Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет всем домашним, любящий Вас друг
Оскар Уайльд
38. Джеймсу Мак Нейлу Уистлеру{52}
[Июнь 1882 г.]
Дорогой старый бездельник Сухая игла! Почему не пишешь мне? Даже оскорбительное послание доставило бы мне радость; а я здесь читаю о тебе лекции (смотри приложенную газетенку), чем навлекаю на себя гнев всех американских художников. Салон, разумеется, имеет успех… Маленькую розовую леди… я помню их прекрасно, расскажи мне о них. И еще про «дирижерскую палочку», о которой я прочитал в «Уорлд»: это звучит восхитительно. А Леди в лунном свете, Серая леди, прекрасное видение с глазами-бериллами, наша леди Арчи — как она? Кроме того, когда ты собираешься в Японию? Вообрази себе книгу — я ее автор, ты — иллюстратор. Мы бы обогатились.
Оскар
39. Джулии Уорд Хау{53}
О
убрать рекламу
гаста, штат Джорджия
6 июля [1882 г.]
Дорогая миссис Хау, в настоящий момент мои планы таковы: прибыть в Нью-Йорк из Ричмонда вечером в среду и в тот же вечер выехать в Ньюпорт, чтобы в четверг утром быть у Вас и погостить, если позволите, до субботы. У меня огромный дорожный сундук и слуга, но пусть это Вас не беспокоит. Я могу отослать их в гостиницу. С какими обузами приходится путешествовать! Есть какой-то вызов мировой гармонии в том, что меня всегда сопровождают в пути коробка для шляпы, секретарь, дорожный несессер, дорожный сундук, чемодан и слуга. Я каждый день ожидаю, что меня поразит гром, но боги спят, хотя мне лучше бы не поминать их всуе — не ровен час, они услышат и проснутся. Но что бы сказал Topo о моей шляпной картонке! Или Эмерсон — о размерах моего сундука, поистине циклопических! Но я не могу путешествовать без Бальзака и Готье, а они занимают столько места… И покуда я способен наслаждаться, рассказывая всякий вздор цветам и детям, меня не страшит порочная роскошь коробки для шляпы.
Я пишу Вам с прекрасного, пылкого, разоренного Юга, края магнолий и музыки, роз и романтики, живописного даже в его неспособности поспеть за вашим северным интеллектом, проницательным и энергичным; края, живущего преимущественно в долг и погруженного в воспоминания о сокрушительных поражениях прежних лет. Я побывал в Техасе, сердцевине Юга, и гостил у Джеффа Дэвиса на его плантации (как они очаровательны, все неудачники!), видел Саванну и леса Джорджии, купался в Мексиканском заливе, участвовал в колдовских ритуалах негров, ужасно устал и мечтаю о свободном дне, который мы проведем в Ньюпорте.
Передайте, пожалуйста, привет мисс Хау, искренне Ваш
Оскар Уайльд
40. Мэри Андерсон{54}
Нью-Йорк, гостиница «Парк-авеню»
[Начало сентября 1882 г.]
Дорогая мисс Андерсон, смогу ли я повидаться с Вами в четверг в Лонг-Бранче? Приеду я утром и переночую в «Элбертоне», с тем чтобы иметь для встречи с Вами целый долгий день. Прошу Вас, телеграфируйте мне сюда, будете ли Вы дома. Пока я не встречусь и не переговорю с Вами, я не смогу написать сценарии. Ведь всякая хорошая пьеса представляет собой сочетание поэтического вымысла и актерского практического знания, которое придает насыщенность сценическому действию и напряженность — ситуации, а поэтический эффект — описание — заменяет эффектом драматическим, т. е. самой жизнью. После встречи с Вами я много думал о том, что Вы могли бы сделать в искусстве и для искусства; я хочу, чтобы Вы стали одной из великих актрис мира сего. Я желаю Вам триумфа — не на один день, а на все времена, и, веря в Вас пылко и беззаветно, я ни на минуту не сомневаюсь, что смогу написать и напишу для Вас пьесу, которая, созданная для Вас и вдохновленная Вами, принесет славу новой Рашели Вам, а мне — славу нового Гюго. Мечта скульптора воплощается в холодном и немом мраморе, вымысел живописца застывает в неподвижности на холсте. Я же хочу увидеть, как мое творение снова оборачивается жизнью, как написанные мною реплики обретают новый блеск благодаря Вашей страсти, наполняются новой музыкой, слетая с Ваших губ.
Если мне удастся это, и я увижу Вас, живое воплощение поэзии, в каком-нибудь моем произведении (низ страницы оторван)… стыда и обиды, невежливости и бесчестия.
Буду ждать телеграммы; если четверг не подходит, можно перенести встречу, скажем, на пятницу, но четверг… (Далее оторвано.)
41. Генри Эдвардсу{55}
Нью-Йорк
[? Конец октября 1882 г.]
Дорогой Эдварде, мне не терпится расспросить Вас об Австралии и моей поездке туда и кто поедет со мной устроителем. Будете ли Вы сегодня после спектакля у «Ягнят»? Если нет, не пошлете ли мне туда весточку, чтобы я знал? Искренне Ваш
Оскар Уайльд
42. Миссис Дион Бусико{56}
Нью-Йорк
[31 октября 1882 г.]
Не могу ничего достать на завтрашний вечерний спектакль Сальвини, но надеюсь иметь удовольствие видеть его с Вами, прежде чем он завершит гастроли.
Бедняжка миссис Лангтри ужасно расстроена случившимся несчастьем; она лишь несколько часов назад покинула театр.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЛОНДОН 1883–1890
Описание
Уайльд отплыл из Нью-Йорка домой на борту парохода «Ботния» 27 декабря 1882 года. После двух-трех недель пребывания в Лондоне он потратил остаток денег, заработанных в Америке, на то, чтобы три месяца пожить в Париже. Там он познакомился с Верленом и Виктором Гюго, с Малларме, Золя, Дега, Эдмоном де Гонкуром и Альфонсом Доде. Он сделал себе волнистую прическу, как у Нерона на бюсте в Лувре, и стал одеваться по последней моде. «Оскар первого периода умер», — провозгласил он.
43. Мэри Прескотт{57}
Париж
[? Март-апрель 1883 г.]
Дорогая мисс Прескотт, я получил американские газеты и благодарю Вас за их присылку. По-моему, нам не следует забывать, что реклама не обеспечит успеха слабой пьесе, сколько ее ни рекламируй. Она пойдет впрок лишь сильной пьесе, хорошо сыгранной. Вот что я имею в виду: можно шесть месяцев подряд дважды в день выезжать на улицы Нью-Йорка с вереницей ярко-красных фургонов, чтобы объявить «Веру» великой пьесой, но если на первом же представлении не подтвердится, что это сильная пьеса, хорошо исполненная и хорошо поставленная, никакая реклама в мире ей не поможет. Мое имя как автора пьесы возбудит известный интерес в Лондоне и Америке. Ваше имя как исполнительницы роли героини имеет огромный вес. Что нам нужно сделать — это сосредоточить в своих руках все реальные предпосылки успеха. Успех — это наука; если есть предпосылки, будет и результат. Искусство представляет собой математически выверенный результат эмоциональной тяги к прекрасному. Без тщательного продумывания оно ничто.
В отношении диалога: трагических эффектов можно достичь, привнося комическое. Смех в зале не устраняет чувства ужаса, но, давая отдушину, помогает ему углубиться. Никогда не бойтесь вызвать смех в зале. Этим вы не испортите, а, наоборот, усилите трагедию. Каноны каждого вида искусства зависят от того, к чему эти виды искусства апеллируют. Живопись апеллирует к зрению и основывается на научных законах оптики. Музыка апеллирует к слуху и основывается на научных законах акустики. Драма апеллирует к человеческой природе и должна иметь под собой в качестве первоосновы научные законы психологии и физиологии. Ну а один из законов физиологии состоит в том, что любая крайне напряженная эмоция стремится к разрядке при помощи какой-нибудь эмоции противоположного свойства. Истерический смех и слезы радости — примеры драматического эффекта, которые дает сама природа. Вот почему я не могу убрать из пьесы комические реплики. Кроме того, соль хорошего диалога состоит в том, что люди перебивают друг друга. Всякий хороший диалог должен оставлять впечатление непринужденной беседы, в которой персонажи живо реагируют на реплики партнеров. Ни в коем случае не должен он производить впечатление заданного авторского текста, а то, что персонажи перебивают друг друга, имеет не только свой художественный эффект, но и физиологический смысл. Это дает актерам время перевести дыхание и набрать воздуха в легкие. Остаюсь, дорогая мисс Прескотт, Вашим искренним другом
Оскар Уайльд
44. Теодору Дюре{58}
[Париж], гостиница «Вольтер»
[Апрель 1883 г.]
Дорогой мсье Дюре, я буду чрезвычайно рад иметь удовольствие посетить с Вами в ближайшую среду мсье де Гонкура; в моих глазах это один из величайших мастеров современной прозы, а его роман «Манетт Саломон» — шедевр.
Очень Вам благодарен за Вашу любезность и за то, что Вы представили меня мсье Золя, знакомством с которым я не премину воспользоваться.
Примите уверение в моих самых лучших чувствах.
Оскар Уайльд
45. Р. X. Шерарду{59}
Гостиница «Вольтер»
Среда [начало апреля 1883 г.]
Мой дорогой Роберт, посылаю тебе томик стихов настоящего поэта, но фальшивого друга; в нем есть новые вещи, «Шартрский собор» и «Могила викинга», в которых многое прекрасно; надеюсь, тебе особенно понравится последняя из них, а также «Посланец». Значение ритмической прозы до сих пор полностью не изучено; я рассчитываю еще поработать в этом жанре, как только убаюкаю своего «Сфинкса» и найду трехсложную рифму к слову «Катафалк». Любящий тебя
Оскар Уайльд
46. Р. X. Шерарду{60}
Лондон, Гроувенор-сквер, Маунт-стрит, 8
[Почтовый штемпель — 17 мая 1883 г.]
Дорогой Роберт, твое письмо так же восхитительно, как и ты сам, а я впервые после всех этих передряг: переправы через пролив, посадки в поезд и уплаты дополнительного сбора за провоз багажа из Парижа (последнее вызвало у меня естественное негодование) — нашел минуту, чтобы присесть за стол и сказать тебе, какое удовольствие оно мне доставило и какие воспоминания о блужданиях без цели при луне и о прогулках на закате нахлынули на меня при виде твоего почерка.
Что до посвящения твоих стихов, то я его принимаю — неужели я бы мог отвергнуть дар, столь музыкальный в своей красоте и сотворенный человеком, которого я так люблю?
Никакое предательство, пусть самое гнусное, и никакое вероломство, пусть самое низкое, не замутнит для меня образа идеальной дружбы. Люди приходят и уходят, как тени, но навсегда останется не потускневшим идеал — идеал жизней, соединенных не только привязанностью или приятностью дружеского общения, но и способностью приходить в волнение от одних и тех же проявлений прекрасного в искусстве и поэзии. Ведь мы могли бы поклоняться одной и той же мраморной богине и извлекать сходные звуки гимнов из тростниковых трубочек ее флейт; золото ночи и серебро рассвета могло бы оборачиваться для нас совершенной красотой; каждая струна, поющая под пальцами музыканта, каждая пичуга, восторженно заливающаяся в роще или в кустарнике, каждый полевой цветок, распустившийся на склоне холма, могли бы наполнять наши сердца одним и тем же ощущением прекрасного, и мы могли бы встретиться и взяться за руки в обители Красоты.
Вот какой, по-моему, должна быть подлинная дружба, вот как могли бы строить свою жизнь люди, но дружба — это огонь, который испепеляет все, что небезупречно, и который не очищает несовершенство, а сжигает его. Возможно, есть немало вещей, в которых мы расходимся, может быть, их больше, чем мы думаем, но в нашем желании находить красоту во всем мы едины, как едины мы в наших поисках того маленького золотого града, где без устали играет флейтист, вечно цветет весна и не безмолвствует оракул, того маленького града, в котором обитает искусство, слышны музыка сфер и смех богов и ожидает своих поклонников Красота. Ибо мы по крайней мере отправились не в пустыню на поиски тростинки, колеблемой ветром, или обитателя царских чертогов, а в край свежих вод и к источнику жизни; ибо нам обоим пел соловей и радовалась луна, и не Палладе и не Гере отдали мы приз, но той, что из мрамора каменоломни и минерала копей может сотворить для нас колоннаду Парфенона и резную гемму, той, что есть душа Красоты, той, что явилась из своего грота в прохладу вечера этого старого мира и, зримая, живет среди нас.
Вот чего мы, по-моему, ищем, а то, что и ты ищешь это со мною, ты, который сам столь дорог мне, крепит мою веру в наше будущее и уверенность в нашей любви.
Оскар
47. Миссис Милле{61}
Гроувенор-сквер, Чарльз-стрит, 9
[Приблизительно 3 июня 1883 г.]
Дорогая миссис Милле, вот высказывания Лили об американских женщинах. По-моему, они выражены в очень мягкой форме и служат уроком вежливости стране, обошедшейся с ней неучтиво. Надеюсь, они Вас заинтересуют. Они и в самом деле очень умны, но ведь все красивые женщины в большей или меньшей степени наделены даром слова. Искренне Ваш
Оскар Уайльд
48. Уолдо Стори{62}
Шеффилд, гостиница «Ройял Виктория»
[Почтовый штемпель — 22 января 1884 г.]
Да, мой дорогой Уолдино, да! Изумительно, конечно, — это было необходимо.
Естественно, я не писал: ветры переносят новости через Апеннины лучше, чем почта! Ну конечно, этим и объясняются великолепные закаты, относительно которых так недоумевала наука. Ура! У тебя-то, когда ты был помолвлен, закатов не было — только лунные ночи.
Итак, мы венчаемся в апреле (как и вы в свое время), а затем едем в Париж и, может быть, в Рим — как ты считаешь? Будет ли приятен Рим в мае? Я хочу сказать, будете ли там ты с миссис Уолдо, папа римский, полотна Перуджино? Если да, мы приедем.
Ее зовут Констанс, и это юное, чрезвычайно серьезное и загадочное создание с чудесными глазами и темно-каштановыми локонами — само совершенство, если не считать того, что она не признает Джимми единственным настоящим, художником всех времен (ей хотелось бы протащить через черный ход Тициана или еще кого-нибудь), зато она твердо знает, что я — величайший поэт, так что с литературой у нее все в порядке; кроме того, я объяснил ей, что ты — величайший скульптор, завершив тем самым ее художественное образование.
Мы, конечно, безумно влюблены. Почти все время после нашей помолвки мне пришлось разъезжать по провинциям, «цивилизуя» их при помощи своих замечательных лекций, но мы дважды в день шлем друг другу телеграммы, благодаря чему телеграфисты настроены совершенно романтически. Впрочем, я подаю мои послания с самым суровым лицом и стараюсь выглядеть так, как если бы слово «любовь» означало зашифрованный приказ: «скупайте акции «Гранд Транкс», а слово «любимая» — «распродайте по номиналу». Уверен, что это помогает.
Дорогой Уолдо, я совершенно счастлив и надеюсь, что ты и миссис Уолдо полюбите мою жену. Я ей столько рассказывал о вас обоих, что она уже прекрасно вас знает, ну и конечно же я не могу представить себе, чтобы кто-нибудь, увидев, не полюбил ее.
Передай, пожалуйста, привет дяде Сэму и молодому здоровяку-трансценденталисту из Бостона, штат Массачусетс, чьими романами все мы зачитываемся. И передай от меня самый сердечный привет своей жене, скажи ей, как не терпится мне познакомить с ней Констанс. Addio.
Оскар
49. Лили Лангтри{63}
Шеффилд, гостиница «Ройял Виктория»
[Приблизительно 22 января 1884 г.]
Моя дорогая Лил, всем сердцем радуюсь Вашему огромному успеху; в газетах здесь печатают самые восторженные телеграфные отзывы о Вашей игре в «Угрозе». Вам удалось то, что не удавалось никому из современных артистов: Вы вторично отправились завоевывать Америку и одержали новые победы. Но Вы ведь и созданы, чтобы побеждать; это всегда угадывалось в блеске Ваших глаз и в звуке Вашего голоса.
Итак, это письмо наполовину продиктовано желанием сказать Вам, как радуюсь я Вашим триумфам, — Вы поистине «Venus Victrix»[9] нашего времени! — а наполовину — желанием сообщить Вам, что я женюсь на юной красавице по имени Констанс Ллойд, этакой серьезной, изящной, маленькой Артемиде с глазами-фиалками, копною вьющихся каштановых волос, под тяжестью которой ее головка клонится, как цветок, и чудесными, словно точеными из слоновой кости, пальчиками, которые извлекают из рояля музыку столь нежную, что, заслушавшись, смолкают птицы. Мы поженимся в апреле. Очень надеюсь, что к тому времени Вы освободитесь. Я так хочу, чтобы Вы узнали и полюбили ее.
Я много работаю, разъезжаю с лекциями и обогащаюсь, хотя ужасно, что приходится постоянно разлучаться с ней. Впрочем, мы дважды в день обмениваемся телеграммами, а бывает, что я вдруг примчусь из самого глухого угла, чтобы часочек побыть с нею и предаться всем тем глупостям, которым предаются благоразумные возлюбленные.
Напишите мне письмо с пожеланием счастья, остаюсь всегда преданный Вам и любящий Вас друг
Оскар Уайльд
50. Дж. У. Апплтону{64}
Ланкашир, Алверстон, гостиница «Каунти-отель»
[Приблизительно 22 февраля 1884 г.]
Уважаемый мистер Апплтон, почему я вижу, что в Гриноке объявлена лекция «Значение искусства в современной жизни»? Сколько раз можно повторять Вам, что я читаю эту лекцию только в том случае, если выступаю в одном и том же городе дважды, причем в разные дни. Ничто так не выводит меня из себя, как подобные вещи, которые случаются постоянно.
Разумеется, предстоит скандальное объяснение с Обществом. Мне все это начинает надоедать. Искренне Ваш
О. У.
Дж. У. Апплтону
убрать рекламу
2163','1962650322'); return false;>
Тайт-стрит, 16
[Приблизительно март 1884 г.]
Уважаемый мистер Апплтон, лекция не должна быть посвящена Челлини — она посвящена Костюму. Надеюсь, в этом деле не произойдет никакой путаницы.
Не откажите в любезности прислать мне американские и английские критические сочинения. Я хочу составить коллекцию. Было бы желательно получить их на этой неделе. Искренне Ваш
Оскар Уайльд
52. Редактору «Пэлл-Мэлл газетт»{65}
Бирмингем, гостиница «Грейт Вестерн»
[Приблизительно 11 ноября 1884 г.]
Милостивый государь, в моей статье о костюме есть несколько опечаток, которые, если Вы собираетесь поместить ее в «Баджит», следовало бы исправить в соответствии с приложенным. Не знаю, могу ли я просить Вас о том, чтобы рисунок, который я Вам послал, был помещен на таком месте, где не будет печатного текста на обороте, иначе ужасно пострадают изящество и художественность оттиска; впрочем, может быть, я прошу слишком многого. Остаюсь, сударь, Вашим покорным слугой
Оскар Уайльд
Как я вижу, в отношении двух рисунков вышла некоторая неясность, поэтому я поставил вопросительный знак после рисунка «Идеальный костюм» Хайша просто для того, чтобы показать, что это не моя идея.
53. Констанс Уайльд{66}
Эдинбург, Балморал
Вторник [Почтовый штемпель — 16 декабря 1884 г.]
Дорогая и любимая, вот я тут, а ты — на другом краю земли. О, гнусные факты, не дающие нашим губам целовать, хотя души наши — одно.
Что могу я сказать тебе письмом? Увы! Ничего из того, что я хотел бы сказать тебе. Боги передают послания друг к другу не при помощи пера и чернил, и, право же, твое физическое присутствие здесь не сделало бы тебя более реальной: я чувствую, как твои пальцы перебирают мои волосы, как твоя щека трется о мою щеку. Воздух наполнен музыкальными звуками твоего голоса, мои душа и тело, кажется, больше не принадлежат мне, а слиты в каком-то утонченном экстазе с твоей душой и телом. Без тебя я чувствую себя неполным. Навеки твой
Оскар
Здесь я останусь до воскресенья.
54. Лили Лангтри{67}
[Тайт-стрит, 16]
[6 апреля 1885 г.]
У Констанс только что был врач и категорически запретил ей ехать сегодня в театр, поскольку вчера мы выезжали обедать. А я не хотел бы оставлять ее одну: она, как Вы знаете, ждет ребенка. Поэтому с благодарностью и сожалением отсылаю билеты обратно. Не могли бы Вы предоставить нам два кресла в партере или свободную ложу в ближайшую среду, когда Констанс очень хотелось бы пойти? Она надеется, что Вы как-нибудь заглянете к нам на чай. Она хочет показать Вам свой дом, который, наверное, Вам понравится. Всегда Ваш
Оскар
Я бы взял на себя смелость отдать билеты в другие руки, если бы это не была «премьера», но я же знаю, как стремятся все увидеть Вашу леди Ормонд.
55. Э. У. Годвину{68}
Тайт-стрит, 16
[Апрель 1885 г.]
Дорогой Годвино,
рад, что Вы отдыхаете на лоне природы. Природа — глупое место для поисков вдохновения, но восхитительное для того, чтобы забыть о всяком вдохновении. Конечно же мы скучаем по Вас, но белая мебель напоминает о Вас ежедневно, и мы убеждаемся, что на стол слоновой кости можно положить лепесток розы, во всяком случае белой, не причинив ему вреда. А это не пустяк. Хотим поскорей увидеть Вас здоровым и полным сил. Моя жена шлет Вам сердечные пожелания доброго здоровья. Всегда Ваш
Оскар Уайльд
56. Э. У. Годвину{69}
[20 мая 1885 г.]
Дорогой Годвино, счастлив узнать, что Вы где-то обретаетесь. Мы уже думали, что Вы пропали неизвестно куда, всюду Вас искали, но нигде не могли найти.
Спасибо за похвалу моей статье. Объясню, почему я говорил о спектакле, «поставленном леди Арчи». Поскольку я уже писал выше о Вашей работе в «Клаудиане», я побоялся упомянуть Вас вторично, чтобы это не выглядело так, будто я расхваливаю Вас за то, что Вы декорировали мой дом. Но ведь всем известно, что все это сделано Вами. Слава целиком принадлежит Вам.
Приезжайте в город. В Оксфорде Ваше отсутствие вызвало плач и стенания. Спектакль был прелестен. Смотрите мой отчет о нем в субботнем номере «Драматик ревью». Изумительный образчик театральной критики! С экскурсами в археологию, которых будет достаточно, чтобы превратить Литтона в соляной столп.
«У моей жены насморк», но примерно через месяц она поправится. Надеюсь, насморк окажется мальчиком, но полюблю кого бы ни послали мне боги.
Что скажете о постановке в Кумбе в этом году? Я должен где-нибудь ее раскритиковать. Всегда Ваш
О. У.
57. Норману Форбс-Робертсону{70}
[Тайт-стрит, 16]
[Начало июня 1885 г.]
Дорогой Норман, спасибо за поздравления. Да, приходи завтра. Малыш — прелесть; у него есть переносица! Что, по словам кормилицы, служит доказательством гениальности! А еще у него бесподобный голос, который он и упражняет в свое удовольствие, предпочтительно в вагнерианской манере.
У Констанс дела идут превосходно и настроение прекрасное.
Очень обрадован твоей телеграммой. Ты должен жениться немедленно! Всегда твой
Оскар
58. Джорджу Керзону{71}
Тайт-стрит, 16
20 июля 1885 г.
Дорогой Керзон, я хочу быть одним из школьных инспекторов Ее Величества! Это амбициозно, однако я хочу, очень хочу этого и надеюсь, что ты мне поможешь. Назначает инспекторов Эдвард Стэнхоуп, и ты как мой оксфордский однокашник мог бы оказать мне большую помощь, написав ему письмо и охарактеризовав в нем меня как человека не без способностей (если ты сам так считаешь). Не стану докучать тебе объяснением причин, вынуждающих меня просить эту должность, но я хочу ее и, думаю, смог бы хорошо исполнять должностные обязанности.
Если бы ты мог оказать мне любую помощь, какую сможешь, я был бы тебе премного обязан, и мне известно, молодой блестящий Конингсби, на каком счету ты в партии!
Я надеюсь получить это место, и получить его с твоего одобрения и благословения. Я не знаю Стэнхоупа лично и боюсь, что он придерживается распространенного мнения обо мне как о сущем бездельнике. Не скажешь ли ты ему, что это не так? В любом случае всегда твой
Оскар Уайльд
59. Г. К. Мэрильеру{72}
Тайт-стрит, 16
[Почтовый штемпель — 14 ноября 1885 г.]
Дорогой Гарри, спору нет, армия — профессия благородная. Я предпочел бы видеть Вас скорее военным в треуголке, чем священником или адвокатом. Мыслящий человек всегда может сохранить тонкость, и, думаю, Вы правы, что собираетесь держать экзамен, хотя я удивлен, что Вас не прельщает идея стать учителем. Вы с Вашей живой отзывчивостью, тонкой интуицией и воодушевленностью могли бы так превосходно преподавать! У Вас есть первое необходимое качество учителя — способность заставлять других полюбить Вас. Что до меня, то я считаю жизнь учителя самой приятной на свете. Но где бы Вы ни подвизались, какую бы профессию ни избрали, Вы добьетесь известности и сделаете карьеру. Я почувствовал это при первой встрече с Вами, а теперь, когда между нами завязалась переписка, я знаю это наверняка.
Интересно, вы в Кембридже так же мерзнете, как мы? Я люблю истому жарких дней и ненавижу холод нашей зимы, столь безжалостной, столь определенной: она дает лишь форму, когда тебе хочется цвета, ясность, когда тебе нужна тайна, и превращает несчастных людей в красноносых и сизоносых страшилищ. По-моему, мне лучше не приезжать в Кембридж. Вы должны заниматься, и я бы Вас отвлек. Вам следует мечтать о параллелограммах, а не о поэзии и говорить только об иксах-игреках. Что Вы на это скажете? Жизнь длинная,
убрать рекламу
и мы еще часто будем видеть друг друга. А пока можно переписываться. Кстати, пришлите мне свою фотографию.
Сейл из Нью-Колледжа прислал мне свою книжку стихов. Вы его знаете? Там есть один очень красивый сонет. Любящий Вас
Оскар
Г. К. Мэрильеру
Тайт-стрит, 16
[Почтовый штемпель — 16 ноября 1885 г.]
Что поделывает Гарри? Читает Шелли в краю лунного света и тайны? Или катается себе на лодке в одеждах вавилонских? Видится ему мир мусорной кучей или цветником? Отвратительным или прекрасным? Или тем и другим?
О. У.
Г. К. Мэрильеру
Глазго, гостиница «Сентрал Стейшн»
[Почтовый штемпель — 12 декабря 1885 г.]
Дорогой Гарри, я в отъезде — в краю жутких снегов и жуткой почтовой бумаги! Читаю лекции и странствую — скиталец с миссией! Но Ваше письмо дошло до меня — как звуки музыки, принесенные ветром из дальних стран. В Вас тоже живет любовь к невозможному — l'amour de l'impossible (или как там люди называют это?). Когда-нибудь Вы, как и я, обнаружите, что такой вещи, как романтический опыт, не существует; есть романтические воспоминания и есть желание романтического — и это все. Наши самые пламенные мгновения экстаза — только тени того, что мы ощущали где-то еще, или того, что мы жаждем когда-нибудь ощутить. По крайней мере, мне так кажется. И вот что удивительно: из всего этого возникает странная смесь страсти с безразличием. Сам я пожертвовал бы всем, чтобы приобрести новый опыт, и притом я знаю, что такой вещи, как новый опыт, вовсе нет. Думаю, я скорее уж умер бы за то, во что я не верю, чем за то, что считаю истиной. Я взошел бы на костер ради ощущения и оставался бы скептиком до конца! Лишь одно сохраняет для меня бесконечное очарование — тайна настроений. Повелевать этими настроениями упоительно, покоряться им упоительно вдвойне. Иной раз я думаю, что жизнь в искусстве — долгое и восхитительное самоубийство, и не жалею об этом.
Многое из этого Вы, наверное, пережили сами; многое же Вам еще предстоит пережить. Есть неведомая страна, полная диковинных цветов и тонких ароматов; страна, мечтать о которой — высшая из радостей; страна, где все сущее прекрасно или отвратительно. Всю прошлую неделю читал Вальтера Скотта; Вам тоже следует читать его, так как всего этого он лишен.