От «Воскресенья» до Кобзона 8 глава

В племени масаи мы посетили замечательные хатки, которые они строят из дерьма. Собирают буйволиные лепешки и лепят из них что‑то типа низеньких чумов. Запашок там, скажу я вам, тот еще, хотя свежее дерьмо пахнет сильнее. А подсохнет на воздухе – вроде и ничего. Ведь живут же люди где‑нибудь у нас в Капотне или в Новомосковске, к примеру, там, где химзавод, делающий всякие стиральные порошки. Принюхаются, и вроде так и надо. Ну и комфорт там относительный. Мебели никакой, лежат себе циновки. Ну из лука пострелял я там, даже в мишень попал пару раз. В общем, в Кении мне понравилось, кроме говнохижин, естественно…

Конечно, для нас, во взрослом уже возрасте вырвавшихся на свободу, многое было в новинку. Потому и запомнилось. Но ведь во второе десятилетие моего пребывания в «Машине» происходило и множество эпохальных событий внутреннего плана. Может быть, когда‑нибудь кто‑то и будет допытываться: «А что вы, батенька, делали 19 августа 1991 года? Часов в шесть утра, к примеру?» И далее в том же духе. Может быть, когда‑то эта дата и забудется. Но я все же отвечу: в шесть часов утра 19 августа я мирно спал в гостинице «Турист» на окраине Брянска. А вот в семь… В семь ко мне вломился крайне возбужденный Женька Маргулис с криком: «Ну вот, я же говорил, что валить надо. А сейчас поздно уже!» Ничего не понимая, я включил телевизор и увидел «Лебединое озеро». Точно так же, как и многие советские граждане, я подумал, что умер кто‑то калибра Горбачева. Такая тогда была замечательная традиция: ежели кто умирал, из видных деятелей КПСС естественно, то по радио и ТВ передавали классику. И кто‑то еще думал, что ее, эту классику, народ от этого будет больше любить. Вместо того чтобы приучить народ к такой музыке, наши «деятели культуры и телерадиовещания» просто отвращали народ от нее. Во всяком случае, в период 1982–1985 гг. классика четко ассоциировалась с похоронами. «Кого хоронят?» – спросил я у Женьки. «Кого‑кого… Нас с тобой хоронят», – оптимистично ответил он. Мы посидели немного и решили, что надо выпить.

Через несколько часов бессмысленного сидения перед телевизором и прослушивания сообщений ГКЧП мы, наконец, дождались пресс‑конференции. Скажу честно, у меня уже тогда появилось впечатление того, что вся эта затея обречена на неудачу. Более того, я пришел к тому мнению, что сами гэкачеписты уже не верили в успех своего предприятия. Дрожащие руки Янаева, бегающие глазки остальных – все это оставляло впечатление неуверенности и даже какой‑то опереточности. Понятно было, что у таких дебилов ничего не получится. Наши концерты, как и все прочие развлекательные мероприятия, были отменены, и мы собрались в Москву. Поездом, по каким‑то причинам, уехать не удалось, поэтому Макар с Кутиковым отправились чуть ли не автостопом. Им и досталась вся слава «защитников Белого дома». Мы же с Маргулисом и Ефремовым уехали только 20‑го. Естественно, я пошел к Белому дому, потусовался там, встретил множество знакомых и не знакомых, но знающих меня людей. Тогда еще не было никакой ограды, такой как сегодняшний забор, отделяющий власть от народа. Я даже выпил с защитниками баррикад под дружные крики «Ура! Подгородецкий с нами!», как будто я это был не я, а, по крайней мере, командир танковой дивизии. Настроение в народе было разное, но большинство людей находились в ожидании большой крови. Более того, были готовы ее пролить. Стрельба, время от времени слышавшаяся откуда‑то издалека, только подогревала народ. Думаю, что если бы гэкачеписты решились на штурм, то погибших было бы много, но всю эту компанию очень быстро бы перевешали на фонарях. В отличие от Макара и Сашки, я не стал фотографироваться на баррикадах, давать интервью корреспондентам, а просто несколько часов походил и посмотрел на то, как бывшие советские люди, уже почувствовавшие вкус свободы, были готовы ее защищать…

В 1993 году никто не показывал «Лебединого озера», зато была трансляция CNN, благодаря которой все можно было рассмотреть в деталях. Третье число я провел дома на диване, слушая «Эхо Москвы» и смотря телевизор, который не постоянно, но показывал происходящее. А вот на следующий день я добрался почти до центра событий. Нашел себе укрытие и оттуда наблюдал, как танки долбали по Белому дому. Больше всего меня поразили не танки, а люди. У меня закралось впечатление, что наш народ – один из самых кровожадных в мире. К примеру, американцы при крике «У него пистолет!» ломанутся кто куда, лишь бы подальше от источника опасности. Залягут, спрячутся, лишь бы в них не попали, даже и случайно. Наши же спросят: «Где пистолет?» – и повалят толпой посмотреть, кто и кого будет убивать. Вот и 4‑го октября на набережной Шевченко и дальше у гостиницы «Украина» собралось довольно много желающих посмотреть, как люди будут убивать друг друга. Мамаши с колясками, дама с собачкой… И по фигу им были шальные и не очень шальные пули, летевшие от Белого дома, – все равно они стояли и смотрели. Кто‑то далее аплодировал удачным попаданиям из танковых орудий в окна будущего Дома правительства.

А уже позлее я услышал по «Эху Москвы», что обстреливают любимый мной «Московский комсомолец». Вот тут я уже всерьез забеспокоился, поскольку моих друзей и просто приятных мне людей там было много. Оказывается, они даже собирались обороняться! Все оружие, которое было в редакции, – это пистолет главного редактора, который ему выдали как министру печати московского правительства, два «Макарова» его охранников и карабин СКС, принадлежавший заведующему редакцией и хранившийся у него в сейфе. В то время как от автоматных очередей сыпались стекла в кабинете главного редактора и соседних помещениях, один из охранников Павла Гусева собрался «снять» автоматчиков из карабина. Но как только он высунул голову, чтобы оглядеться, автоматная очередь с крыши соседнего дома прошила окно в сантиметрах над ним. Кстати, только на фасаде редакции можно было насчитать более сотни отметин от пуль.

Что касается меня, я почему‑то двинулся в сторону «МК», но добраться удалось только до оцепления. Никаких мобильников тогда не было, поэтому я воспользовался телефоном‑автоматом. Дозвонился до Алексеича, который рассказал мне, что все уже закончилось и опасности нет. Как выяснилось, приехавший ОМОН установил у редакции БТР, и пока тот не давал своими очередями поднять голову снайперам, за ними была выслана группа захвата. Одного застрелили, другого поймали. Успокоенный, я отправился домой смотреть телевизор, понимая, что сам сделать ничего полезного для кого‑нибудь в данный конкретный момент не смогу…

Еще одно наблюдение: в телевизионных передачах (наших, естественно) был очень сильный элемент истерики. Когда обстреливали «Останкино», к примеру. А потом и позднее, во времена борьбы против НТВ, когда практиковались митинги, ночные выходы в эфир и прочее нагнетание обстановки. Вы думаете, что люди боролись за свободу слова или свободу телевидения? Нет! Подобную истерику можно устроить только тогда, когда ты чувствуешь, что сытой и спокойной жизни приходит конец, когда у тебя отнимают деньги, кстати, очень много денег. Да еще ты чувствуешь при этом, что не можешь подобно Гусинскому или Березовскому свалить в Израиль, Грецию или Англию. Телевизионщики – жуткие трусы, для которых потеря тепленького местечка – сродни потере жизни вообще.

Все, что происходило после 1993 года, уже было не таким впечатляющим. Ну дефолт 1998‑го, когда люди взяли и ограбили всю страну. Ну и что тут такого. Еще известный персонаж из фильма «Чапаев» говорил: «Белые придут, грабют, красные придут, грабют. И куды ж крестьянину податься?» Власть, какой бы всенародно избранной она ни была, трудно заподозрить в симпатиях к своему народу. Во всяком случае, у нас в стране. Несколько порядочных политиков (кстати, «порядочность» в политике – категория относительная) никогда не смогут сделать погоду и утонут в море взяточников или, как сейчас модно говорить, коррупционеров. Одна «команда» обвинит другую, займет ее место, хорошо нажрется, потом потеряет бдительность, и ее сменит следующая. Мой взгляд на политику, возможно, дилетантский, но я – артист и я так вижу. Некоторые видят еще хуже, абстракционисты например…

В общем, скажу честно, в девяностых годах у меня было все: самые высокие взлеты и самые низкие падения, тысячи долларов, разбросанных по полу моей квартиры, и «пятьдесят рублей до зарплаты», ордена, почетные звания, праздники и похороны, красивые женщины, умные и душевные мужчины, города и страны, водка и кокаин. Ну и, конечно, Музыка. О ней я в этой главе как‑то и не вспомнил. Не до нее было…

Жены

Жены рок‑музыкантов – очень странные женщины. Где в нормальной жизни вы видели супругу, которая не только терпит осуществление классической формулы «секс (по большей части, не с ней), наркотики и рок‑н‑ролл», а также пьянство, постоянное отсутствие дома, тысячи поклонников, а что еще хуже – поклонниц, а иногда (если рок‑музыкант или еще, или уже не знаменит) – безденежье и отсутствие каких‑либо перспектив? А ведь терпят, и еще как, – втаскивают своих нетрезвых мужей домой, укладывают спать, отпаивают с похмелья, а еще рожают им детей и делают все, что делают женщины с мужчинами в этом мире. Правда, очень часто рок‑жены становятся мощнейшей разрушительной силой. Какой‑то заштатной фото‑корреспондентки и безумной художницы хватило для того, чтобы всего за пару лет полностью и окончательно развалить величайшую группу всех времен и народов – «Битлз». А ведь если бы не эти дамы, то сегодня «битлы» пели бы все вместе на Красной площади и шумной компанией гуляли бы с Путиным по Кремлю. Хотя, может быть, дело тут не только в женах…

Первая моя жена Люба Якимова была натуральной циркачкой. Вернее, «циркачкой» – это слишком громко сказано, просто училась она в цирковом училище на эстрадном отделении. Я же в то время учился в музыкальном училище при Московской консерватории и время от времени подрабатывал в качестве концертмейстера. Одной из моих «точек» и было место учебы моей будущей жены. Времени у меня свободного было достаточно много, и я мог с утра взять пустой класс (там были хорошие инструменты), сесть за рояль и репетировать. Помимо того что я занимался по своей классической программе, я наигрывал разные эстрадные хиты, в основном западные, конечно. И вот в один прекрасный момент в класс просунулась милая мордашка с вопросом: «Ой, вы тут занимаетесь, а можно послушать?» Посидела один раз, второй, я распушил хвост… Девушка была опытная, старше меня на четыре года, а я вообще еще был мальчиком (в физиологическом смысле этого слова). Влюбился я по уши, начал за ней ухлестывать. Жила моя любовь в общежитии, поскольку родом была с Дальнего Востока. Но когда я предложил ей переехать ко мне, она несколько отрезвила меня: «Но ты же с родителями живешь, давай снимай квартиру». Ну я, как всякий влюбленный, поспешил исполнить каприз возлюбленной. Поехал, вернее, пошел в Банный переулок, чтобы найти себе жилище. В Банном в то время была подпольная биржа по найму и сдаче квартир, а также обмену и прочим сделкам с недвижимостью. Она заменяла собой все МИАНы, МИЭЛи, «Белые города» и прочие риэлторские конторы, причем не без успеха. В этот же день я еду туда, снимаю однокомнатную квартиру в районе Пресни, как сейчас помню, за тридцать рублей в месяц, и лечу на крыльях любви обратно. Помахал ключами и сказал: «Поехали». Мы поехали и стали жить вместе.

Жениться, собственно, предложил я сам. Будучи человеком влюбленным, я не мог потерпеть, что предмет моего обожания могут отправить по распределению куда‑нибудь в Улан‑Удэ. Сделал ей предложение, на которое она после недолгих раздумий конечно же согласилась. Правда, распределили ее в Тульскую филармонию, но все‑таки это двести километров от Москвы, а не пять тысяч. Случилось все это летом 1976 года, а осенью я отправился в армию, отдавать свой священный долг государству. Жена моя отдавала свой долг молодого специалиста (специалисту нужно было отработать три года) в Туле в ансамбле со звучным названием «Электрон», работая там в качестве конферансье. Она полностью отдавалась работе, причем, как позже выяснилось, не только работе, но и руководителю этого ансамбля. Узнал я об этом примерно через год, когда с новым пополнением к нам прибыл служить один из участников этого «Электрона». Он и рассказал мне замечательную историю про руководителя и мою жену, при этом не зная, что это была моя жена. Я расстроился, но не так сильно, как могло бы случиться. Во‑первых, любовный пыл уже поутих, и я понимал, что это не тот человек, с которым я готов прожить оставшуюся жизнь. Во‑вторых, служба в армии вдали от жены несколько притупила ощущения и чувства. Короче, мы с ней тихонько развелись, но потом еще лет пять общались, и у нас даже был секс, причем неоднократный и продолжительный, поскольку как любовница она очень хороша. Во всяком случае, была хороша.

В те времена, когда я только‑только появился в «Машине времени», был у меня приятель, который занимался всякого рода аппаратурой. Чинил, паял, продавал и прочее. А еще у него была жена по имени Наташа и маленькая дочка. О существовании последних я знал только по его рассказам и обрывкам телефонных разговоров, которые он вел с родными. Потом он куда‑то пропал, зато в студию ГИТИСа, где мы тогда репетировали, позвонила Наташа и почему‑то спросила меня. Возможно, потому, что, по рассказам мужа, я был человеком веселым, положительным и даже не курил. А репетиция у нас уже кончилась, и назревала пьянка. Стала мне она рассказывать о том, что муж куда‑то сбежал, о том, как ей одиноко, что делать нечего, и прочее, и прочее. Ну я по доброте душевной и природной отзывчивости и сказал: «Приезжай к нам, развеешься». Самое интересное, что она взяла да и приехала. Оказалось, что из себя она не ахти какая красавица, но я уделил ей внимание, она успокоилась и была отправлена домой в веселом состоянии духа. Видимо, поразмыслив на досуге, она решила, что такой отзывчивый и добрый человек как я – это именно то, чего ей не хватает в жизни. Ну и начала добиваться меня всякими способами.

Звонила чуть ли не каждый день, приглашала куда‑то. Мне, конечно, льстила такая настойчивость, но общаться с ней не очень хотелось. И вот как‑то раз она звонит и говорит, что у нее завтра день рождения и она меня приглашает. А я и обрадовался: «У меня, говорю, – концерт, причем за городом, так что ничего не получится». Она звонит через полчаса и говорит, что решила на сутки перенести отмечание. Но в этот день выяснилось, что и в этот день мы работаем. Звоню ей, а она: «Ничего не знаю, ты обещал, так что приезжай. После концерта чтобы был у меня!» Прямо как в известном анекдоте: «Машу можно? – А кто ее спрашивает? – Да, действительно, кто ее спрашивает? Передайте, чтобы ровно в десять была у меня!» В общем, пришлось мне после концерта заехать к этой самой Наташе. Взяла меня она, конечно же, тепленького и окрутила. И стали мы жить‑поживать. Работала она в системе Министерства обороны, где‑то в военном архиве. Я переехал к ней в Строгино, воспитывал ее дочку как свою собственную, во всяком случае, она меня звала папой. Самое удивительное для меня сейчас, это то, что все это продолжалось с осени 1979 по 1985 год. А тут еще в 1984 году умирает мой дед, я понимаю, что семья моя сиротеет и нужны наследники, так что сделал я Наташе предложение выйти за меня замуж. Оно с энтузиазмом было принято. И уж настроился я на настоящую семейную жизнь, как случилась одна коллизия. У нас в доме появился некто Игорь Угольников – знакомый моего приятеля Сашки Козловского. Был он тогда никому не известен, а проблем у него было больше, чем грязи. Вот он у нас и прижился. Поступив, со временем, как настоящий гад.

Месяца через два‑три после свадьбы я уезжаю на очередные гастроли, уже с «Воскресеньем». Звоню незадолго до приезда домой и чувствую: что‑то не то. Такие вещи всегда чувствуются: по интонации, по паузам в разговоре, по многим другим признакам.

Спрашиваю жену: «У нас все в порядке?» – «Да, все в порядке». В результате понял я, что в порядке уже, похоже, ничего не будет. Понял, и все.

Приезжаю домой, никого нет. Звоню, родителям, трубку берет бабушка. А бабушка моя была человеком, у которой все всегда было под контролем. Ей все докладывали, а она, как информационный спрут, накапливала эти сведения. Бабушка моя, Вера Федоровна, говорит: «Все нормально, ничего не случилось». Но по ее тону я понял, что она все знает. «Рассказывай», – говорю. Ну и она мне выложила, что у «Наташеньки» с Угольниковым роман, что он бурно развивается, что помешать этому, по ее мнению, уже нельзя. «Понял», – говорю. И повесил трубку. Вышел из дома и стал искать «сладкую парочку». Ревность и обида – это такие вещи, которые очень обостряют охотничьи инстинкты. В общем, минут через двадцать обнаружил я их во дворе соседнего дома. Сгоряча пару раз дал в рыло Угольникову, а жене сказал: «Все, развод, и фамилию возьмешь свою прежнюю, поскольку моей недостойна». Собрал все вещи, попросил товарища за мной заехать, и на этом все закончилось.

Я довольно долго думал о том, что послужило причиной прекращения наших отношений, и пришел к выводу, что, скорее всего, дело было не во мне. Дело в том, что Наташа, несмотря на прежнее замужество и ребенка, досталась мне совершенно неопытной в сексуальном плане женщиной. Она для меня во многом была ученицей, прилежной между прочим. А тут ей попался мальчик, который сам по сравнению с ней был учеником. И захотелось ей побыть учительницей. Побыла, на свою голову. Прожила она с ним лет пять‑шесть, родила ребенка, правда, не помню, от кого. А самое отвратительное в этом было то, что Угольников сожительствовал и с ее дочерью. Во всяком случае, она сама так утверждает. Мы с ней продолжали видеться, и она иногда приезжала ко мне (последний раз – лет пять назад уже взрослой девицей). Вот такая неприятность вышла с моей второй женой.

Кстати, с гадом Угольниковым мне все‑таки пришлось не только увидеться, но и работать. В ноябре 1991 года я был приглашен системой бирж «Алиса» поиграть в паузах проводимого ею хоккейного турнира «Миллион на льду». Каково же было мое удивление и негодование, когда я узнал, что само шоу будет вести Угольников в своем клетчатом пиджаке. Хотел уж отказаться, но большие деньги, компания Алексеича и возможность познакомиться с самим Горди Хоу взяли верх. А ненависть к Угольникову почти прошла. Гадам ведь тоже надо как‑то жить…

С третьей женой, Светкой, я прожил пока дольше всех, формально почти двадцать лет, а фактически – четырнадцать. Познакомились мы при весьма романтических обстоятельствах. Я только‑только начал отходить от последствий развода с Наташей, как грянул Новый 1985 год. Настроение у меня было преотвратное, и я решил вообще никуда из дома не выбираться, а просто выпить водки, посмотреть телевизор и улечься спать. То есть назревало отмечание как в раннем детстве, по‑семейному, по‑домашнему, с мамой и бабушкой. Не получилось. Буквально за два часа до Нового года звонит мне Боря Зосимов, с которым мы были знакомы еще по «Воскресенью» и бывший в те времена моим соседом. Я жил на проспекте Мира, а он на Большой Спасской, то есть минут десять пешком. Он и спрашивает: «Как ты, что?» Я ответил в том смысле, что настроение хреновое, в связи с чем и сижу один, вот Боря и пригласил меня встретить Новый год у него дома. Встретили мы Новый год, я выпил, меня отпустило. Часа в четыре я отправился домой пешком. Дошел до Садового кольца, повернул в сторону дома. И вдруг вижу, выскакивает из дома девушка в накинутой на платье шубке, румяная такая, веселая. Рядом молодой человек какой‑то. «А нет ли у вас сигаретки?» – спрашивает. Сигаретка нашлась, поздравили мы друг друга с Новым годом, а тут она еще домашней наливочки предложила, достав из кармана шубки бутылку. Выпили, и меня пригласили в гости.

Народ в основном спал, так что я, выпив наливки, взял и пригласил этих двоих ко мне, благо дома был закупленный для новогодних праздников запас водки и коньяка с шампанским. Посидели, выпили, закусили. А девушка и говорит: «Пошли ко мне, у меня еще наливка есть, а родители на даче». А жила она тоже неподалеку, в переулке Васнецова. Ну и пошли мы туда, еще выпили. Чувачок как‑то быстро сломался и был отправлен домой, и мы остались тет‑а‑тет. Я, естественно, стал домогаться, требовать доступа к телу, но она держалась как кремень. Сломал ее только тот простой довод, что не вечно же у нее родители будут на даче, приедут когда‑нибудь, а при них‑то точно ничего не получится. Ну, все таинство тут и свершилось, как оказалось, к общему удовольствию. Потом мы разошлись по домам. На следующий день я обнаружил, что оставил у нее дома записную книжку. Она позвонила мне, приехала, привезла книжку, и тут все завертелось.

По профессии Светка была «металлисткой». В том смысле, что закончила МВТУ имени Баумана по узкой специальности «сварка металлов». Работала она в каком‑то НИИ на Щербаковской и занималась там своими «металлическими» делами. Была она очень сознательной, стояла за коммунизм и Советскую власть и даже служила секретарем комсомольской организации. Потом даже вступила в партию и закончила Институт марксизма‑ленинизма. А я как назло в очередной раз остался без работы. Но потом я устроился на работу к Кобзону, и график был таким плотным, что на собственную свадьбу мне пришлось вылетать с гастролей на несколько дней, а потом опять туда возвращаться.

В 1987 году у нас родилась двойня – две девчонки. К сожалению, одна из них умерла от онкологического заболевания, хотя мы очень старались ее выходить. Но вторая дочка радует – учится в институте, мы с ней часто общаемся. Даже на свадьбе с моей последней (надеюсь) женой присутствовала.

О моем последнем брачном эксперименте лучше всего может рассказать моя жена Ира. Так что предоставим слово ей.

«В то время (а это была середина ноября 2000 года) я, как и Петя, находилась в свежеразведенном состоянии. Побыв несколько лет красивым приложением к мужу‑бизнесмену и нахлебавшись досыта новорусских нравов, я, честно говоря, почти потеряла веру в то, что еще существуют мужчины с большой буквы М. Но все равно хотелось и приключений, и крепкого мужского плеча. Месяц я страдала, а потом решила вместе с подружкой потусоваться. Заехали в одно место, в другое, в третье, наконец, к двум часам ночи добрались до „Гаража“ на Пушкинской. Смотрю, в углу сидит за столиком Петя в компании двух девушек. „Ленка, говорю, смотри, Подгородецкий сидит“. Ну как‑то, кроме могучего Пети, ни на кого глаз не лег. Она говорит: „Тоже мне, нашла жениха, на фиг он тебе нужен. Поехали дальше, найдем тебе хорошего, красивого“. Ну и поехали мы дальше. Потом подруга отправилась домой, а я все‑таки решила вернуться в „Гараж“. Смотрю, сидит себе красавец на том же месте, только девицы рядом вроде сменились. Выпито мной было уже достаточно, так что я набралась наглости, подошла к столу и спрашиваю: „Можно присесть за ваш столик?“ „Нет, – говорят, – занято тут все“. – „Ну тогда я сама присяду, а вы, девушки, ступайте отсюда, мне с молодым человеком поговорить надо“. Самое интересное, что девицы, пораженные такой наглостью, а может даже и напуганные, покорно встали и ушли. Петя как‑то странно смотрит на меня из‑под очков, а я ему и говорю: „Спокойно, дорогой, не волнуйся“. То, что я говорила дальше, я помню не очень хорошо. Я думала, что мы беседовали о чем‑то нейтральном типа „Машины времени“, но Петя утверждает, что я нагло соблазняла его. Еще я ему сказала: „Ты можешь сопротивляться, можешь не сопротивляться, но если я решила, что эту ночь проведу с тобой, то я это сделаю в любом случае“. Понятное дело, заинтригованный Петя сопротивляться не стал, тем более его подружек я разогнала. По дороге мы купили две бутылки красного вина, приехали к Пете, выпили их и отправились в спальню. Последнее, что я помню, это то, что я легла на кровать и попросила снять с меня сапоги».

Сапоги у Ирки были классные, в обтяжку, снимать их было нелегко. Я справился с первым и обнаружил, что девушка мирно спит. Затем последовал второй сапог и вся остальная одежда. Было часов шесть утра.

Я не принадлежу к числу некрофилов, так что трогать бесчувственное тельце не стал и мирно лег рядом. Каково же было Иркино удивление, когда, проснувшись днем, она увидела рядом с собой огромного и храпящего меня. Я тоже проснулся и по мере возможности объяснил ей, как она сюда попала. Секс мы решили отложить на время после завтрака, мирно поели, потом Ирка пошла в душ и вернулась крайне расстроенная, сообщив, что пора, мол, вывешивать красные флаги, ибо начались праздники. В современном русском языке это называется «критические дни». Но, несмотря на это, Ира осталась у меня и, собственно, до сих пор и живет здесь.

Нашу свадьбу в октябре 2005 года мы с Ирой решили посвятить пятилетию совместной жизни. Происходило это мероприятие в «Трахтенберг‑кафе» и вел его, понятное дело, Роман Львович. Весь вечер на сцене играла группа «Грин Таун», радуя нас всякими хитами, Трахтенберг рассказывал анекдоты и всячески прикалывал «молодых», пел песню Паскаль, мы с Трахтенбергом исполняли частушки и попурри, а сам Роман даже спел Есенина «Ты жива еще, моя старушка?». Было весело, «Чивас ригал» и «Белое золото» отлично «уходили» под черную и красную икру, народ веселился и даже кричал: «Горько!» Алексеич тут же достал книжечку, сворованную им в Киевском горкоме комсомола в 1986 году, когда они с Макаром ездили в Чернобыль. Брошюра была посвящена внедрению в жизнь новых безалкогольных обрядов. Особенно понравился сценарий безалкогольной свадьбы с трогательной фразой: «Гости пьют безалкогольные морс, квас, воду, веселятся, кричат: „Горько!“» Как тут не вспомнить крылатую фразу известного социал‑демократа: «Страшно далеки они от народа!» В общем, свадьба удалась, причем я сильно надеюсь, что это последнее такое мероприятие в моей жизни.

Поскольку я не был «мальчиком без прошлого», а вовсе даже наоборот, Ирке стоило определенных усилий разогнать мое женское окружение. Бывало все по‑разному. Обычно звонившие девушки, услышав женский голос, тактично клали трубку. Иногда спрашивали Петю. После ответа «Он спит» больше не звонили или звонили еще разок «для контроля». Иногда, правда, приезжали, стучали в окно, но, когда Ирка выглядывала, быстро исчезали. Как‑то раз Ирина рассказала мне о любопытном звонке. Голос с неподражаемым хохляцким акцентом поинтересовался: «А Пэтра можно, та ни?» Жена, естественно, поинтересовалась, кто звонят и чего, собственно, даме надо. «Це Алена, вин, може, менэ и не помнит. Тут у вас дюже готели дорогие, так я думала, у Пэтра переночую…» Ирка сообщила ей, что гостиница как бы закрыта, поскольку мест нет, на что получила ответ: «Ну, може, еще позвоню потом, вдруг освободится». И, конечно, удвоила бдительность.

Кроме моих, были в «Машине времени» и другие жены. Некоторые из них даже имели влияние на жизнь и деятельность нашего коллектива. Когда я пришел в группу, Макаревич был уже женат. Женат он был не очень долго, но достаточно выгодно. За него вышла замуж красивая, хозяйственная и умная дочка политического обозревателя Центрального телевидения Игоря Фесуненко. Если бы не Игорь, думаю, «Машину» задушили бы сразу, окончательно и бесповоротно. Но на пользу Макаревичу сыграли, по крайней мере, две вещи: во‑первых, он был однофамильцем главного архитектора Москвы Глеба Макаревича, во‑вторых, его тесть, как я уже отметил, был политическим обозревателем. Тогда это была крайне престижная и ответственная должность, и входила она, если не ошибаюсь, в номенклатуру ЦК КПСС. И хотя Игорь работал в основном в Латинской Америке и писал замечательные книги про бразильский футбол, его вес, благодаря голубому экрану, мог перебить атаки наших недоброжелателей. Когда всякие «росконцертовские» старперы собирались на так называемый «худсовет», чтобы утвердить, а чаще не утвердить новую программу, мы все приглашали туда наших влиятельных друзей и родственников. Любимый нами космонавт Георгий Гречко поддерживал нас геройскими звездами, Алла Пугачева говорила, что программа у нас классная, и она с удовольствием исполнила бы что‑то написанное нами, приходили Кобзон и Лещенко. Правда, последний мягко критиковал нас: «Надо бы попатриотичнее что‑нибудь спеть, попатриотичнее…» Но часто дело кончалось тем, что какой‑нибудь начальник управления или замминистра культуры России говорил, что программа сырая, ее надо доработать, что концепция ему непонятна, и нас заворачивали. Но когда на заседании присутствовал всем известный Игорь Фесуненко (номенклатура ЦК, не забывайте), действие развивалось по иному сценарию. Когда чиновник от культуры начинал мямлить про несовершенство образов, тот просто вставал и говорил: «Ну я, конечно, не специалист, но мне программа нравится». После этого обсуждение сворачивалось, и шоу утверждалось единогласно.

Ленка была самой умной и самой красивой из жен Макаревича. Видимо, поэтому она довольно быстро покинула его. У Макара, как я уже упоминал, был приятель – поляк по имени Мартин. Он появился у нас где‑то в 78‑м году и снял фильм о подпольном роке в СССР. Именно к нему в Польшу Макаревич ездил на пару месяцев, после того как старый состав «Машины» разошелся и мы начали работать вместе. Ну а дальше случилось следующее: Ленка была очарована младым ляхом и, разведясь с Андреем, вышла за него замуж. Представляете себе ужас папы‑Фесуненко, политического обозревателя, получившего в зятья польского оппозиционера! Еще раз напомню, что через недолгое время Мартин погиб в автокатастрофе в Польше.