(Герменевтический опыт медленного чтения)
Александр Ужанков
Господи Iисусе Христе, …
оуслыши молитву мою…
азъ…оу тебе прощения прошю…
Исцели болезнь сердца моего.
Оуврачюи строупы душа моея.
Просвети очи оума моего.
Очисти помыслъ чювьства моего.
(Молитва Кирилла, епископа Туровского)
Святые Петр и Феврония Муромские
Созданные по Благодати Божией творения древнерусской словесности, при всей своей кажущейся доступности, не сразу открывают свой глубинный смысл и требуют духовной работы читателя. Такой предстает пред нами и “Повесть о житии Петра и Февронии Муромских”, написанная монахом Ермолаем-Еразмом в середине XVI века.
Обычно, чтобы облегчить решение поставленной перед читателем задачи, автор предваряет свое повествование предисловием, в котором и содержится ключ к пониманию произведения: заявляется центральная и сопутствующие ей темы, подсказывается путь к постижению словес.
I
Может показаться, что во вступлении к “Повести” Ермолай-Еразм следует традиционным путем и начинает свое повествование с похвалы Троице — «Богу Отцу и сприсносущному Слову Божию — Сыну, и пресвятому и животворящему Духу, единому Божию естеству безначалному, купно в Троицы воспеваемому, и хвалимому, и славимому, и почитаемому, и превозносимому…»[1], а затем говорит о невидимых Божиих творениях — небесных ангелах, “ умных чинах, бестелесном воинстве”, “непостижимых уму человеческому”. Поскольку обе затронутые темы напрямую не связаны с названием повести, то можно подумать, что они носят чисто традиционный (по выражению Д.С.Лихачева, “этикетный”) характер — представляют собой типичную для агиографических сочинений похвалу Богу. На самом же деле, воспользовавшись типологическим приемом похвалы, автор сразу же выходит в своем повествовании на тему ума, которая является доминирующей и проходит через всю повесть.
|
|
Сотворив мир невидимый, горний, Творец создает дольний, видимый мир — солнце, луну и звезды, а на земле — «созда человека по своему образу и от своего трисолнечьнаго Божества подобие тричислено дарова ему: умъ, и слово и духъ животен. И пребывает в человецех умъ, яко Отецъ слову; слово же исходит от него, яко Сынъ посылаемо; на нем же почиет Духъ, яко у коегождо человека изо устъ слово без духа исходити не может, но духъ с словом исходит, ум же началствует»[2] (с.626).
Итак, бессмертная человеческая душа несет в себе образ Божий и состоит из трех составных частей — ума, слова (логоса) и духа, соответствующих трем Ипостасям Троицы — Отцу, Сыну (Иисус Христос — воплощенное слово) и Святому Духу.
Как в Троице первенствует Бог Отец, пославший на сошедшего, по Его воле, в мир дольний Сына Святой Дух, так в человеке главенствует ум — духовная сущность (выше говорилось об умных чинах — бестелесных ангелах), управляющая словом и духом, со словом исходящим из человеческих уст.
Поскольку душа, по средневековым представлениям, пребывает в сердце, то, стало быть, и ум, как часть души, пребывает в сердце. Отсюда и название одной из молитв — умная, или Иисусова, или сердечная молитва. Отсюда и выражение — всем сердцем или всей душой любить.
«Богъ же безначалный, создав человека, почти и (его), надо всем земным существом царем постави и (его), любя же в человеческом роде вся праведники, грешныя же милуя, хотя бо всех спасти и в разум истинный привести» (с.626). Этими словами в повесть вводится тема разума.
|
|
Что следует понимать под “истинным разумом”, в который приводит человеколюбивый Бог по Своей милости всех грешников в стремлении спасти их?
Истина — одна: Бог есть Истина. Тогда под истинным разумом следует понимать божественный разум, т.е. разум, управляемый Богом, а не волею человека. Обладая самовластием (свободой воли, выбора), человек и сам может управлять своим разумом. Но это уже не будет истинный разум, а склонный к ошибкам (после грехопадения – отпадения от Бога). Придти в истинный разум человек может только тогда, когда явит смирение. А для этого нужно отсечь собственную волю. Этот процесс и стремится показать Ермолай-Еразм на примере князя Петра в разбираемой нами повести[3]. Так в “Повести” появляется тема Промысла Господня, которому изначально следует Феврония и направляет князя Петра.
Собственно любое древнерусское творение несет в себе назидательность. Оно призвано не развлекать, а поучать, давать людям образец для подражания. Такими являются все жития святых, следующих в своей жизни Божественным заповедям. Собственно 19 заповедей и составляют житийный канон[4]. И жизнеописание святых благоверных князей Петра и Февронии Муромских, изложенное в “неканонической” повести также служит примером для благочестивых читателей. И доминирующей темой становится в ней тема ума и разума, которыми наделяет автор соответственно: мудрую и смиренную Февронию и мужественного и самовластного князя Петра.
|
|
Автор “Повести о Петре и Февронии Муромских” призывает читателей, чтобы «во Христа крестившиеся, во Христа облекшиеся», не отступали от заповедей Его, «яко же лестцы и блазнители (лжецы и обманщики) по крещении оставльше заповеди Божия и лстяще ся (прельстились) мира сего красотами». Ермолай-Еразм напоминает слова апостола Павла: «Не будите раби человеком, куплени бо есте ценою», – страданиями Сына Божиего. «Но яко же святии пророцы и апостоли, тако же и мученицы и вси святии, Христа ради страдавше в скорбех, в бедах, в теснотах, в ранах, < …> в чищениих, в разуме, в долготерпении, во благости, в дусе святе, в любви нелицемерне, в словеси истинне, в силе Божии, – иже сведоми суть Единому, ведущему тайны сердечныя» пребывали (с.628). Такими праведниками Господь землю просветил, «яко же небо звездами украси», и почтил их даром чудотворений – одних ради молитв, и покаяния, и трудов их, других – «мужества ради и смирения, яко же сих святых прославил», о которых «нам слово предлежит».
II
Сюжетное повествование начинается с указания места действия. В Русской, то есть православной, земле есть город, называемый Муром. Был же в нем когда-то, как поведали, самодержавный благоверный князь именем Павел.
Автор указывает имя князя и подчеркивает, что был он самодержавным, то есть самовластным, никому не подчиняющимся князем. Хотя исторически так складывалось, что Муромское княжество зависело в конце XII-XIII вв. от своих более могущественных соседей: Владимирского или Рязанского княжеств. Но автору важно было подчеркнуть, что Павел был независимым и благоверным князем – слугой Божиим, как и должно быть князю. Если княжеская власть от Бога, то и княжеское служение – мирское служение Богу: защита отечества, православной веры и народа своего.
Препятствует этому служению искони ненавидящий добро и род человеческий дьявол. Не имея возможности уязвить самого князя (он – благоверный, т.е. пребывающий в вере), дьявол пытается действовать через его жену, его единую плоть, поскольку венчанные муж и жена являют собой одно целое: “...Ни мужъ безъ жены, ни жена безъ мужа, въ Господе. Ибо какъ жена отъ мужа, такъ и мужъ чрезъ жену; все же – отъ Бога” (1 посл. Коринф.11, 11-12). А потому, как когда-то в раю прельстил Адама через Еву, подослав к ней змея, и теперь посылает к жене князя Павла “неприязненного” летающего змея-оборотня – на блуд. Всем приходящим людям являлся он в образе князя Павла, и только перед женой его представал в своем естестве. Жена, как замечает автор, не утаила случившегося (это – не тайный порок!), но поведала обо всем, прежде всего, князю, как мужу своему. То есть, не мужу-князю, а самодержцу, правителю княжества, защитнику подданных, главе, а потом уже мужу!
Князь Павел, оценивая силу противника, задумался, что бы такое змею сотворить, “но недо ум еяшеся”, о чем и признается жене: «Мыслю жено, но недо ум еюся, что сотворити неприязни тому? Смерти убо не вем, каку нанесу на нь?» (с.630). Автор дважды подчеркивает, что князь, полагаясь только на свои силы, а не на помощь Бога (без которой не победить дьявола!), “ недо ум еет”, как извести врага, т.е. ему недо стает ума – духовной сущности, чтобы победить змея. А потому хитростью (т.е. разумом) решает выведать у самого “неприязливого духом своим” отчего ему может смерть случиться? И поручает это выполнить своей жене, и тем спасти себя.
Рака с мощами святых Петра и Февронии в Муромском Свято-Троицком монастыре
Вины княгини в том нет, что змей к ней летает. Не по ее воле это творится. Она – верная жена, ничего не скрыла от мужа. И ее избавление от змея (“злаго его дыханиа и сипения и всего скарядия”) в этом мире, а также спасение души в будущем веке всецело зависит от нее: если она узнает тайну смерти змея и поведает ее князю-мужу. Именно поэтому жена слова мужа своего в сердце с твердостью приняла и «ум ысли во ум е своем: “Добро тако быти”» (с.630). В этом “добро тако быти” (“хорошо, чтобы так и было”) два смысла: хорошо, если бы она смогла узнать тайну смерти змея, и хорошо, если бы она обрела избавление и спасение от лукавого. И подумала она так “во уме”, т.е. в сердце, душою, но не разумом. Речь ведь идет о спасении души.
Поскольку княгиня смиренна пред мужем, ей достает ума оценить ситуацию.
Осознав свою задачу, и “добру память при сердцы имея” о словах князя, жена “глаголъ с лестию предлагает к неприязни той”, расставляя хитроумную ловушку: между многих иных речей, хваля змея, “с почтением вопрошает” о тайне кончины его. И “неприязнивый прелестник прелщен добрым прелщением от верныя жены”, он признается: «Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова же меча» (с.630).
Змей перехитрен “добрым прелщением”. Что значит “добрым”? Это эпитет качества обмана, или оправдание его, ибо исходит этот обман от верной жены?! Автор дает возможность самому читателю разобраться в этом.
Поскольку повествование сосредоточено вокруг темы ума, то она явственно присутствует уже в первой главе, но на “земном” – человеческом – уровне. Дважды говорится, что князь Павел “ недо ум еяшеся” о смерти змея (первый раз об этом сообщает автор, другой раз – признается сам князь). Жена же его – “ ум ысли во ум е своем” избавиться от змея и обрести спасение души (конечная цель любого христианина), для чего в сердце твердо сохранила (а сердце – обитель души) услышанное признание лукавого и поведала князю, мужу своему, что сказал ей змей. Но и тут князь Павел в третий раз “ недо ум еяшеся”: как разгадать загадку, “что есть смерть от Петрова плеча и от Агрикова меча?”
Не о Павле-князе Промысл Господень, не ему и загадку разгадывать.
На правах самодержца и старшего брата Павел не позвал своего младшего брата – кроткого князя Петра, а призвал и поведал ему речи змея. Происходит разговор сюзерена и вассала. Действовать придется не самодержцу, а его подчиненному. Хотя и подчиненный не простой вассал. Он – самовластный князь и ему принимать окончательное решение.
Князь Петр, не испытывая недостатка в необходимом мужестве для подвига, легко разрешает разум ом первую загадку, что ему предназначено убить змея, но вот мыслей по поводу второй – об Агриковом мече – у него не было.
Был он молитвенником и любил уединенную молитву в загородной церкви женского Крестовоздвиженского монастыря. Поскольку юный князь благочестив, Господь, через отрока-ангела помогает решить ему и вторую задачу – раздобыть заветный меч.
Существенно, что Агриков меч князь Петр обретает в алтаре (сакральном месте, куда доступ открыт только избранным!) церкви Воздвижения честного и животворящего[5] креста. Ибо только крестом и можно побороть дьявола. Крест – символ спасения. Животворящий крест – жизнь дающий и в этом веке, и в будущем.
Эти, на первый взгляд, незаметные детали предваряют последующее повествование.
Князь Петр являет смирение. Со смирением следует за отроком (каково услышать князю повелительное: “Иди вслед мене!”, то есть, “Следуй за мной!”), со смирением ежедневно приходит он к брату и снохе, “скарядием” (позором, бесчестием) задетую, поклониться! Нет и тени осуждения снохи: не по ее вине все то происходит. Она сделала от нее все зависящее.
Князь к князю обращаются: “брате”. Они – родные братья, братья-князья, братья в общечеловеческом, общехристианском смысле. Князь Петр идет “братися со змием”. Брались за грудки и боролись в Древней Руси – в единоборстве. И тут единоборство: благоверного князя Петра и “неприязненного” (т.е. никогда не могущего вызвать приязнь к себе) змея, но с христианским упованием на помощь Божию, а не на удаль молодецкую и меч-кладенец.
Погибая, змей совершает последнюю свою козню: «окропи блаженнаго князя Петра кровию своею» (с.632).
Окропляют святой водой – во исцеление души и тела. Во святом причастии принимают тело и кровь Христову – просфору и вино – во спасение души. В покаянном 50 псалме, в обращении к Богу, говорится: «окропиши мя иссопом, и очищуся…». Господь окропляет во очищение человеческого беззакония и во избавление “от кровей”.
Змей “окропляет кровию” князя, и тело его “острупе”, появились язвы (уязвленное тело!), и «прииде на нь болезнь тяжка зело» (с.632).
Кажется, змей уязвил тело князя, но не душу! Внешнее, мирское. Только ли?
Князь стал искать “в своем одержании” (т.е. во своем владении) помощи от подвластных ему врачей, но не для врачевания, а для исцеления (разница существенная!), и не нашел, хотя врачей и много было. Может быть, если бы искал лекаря для врачевания тела, то и нашел бы. Для исцеления души (а не только лечения тела) необходим был независимый врач, из другой земли, других пределов. Слухи доходили, что в Рязанской земле тоже много врачей. Но в данном случае, врач должен был быть свой, особый. Может быть, Господь и попустил, чтобы князь “острупел” только для того, чтобы познакомиться с этим врачом. Разве при иных обстоятельствах могла бы произойти встреча муромского князя и рязанской девушки?
III
“Жертва Богу дух сокрушен;
сердце сокрушенно и смиренно
Бог не уничижит”
Псалом 50.
“От великой болезни” князь сам даже на коне немощен был сидеть и повелел везти его в Рязанские земли и искать врачей. Один из его отроков оказался в селе (т.е. в нем есть церковь) Ласково. И зайдя в один из домов, увидел “видение чюдно”: за ткацким станком сидела девица, а перед нею скакал заяц[6], создавая шум, чтобы она не уснула от монотонной работы. Застигнутая врасплох[7], она сокрушенно произнесла: “Не хорошо быть дому без ушей, а горнице без очей!” «Юноша же … не внят во умъ глаголъ тех» (с.634). Не взял в ум, не взял в толк слов девушки. Ни разумом не понял их, ни умом не постиг.
Первый проигрыш окружения князя простой девушке в мудрости.
Юноша не только не понял слов девушки, но и, первоначально, проигнорировал их. Он – мужчина! И говорить будет только с равным – представителем мужского пола, а потому сразу же и спрашивает о хозяине дома: «Где есть человекъ мужеска полу, иже зде живет?»
В староверческой среде обычай сохранился до сих пор: любой мужчина – значимее женщины.
Феврония игнорирует саму постановку вопроса: отрок спрашивает только о мужчинах, она сообщает обо всех сразу: “Отецъ и мати моя (! – А.У.) поидоша взаем плакати. Брат же мой иде чрез ноги в нави (смерти в глаза) зрети” (с.634).
Юноша – не князь, а только слуга князя. Хотя он и мужчина (т.е. “по рангу” выше должен быть девушки), но не понимает речей девицы (“не разуме глаголъ ея”) и “ дивляшеся, зря и слыша вещъ подобну чюдеси”. Отрок столкнулся еще не с самими чудесами (он – не князь, князь столкнется уже с чудесами), а только с вещами, напоминающими чудеса, подобные им, и не может понять их. Из объекта проверки Феврония превращается в субъект проверки княжеского отрока, а опосредованно – самого князя.
Юноша сам сознается в своем непонимании слов девушки и признает мудрость ее: «Вижу тя, девице, мудру сущу». Феврония снисходительна к нему, милосердна.
Их разговор - праобраз будущего "соперничества" князя и Февронии.
Интересно, что автор устами отрока говорит о болезни князя и язвах как вещах обособленных: "Князь же мой имея болезнь тяжку и язвы. Острупленну бо бывшу ему от крови неприязниваго летящаго змия, его же есть убил своею рукою" (с.634).
Автор так строит фразу, что можно подумать, что не язвы явились причиной болезни. Тогда что?
Не отроку дано это знать, но Февронии. Она, зная, и ведет с юношей о князе разговор, в котором отрок ничего сам понять не может. Так ведь и слова ее не ему и адресованы, а князю. Его задача их только передать точно, а как это сделать, если он ничего не понимает? Феврония в очередной раз озадачивает юношу: "Аще бы кто требовал князя твоего себе, мог бы уврачевати и (его)". То есть, вылечить от язв (но не исцелить - большая разница; к исцелению путь долог!) может тот, кто потребует князя себе!
Какое же право надо на то иметь, чтобы даже не просить, а требовать самого князя - властителя - себе?! Стало быть, у князя, самовластного от рождения, может появиться кто-то, способный подчинить его себе?!.. По какому праву? Отрок недо ум евает: "Что убо глаголеши, еже кому требовати князя моего себе!" (Характерно это "моего" - "себе" в устах преданного отрока!). Пока это загадка не только для юноши, но и для читателя.
Отрок спрашивает имя мудрой девушки и имя врача, способного излечить князя: "Повежь ми имя свое"; "Но скажи ми имя врача того…" (с.634). И Феврония ему отвечает: "Имя ми есть Феврония", - что нельзя переводить, как это сделал Л.А.Дмитриев: "Зовут меня Феврония" (с.635).
Имя и как зовут - не суть одно и то же. Имя дается при крещении, у него есть святой небесный покровитель. Звать могут мирским именем (князей) или мирским прозвищем. Отрок же интересуется крестильным, христианским именем, ибо не знахаря, не колдуна ищет, не простого врачевателя, а целителя. Подразумевается, конечно, духовного целителя, но пока об этом автор не обмолвился (разве только обозначил намеками), это станет понятным только в следующей части повести. К тому же, в имени Февронии (с греч.) скрыт существенный для понимания повести смысл: видение вечное (который только усиливается значением имени Давид - возлюбленный, принятым Петром позднее, при уходе в монастырь).
Феврония не то, чтобы игнорирует вопросы юноши. Свои ответы-загадки она через него как бы адресует кому-то другому: сам отрок до них умом не дорос. До поры было не ясно, кому; теперь же, когда она высказала требования к душевным качествам князя ("Аще будет мяхкосердъ и смирен во ответех, да будет здрав!"[8]), стало понятным, от кого она предполагает получить ответы.
События обретают странный оборот: не князь, самодержец, ставит условие, а простая девушка! Он должен явить мягкость сердца и смирение, а не гордыню. Это - путь к исцелению, а не просто к выздоровлению. Но понимает, пока, это одна Феврония.
Она готова подвергнуть испытанию князя. А ведь ее, как лекаря, по логике вещей, должны были испытать. "По логике вещей" и развивается действие повести - внешнее, связанное с князем Петром. Но куда более важно не явное ее развитие, связанное с Февронией. Два героя движутся навстречу друг другу: князь Петр - физически, движимый недугом; Феврония - мысленно, духовно провидя будущее мудростью своею.
Не подобает девице идти первой к жениху. Жених должен вначале посвататься.
Не подобает и князю ехать к подчиненному, тем более, если он болен. Будь лекарь мужчина - доставили бы к князю. Оказалось - мудрая девица, нашли компромисс. Князь к дому приехал ее, а в дом слугу послал - с вопросами о лекаре. А итог разговора - как от сватовства: речь зашла о супружестве, воспринятом отроком и князем, как условии Февронии.
Примечательна двусмысленность, которую допускает автор в разговоре князя (через отрока) с Февронией: "Повеж ми, девице, кто есть хотя мя уврачевати?" Отвечает ему Феврония: "Аз есмь хотя и (его) врачевати". Как тут понимать глагол "хотя"? Он встречается и в начале повести: "…От чего ему смерть хощет быти?" (с.630). То есть, "хощет быти" - будет в будущем. Тогда, по аналогии, "хотя уврачевати" - вылечит в будущем, т.е. может вылечить. Такой, видимо, первоначальный смысл выражения - древнерусский. Но дополняется он желанием Февронии вылечить князя, и получается другой совершенно оттенок: Феврония не только может вылечить Богом ей суженого, но и хочет это сделать. Кажется, ради замужества. В своем переводе Л.А.Дмитриев так и понимал это желание Февронии: "Я хочу его вылечить…", но "…если я не стану супругой ему, то не подобает мне[9] и лечить его" (с.637).
Переводчик не заметил, что здесь кроется очередная - мудрая - загадка Февронии: не стать супругой князю она хочет, а спрашивает самое себя, сможет ли быть ("имам быти") супругой ему! Из субъекта действия (возьмут ли ее в жены), она превращается в объект действия: сможет ли она сама быть женой князя?
Цель, вроде бы, одна и та же, да смысл, как выяснится потом, разный. Именно ей самой придется позднее доказывать и боярам, и Петру, что она может быть супругой князю!
Однако лежащий на поверхности смысл - взять в жены дочь древолаза - понял и князь Петр: "Како князю сущу древолазца дщи пояти себе жену!", - не уловив в них более глубокого смысла: не жене "не требе" и "врачевати его", и с небрежением отнесся к словам ее.
Не понял вложенного в слова Февронии смысла - проиграл в мудрости ей. И в благородстве, поскольку сразу же замыслил в сердце обман: "Рцыте ей, что есть врачевство ея, да врачюет. Аще ли уврачюет, имам пояти ю себе жене". Нет в нем оговоренного Февронией, как условие врачевания, смирения. Княжеская гордыня (княжеская жена - простолюдинка - не ровня ему!) верх взяла. Ради временной выгоды (выздоровления) готов грех совершить - обмануть!
А Феврония будто бы иного и не ожидала: со смирением взяла плошку ("сосудец мал"), зачерпнула ранее приготовленной ею хлебной закваски ("почерпе кисляжди своея"), дунула на нее (дыханием Дух Святой исходит - не об этом ли писал Ермолай-Еразм в предисловии к повести?) и дала наказ истопить князю баню и пусть сам он (других не подставила!) помажет все язвы и струпья, кроме одного. Предусмотрела (или знала?), как повернутся дальше события. Так и чувствуется снисходительная улыбка на ее устах.
Князь не знал, что она знала… Он живет "розмыслом" - разумом, а не умом. А сердце ничего не подсказало.
Когда принесли ему мазь и стали готовить для него баню, захотел он, наконец, "девицю… во ответех искусити, аще мудра есть, яко же слыша о глаголех ея от юноши своего", - даже не подозревая, что сам уже был подвергнут Февронией такому испытанию, и не прошел его. Но о мудрости ее, оказывается, помнил! И посылает ей пучок льна в качестве испытания ее находчивости, заметив слуге: "Си девица хощет ми супруга быти мудрости ради". Оказывается, понял, что не в качестве платы за врачевание, а "мудрости ради"! "Аще мудра есть, да в сием лну учинит мне срачицу (сорочку), и порты (штаны), и убрусецъ (полотенце) в ту годину, в ню же аз в бани пребуду".
Князю Петру захотелось проверить мудрость Февронии, как она сумеет выйти из сложного положения. Ожидал ответа, а получил ответное действие Февронии: она перемудрила его, заставив его самого отвечать, по сути, на свой же вопрос, точнее, на равноправное задание. Девица поставила князя в равнозначную ситуацию: "Возми сий утинок (обрубок) поленца сего, - велит она княжескому отроку, принесшему ей задание от князя, - и шед даждь князю своему от мене, и рцы ему: в кий час се повесмо (пучок льна) аз очешу, а князь твой да приготовит ми в сем утинце станъ и все строение, киим сотчется полотно его" (с.636).
Князь нервничает, на него навалились разные испытания: собственная болезнь, неожиданные притязания девицы, не дают покоя рассказы отрока о ее мудрых речах.
Феврония спокойна: она уверена в себе, поведение князя не удивляет; она знает его мысли и будущие действия.
Сила власти столкнулась с кротостью воли.
Князь не нашелся с мудрым ответом, сказал по обыкновению: "…Невозможно есть в такове мале древце и в таку малу годину сицева строения сотворити!" Ответ Февронии - отражение его слов: "А се ли воможно есть, человеку мужеска возрасту вь едином повесме лну в малу годину, в ню же пребудет в бани, сотворити срачицу, и порты, и убрусецъ?" Князь удивился ее ответу: не смыслу слов его - он прост, а тому, что дочь древолаза ответила точно так же, как сам князь!
Действия князя - это постоянные ошибки с нерешенными загадками Февронии. Его ум, очи духовные, не видят этих загадок.
Искупался в бане, помазался данной Февронией мазью - не почувствовал боли. Уже можно было бы удивиться столь быстрым переменам, но князь, чувствуя их телесно, умом не замечает. Наутро увидел своими глазами чистое и гладкое тело свое, кроме оставленного одного струпа. Тут уж удивился быстрому выздоровлению, но не подумал, отчего это вдруг? Ведь чуть ли не чудо произошло?! И зачем один струп наказала Феврония оставить? Видимо, суетные мысли князя не давали ему возможности задуматься о вопросах глобальных. И не было смирения в сердце его. Опять уступил деве в мудрости и тут проиграл. Но он-то об это не знает! Да и читатель пока тоже. Вот в чем мастерство рассказчика: он постоянно держит в сознании и в повествовании два плана: явный - княжеская линия, и скрытый - линия девы мудрой. Мудрый - поймет.
Князь дважды пренебрег словами Февронии о ее готовности быть князю женой и о неприятии ею материальной платы - богатства - за врачевание. Первый раз, когда отреагировал на них мысленно: мол, не ровня дочь бортника ему. Вторично, когда после выздоровления уже не захотел взять ее в жены (опять таки!) из-за ее происхождения, и послал ей, в качестве откупного, дары. Но она, как ранее и предупреждала, не приняла их. Хоть и бедная девушка, но за богатствами не гналась - не в них счастье.
Феврония - смиренна. Она сдержала свое слово и в большом - вылечила князя, и в малом - в качестве платы богатства не взяла.
Князь Петр не сдержал своего княжеского слова: обещал по излечении взять целительницу в жены (в этом и было бы его смирение!), но не взял. При первом взгляде кажется, что и тут князь уступил (уже в благородстве) Февронье, ведь не подобает князю нарушать данное слово. Но и мудрой деве не приличествует обман, даже если он вызван осторожностью! Феврония, ведь, проявила недоверие к князю, предусмотрела обман с его стороны, и, выходит, схитрила: до конца-то его не вылечила?! Струп, от которого опять пойдет болезнь, оставила! А раз так, то тогда и князь своего слова не нарушил, ведь до конца-то он излечен не был! Стало быть, в выполнении обязательств - исполнении своих обещаний - герои оказались на равных?
В скором же времени ситуация повториться, и герои должны будут уже проявить другие свои качества.
"Здравствуяи", - как говорит автор повести, поехал князь Петр в отчину свою, город Муром. Чувствуется торжество в возвращении выздоровшего героя, победителя змея, в родной город. Наконец-то избавился он от всех напастей: и змея убил, и от язв излечился. Добился намеченной цели. Но не тут-то было. Намеченной цели не добилась Феврония. И Божественный Промысл не сбылся. Не была она обманщицей и не собиралась хитрить и лукавить: она испытывала князя - мужа ведь себе выбирала, княжескую гордыню побороть хотела ради спасения его души.
От оставшегося струпа болезнь быстро возродилась, причина то ее не устранена! Сердце князя не стало смиренным. Интересно, что новое распространение язв и струпьев началось только с того, но первого же дня, в который он выехал домой. И князю ничего не оставалось как снова "возвратися на готовое исцеление к девицы". Но на сей раз, автор это особо подчеркивает, уже на " готовое исцеление", т.е. на уже ожидающее его!
Ситуация повторяется, но князь ведет себя совершенно по иному, соответственно и Феврония. Вернувшись к дому ее он "со студом", т.е. со стыдом посылает к ней, и уже не приказывает лечить, а просит врачевания. Болезнь привела князя Петра ко смирению. Феврония же без гнева и гордыни приняла княжеское извинение, ибо ожидала его. Но уже, зная Божественный Промысл о них, по иному ставит условие: "Аще будет ми супружник, да будет уврачеван". Конечный результат вроде бы тот же, да смысл иной. На сей раз, Феврония заняла главную позицию: не она станет ему женой, а он должен стать ее мужем. Если раньше, казалось, инициатива в руках князя, а Феврония могла только робко поставить условие, которое просто проигнорировал князь, то теперь она твердо его диктует, ибо творит Божественную волю. И если прежде князь просто пообещал жениться на ней, не чувствуя этой Божественной воли о себе, то на сей раз "дасть ей с твердостию слово". И получив исцеление (не просто тела, но души - кротостью и смирением!), "поят ю (ее) жену себе". "Такою же виною бысть Феврония княгини", - замечает автор. Свершился промысл о них: не послал бы Господь в качестве испытания князю болезнь, не нашел бы тот себе супруги в лице дочери древолаза…
"Приидоста же во отчину свою, град Муром, и живяста во всяком благочестии, ничто же от Божиих заповедей оставляюще" (с.638).
Последняя фраза - венец главе: по заповедям Божиим зажили супруги и во всяческом благочестии. Как и должно быть, за что и награду от Бога получат.
Продолжение
Александр Ужанков
28 сентября 2004 г.
[1] Сочинения Ермолая-Еразма. Повесть о Петре и Февронии Муромских //Памятники литературы Древней Руси. Конец XV – первая половина XVI века. – М., 1984. – С.626. Далее страницы указаны в тексте статьи, при этом слова, передающие Божественную сущность, пишутся с прописной буквы.
[2] В этом понимании трехчастности человеческой души, отражающей триипостасность Бога – Троицы, Ермолай-Еразм близок учению св. Григория Паламы, который, «раскрывая троическое содержание души человека как “души умной, логосной и духовной”, … подчеркивает, что человек больше всех других существ сотворен по образу Святой Троицы, Которая есть Ум, Логос и Дух». См.: Протоиерей Игорь Экономцев. Исихазм и восточноевропейское Возрождение //Богословские труды. – М.,1989. – Т. 29. – С.65.
[3] Первый пример проявления “истинного разума” описан в “Слове о Законе и Благодати” Иларионом Киевским в случае с князем Владимиром Святославичем. Можно было читать пророков, видеть чудеса Христовы, слушать апостолов и не уверовать в Бога. Но можно было не видеть Иисуса Христа и чудес Его, и разумом постичь «Невидимого Бога» и придти к Нему, и привести народ свой, как это сделал Владимир Святославич. У него была возможность свободного выбора: остаться язычником, как и его предки, или принять христианство. Благодаря вселившемуся по милости Божией в него разуму, который был «выше разума земных мудрецов», русский князь «Невидимого возлюбил» и «взыскал Христа», и «притек ко Христу, только по благому размышлению и острым умом постигнув, что есть Един Бог – Творец невидимого и видимого, небесного и земного». Владимир Святославич, стяжав истинный разум, правильно распорядися возможностью свободного выбора, как когда-то Константин Великий в Византии, и потому удостоен равной ему чести и славы от Господа на небесах. См.: Ужанков А.Н. Русская литература XI-XVI вв. Мировоззренческий аспект // История культур славянских народов. Т.I. – М.,2003. – С.262.
[4] См.: Ужанков А.Н. Русская литература XI-XVI вв. Мировоззренческий аспект. – С.271-272.
[5] В древнерусском языке слово “живот” означает “жизнь”. Стало быть, животворящий крест – это крест, творящий, дающий жизнь.
[6] Заяц – один из древнейших символов христианства. Длинные, трепетные уши символизируют способность христианина внимать голосу небес. Благоверная Феврония ощущает Промысл Господень.
[7] Обычно, на людях, тем более при незнакомом мужчине, девушка должна была быть с покрытой платком головой (как в храме), ну а дома, за работой, естественно, она была без платка и поэтому смутилась, увидев незваного гостя у себя в доме.
[8] Ср.: «… Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Псалом 50, 19). Для понимания повести важен в целом этот псалом, поскольку в повести содержатся многие аллюзии к нему: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя. <…> Окропиши мя иссопом, и очищуся, омыеши мя, и паче снега убелюся. <…> Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. <…> Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего…». В определенной степени можно сказать, что повесть стала своеобразным толкованием 50-го псалма.
[9] Не тот глагол использовал переводчик: “не треба” – лучше бы перевести “не нужно”!
https://www.pravoslavie.ru/1782.html