раз обойти вниманием Илико Сухишвили уже не удалось.
Лично поздравляя получивших ордена, Сталин обходил ряды участников декады. Сухишвили представил ему свою спутницу. «Ваша фамилия Рамишвили? — переспросил женщину Сталин. — А у нас разве не все меньшевики еще арестованы?»
Дело в том, что во время первого после октябрьского переворота 1917 года приезда Сталина в Тифлис его выступление в железнодорожном депо завершилось провалом. Его буквально вытолкали из здания, а перед собравшимися блистательно выступил старейший социал‑демократ Исидор Рамишвили. Взбешенный Сталин в ту же ночь покинул Тифлис.
Так что с фамилией Рамишвили у него действительно были связаны неприятные воспоминания.
«Бабушка потом рассказывала, как, услышав вопрос Сталина, испугалась, что ее арестуют прямо в зале Кремля, — рассказывает внучка Нино Рамишвили, которую в честь нее тоже назвали Нино. — Несмотря на то что все обошлось, на протяжении всего банкета она ловила на себе пристальный взгляд Берии, который тот посылал в ее сторону из‑под своего пенсне».
Через несколько лет Рамишвили поймет причину такого внимания могущественного начальника сталинских чекистов. Берия пригласил Рамишвили в номер гостиницы «Националь», который всегда был закреплен за хозяином Лубянки. Посадил гостью за накрытый стол и принялся открыто ухаживать за ней.
«Почему вы позволяете себе так вести со мной? — поставила его на свое место Нино. — Потому что вы Берия? Вы забыли, что перед вами замужняя женщина?»
К счастью, никаких последствий подобная отповедь для нее не имела. «Не нажимайте на мою больную мозоль, — только и ответил ей Берия. — Вы же не думаете, что все женщины благосклонны со мной только из‑за моей фамилии?»
Впрочем, причина безнаказанности Рамишвили была вовсе не в великодушии Берии или везении танцовщицы. К тому времени грузинские танцы в исполнении Илико Сухишвили уже пользовались любовью Сталина. И обижать жену любимца вождя хитрый палач не решился.
Благосклонность Сталина к Сухишвили проявилась уже во время того январского приема в Кремле. После ужина Илико исполнил для высоких гостей один из своих номеров, который пришелся его всесильному земляку (Сухишвили, как и Сталин, тоже родился в Гори) по душе.
«Как ты образован в ногах! — сказал ему вождь. — Я сегодня добрый, проси чего хочешь!»
Помощники уже приготовились записывать перечень просьб Илико — квартиру, дачу, машину. Традиционный список, с которым новоявленные фавориты обычно обращались к Сталину. У Сухишвили на тот момент не были ничего из перечисленного — вместе с молодой женой и ее родственниками они жили в двух комнатах коммунальной квартиры в Тбилиси.
Но ответ танцора оказался для всех неожиданным: «Я хотел бы получить фотографию с вашим автографом». Сталин внимательно посмотрел на Сухишвили, похлопал его по плечу и произнес: «А ты молодец, парень!»
И уже на следующий день в гостиничный номер, в котором остановились Илико и Нино, явились посыльные из Кремля и вручили посылку — портрет вождя с его подписью на грузинском: «Илико Сухишвили от Иосифа Сталина».
Время показало, что выбор Илико был более чем верен. Фото Сталина с автографом, висящее на самом видном месте в квартире Сухишвили и Рамишвили, не раз выручало хозяев, когда к ним приходили непрошеные гости из грозных организаций. Видя в коридоре документальное свидетельство дружбы адресатов с самим Сталиным, люди в форме уходили ни с чем.
А награды от них все равно никуда не делись. Когда несколько лет спустя Сталину принесли на подпись очередной список лауреатов Сталинской премии и он увидел фамилию своих грузинских любимцев в перечне представленных на вторую степень, то спросил помощника: «А почему Сухишвили и Рамишвили получают только вторую степень?» Услышав в ответ, что для получения премии первой степени им не хватило двух голосов членов государственной комиссии, Сталин кивнул в сторону сидящего в его кабинете Ворошилова: «Надеюсь, моего голоса и голоса Климента будет достаточно?»
И танцоры стали лауреатами Сталинской премии первой степени и громадной по тем временам суммы денег — 100 тысяч рублей.
В 1935 году на международном фестивале танца, проходившем в лондонском Альберт‑холле, Илико Сухишвили был удостоен золотой медали. Которую получил из рук королевы Англии, супруги Георга Шестого, в Букингемском дворце. Нино Рамишвили на торжестве мужа присутствовать не могла, так как считалась «невыездной». Об аудиенции Илико у королевы она узнала из его рассказа. Как и о встрече со Сталиным, который то ли в шутку, то ли всерьез спросил Сухишвили, зачем тот поцеловал королеву.
«Ну откуда же мне, деревенщине, было знать, как надо обращаться с монархами», — нашелся что ответить Сухишвили.
Илико и Нино прожили долгую и успешную жизнь.
Сухишвили не стало в 1985 году, а его Нино спустя 15 лет.
Тамара Цицишвили…
Еще одной землячкой Сталина, покорившей Москву на декаде 1937 года, была актриса Тамара Цицишвили. Настоящей звездой она стала после выхода на экраны фильма «Дарико».
Историю легендарной грузинской красавицы актрисы мне поведала ее дочь, Манана Гедеванишвили:
— Мама рассказывала мне о своем детстве. Вспоминала, как однажды ее пригласил в гости крестный, приближенный к царскому двору человек. Херxeyлидзe его фамилия. Это случилось еще до прихода к власти в Грузии большевиков в 1921 году.
Мама, ей тогда было лет 13, говорила, что гости долго не садились за стол, кого‑то ждали. И вот наконец пришли два молодых человека. Правда, страшно мрачных, за весь вечер они, кажется, ни разу не улыбнулись. От одного из них мама не могла отвести взгляд, сразу влюбилась. Через полтора часа гости ушли. Когда мама спросила, кто это был, ей ответили: «Великий князь Дмитрий Павлович».
Со Сталиным мама увиделась много лет спустя. В Москве это произошло. Вообще она была филологом по образованию, работала в музее. С Рене Шмерлинг (известный искусствовед, автор многих книг об истории и росписях храмов. — И.О.) всю Грузию объездила, снимала копии фресок в церквах. Мама хотела даже поступить в аспирантуру.
А потом ее нашел режиссер Сико Долидзе и предложил сняться в кино. Когда на экраны вышел фильм «Дарико», Тамара Цицишвили стала звездой. Фильм шел в кинотеатрах шесть месяцев подряд, такого до этого еще не бывало. И в результате мама увлеклась кино, это стало ей интересно. Она решила стать актрисой и начала сниматься.
Ее знала и любила вся Грузия. Мама по улице не могла ходить. Один раз ее в магазине забаррикадировали — она зашла сделать покупки, а магазин снаружи обступил народ, и выйти было уже невозможно.
«Дарико, Дарико идет!» — кричали ей вслед дети, называя по имени ее самой известной героини. Мама пыталась их обмануть: «Я не Тамара Цицишвили».
В 1937 году в Москве проходила декада грузинского искусства. Мама танцевала в ансамбле у Пачкория. Это был ансамбль, представлявший Западную Грузию (регион Имеретии, Гурии, Мегрелии. — И.О.), а другой ансамбль, под руководством Кавсадзе, был из Кахетии, он представлял Восточную Грузию.
Мама, кстати, очень хорошо танцевала лезгинку. После концерта в Кремле устроили прием. Во время танцев мама стояла где‑то в сторонке.
Она рассказывала, что к ней неожиданно буквально подлетел Берия: «Идемте со мной». И подвел к Сталину, тот с трубкой стоял и смотрел на танцующих. Берия представил ему маму. Потом оказалось, что Сталин сам попросил познакомить его с Цицишвили, он ее знал по фильму «Дарико».
Вдруг к маме подошел какой‑то генерал и пригласил на танец. Они станцевали, и мама снова отошла в сторону. Опять к ней подбежал Берия: «Куда я вас поставил? А вы где сейчас стоите?» Такой злой почему‑то был, мама рассказывала. Он снова потащил ее и поставил возле Сталина.
Когда маму в другой раз опять пригласили на танец, она согласилась, но попросила кавалера после вернуть ее на то место, где она стояла.
Это была ее первая встреча со Сталиным. После этого Берия начал звонить ей каждый вечер. Папа — они с мамой остановились в гостинице «Москва» — боялся этих звонков, у него же всех репрессировали.
Берия просил маму о встрече, но она отказывалась. В конце концов сказала: «Я никуда не хожу без своего мужа». Главный чекист разозлился и бросил трубку. Какое‑то время телефон молчал. Папа уже на чемоданах сидел, готовый к самому страшному.
Наконец Берия позвонил снова: «Через полчаса за вами заедут». Мама растерялась — как следует одеваться, теплое брать или вечернее?
Ровно через тридцать минут в номер постучал офицер и отвел родителей в лимузин. Мама глянула за окно — везут куда‑то за город. Доставили к какой‑то даче, как оказалось потом, этом была дача Молотова. Там был устроен банкет человек на 50. Такое было русско‑грузинское застолье с песнями.
Около часа ночи к маме снова подошел офицер и сказал: «Вы с мужем встаньте и выйдите в коридор». Они опять не знали, куда и зачем их зовут.
Вышли — а в коридоре стоит Сталин. Я потом спрашивала маму, каким он был. «С трубкой, такой старый добрый дядюшка Джо», — ответила она. Почему‑то мама так его называла. А сколько ему было‑то на тот момент? Чуть за пятьдесят.
Сталин в тот момент, когда его увидели родители, обувал калоши. Хотя тут же машина стояла около крыльца. Мама и папа не шелохнулись, ждали, пока он вторую калошу наденет. Наконец надел и вышел. Мама и папа — следом за ним.
Опять ехали‑ехали, опять оказались на какой‑то даче. Зашли — в большой комнате горит камин, и возле него Сталин, который приехал раньше. Он обернулся: «А, пришли, мои дорогие? А я для вас вино нагреваю». Подал бокал маме, папе, и они начали пить. Кроме них, в комнате никого не было.
Мама неплохо потом об этом вечере отзывалась. Папа никогда хорошо не говорил. А мама вспоминала: «Лицо у него было хорошее, пел хорошо».
В это время в зал зашла девочка с белым бантом. Сталин сказал маме: «А это моя хозяйка, моя Светлана».
Постепенно стали гости собираться, человек пятнадцать их было. Опять маму рядом со Сталиным посадили. И тот предложил, раз рядом сидит Цицишвили, спеть цициановское «Мравалжамиер» (грузинская песня‑пожелание долголетия. — И.О.)
Мама пыталась отказаться: «Это труднейшая песня, мои папа и дедушка пели, а я не могу». Сталин вздохнул: «Тоже мне, княжна».
Обратился с этим же предложением к Пачкория и Кавсадзе. Но и они отказались. «Тоже мне певцы! — воскликнул Сталин. — Тогда я вам спою».
И действительно спел — от начала и до конца. Мама говорила, что у него был очень хороший голос, ни одной ошибки не сделал.
За столом они разговаривали на русском и грузинском. Сталин спросил у мамы, как поживает Леван Цицишвили, ее дядя.
— Он первым мне рассказал о марксизме. Я иногда десять километров проходил пешком, чтобы его послушать, — сказал хозяин дома.
Мама ответила, что Левана расстреляли. Сталин удивился:
— Как?!
— Да, убили.
Сталин стукнул кулаком по столу.
— Как можно убивать таких людей, как Илья Чавчавадзе, Леван Цицишвили?
Мама очень хорошо его показывала, когда об этом рассказывала. Затем Сталин обратился к Сандро Кавсадзе:
— Ты почему проиграл Пачкория на декаде?
Тот побледнел:
— Так самых лучших моих запевал арестовали.
— Кого именно?
За столом повисло молчание, никто не называл фамилии. Тут мама говорит: «Я знаю кого. Двоих стариков». И назвала их имена. Берия так на нее посмотрел, что у папы мурашки по коже пошли.
Сталин тут же повернулся к Берии: «Лаврентий, запиши эти фамилии». Тот достал какую‑то толстую тетрадь, но Сталин поправил: «Не туда запиши, а вот сюда». Достал из кармана маленькую красную книжицу и сказал: «В эту запиши».
А Берия, видно, просто не хотел допустить, чтобы на декаде проиграли мегрелы. Он же сам был мегрел.
Папа на протяжении того вечера находился в полуобморочном состоянии.
Когда грузинская делегация вернулась в Тбилиси, Сандро Кавсадзе пригласил родителей на концерт. И там уже присутствовали эти старики, которых освободили из лагеря. Когда мама зашла за кулисы, все стали кричать: «Тамара пришла, Тамара пришла».