Женщины, время от времени обращавшие внимание на выпирающие бока и отвислый зад Макаревича, время от времени вдохновляли его на то, чтобы заниматься бегом трусцой. Как же нелепо он выглядел в спортивном костюме бегающим по дворам в районе метро «Ленинский проспект»! И, что самое интересное, эти бега никакой пользы ни ему, ни окружающим не приносили. Единственное, что Макар умеет сделать здорово, – это плавать под водой и стрелять в рыбу из подводного ружья. В этом деле он тренировался много и упорно и успехов достиг немалых. Еще он умеет просто ловить рыбу и готовить, что к спорту, правда, имеет сомнительное отношение.
Как я уже упоминал, Саша Кутиков может, не упав, съехать с горы и поперекидывать мяч через сетку с помощью теннисной ракетки. А еще он рассказывал, что в юности занимался боксом и даже имел какой‑то юношеский разряд. Мне ни разу не приходилось видеть Александра Викторовича в драке, но разговаривал он на боксерские темы очень компетентно и знал гораздо больше специальных терминов, чем все члены нашего коллектива, вместе взятые.
Об отношении Маргулиса к спорту, вернее его полном отсутствии, я уже упоминал. Точно так же вел себя и Саша Зайцев, увлечения которого были другими (книги, музыка, наркотики). Ну, вот не знаю, чем занимается мой преемник Андрей Державин, но лучше бы учился играть на клавишных. Пользы было бы больше, хотя чего Бог не дал, того в аптеке не купишь.
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
Репетиция моего «второго пришествия» в «Машину времени» состоялась примерно за год до реальных событий. Началось все с того, что весной 1989 года группе «стукнуло» двадцать лет. Под это дело был организован грандиозный концерт в лужниковском Дворце спорта. Идея была замечательная: собрать всех, кто когда‑либо выступал в составе «Машины», и в различных сочетаниях выпустить их на сцену. Собрать удалось не всех, поскольку в группе в разное время работало человек пятьдесят. К тому же некоторые ребята отказались участвовать. Кавагое сказал, что ему слишком тяжело видеть и слышать все происходящее (примерно через год или два он вообще отвалил в Японию преподавать там русский язык). Естественно, не приехали из Америки Игорь Саульский и Юра Фокин. Ильченко так и не выбрался из родного Питера, кто‑то посчитал себя совсем отошедшим от музыки, кто‑то вообще не приехал без объяснения причин. Но народу было много, а ведь еще и друзья были приглашены: «Аквариум», «Зоопарк», Буйнов, Романов, «секреты», которые привезли с собой какую‑то невнятную группу из Швейцарии, кажется, называвшуюся «Лестница».
|
|
Очень весело было за кулисами. Каждый из гостей приготовил какой‑то сюрприз. Кто‑то решил исполнить песню «Машины» в своей интерпретации, кто‑то пел вместе с музыкантами группы, а «секреты», которые считали себя коллективом с чувством юмора, а к тому же имели театральное образование (во всяком случае, Фоменко с Леонидовым), решили «выпендриться» по полной программе. Они отрепетировали гимн Советского Союза в собственной интерпретации. Напомню, что тогда хоть и была перестройка, но СССР и КПСС, а также КГБ еще существовали. Словами гимна были имена и фамилии участников «Машины». Звучало это примерно так:
Андрей Макаревич и Кутиков Саша,
|
|
Евгений Маргулис и Зайцев Сашок…
Ну а припев начинался протяжно:
Максим Капи‑та‑но‑оо‑вский,
Петр Подгороде‑е‑е‑цкий…
В общем, должно было получиться довольно смешно. Но дело чуть‑чуть не испортил Алексеич, который, выпив водки с швейцарскими гостями «Секрета», зашел в гримерку в тот самый момент, когда артисты распевались. Послушал минуту‑другую и с каменным лицом (что у него бывает довольно редко) сказал: «Ребята, так не пойдет. Вы сегодняшнюю „Правду" читали?» Естественно, никто и не подумал, приехав в восемь часов из Питера, почитать тогдашний официоз. А Алексеич продолжил: «Ну, конечно, это ваше дело, но на второй странице там опубликован указ президента СССР Горбачева Михаила Сергеевича об уголовной ответственности за осквернение гимна Советского Союза. Между прочим, наказание до двух лет лишения свободы, если это сделано публичным образом и с особым цинизмом». Сказал и пошел выпивать с «Зоопарком». «Секреты» впали в панику, и Максим, как наиболее известный публике артист, пошел к лужниковскому директору выяснять, можно ли исполнять «гимн». Тот тоже не читал газету «Правда», но выразился в том смысле, что если «сигнал» есть, то исполнения он не допустит и выключит звук. Посрамленный Максим пошел в гримерку и рассказал о случившемся. Грустные «секреты» стали думать, чем же заменить их хитовый номер. Тут пришел Алексеич и стал выяснять причину невеселого настроения. В общем, когда он сообщил, что это была шутка, лужниковские кулисы огласились дикими воплями, и присутствовавшие там увидели небывалую картину: по коридору не по комплекции шустро бежал Алексеич, весивший центнера полтора, а за ним все «секреты». Поскольку Алексеич в прошлом играл в хоккей и часто бывал в Лужниках, он ушел от погони, юркнув в какую‑то неприметную дверцу, как выяснилось, комнату, в которой стоял точильный станок для сборной СССР. А Макс и Фома только к банкету сумели отойти от потрясения, которое было для них сродни шоку. Так бывает, когда на розыгрыш попадаются люди, которые сами привыкли всех разыгрывать.
|
|
Основное шоу было придумано следующим образом. Открывал его самый «ветеранский» состав – Макаревич – Кутиков – Капитановский, коллектив 1971 года, но без Кавы. Они сыграли старинную песенку Кутикова в стиле «Криденс» под названием «Продавец счастья». А затем к составу подключился Маргулис, потом, когда «добрались» до конца семидесятых, появился я, ну а дальше все шло своим чередом. Выступали мы лихо, зал стонал от восторга, а когда наступило время «Поворота», из огромного сооружения под потолком в публику полетели сотни воздушных шаров… Думаю, что прагматичный Макар уже тогда почувствовал, что мы с Женькой способны поднять «Машину», несколько «забуксовавшую» в то время, на новую высоту. Мне кажется, что он, как охотник, терпеливо выжидал, когда же Сашка Зайцев, несколько выпадавший из коллектива, как в музыкальном, так и в человеческом плане, в очередной раз «проколется», и его можно будет уволить.
«Прокол» Зайцева случился примерно через год после описываемых событий. Он ушел в очередной наркотический «запой» и долгое время скрывался у своих друзей‑«наркомов». А в это время назревала серия концертов «Машины времени» во Дворце спорта «Крылья Советов» в Сетуни. Этот зал был выбран по нескольким причинам. Во‑первых, хоккейный сезон к тому времени уже завершился, и Дворец спорта был свободен. Во‑вторых, «Машина» базировалась в соседнем Доме культуры, принадлежавшем, как и каток, заводу легких сплавов, под кодовым названием ВИЛС. Там у «Машины» хранилась аппаратура и была репетиционная комната.
Кстати, в этом ДК как‑то супостаты выбили железную дверь и похитили, часть аппарата: колонки, блоки обработки, студийный магнитофон. Самое интересное, дорогущие блоки обработки звука похитители просто выкинули в помойку, поскольку, видимо, не знали, что с ними делать. А вот колонки украли, по‑моему, с концами. Третьей причиной было то, что «Машина» уже с полгода не выступала в столице, и по ней успели соскучиться. Серия была серьезная, приуроченная к 21‑му юбилею группы. По‑моему, планировалось семь дней сольных концертов из расчета по два концерта в выходные и по одному в будни. Ну а поскольку программу решили расширить, включив в нее старые песни, нужно было репетировать. Полковник не появился день, второй, третий, четвертый. Тогда Макар в панике стал звонить мне и Женьке: «Ребята, выручайте, помните, как здорово все было в прошлом году?» Мы с Женькой приехали, отрепетировали новые песни (старые мы и так знали) и стали готовиться к шоу. Любопытно, что в первый день концертов минут за тридцать до начала приехал Зайцев, несколько помятый, но живой. Макаревич вежливо сообщил ему, что он может забрать свои личные вещи, поскольку «Машина» в его услугах больше не нуждается. Ну а мы пошли на сцену.
Явный успех этих концертов имел несколько причин. Одна из них – то, что мы все соскучились по совместному творчеству, другая – что по нему соскучилась публика, третья – то, что мне из Еревана привезли две канистры отличного армянского коньяка (такой в те времена еще существовал). Мы поставили кувшин с коньяком прямо на сцене и в процессе концерта по очереди прикладывались к нему. Пару литров за концерт – и успех был обеспечен. Во всяком случае, нам все больше и больше нравилось, как мы играем и поем. Ну а когда серия концертов стала подходить к концу, со мной и Маргулисом стал вести задушевные беседы Валера Голда – директор «Машины времени». Он вежливо осведомлялся у нас, а не хотели бы мы присоединиться к коллективу, сколько бы хотели получать денег и пр. Мы с Маргулисом думали, причем нас даже сфотографировали за этим занятием. В общем, нас опять завербовали в «Машину» И понеслось…
Второе пришествие я отмечал в редакции «Московского комсомольца», выпивая с Алексеичем, Сашкой Астафьевым и Лехой Мериновым. О последнем не могу не рассказать подробнее. Это уникальнейший человек, видимо, самый лучший художник‑карикатурист всех времен и народов. Наград и званий у него не перечесть, про него (и им) написаны книжки, его картинки видят миллионы людей (и это двадцать лет подряд). А до «МК» он работал главным художником цыганского театра «Ромэн». Там он в 25‑летнем возрасте получил первую правительственную награду. Дело в том, что в театр пришла разнарядка: наградить кого‑нибудь достойного медалью «За трудовую доблесть». Леха, уже тогда довольно сильно выпивавший, ни за что этой медали не получил бы, если бы не одно «но». Он был единственным русским в труппе. А сам театр был разделен на конкурирующие группировки, и дать медаль кому‑то из цыган значило объявить междоусобную и межклановую войну. В общем, стал Леха полным кавалером награды «За трудовую доблесть». Когда он уходил в «МК», растроганные цыгане даже подарили ему взятую из реквизита адмиральскую форму, чтобы было нa чем носить награду. В этой форме его частенько можно было видеть в Строгино, когда часа в два ночи он шел в киоск за водкой.
В один из своих дней рождения Леха надел любимую форму с лампасами и галунами, украсил голову фуражкой и, договорившись с работниками зоопарка на Пресне, взял в аренду лошадь. Медленным шагом доехал до редакции, а затем сумел въехать в вестибюль. Лошадь даже дошла до лифтового холла, но подняться на третий этаж было выше ее сил. Меринов отдал измученное животное владельцам, заплатив примерно столько, сколько хватило бы животине на еду в течение года. Сам же отправился выпивать дальше.
Жена Меринова Маша очень волновалось и, когда луж позвонил и спросил, не надо ли чего, опрометчиво попросила глазированных творожных сырков. Алексей заехал в ближайший супермаркет и купил – сырки. Всего 800 штук, поскольку даже на складе больше не было. Понятное дело, утром Маша развозила их по окрестным детсадам и школам как спонсорскую помощь от художника Меринова.
Честно говоря, когда я начал писать эту главу, то подумал, что ничего у меня не получится. Дело в том, что десятилетке, проведенное в группе после моего «второго пришествия» пролетело, как один день. Я подумал, что и вспомнить‑то ничего не смогу. Ну что, переезды или перелеты, гостиницы, концерты, выпивка, бляди, иногда то же самое плюс сауна или прогулки на природе. А потом, покопавшись в памяти, я все‑таки кое‑что вспомнил…
Чуть ли не первые наши гастроли в «новом старом» составе были связаны с круизом под названием «Мисс пресса». В то время подобные конкурсы в СССР только начали проводить, а «Мисс пресса» вообще проходил впервые. Самое интересное – это то, что сами «миски» почему‑то никому не запомнились. Правда, одну из них мы через несколько лет совершенно случайно встретили в Нью‑Йорке, где, к нашему удивлению, она не мыла посуду и не стояла на панели, а работала в американской газете и писала на английском языке.
Круизный лайнер, который назывался, по‑моему, «Украина», отправлялся из Одессы, а сам маршрут круиза был довольно хиленьким: никаких тебе Италии и Франций, а всего лишь Кипр, Турция и Мальта. Кстати, «Машине» было не впервой ездить с «мисками». Года за три до этого к ним во время поездки в Италию «пристегнули» совершенно офигевшую от свалившегося на нее звания первой «Московской красавицы» 17‑легаюю Машу Калинину, или, как ее звали «машинисты», «Кашу Малинину». Представляете себе, поездка по итальянской глубинке: четверо музыкантов (самый высокий был Зайцев – около 183 см) и двухметровая Маша, явно не понимавшая смысла происходящего. В довершение всего она ни слова не понимала по‑итальянски, а итальянские провинциалы, к ее удивлению, не знали ни русского, ни английского, ни какого‑либо другого языка. Даже итальянского, в строгом понимании этого слова, они не знали, и переводчики путались в нюансах перевода с местных диалектов. В результате Маше на завтрак тащили вместо стакана сока и одного яйца пиццу, пасту, мясо и прочие вкусности. Местное население, тщетно пытавшееся выяснить, как ее зовут, именовало ее просто «рогацца лонга», что значит «здоровенная, в смысле, долговязая девица».
Во время круиза меня поразили несколько вещей, одна из них – это знаменитый стамбульский базар. Мы пошли туда вместе с Маргулисом и Ваней Демидовым, который ходил всегда в темных очках и вел популярную передачу «Музыкальный обоз». Это, конечно, фантастическое зрелище. Мы проталкивались по узким улицам, заставленным к тому же какими‑то телегами с товаром. И вдруг Ваня узрел здоровенный стенд, на котором были развешаны темные очки. Особенно ему приглянулся модный тогда «Рей Бан». Поскольку Ваня не знал по‑английски ничего, кроме счета от одного до десяти и слова «доллар», он обратился к Маргулису с просьбой оказать ему содействие в приобретении вожделенного оптического прибора. Ну Женька и спросил: «Хау мач?» – протянув свою длань к очкам. Продавец, вопреки ожиданиям, понял его с полуслова и ответил: «Тен долларз». Ваня, услышав знакомое словосочетание, сказал Женьке: «Скажи этому мудиле, что, если он отдаст за пять, я их возьму». Маргулис только открыл рот, как продавец с широчайшей улыбкой закричал Ване: «Забирай, товарищ!» Ваня даже подумал на какую‑то секунду, что он качал понимать либо английский, либо турецкий язык, но потом сильно разочаровался тем, что сказано все было по‑русски.
Меня же в путешествиях по стамбульским рынкам, рыночкам, магазинам и прочим торговым точкам сопровождала одна крайне деятельная девица из Одессы, которая вела на корабле дискотеку. Она, как мне кажется, умела говорить на всех языках вообще и торговалась так, что продавцы рыдали от горя, но все‑таки продавали ей свой товар, чуть ли не себе в убыток. Помню, как мы с ней пошли покупать кроссовки для моих дочек‑двойняшек. Надо было купить две пары, чтобы их носить сразу, две пары – на вырост, а еще две пары – на супервырост. Почему? Нынешнему поколению это может показаться смешным, но в СССР в то время не то что кроссовок, там и колбасы купить было невозможно. Так что кроссовки для дочек – это было святое.
В общем, держа, как научила меня новая знакомая, руку на кармане с деньгами, я продирался сквозь толпы иноземцев. И наконец‑то нашел вожделенные кроссовки. Продавец, увидев такого лоха как я – а человека, который не любит и не умеет торговаться, местные торговцы вычисляют сразу, – заломил по тридцать долларов за пару. Я уже собрался отсчитать ему баксы, как моя приятельница прошипела мне в ухо: «Ты что, им красная цена семь „зеленых"». А затем громко сказала: «Ну что, пойдем в другое место». Мы синхронно повернулись и замерли от дикого крика продавца: «Куда же вы? Что, уже и пошутить нельзя?» И начался переговорный процесс, перед которым арабо‑израильские переговоры просто детская забава. Стороны сходились и расходились, били по рукам и опять расторгали соглашение, поскольку одна из них пыталась смухлевать. Я уже взмок от жары и напряжения и пару раз пытался уйти, но одесситка, воспитанная, скорее всего, где‑то в районе между Дерибасовской и одесским Привозом, была непреклонна. И наконец‑то она дожала бедного турка. Натуральный «турецкий гамбит» закончился нашей грандиозной победой. Мы приобрели шесть пар кроссовок по пять долларов за пару, то есть за тридцать баксов. Напомню, что в начале продавец хотел всучить нам за эти деньги одну пару. Так что, как говорил великий основоположник ленинизма: «Учитесь торговать!»
Во время круиза я сильно подружился с музыкантами, которые играли в музыкальном салоне на корабле. Объединила нас тяга к классическому джазу. Играть эту музыку я могу как угодно долго, причем в любом состоянии. Вот мы с ними и стали репетировать по ночам, когда дискотека заканчивалась. Сначала к нам «послушать» приходило человек по пять, потом по десять. Через два‑три дня весь музыкальный салон был набит битком, а мы сеяли «разумное, доброе, вечное», причем совершенно бесплатно!
В Нью‑Йорке, где мы, как я уже упоминал, встретили одну из финалисток «Мисс прессы», мы бывали не один раз. Жили на Манхэттене и выступали, как правило, в нормальных залах, даже на Бродвее. Не в «Радио‑Сити», конечно, но во вполне приличных заведениях. Один раз, правда, нас занесло на Брайтон. После этого я решил, что если хоть раз еще буду в Нью‑Йорке, то буду обходить это место за пять миль, как минимум. Когда попадаешь на Брайтон, создается такое впечатление, что ты приехал из центра цивилизации куда‑то на окраину Жмеринки. Все вывески на русском языке, жуткая смесь из украинского, еврейского и русского с вкраплениями отдельных английских слов, все зачем‑то орут, ругаются… К тому же я сильно укрепился во мнении, что главная цель жителей Брайтона – это кого‑нибудь обмануть. Надуть они могут кого угодно, причем даже на самом высокоинтеллектуальном уровне. Лучшие хакеры, способные проникнуть хоть в Пентагон, хоть в Форт Нокс, живут там. Лучшие бензиновые аферисты – тоже, а уж о менее интеллектуальных специалистах «сравнительно честного отъема денег у населения» и говорить нечего.
На Брайтоне мы играли в зале, во время постройки которого подрядчики своровали все что можно и скрылись, повесив недостачу на номинальных хозяев. Номинальные хозяева, которых в свою очередь тревожила мафия, несколько раз «кидали» артистов, чтобы рассчитаться с долгами. Поэтому выступали у них люди не очень охотно. Правда, с нашим директором Валерой Голдой не очень‑то забалуешь, и мы свой гонорар получили полностью.
Что меня сильно удивило в Нью‑Йорке – это гигантские пробки. Это сразу напомнило мне анекдот про китайца, вернувшегося в Пекин из Москвы. На вопрос соплеменников о том, как там, в России, он ответил: «Ой, хорошо, народу сосем мало, метро вообще полупустое…» Ну вот, для нью‑йоркца наши пробки в часы пик – это что‑то вроде остановки на красный сигнал светофора. Но поразило‑то меня не это. Дело в том, что воздух даже в центре Нью‑Йорка ощутимо чище, чем где‑нибудь в Крылатском. Когда я спросил у одного бывшего москвича, почему это происходит, он ответил: «Питер, ты знаешь, тут просто нет „Икарусов" и „Камазов"…» Думаю, что любого «трэффик копа», так у них называют местных гаишников, ввело бы в предынфарктное состояние зрелище клубов черного дыма, вырывающегося из выхлопной трубы нашего дизеля. Водителя, как мне кажется, арестовали бы на недельку и оштрафовали на пару штук грина, а владельца – лишили права заниматься эксплуатацией транспорта пожизненно. «Икарус» же провел бы остаток своих дней либо на штрафстоянке, либо на свалке.
Конечно, с возрастом память начинает нам сильно изменять. Хоть убей не помню, как назывался бродвейский мюзикл, посвященный истории степа (у них это называется тэп). Я ходил на него дважды во время приездов в Нью‑Йорк и не уставал восторгаться тем, как профессионально люди работали. Вся история степа прослеживалась от рабовладельческого строя и до наших дней. Участвовало там всего человек десять: два вокалиста‑чтеца, два барабанщика, которые барабанят по всему чему угодно. У них стояли рамы, на которых были развешаны кастрюли, какие‑то другие неведомые предметы, а они с их помощью создавали чудесные звуки. Еще шестеро танцевали. Оформлено все было достаточно скупо, но довольно точно. Вся сценография – это бегущая строка поверху, на которую выводится название каждой сцены, а на задник проецируются слайды – от плантаций до небоскребов, В заключение, когда артисты выходят на поклон, на экран проецируются фотоизображения их ног без обуви, то есть босиком. И зрители видят кровавые мозоли, которые люди зарабатывают во время репетиций и выступлений.
А еще у небольших бродвейских театров есть интересная особенность: из экономии места такая роскошь как фойе как‑то не предусматривается. Поэтому в антракте все зрители выходят покурить и подышать воздухом на улицу. Так вот, в непосредственной близости от театра работала молодежная банда (по виду, во всяком случае, именно банда), которая установила какие‑то бочки и во всю мочь барабанила по ним. Ритм отбивался потрясающий, а несколько пацанов тут же танцевали степ. Причем все это выглядело гармоничным продолжением спектакля, только на улице. Не знаю, были это молодые профессиональные актеры или просто любители, но спектакль они дополняли классно.
Кстати, походив на американские мюзиклы, я понял, что в России никому и никогда создать успешный американский мюзикл не удастся. Будь он даже самим Филиппом Киркоровым с деньгами Аллы Пугачевой! Дело в том, что это в принципе не наша культура, которой научиться, причем за несколько месяцев, невозможно. И если настоящие мюзиклы типа «Кошек» шли в Штатах лет двадцать, причем все время с аншлагами, то у нас они загнулись за сезон‑другой. То же самое с «Чикаго». Европейский «Нотр‑Дам» продержался чуть больше. У нас просто нет таких артистов, которые могут делать все: танцевать, играть и петь, причем по‑английски. И не просто танцевать и петь, а делать это гениально и работать до кровавых мозолей. В Америке этим занимаются уже лет сто, и есть множество профессионалов этого жанра: композиторы, балетмейстеры, либреттисты. Сценография, режиссура – все это оттачивалось десятилетиями. В Америку со всего мира съезжаются люди, чтобы посмотреть на бродвейские мюзиклы. А в Россию, в Москву, едут за другим: иностранцы – посмотреть на Кремль, наши – на Черкизовский рынок. А все, кто по какой‑то неведомой причине захотел посмотреть мюзикл на русском языке и в исполнении наших артистов, в этом деле в общем‑то дилетантов, получили свое – увидели что‑то типа концерта художественной самодеятельности американского провинциального колледжа.
Одна из самых прикольных наших поездок была в Республику Мозамбик. Повторю еще раз: я не знаю, кому и зачем мы были там нужны, но работали мы там на Новый год в самом престижном столичном ночном клубе, который держал какой‑то португалец. Вообще‑то о Мозамбике я знал до этого совсем немного. Мои знания были примерно как у перуанского подростка, который на вопрос журналиста, знает ли он, что такое Англия, ответил, что это такая страна, где правит королева и поют «Роллинг Стоунз». Кто там правил, я, в общем‑то, не знал, но, судя по обилию наших «советников», это были какие‑то коммунисты. Португальских колонизаторов по большей части свободолюбивые афро‑африкаицы прогнали, гостиницы загадили, дороги привели в такое же состояние, как у нас сейчас, а работать сами не хотели и жили за счет «интернациональной помощи». С советской стороны, естественно. Поэтому русских там очень любили, во всяком случае в столице. Правда, чуть дальше, особенно в сторону ЮАР, запросто могли поймать и отрезать голову. И еще время от времени там что‑то взрывали.
Мы жили в высотной гостинице, слава Богу, не на последнем этаже, но пользоваться лифтом приходилось. К сожалению, некоторые неприятные моменты, в конце концов заставляли нас поступиться комфортом. Дело в том, что в единственный лифт набивалось человек по двадцать, из них лишь мы – с белым цветом кожи. Все остальные – местные ребята. Может быть, они в душе очень хорошие люди, но у них есть забавная традиция: мыться очень редко. А жара как‑то располагает к обильному потовыделению. Ну, спуск с пятого этажа еще как‑то можно выдержать, задержав дыхание и зажав пальцами нос, но вот если случалась диверсия и взрывали подстанцию или опору линии электропередач, то ты попадал в ловушку. Минут десять – пятнадцать в компании говорливых местных жителей, плюс ароматерапия – этого было вполне достаточно для обморока. В общем, стали мы качать мышцы ног и ходить пешком. Или ездить ночью, когда местные, в основном, спали. И не вздумайте обвинять меня в ксенофобии! Мне совершенно по фигу, кто рядом со мной: африканец, швейцарец или китаец, главное, чтобы он мыться не забывал…
Мозамбик – вообще страна лентяев. Я видел там очень немного мужчин, которые занимались какой‑либо полезной деятельностью. Женщины – да, они шустрили, что‑то там таскали, ходили в магазины, собирали плоды на деревьях. А вот мужики… Макаревич, который, надо отдать ему должное, человек наблюдательный, как‑то раз не на шутку испугался. Сидя в шезлонге и слушая шум океана, он вдруг с удивлением обнаружил, что в мозгу у него нет ни одной мысли. Такого с ним не было с того времени, как он осознал себя личностью, то есть лет с двух. Он жутко впал в состояние аффекта и срочно полетел в номер, чтобы немедленно что‑нибудь написать. А то вдруг Муза покинет, изменив ему с каким‑нибудь Африкой Симоном. Кстати, Африк Симон – единственный мозамбикский артист, который достиг еще в далекие семидесятые довольно большой известности, причем не только в странах Варшавского договора. Кстати, на португальском языке есть, по‑моему, вообще только два хита: его «Ха‑фа‑на‑на» и «Ламбада» бразильской певицы Каомы.
Макар рассказывал нам такой случай. Как‑то раз, часов в девять утра, он решил прогуляться по центру города. И вдруг видит типичного государственного служащего: молодого, высокого негра в черных брюках, белой рубашке и галстуке. Впечатление усиливал еще и атташе‑кейс, которым тот размахивал, вызывая завистливые взгляды окружающих. По всему видно было, что примерный молодой чиновник, из тех, за кем будущее, спешит на работу. Но вот он подошел к газону, поравнялся с пальмой… Движения его стали плавными, потом вообще замедлились. Затем он остановился, подошел к пальме, положил чемоданчик на травку, а точнее, себе под голову и вытянулся во всю длину. Через пять секунд он уже спал. Макаревич постоял минут пятнадцать, думая, что это может быть какой‑нибудь местный Штирлиц, который через пятнадцать минут по неведомому будильнику вскочит и понесется строить социализм, но глубоко ошибся– Макар тяжело вздохнул, подумал, что коммунизму в Мозамбике не бывать, и поплелся завтракать.
Вот в такой замечательной стране я встретил своего приятеля, с которым познакомился года за два до этого. Он служил в Мозамбике военным переводчиком. Как‑то раз после концерта он пригласил меня провести вечерок в компании друзей, попить рома, поесть шашлыка. Его друзья забрали меня от отеля на вазовской «шестерке», причем с правым рулем, поскольку движение там левостороннее. Приехали мы куда‑то за город, сильно надрались, но больше всех напился водитель «шестерки». Ну я и предложил свои услуги в качестве водителя. Хотя было уже темновато, но дороги все пустые, машин крайне мало, и доехать до отеля было нетрудно. Если бы не чудовищная доза рома. В общем, я сел за руль, четверо наших разместились в салоне и тут же заснули, Я довольно прытко передвигался в правильную, как мне. казалось, сторону, но через часок заметил, что дорога становится все уже и уже, а ночные пейзажи за окном все менее знакомыми. Пришлось остановиться и разбудить друзей. Оглядевшись, водитель немедленно протрезвел. Он прошипел: «Немедленно выключай фары!» Как выяснилось позже, я лихо ломанулся в сторону границы с ЮАР, как раз на территорию, которая контролировалась повстанцами, для которых захватить пятерых русских было мечтой всей жизни. Осмотрелись. Я стал разворачиваться, но дорога оказалась настолько узкой, что мы задними колесами съехали в песчаный кювет, Пришлось толкать. Достоинство «Жигулей» – это легкость. Мы вытолкнули машину, я даванул на газ, и через какие‑то полтора часа меня сдали с рук на руки обеспокоенному директору группы. На вопрос, где я был, он услышал краткую фразу: «В гостях у партизан». А потом я пошел спать, вернее, поехал на лифте, поскольку местных рядом не было.
Но в Африке отнюдь не все так плохо. Через пять лет после описываемых событий мы большой компанией с Ленькой Ярмольником, Макаревичем, Якубовичем и спонсорами, которые это все оплатили, ездили в Кению. Главное было – так называемое «наблюдательное сафари». Дело в том, что охота в Кении уже лет двадцать как запрещена, во всяком случае, для всех, кроме представителей коренного населения, – племени масаи. Так что проехать по национальному парку – это необыкновенное удовольствие. В нескольких десятках метров непуганые животные – прайд львов, антилопы, слоны там всякие. Самые прикольные, конечко, обезьяны. Представляете себе такого здоровенного типа из обезьяньего племени, который стоит на обочине дороги и выпрашивает у пассажиров джипа еду, причем стоит в классической «позе просителя», да еще с протянутой рукой. А когда джип проезжает мимо (нас специально предупредили, что животных кормить нельзя и вообще стекла в машине должны быть подняты), обезьян начинал ругаться, воздевать свои длиннющие руки к небу, стучать ими в грудь – в общем, выражал все свое презрение к туристам. Сразу напомнило мне анекдот о том, как Кинг‑Конг поймал какого‑то типа с рюкзаком и посохом. Спрашивает: «Ты кто?» – «Турист». А Кинг‑Конг и говорит: «Нет, брат, это я турист, а ты – завтрак туриста».