Единственный недостаток: она перегружает свои метафоры, пока они не ломаются, и местами ее стих слишком уж нехудожественно шероховат даже для противника отшлифованных эмоций. Она и сама говорит, что вырезает их топором на вишневых косточках.
Надеюсь, ты найдешь время прочесть это, потому что не верю я в твои мрачные предчувствия относительно выпускных экзаменов.
Я написал Котенку на твой адрес, и письма от тебя и от него пришли одновременно. У него редко хватает мыслей и чернил больше, чем на одну страницу.
Иногда я езжу верхом после шести, но вообще-то ничего не делаю, только купаюсь и чувствую себя немножко безнравственным, купаясь в море на фоне богобоязненных католических юношей, которые входят в воду, обвешавшись крестами и амулетиками, дабы добрый св. Христофор смог поддерживать их на поверхности.
Ложусь спать, прочитав на сон грядущий главу из св. Фомы Кемпийского. По-моему, ежедневное получасовое истязание души весьма способствует благочестию.
Передай, пожалуйста, привет от меня своей матушке и сестрам.
Твой Оскар Ф. О'Ф. Уиллс Уайльд
Post Scriptum
Ты не заслуживаешь столь длинного письма, но должен сказать тебе, что я повстречал г-на Ригода (джентльмена, с которым произошел в отрочестве тот злополучный несчастный случай); он с важным видом прогуливался вчера по Графтон-стрит вместе со своим братом генералом. Я долго беседовал с ними, и генерал рассказал мне десятки длинных историй о том славном времечке, когда он стоял здесь на квартирах «с 16-м батальоном, сэр! Будь я проклят, сэр! Мы были лучшим батальоном в полку! Армия пошла прахом! Ни одного хорошо вымуштрованного солдата во всей стране, сэр!».
3. Уильяму Уорду{18}
Коннемара, рыбачий домик Иллонроу
[Почтовый штемпель — 28 августа 1876 г.]
Дружище Хвастун, я очень рад, что тебе понравилась «Аврора Ли». По-моему, это «сильная вещь» во всех отношениях. Когда у меня есть время, а день слишком ясен для рыбалки, я углубляюсь в сочинение рецензии на последнюю книгу Саймондза. Махэффи обещал просмотреть ее перед публикацией. Впрочем, вплоть до сего момента я, должен с радостью признаться, слишком усердствовал с удилищем и ружьем, чтобы водить пером (лаконично и в стиле папской буллы?).
Пока что поймал только одного лосося, но выловил горы сельди, которая бешено играет. У меня еще не было ни одного дня без добычи. Куропаток мало, но я настрелял массу зайцев, так что вполне насладился охотой. Надеюсь зазвать тебя и Котенка в будущем году и провести тут с вами (лунный) месяц. Уверен, тебе понравится этот дикий гористый край у берега Атлантики, изобилующий всяческой дичью и рыбой. Это великолепное место во всех отношениях, здесь я становлюсь на годы моложе, чем на самом деле.
Надеюсь, ты усиленно занимаешься; если ты не кончишь с высшим отличием, экзаменаторов надо будет отчислить из университета.
Прилежно пиши по адресу: графство Мейо, Конг, Мойтура-Хаус, так как отсюда я на этой неделе уезжаю. Сердечный привет своей матушке и сестрам, твой
Оскар Ф. О’Ф. Уиллс Уайльд
У меня тут гостит Фрэнк Майлз. Он в восторге от всего.
4. Неизвестному корреспонденту{19}
Оксфорд, колледж Магдалины
[? 1876 г.]
Спасибо, согласен с Вами насчет моего прошлого стихотворения, но не по тем причинам, которые приводите Вы. По-моему, мысль выражена недостаточно красивыми словами. Передаю на Ваш суд вот это:
Но может время врачевать!
Круговорот летящих лет
Сотрет сердечных страхов след
Язык (уста) научит распевать.
А может, урожай с (золото) полей
Еще не соберут в снопы,
И листопад ковром листвы
Не выстелит песок аллей,
Как, пробежав победно путь,
Достигну я священных врат
И, гордый, трепетом объят,
Смогу Отцу в лицо взглянуть.
Нет силы преступить порог,
Войти, победный путь верша.
Спи, спи, смятенная душа,
И жди: тебя введет сам Бог[5].
По-моему, так закончить лучше. Что Вы скажете? Всегда Ваш
Оскар
5. Уильяму Уорду{20}
[Оксфорд]
[Неделя, завершающаяся 3 марта 1877 г.]
[Письмо написано на четырех двойных листах, первый из которых утерян.]
…с Уэббом и Джеком Бэрроу и превращается в гуляку; впрочем, этой его карьере положил конец преподаватель — наставник, отказавшийся из-за этих его поздних гулянок допустить его к выпускным экзаменам. «Да! Да!» — только и промолвил по-французски Марк, услыхав об этом.
Из первокурсников тут Гор, большой приятель компании Тома Пейтона, Грей, симпатичный, выпускник Итона, и у всех нас вдруг открылись глаза на то, что Уортон — душка. Он мне очень нравится, и я недавно рекомендовал его в «Аполлон», А еще я рекомендовал Гебхардта, с которым уже несколько раз ругался из-за его пьяно-шумно-еврейских манер, и двух первокурсников, Винтона и Чанса, малых весьма легкомысленных. В последнее время я очень заинтересовался масонством и ужасно в него уверовал — по правде, мне будет страшно жаль отказаться от него в случае, если я отпаду от протестантской ереси. Теперь я завтракаю с отцом Паркинсоном, хожу в церковь св. Алоисиуса, веду душеспасительные религиозные беседы с Данлопом и вообще попался в ловушку птицелова, поддался обольщению жены, облаченной в порфиру и багряницу, и, возможно, перейду на каникулах в лоно Римско-католической церкви. Я мечтаю посетить Ньюмена, приобщиться святых тайн нового вероисповедания и обрести душевный покой в дальнейшей жизни. Надо ли говорить, что решимость моя колеблется от каждого дуновения мысли и что я слаб, как никогда, и подвержен самообману.
Если бы я мог надеяться, что католическая вера пробудит во мне некоторую серьезность и чистоту, я перешел бы в нее хотя бы ради удовольствия, даже не имея на то более веских причин. Но надежда на это невелика, а перейти в католицизм — значит отринуть и принести в жертву два моих великих божества — «Деньги и Честолюбие».
И вместе с тем я бываю подчас так несчастен, подавлен и неспокоен, что в каком-нибудь отчаянно тоскливом настроении буду искать прибежища у Римско-католической церкви, которая просто зачаровывает меня своею прелестью.
Надеюсь, что теперь, пребывая в Священном городе, ты пробудился и рассеял ослеплявшую тебя египетскую тьму. Растрогайся, восхитись им, почувствуй громадное очарование церкви, ее высшую красоту и одухотворенность, дай волю и простор всем сторонам своей натуры.
Спортивная жизнь тут у нас бьет ключом: в разгаре состязания по гребле между колледжами, завтра — отстрел голубей. Чтобы не участвовать в этом, поеду в Лондон посмотреть выставку картин великих мастеров — с Котенком! — который рвется со мной на выставку. Котик снова на ногах, выглядит неважно, но мил и весел, как всегда. Он очень хочет поехать на Пасху со мною в Рим, но не знаю, смогу ли я позволить себе это: меня приняли в клуб св. Стефана, и я должен уплатить взнос в 42 фунта стерлингов. Я не думал вступать
убрать рекламу
раньше, чем через год, но Дэвид Планкет рекомендовал меня и недели за три каким-то образом провел в члены, к вящей моей досаде.
Я бы все отдал, только бы очутиться в Риме с тобой и Дански. Мне бы это доставило огромное удовольствие, но не знаю, смогу ли выбраться. Ты бы защищал меня от наскоков Дански.
В понедельник экзаменуюсь на «Ирландию». Господи боже мой, как беспутно я проводил здесь жизнь! Я оглядываюсь назад, на эти недели и месяцы сумасбродства, пустой болтовни и полнейшей праздности, с таким горьким чувством, что теряю веру в себя. Я до смешного легко сбиваюсь с пути. Так вот, я бездельничал и не получу стипендии, а потом буду страшно переживать. Если бы только я занимался, уверен, стипендия досталась бы мне, но я этого не делал.
Мне ужасно нравятся твои комнаты. Внутренняя комната заполнена фарфором, картинами, портфелем, пианино — и серым ковром на пятнистом полу. Воскресными вечерами вся квартирка становится объектом шумных восторгов и веселых шуток. Она еще очаровательнее, чем я ожидал: солнце, кричащие грачи, колышащиеся ветки берез и веющий в окно ветерок — какая прелесть!
Я ничего не делаю, только сочиняю сонеты и кропаю стихи — кое-что из них шлю тебе; конечно, слать эти вирши в Рим — ужасное нахальство, но ведь ты всегда интересовался моими попытками оседлать Пегаса.
Самый мой близкий друг — не считая, разумеется, Котенка — это Гасси, обаятельный, хотя и не слишком образованный. Зато он «психолог», и мы с ним подолгу рассуждаем и прогуливаемся. Остальные из компании Тома — замечательные, отличные ребята, но ужасные дети. На языке у них всякая чушь и непристойности. Мне, как всегда, по сердцу милый Котенок, но ему недостает характера быть чем-то большим, чем просто приятным, отзывчивым малым. Никогда не заставляет он меня хоть как-то напрячь мой интеллект, пошевелить мозгами. Между его умом и моим не возникает того интеллектуального трения, которое побуждает меня рассуждать или размышлять, как это бывало с тобой, особенно во время тех славных верховых прогулок через лес, весь в зеленом наряде. Сейчас я часто катаюсь верхом, и в прошлый раз мне достался зловредный коняга, который, ловко взбрыкнув, сбросил меня головой вниз. Впрочем, я остался цел и невредим, и благополучно добрался домой.
Преподаватель-наставник иногда заходит, и мы с ним беседуем на богословские темы, но верхом я езжу обычно один и обзавелся такими новыми брюками — то, что надо! Письмо получилось очень глупое: совсем бессвязное и нелепое, но писать тебе — такое удовольствие, что я просто переношу на бумагу все, что приходит в голову.
Твои письма восхитительны, а письмо с Сицилии впитало в себя запах оливковых рощ под голубым небосводом и апельсиновых деревьев — это было все равно что читать Феокрита в нашем сереньком климате.
До свидания. Всегда твой, старина,
любящий тебя друг Оскар Уайльд
Осталась чистая страница.
Не стану докучать тебе теологией, но только скажу: если ты почувствуешь очарование Рима, это доставит мне величайшее удовольствие. Тогда я, наверное, решусь.
Право же, ехать в Рим с жупелом формальной логики в сознании ничуть не лучше, чем болеть «протестантской горячкой».
Но я знаю, что ты глубоко чувствуешь красоту, так попытайся же увидеть в церкви не только дело рук человеческих, но немного и божьих.
6. Лорду Хоутону{21}
Меррион-сквер Норт, 1
[Приблизительно 16 июня 1877 г.]
Уважаемый лорд Хоутон, зная о Вашей любви к Джону Китсу и о Вашем восхищении им, я беру на себя смелость послать Вам сонет, посвященный его памяти, который я недавно написал в Риме, и был бы очень рад узнать, есть ли в нем, на Ваш взгляд, хоть немного красоты и значительности.
Каким-то образом, стоя перед его могилой, я почувствовал, что он тоже был мучеником и достоин покоиться в Граде мучеников. Я представил себе его священнослужителем культа Красоты, убитым в расцвете молодости, прекрасным Себастьяном, пронзенным стрелами лжи и злословия.
Отсюда — мой сонет. Но, по правде, написать Вам я решился не только затем, чтобы получить Ваш критический отзыв о незрелых стихах.
Не знаю, посещали ли Вы могилу Китса после того, как на стене рядом с надгробием повесили мраморную мемориальную доску. На ней выбито несколько вполне приемлемых стихотворных строк, зато решительное возражение вызывает барельефное изображение головы Китса — точнее, его портрет в профиль в медальоне, портрет до крайности уродливый. Лицевой угол искажен в такой степени, что лицо кажется узким и заостренным, а вместо изящно очерченных ноздрей и нежных чувственных греческих губ, какие они были у него на самом деле, ему приданы толстые, почти негритянские губы и нос.
Китс был красив, как Гиацинт или Аполлон, и этот медальон возводит на него чудовищную напраслину. Как я хотел бы, чтобы его сняли, а на его место поставили окрашенный бюст Китса, похожий на красивый цветной бюст раджи Кулапура во Флоренции. Ведь тонкие черты лица Китса и богатство его красок, по-моему, невозможно воспроизвести в обычном белом мраморе.
В любом случае, на мой взгляд, это безобразно-уродливое изображение оставлять нельзя: Вы наверняка без труда достанете его фотографию и сами убедитесь, какой это ужас.
Вы с Вашим влиянием и Вашим громким именем могли бы добиться чего угодно в этом деле, и Китсу, я думаю, можно было бы поставить действительно прекрасный памятник. Право же, если бы каждый, кто любит читать Китса, пожертвовал хотя бы полкроны, была бы собрана большая сумма.
Я знаю, что Вы всегда с головой погружены в политику и поэзию, но совершенно убежден, что если бы во главе подписного листа стояло Ваше имя, на памятник пожертвовали бы уйму денег; во всяком случае можно было бы убрать это уродство — поклеп на Китса.
Был бы счастлив получить от Вас строчку-другую в ответ; уверен, что Вы простите меня за то, что я написал Вам по этому поводу. Ведь Вы более, чем кто-либо другой, способны сделать что-то для памяти Китса.
Надеюсь, мы снова увидим Вас в Ирландии; у меня сохранились самые приятные воспоминания о нескольких восхитительных вечерах, проведенных в Вашем обществе. Заверяю Вас в своей искренней преданности.
Оскар Уайльд
МОГИЛА КИТСА
Избыв мирское зло и боль от раны,
Он спит, Господней синевой укрыт,
Угасший до восшествия в зенит,
Он — мученик, сраженный слишком рано,
Похожий красотой на Себастьяна.
Тис хмурый над могилой не грустит,
Но плакальщиц-фиалок нежный вид
Хранит надгробный камень от изъяна.
Твой дух под гнетом нищеты поник!
Уста твои лишь тем, лесбосским, ровня!
Наш край восславлен красками твоими!
Знай, на воде начертанное имя
Живет: его кропим слезой сыновней,
Как Изабелла — чудный базилик.[6]
Рим, 1877 г.
Оскар Уайльд
7. Реджинальду Хардингу{22}
Меррион-сквер Норт, 1
[Приблизительно 16 июня 1877 г.]
Дорогой Котенок, огромное спасибо за твое восхитительное письмо. Рад, что ты среди красот природы погрузился в чтение «Авроры Ли».
Я очень подавлен и расстроен. Только что умер наш кузен, к которому все мы были очень привязаны, умер совершенно неожиданно, простудившись во время верховой прогулки. В субботу я с ним обедал, а в среду его не стало. Всегда предполагалось, что мы с братом — его наследники, но оставленное им завещание — это свойство большинства завещаний — преподнесло нам неприятный сюрприз. Он завещал 8000 фунтов на нужды отцовской клиники, 2000 фунтов — моему брату и 100 фунтов — мне, при условии, что я останусь протестантом!
Он, бедняга, был фанатично нетерпим к католикам и, видя, что я «на грани», вычеркнул меня из завещания. Для меня это ужасное разочарование; как видишь, мое пристрастие к католицизму больно ударило меня по карману и обрекло на моральные страдания.
Мой отец сделал его совладельцем моего рыбачьего домика в Коннемаре, и его доля собственности, естественно, должна была бы по его смерти перейти обратно ко мне; так вот, даже ее я утрачу, «если в ближайшие пять лет перейду в католичество», — ужасная низость!
Подумать только, человек предстает перед «Богом и безмолвием вечности», так и не порвав со своими несчастными протестантскими предубеждениями и фанатичной нетерпимостью!
Однако не буду больше докучать тебе моей персоной. В нашем мире, похоже, все вверх дном, и я не могу ничего исправить.
Посылаю тебе заметочку о могиле Китса, которую я только что написал, — может, она тебя заинтересует. На могиле я побывал с Хвастуном и Дански.
Если пожелаешь ознакомиться с моими суждениями о выставке в Гросвенор-гэллери, пошли за приложением к письму и поскорее строчи ответ. Всегда твой
Оскар Уайльд
Недавно получил письмо от Хвастуна из Константинополя; пишет, что собирается домой. Привет Киске.
8. Флоренс Болкомб{23}
Борнмут, гостиница «Ройял Бат»
[Апрель 1878 г.]
Дорогая Флорри,
пишу, чтобы пожелать Вам приятной Пасхи. Год назад я был в Афинах, и Вы, помнится, прислали мне на Пасху поздравительную открыточку — чер
убрать рекламу
ез столько миль суши и моря, — чтобы дать мне понять, что Вы не забыли меня.
Я ужасно огорчен тем, что не имел возможности приехать, но у меня было всего четыре свободных дня, и так как мне нездоровилось, я приехал сюда подышать озоном. Погода прекрасная, и, если бы только не память о прошлом, я был бы вполне счастлив.
Я взял с собой доброго друга (нового друга) и написал один сонет, так что я, против обыкновения, не так уж склонен к мизантропии. Надеюсь, у вас все благополучно, особенно у Грейси; успехи Уилли на севере весьма обнадеживают.
Посылаю Вам описание Борнмута. Всегда Ваш
Оскар
9. Уильяму Уорду{24}
Колледж Магдалины
[Приблизительно 20 июля 1878 г.]
Дорогой дружище, ты — лучший из однокашников: прислал по телеграфу свои поздравления; ничьи другие не оценил я так высоко. Приятная неожиданность, этот фейерверк под конец моей учебной карьеры. Свои высшие оценки я могу объяснить единственно тем, что удачно написал сочинение — в этом я достаточно силен. А на устном экзамене расхваливали мою письменную работу.
Преподаватели безмерно удивлены: нерадивый шалопай так отличился в конце концов! Они упросили меня остаться до дня ежегодного торжественного обеда в честь бывших выпускников и говорили обо мне разные приятные вещи; я в самых лучших отношениях со всеми ними, в том числе с Алленом(!), который, по-моему, раскаивается в том, что так обращался со мной.
Потом я греб с Фрэнком Майлзом на байдарке из березовой коры до Пангборна, пролетал через пороги и вообще совершал чудеса на каждом шагу — это было замечательно.
Боюсь, не смогу походить с тобой на яхте. Очень меня беспокоит моя тяжба, которую я выиграл, но должен, оказывается, платить большие судебные издержки, хотя для меня и сделана скидка. Мне надо быть в Ирландии.
Дружище, жаль, что не могу снова повидаться с тобой. Всегда твой
Оскар
10. Флоренс Болкомб{25}
Меррион-сквер Норт, 1
Понедельник, вечер [конец 1878 г.]
Дорогая Флорри, так как на днях я уезжаю обратно в Англию, наверное навсегда, я хотел бы взять с собой золотой крестик, который я подарил Вам давным-давно утром на Рождество.
Надо ли говорить, что я не стал бы просить Вас вернуть его, если бы он представлял для Вас какую-нибудь ценность, но для меня этот ничего не стоящий крестик служит памятью о двух чудесных годах — самых чудесных годах моей юности, — и я хотел бы всегда иметь его при себе. Если бы Вы захотели передать его мне сами, я мог бы встретиться с Вами в любое время в среду, а не то отдайте его Фил, с которой я увижусь сегодня днем.
Хотя Вы не сочли нужным известить меня о том, что выходите замуж, я все же не могу уехать из Ирландии, не пожелав Вам счастья; что бы ни случилось, я никак не могу быть безразличен к Вашему благополучию: слишком долго пути наших жизней шли рядом.
Теперь они разошлись, но крестик будет напоминать мне о минувших днях, и, хотя после моего отъезда из Ирландии мы никогда больше не увидимся, я всегда буду поминать Вас в молитвах. Прощайте и да благословит Вас Бог.
Оскар
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЛОНДОН 1879–1881
Описание
После блистательных академических успехов Уайльда летом 1878 года колледж Магдалины продлил ему стипендию на следующий (пятый) год обучения. 22 ноября он сдал экзамен по основам религии и 28 ноября получил степень бакалавра искусств. Неизвестно, какую часть того года провел он в Оксфорде — предположительно на частных квартирах, так как комнаты в колледже он освободил, — но, надо полагать, в основном он жил в Лондоне, учась пленять общество как собеседник и рассказчик и шлифуя свои эстетические вкусы.
11. Джорджу Макмиллану{26}
Вестминстер, клуб св. Стефана
22 марта 1879 г.
Дорогой Макмиллан, я был очень рад получить весточку от тебя и узнать, что Общество действительно будет создано; я совершенно уверен в его успехе.
Мне будет в высшей степени приятно заняться литературной работой для твоего издательства. Я давно ждал этой возможности.
За перевод Геродота — т. е. избранных мест из него — я взялся бы с огромным удовольствием; уверен, что изумительная колоритность его сочинений, равно как страстная сила и нежность, звучащие в некоторых его историях, привлекли бы к нему великое множество читателей. Я с наслаждением стал бы делать эту работу и обязался бы закончить ее к 1 сентября.
Я не знаю, сколько греческих пьес собираешься ты напечатать, но в последнее время я много занимался Еврипидом и из всех его вещей хотел бы редактировать «Безумного Геракла» и «Финикиянок» — пьесы, с которыми я хорошо знаком. По-моему, я вполне представляю себе, какой стиль редактирования требуется.
Буду рад получить от тебя вскоре ответ, а также повидаться с тобой на Солсбери-стрит в любое время, когда ты будешь свободен.
Искренне твой Оскар Уайльд
12. Миссис Альфред Хант{27}
Челси, Тайт-стрит
25 августа [1880 г.]
Дорогая миссис Хант, как мило с Вашей стороны, что Вы взяли на себя труд прислать мне такое длинное описание Вашей деревеньки. Я каждую неделю надеялся вырваться к Вам, но меня так одолели дела, что приехать не было никакой возможности — к немалому, уверяю Вас, моему огорчению. Мне бы так хотелось побыть со всеми Вами.
А сейчас я пытаюсь обустроиться в новом доме, в котором мистер Майлз и я собираемся жить. Адрес ужасный, но дом прелестен. Он гораздо ближе к Вам, чем мой прежний дом, так что, надеюсь, мы станем часто, если Вы позволите, заглядывать друг к другу «на чашку чая».
Я позорно не сдержал слова, которое дал мисс Вайолет: не послал ей обещанное стихотворение. Единственным оправданием мне служит то, что в наше время выбор обстановки и цвета обоев полностью занял место средневекового копания в душе и обычно связан с не меньшими муками совести. Впрочем, я посылаю ей стихотворение, которое только что напечатал. Надеюсь, что она найдет его хоть немного красивым и что первая моя попытка заняться политическим пророчеством, предпринятая в последнем четверостишии, утолит чудесный радикализм Вашего чудесного мужа. Если она пошлет мне пару строк, чтобы высказать свое мнение о стихах, это будет для меня такой радостью!
Надеюсь, она и сама пишет. Ведь в наших английских полях можно так же часто встречаться с музами, как у Кастальского ключа или на склоне Геликона, хотя, в глубине души я всегда считал, что одновременное появление девяти (незамужних) сестер способно немного смутить человека.
Передайте, пожалуйста, мой самый сердечный привет Вашему мужу и всем Вашим и примите мои заверения в искреннейшем к Вам почтении.
Оскар Уайльд
13. Эллен Терри{28}
Тайт-стрит
[Приблизительно сентябрь 1880 г.]
Дорогая мисс Эллен Терри, прошу Вас принять от меня первый экземпляр моей первой пьесы, драмы из жизни современной России. Может быть, когда-нибудь мне посчастливится написать нечто достойное Вашей игры.
Все мы очень соскучились по Вам и очень завидуем провинции: ведь она прежде, чем мы, увидит Вас во всех Ваших прекрасных ролях.
Так что возвращайтесь, пожалуйста, скорей. Искренне Ваш
Оскар Уайльд
14. Э. Ф. С. Пиготту{29}
Тайт-стрит, Китс-хаус
[Сентябрь 1880 г.]
Уважаемый мистер Пиготт, посылаю Вам экземпляр моей первой пьесы, которую Вы любезно согласились прочитать. Литературные достоинства ее весьма невелики, но в эпоху актерского мастерства отсутствие литературной гладкости, может быть, и является лучшим критерием хорошей пьесы.
Мне слишком хорошо известно, как трудно написать истинно прекрасную драму, но я занимаюсь драматическим искусством потому, что это демократическое искусство, а я хочу известнос
убрать рекламу
ти. Поэтому я буду очень благодарен Вам за любое полезное замечание, за любой практический совет, подсказанные Вашим опытом и Вашим блистательным критическим даром.
По-моему, второе действие неплохо написано, а четвертое неплохо выстроено — но так трудно оценить достоинство своего собственного произведения! Заверяю Вас в своей искренней преданности.
Оскар Уайльд
15. Джорджу Льюису-младшему{30}
Тайт-стрит
[Почтовый штемпель — 1 ноября 1880 г.]
Дорогой Джордж, посылаю тебе с этой почтой подарок — маленький пенал, чтобы ты мог записать все то, что тебе будет рассказывать мистер Джейкобс, и чтобы, когда ты пойдешь в «Лицеум», у тебя была возможность с умудренным видом что-то черкать на полях своей программы, как это делают все театральные критики. Надеюсь, пенал тебе понравится; если получить его будет тебе хотя бы вполовину так же приятно, как мне — послать его тебе, он понравится тебе наверняка. Любящий тебя друг
Оскар Уайльд
Кого это я нарисовал?
16. Миссис Альфред Хант{31}
Китс-хаус
[Почтовый штемпель — 18 ноября 1880 г.]
Дорогая миссис Хант, я буду так рад провести с Вами воскресный вечер. Передайте, пожалуйста, мисс Вайолет вложенный в письмо сонет. Я обещал послать ей мое первое политическое стихотворение. Мне будет интересно узнать, согласится ли — и насколько — мистер Хант с моим разделением Анархии и Свободы. Может быть, в воскресенье мы с ним жарко поспорим об этом!
Что касается мисс Вайолет, то, я чувствую, резкая атмосфера политики — не для нее: это все равно что толковать нежному цветку о политической экономии! И все же, может быть, ей понравится форма и качество стиха, и тогда я буду совершенно счастлив. Искренне Ваш
Оскар Уайльд
17. Эллен Терри{32}
Челси, Тайт-стрит
[3 января 1881 г.]
Дорогая моя Нелли, пишу, чтобы пожелать Вам всяческого успеха сегодня вечером. Ваша игра не может не стать отражением высшей красоты искусства, и я так рад услышать, что у Вас есть возможность показать нам ту силу страсти, которой — я это знаю — Вы наделены. У Вас будет громадный успех — возможно, один из величайших Ваших успехов.
Посылаю Вам цветы — два венка. Один из них — тот, который лучше Вам подойдет, — прошу принять от меня. Другой же — не сочтите меня изменником, Нелли, — так вот, другой отдайте, пожалуйста, Флорри от своего имени. Мне будет приятно думать, что в первый вечер, когда она выйдет на сцену, на ней будет нечто, подаренное мной, и нечто, исходящее от меня, будет прикасаться к ней. Конечно, если Вы считаете… но Вы же не считаете, что она может догадаться? С чего бы это? Ведь она убеждена, что я никогда ее не любил, что я все забыл. Боже, разве бы я мог?!
Дорогая Нелли, сделайте это, если сможете, — в любом случае примите эти цветы от Вашего преданного поклонника и любящего Вас друга.
Оскар Уайльд
18. Джорджу Гроссмиту{33}
Китс-хаус
[Апрель 1881 г.]
Дорогой Гроссмит, я хотел бы пойти на премьеру новой оперы в Вашем театре на Пасху и был бы весьма Вам обязан, если бы Вы попросили, чтобы в кассе оставили для меня ложу за три гинеи, если еще не все ложи распроданы; как только получу подтверждение из кассы, вышлю чек в уплату.
Уверен, что Гилберт и Салливан сочинили что-то получше «Полковника», этого скучнейшего фарса. Рассчитываю вволю повеселиться. Искренне Ваш
Оскар Уайльд
19. Мэтью Арнольду{34}
Тайт-стрит, Китс-хаус
[Июнь-июль 1881 г.]
Уважаемый мистер Арнольд, не соблаговолите ли Вы принять от меня мою первую книгу стихов…[7] тем постоянным источником радости и благоговейного изумления, каким было для всех нас в Оксфорде Ваше прекрасное творчество… потому что я только теперь, может быть слишком запоздало, понял, сколь необходимо для всякого искусства уединение, только теперь узнал я прекрасную трудность того высокого искусства, в котором Вы — прославленный и непревзойденный мастер. Так позвольте же мне предложить Вам этот томик, каков уж он есть, и выразить Вам свою любовь и восхищение.