Примечательна деятельность Лу Синя по пропаганде наследия Толстого в Китае. «Толстого, — пишет китаист В. Петров, — Лу Синь называл "русским гигантом XIX века"». Он тщательно изучал критическую литературу русских и иностранных авторов о Толстом, обращался в публицистике и письмах к примерам из произведений Толстого и был очень огорчен тем, что в Китае, где творения гениального русского писателя снискали огромную любовь, нередко судят о нем поверхностно, что было в значительной мере связано с плохим знанием биографии и творческого пути Толстого. Чтобы восполнить этот пробел, Лу Синь в 1926 г. перевел и опубликовал в журнале «Бэньлю» «Записки о посещении родины Толстого после революции», написанные японским критиком Курахара Корэхито, а в 1929 г. для журнала «Чунь-чао юэкань» («Весенний прибой») перевел статью Луначарского «Смерть Толстого и молодая Европа». В связи со столетием со дня рождения Толстого Лу Синь посвятил ему в 1928 г. номер журнала «Бэньлю», в котором среди других материалов были помещены в переводах Лу Синя статья Луначарского «Толстой и Маркс» и статья Львова-Рогачевского «Лев Толстой» (глава из книги «Новейшая русская литература»)89.
Лу Синь до конца жизни оставался горячим поклонником творчества Толстого.
Значительное место занимал Толстой и в творческой биографии Го Мо-жо. Еще в юности он стал читать произведения русской литературы. Ко времени подъема антифеодального и антиимпериалистического «движения 4 мая» молодой Го Мо-жо уже был знаком с крупнейшими творениями русских писателей, в том числе и с произведениями Льва Толстого90.
О том, как сложно — в борьбе противоположных чувств — воспринимал тогда Го Мо-жо Толстого, свидетельствует одно из его ранних стихотворений — «Гром пушек», написанное им в 1920 г. во время его пребывания в Японии. Стихотворение это — своеобразное поэтическое раздумье о судьбах Китая и путях его исторического развития.
...Плененные в войне с Россией пушки стоят на берегу Японского моря. В Сибири пылает гражданская война, а японские и американские захватчики топчут русскую землю. Перед мысленным взором поэта встают два образа — Толстого и Ленина. Поэт слышит проникновенный голос Толстого: «Я люблю твою родину, ее древнюю культуру, ее великих и мудрых философов. Я мечтаю видеть Китай и весь мир свободным от порабощения. Я зову людей к добру и милосердию, но богатые люди не следуют моим призывам. Я зову человечество к дружбе и братству, но в мире не утихает гром пушек. И все же путь к счастью лежит через добро, через любовь...».
Поэт всем сердцем внимает проникновенным словам великого художника-мудреца, но в это время он слышит и голос В. И. Ленина. Великий вождь революционной России зовет людей к социальному освобождению, к борьбе за свободу и счастье. Ленин говорит: победа трудового люда во всем мире близка, она неотвратима. Но она будет добыта не ценой покорности и непротивления, а в тяжелой борьбе со старым миром...91.
Так в сознании молодого Го Мо-жо революционные призывы Ленина противостоят религиозной проповеди Толстого. Го Мо-жо выступает здесь не только как революционный поэт, отдающий лиру народу, но и как ученый, публицист и просветитель, приобщающий широкие массы к богатствам мировой культуры. В начале 30-х годов он принимается за гигантский труд — перевод на китайский язык «Войны и мира». К сожалению, эта работа не была завершена.
В 1945 г., находясь в СССР, Го Мо-жо посетил музей Толстого в Москве и совершил поездку в Ясную Поляну. Здесь он встретился со старшим сыном Льва Николаевича — Сергеем Львовичем и внучкой писателя — Софьей Андреевной. Вид дома, кабинета и усадьбы Толстого произвел на него неизгладимое впечатление. В книге отзывов он записал:
«Сюда непрерывно приходит народ. Если бы Толстой знал об этом, я уверен, что он улыбнулся бы и все морщины на его лице исчезли бы.
Недаром приходят сюда ученые, мыслители, писатели из всех стран и далеких мест. Здесь каждый может глубже думать: в чем смысл человеческой жизни, как должен выполнить свою миссию человек...
Моя любовь к своему народу и ко всему человечеству неотделимы. Я искренне выражаю мою сердечную благодарность»92.
Го Мо-жо всегда высоко ценил художественное наследие Толстого. До последнего десятилетия в руководимых им учреждениях Академии наук и писательских организациях Китая предпринимались исследования жизни и творчества русского писателя. При его содействии выходили новые переводы произведений Толстого. Открывая в 1950 г, в Пекине торжественное собрание, посвященное памяти Толстого, он сказал: «Мы должны принять все лучшее из реалистического искусства Л. Н. Толстого, чтобы питать и обогащать им нашу литературу, повышать наше художественное мастерство, чтобы создать великие произведения, отображающие нашу великую эпоху»93. В других своих речах и статьях Го Мо-жо неизменно выступал за нерушимое содружество и взаимное обогащение двух культур — русского и китайского народов.
Сейчас Го Мо-жо поддерживает курс маоистов на разрыв с русской и советской культурой. Можно горько сожалеть, что этот большой писатель и ученый — добровольно или вынужденно, временно или навсегда — примкнул к тем, кто хотел бы вычеркнуть из сознания китайцев великие творения Льва Толстого.
Неустанным пропагандистом русской культуры в Китае выступал выдающийся писатель Мао Дунь. Воспитанный на традициях европейского, в особенности русского реализма94, он призывал молодых китайских писателей учиться у Толстого художественному мастерству.
Еще в 1920 г. Мао Дунь опубликовал в журнале «Гай-цзао» (т. 3, № 4) критико-биографический очерк «Толстой», в котором стремился раскрыть художественное своеобразие русского писателя. Позднее он возвращается к опыту Толстого-романиста в ряде статей о русской и мировой литературе, а также в специальном этюде, посвященном «Войне и миру».
Об испытанном им влиянии Толстого Мао Дунь рассказал в статье «О том, как я учился», написанной после выхода в свет его трилогии «Затмение»:
«Один английский критик как-то заметил: Золя, собираясь создать какое-либо произведение, только тогда начинал изучать жизненный материал. Толстой же, лишь погрузившись в жизнь, обретал мысль взяться за перо. И хотя отправные точки этих двух великих мастеров совершенно различны, но творения их одинаково потрясли мир! Позиция Золя скорей всего может быть названа "равнодушной", и она прямо противоположна той, которую занимал горячо любящий жизнь Толстой. Но как бы то ни было, произведения и того и другого отражают действительность. Мне нравится Золя, и я люблю Толстого. Некогда я с жаром — хотя и безрезультатно и к тому же с большими оговорками и возражениями — ратовал за натурализм Золя, но когда пришло время самому попробовать свои силы в художественном творчестве, то тут я оказался намного ближе к Толстому»95.
Воздействие писательского опыта Толстого на творчество Мао Дуня отмечали многие китайские литературоведы. Они видели близость обоих писателей в сходных воззрениях на искусство, в методе психологического анализа и даже в отдельных приемах построения романа-эпопеи.
Вот, например, что говорил писатель и литературовед Чжан Ви-лай:
«Первая сцена романа Мао Дуня "Перед рассветом" всегда вызывает у меня ассоциацию с первой сценой "Войны и мира". В гостином доме У Сунь-фу собрались основные герои романа. Мао Дунь стремится решить здесь две задачи: рассказать об общей политической обстановке в стране, т. е. о том времени, когда происходит действие романа, и одновременно познакомить читателя со своими героями. Благодаря такому приему дальнейшее повествование становится более понятным. Нечто подобное мы видим и в первой сцене "Войны и мира" в гостиной Анны Павловны Шерер. Толстой вводит нас в напряженную политическую обстановку Европы и одновременно представляет читателю основных персонажей.
Сходство начала романа "Перед рассветом" с началом "Войны и мира", на мой взгляд, нельзя считать случайным. Толстой был мастером создания больших полотен, отражения противоречий и борьбы в современном ему обществе. Выдающимся современным писателем Китая в этом плане является Мао Дунь. Оба писателя знают, что начало романа, его первая глава — важный элемент композиции: в ней не просто дается бытовая сцена, а закладывается основа всей дальнейшей ткани романа. Читая первую главу, мы угадываем далекий замысел писателя, ощущаем его настроение, видим богатство его жизненного опыта, высокое мастерство повествования. Именно такое впечатление производят на меня сходные начала обоих романов. Толстовское умение создавать всеобъемлющие и вместе с тем тщательно выписанные полотна, его искусство реалистического портрета мы в своеобразной — самобытной и оригинальной — форме прослеживаем у Мао Дуня, особенно в его романе "Перед рассветом"»96.
Подобные сближения не могут быть бесспорными, поскольку искусство эпического повествования имеет свои законы, которым писатели следуют независимо от их предшественников. К тому же повествовательное мастерство Мао Дуня иногда сближают и с новеллистическим искусством Чехова, с творческим опытом Горького и других писателей. Но, как известно, крупные писатели иногда усваивают опыт предшественников непреднамеренно: этот опыт усваивается всей литературой. И в этом плане сближение Мао Дуня с Толстым оправдано.
В докладе на втором всекитайском съезде работников литературы Мао Дунь призвал китайских писателей учиться мастерству у великого русского реалиста:
«Толстой говорил, что нужно научиться избегать разбухания произведений и стремиться выразить в них только суть. Это исключительно важно, так как наши произведения часто действительно получаются разбухшими и в них слишком мало сути»97.
В ряде последующих выступлений Мао Дунь всегда рекомендовал китайским писателям изучать толстовское мастерство психологического анализа, его умение раскрывать внутренний мир героев, наблюдать и воспроизводить жизнь во всей ее сложности и многогранности.
Данью уважения к Толстому и его наследию был и доклад Мао Дуня на торжественном собрании, посвященном пятидесятилетию со дня смерти Толстого, в Пекине 20 ноября 1960 г. В этом докладе он говорил: «Идеи, выраженные в произведениях Толстого, имеют довольно большие изъяны, однако изъяны не могут скрыть красоту нефрита. Помня о заблуждениях и ошибках Толстого, мы вместе с тем ни при каких обстоятельствах не впадаем в недооценку глубины изображения в его произведениях современной ему социальной действительности, а также тех высот совершенства, которые достиг писатель в своем художественном творчестве».
И далее:
«Творчество Толстого — сверкающая жемчужина в той сокровищнице мировой литературы, которую мы призваны воспринять и пополнить. Драгоценное наследие литературы и искусства прошлых эпох превращается в подлинное достояние народа лишь после того, как он обретает свободу и становится хозяином своей судьбы. При этом народ не только воспринимает прекрасное наследие прошлого, — он должен развивать его на оспове марксизма-ленинизма и создавать новую социалистическую литературу, что нашло свое подтверждение в блистательных успехах советской литературы за сорок лет.
Произведения Толстого являются драгоценным наследием не только Советского Союза, но и народов всего мира»98.
Интересно отношение и других китайских писателей к Толстому.
В 1958 г., в связи со стотридцатилетием со дня рождения Толстого, Государственный музей Л. Н. Толстого в Москве обратился к группе китайских писателей, литературоведов и переводчиков с анкетой, содержавшей вопросы: «Каково значение художественного опыта Толстого для современной китайской литературы? Оказывает ли на нее воздействие реализм автора "Войны и мира"? Какие произведения Толстого наиболее известны в Китае? Как оценивают их китайские писатели? Чему они учатся у Толстого?».
Ответить на эти вопросы было нелегко, если учесть специфические особенности и многовековые традиции китайской литературы. Становление китайского реализма, как известно, шло своими особыми, отличными от западных литератур путями. И тем не менее китайские литераторы охотно откликнулись на анкету музея. Многие из них прислали обширные статьи и даже целые исследования о влиянии Толстого на китайскую литературу. Приведем некоторые ответы.
Позднее затравленный маоистами, выдающийся романист и драматург Лао Шэ, создатель серии романов «Четыре поколения одной семьи», повести «Записки о Кошачьем городе» и многочисленных пьес («Фан Чжень-чжу», «Колодец из ив» и др.), автор превосходных рассказов, собранных в книгах «На ярмарку», «Вишневое море», «Устрицы» и другие, так оценивал Л. Н. Толстого:
«Если Шекспир — величайшая из вершин драматургии, то Толстой — самое глубокое и самое необъятное море в океане художественной прозы. Да, из всех писателей-романистов мира прошлого и настоящего, пожалуй, только он один заслуживает этого образного сравнения. Его сердце вмещало целую эпоху, и в этом несравненное достоинство писателя. Слабость его заключалась в противоречиях сознания, однако это говорит лишь о том, что даже сознание такого человека, как Толстой, испытывало воздействие эпохи.
Его произведения уже пустили корни в Китае. Он оказал влияние на всех представителей новой литературы, появившейся после "движения 4 мая". Все хотят овладеть его ширью и глубиной, однако пока это еще никому не удается. Лично я больше всего люблю его "Анну Каренину".
Молодые писатели любой страны должны учиться у него, учиться пропаганде правды в художественных произведениях»99.
Один из крупнейших прозаиков современного Китая, автор трилогии «Стремительное течение» и редактор китайского перевода романа «Анна Каренина» Ба Цзинь писал:
«Я очень люблю прозу Толстого и собираю его сочинения на русском, китайском, английском, французском, немецком и японском языках. С большим интересом читаю я также биографические книги о Толстом. Строгое отношение Толстого к литературе и к жизни в свое время оказало на меня немалое влияние. Я впервые прочел "Войну и мир", "Воскресение" и некоторые повести Толстого, когда мне было девятнадцать лет. Теперь я вижу, что мое последующее развитие как писателя-романиста в известной мере связано с этим первым чтением Толстого. Тогда я увидел в его творчестве, прежде всего, путь к правде и, следуя ему, взялся за перо. До сих пор меня волнует сложная духовная жизнь многих героев Толстого. Когда я читаю его произведения, мне кажется, что я знаком с ого героями, и, хотя они иностранцы и люди другой эпохи — они, словно живые, стоят передо мной, говорят со мной на понятном мне языке...».
О своем преклонении перед художественным гением Толстого, о желании научиться у него мастерству говорил и другой китайский прозаик, Ай У, автор романов «Родные места», «В горах», «В огне рождается сталь» и многих рассказов и повестей.
«Произведения Толстого я постоянно держу под рукой; при первой возможности я вновь перечитываю их. Вы спрашиваете, какие из его произведений произвели на меня самое глубокое впечатление? Ими являются: "Война и мир", "Анна Каренина", "Казаки" и "Смерть Ивана Ильича". Толстой глубоко и образно описывал жизнь современного ему общества; его язык увлекает своим богатством и красотой. Выведенные им герои настолько реальны, что воспринимаются чуть ли не более зримо и осязаемо, чем люди современного нам общества; мы не только видим их облик, слышим их голоса, но и проникаем в их сознательный и подсознательный духовный мир. И этому непревзойденному искусству мы должны всемерно у него учиться».
Как известно, каждый писатель изучает опыт другого по-своему. Порою достижения родственного по духу писателя усваиваются не непосредственно, а через представляемую им литературу в целом. Так, в частности, было в Китае, где художественный метод Толстого часто воспринимался в единстве с творческими принципами Гоголя, Тургенева, Горького и Чехова, т. е. с эстетическими основами всего русского реализма. Об этом писал китайский прозаик Люй Ин:
«Влияние произведений Толстого на китайскую литературу и театр огромно. Эпические творения русской литературы, положенные в их основу реалистические принципы внимательно изучаются всеми вдумчивыми и стремящимися к совершенству мастерами китайской литературы. Я, как писатель, сознательно принялся за изучеиие опыта русской литературы двадцать лет назад, когда задумал роман о китайской деревне периода антияпонской войны, о классовой борьбе между крестьянами и помещиками. И первое, что я сделал тогда, — перечитал Толстого. Внимательно вглядевшись в то, как сдельны романы Толстого, я, по мере своих скромных сил, стремился так же правдиво и живо изображать людей, создавать типические образы в характерной для них среде, рисовать картины сельской жизни воедино с судьбами героев, как это делает Толстой. С тех пор "Война и мир", "Анна Каренина", "Воскресение" являются не только моими любимыми книгами, но и неисчерпаемыми источниками писательского мастерства».
Один из видных поэтов Китая, известный переводчик Шекспира, Вянь Чжи-линь, воздавая должное Толстому-реалисту, утверждал, что реакционные черты в мировоззрении писателя («толстовство») приглушили многие краски на его палитре, привели к «трагической недооценке Шекспира».
Отвечая на вопрос о влиянии толстовского реализма на китайскую литературу, Бянь Чжи-линь продолжал:
«Художественное творчество Толстого и, в первую очередь, его романы, несомненно, оказали плодотворное воздействие на развитие китайской литературы, хотя трудно определить, в каких именно произведениях и как оно сказалось. Помню, с каким восторгом они при появлении читались широкими кругами пашей интеллигенции, какие споры они вызывали в среде молодых писателей. Я тоже был тогда молодым поэтом. Впервые я прочитал "Войну и мир" зимой 1932 г. Я тогда приехал из Пекина в деревню, расположенную близ устья реки Янцзы, и как раз попал туда в период японского нападения на Шанхай. Я прочел в английском переводе этот потрясающий роман, будучи не в силах оторваться от него, и совершенно отчетливо помню, как сильно билось сердце, когда я дочитывал последние страницы. В это время я писал свою первую книгу стихов, и если в них чувствуется влияние Толстого, то оно только в гуманистическом мировосприятии, в стремлении к единению с людьми. Я считаю, что молодые писатели Китая должны и впредь учиться у Толстого его гуманизму — умению ненавидеть зло и любить добро. Они должны учиться у него глубокому проникновению в жизнь, умению создавать широкие жизненные полотна, литературному стилю, языку, полнокровному, как река Янцзы».
Литературовед и теоретик литературы Цай И посвятил свой ответ рассказу о том, какое значение имело творчество Толстого для китайской интеллигенции на разных этапах национально-освободительной борьбы.
«Романы Толстого, — писал он, — стали широко известны китайскому читателю в период старой демократической революции, реформ ста дней и особенно революции 1925 г.
После "движения 4 мая" издание классических произведений зарубежных литератур пошло в Китае быстро вперед. К этому времени относятся и новые переводы "Анны Карениной" и "Воскресения", которыми зачитывалась интеллигенция. Особенное значение для демократических читателей Китая в годы антияпонской войны имел перевод "Войны и мира", поскольку горячий патриотизм и оптимизм, заложенные в этом произведении, служили им поддержкой в борьбе против интервентов.
В народном Китае Толстой — один из любимых писателей. Сейчас сочинения Толстого укрепляют нашу дружбу с русским народом, умножают наши силы в борьбе за новую жизнь».
Литературовед и публицист Ли Цзи-е, много лет работавший над переводом «Войны и мира», рассказывал:
«В период войны против японского империализма я взялся за перевод "Войны и мира". Живя в Тяньцзине и Пекине, я более четырех с половиной лет работал над текстом романа, одновременно нанимаясь на тяжелую физическую работу, чтобы прокормиться. Но перевод никогда не обременял меня. Воспроизводя главу за главой, я все время жил в светлой атмосфере романа, дышал его воздухом. Вместе с тем героическая борьба русского народа с агрессором, его патриотизм, описанные в „Войне и мире", были для меня огромным моральным подспорьем. Меня не покидало ощущение, что у наших народов одна историческая судьба. Переводить Толстого нелегко, но это — большая радость».
О своем преклонении перед художественным гением Толстого, об огромном воздействии его реалистического метода на китайскую литературу писали и другие китайские литераторы. Все они сходились на том, что творения Льва Толстого и других русских классиков, как и лучшие произведения советской литературы, способствуют развитию новой китайской культуры. Они помогают китайскому народу лучше узнать своего друга и брата — советский народ, помогают китайским писателям совершенствовать художественное мастерство. Что же касается прямого влияния Толстого на китайскую литературу, то, как известно, воздействие одного писателя на другого и тем более одной литературы на другую — процесс чрезвычайно сложный, нелегко прослеживаемый. С реализмом Толстого связывали в Китае и обличительный пафос Лу Синя, и эпическое искусство Мао Дуня, и глубокий психологизм Ба Цзиня и Лао Шэ. Делалось — в том числе и самими китайскими писателями — множество других сближений, касающихся отдельных тем, проблем, образов и приемов. Вероятно, не все эти сближения обоснованны и правомерны, поскольку китайская литература опирается прежде всего на свои собственные богатейшие традиции; к тому же в Китае имеются большие самобытные художники, вносящие свой вклад в художественную сокровищницу мировой литературы.
Однако то, что художественное наследие автора «Войны и мира» до недавних событий воспринималось в Китае как живое явление, активно воздействующее на современную жизнь и литературу, — факт несомненный. И это в полной мере подтвердили китайские писатели в своих ответах на анкету Государственного музея Л. Н. Толстого.
ТОЛСТОЙ И ИНДИЯ
Среди стран Востока, привлекавших внимание Толстого, Индия занимает особое место. Объясняется это и своеобразием ее религии, философии и народного творчества, отчасти близких воззрениям русского писателя, и особенностями общественпо-политической обстановки Индии в конце XIX и начале XX в., которые заставляли многих индийских деятелей обращаться к Толстому за помощью и моральной поддержкой. Ни в одной стране Востока не было у него столько корреспондентов, сколько в Индии.
Впервые положение в Индии заинтересовало Толстого в 1857 — 1858 гг., в период всенародного восстания индийцев против английских поработителей. Это событие всколыхнуло весь мир. Для России оно было особенно знаменательным: именпо в это время с каждым днем нарастала волна антикрепостнического движения.
Русская печать была полна сообщений о событиях в Индии. Реакционные журналы, вроде «Русского вестника» М. Н. Каткова, с возмущением писали о бессмысленном бунте «неблагодарных азиатов» против облагодетельствовавшей их «просвещенной» Англии. Революционные демократы, в противовес им, утверждали право индийского народа на самостоятельное развитие и подчеркивали, что недовольство индийцев вполне закономерно и оправдано, ибо «есть мера всякому терпению человеческому». Эту точку зрения высказал в «Современнике» Н. А. Добролюбов, посвятивший индийским событиям большую статью1. Молодой Толстой с напряженным вниманием следил за героической борьбой индийцев против их вековых врагов. С горечью читал он в газетах об осаде Дели, Каунпура, Лакхнау и тяжело переживал сообщения о насилиях британских усмирителей над мирным населением. И когда в марте 1858 г. до Петербурга дошло известие о жестоком подавлении восстания и занятии войсками генерала Кэмпбелла последнего оплота восставших, города Лакхнау, он осудил в своем дневнике «бесчеловечность Англии» (48, 11). Через неделю он отметил новую жестокость усмирителей — расправу карательного отряда под командованием английского капитана Осборна над 94 индийскими патриотами. «Слава богу, спокойно расстреляли 94 человека», — занес он с горькой иронией в записную книжку (48,74).
В конце 70-х — начале 80-х годов, в период духовного кризиса, писатель обратился к древней индийской философии, к старинным памятникам индийской культуры — ведам и упанишадам, к богатейшему эпосу и фольклору Индии в поисках ответа на волновавшие его вопросы о смысле жизни, о назначении человека. С этих пор и до самой своей смерти он уделял индийской культуре много внимания и пропагандировал ее в России.
С наступлением эпохи империализма, когда борьба за колонии в странах Востока переросла в вооруженную схватку между империалистическими государствами, Толстой стал проявлять большую озабоченность судьбой порабощенной Индии. В своих антиимпериалистских статьях наряду с убедительным примером порабощения Китая он многократно ссылается и на печальную участь покоренной Индии, угнетаемой и подавляемой английскими колонизаторами.
Критикуя моральные уродства западной цивилизации, Толстой противопоставляет им величие духа и нравственную высоту народов Индии, которым предсказывает великую будущность. Русский писатель убежден, что индийский народ, сумевший создать на заре человечества одну из величайших в мире цивилизаций, сумеет разорвать связывающие его путы колониализма и освободиться для еще более ярких и грандиозных свершений.
Эту мысль мы находим в знаменитом «Письме к индусу» — пламенном манифесте в защиту Индии, в статьях, касающихся других стран Востока, а также и в письмах и дневниках Толстого. Он верит в будущность Индии, высоко оценивает ее талантливый и трудолюбивый народ и призывает его освободиться от чужеземного ига.
К концу XIX и первому десятилетию XX в. относится оживленная переписка Толстого с учеными, писателями, публицистами и общественными деятелями Индии. Эта переписка, еще полностью не опубликованная, показывает широту интересов Толстого, связанных с Индией, его горячее стремление познать страну и ее культуру. Письма индийцев свидетельствуют об огромной популярности Толстого в Индии, о том, как много значило его творчество для индийской интеллигенции и простого народа, как страстно ожидали они выступлений русского писателя в защиту их угнетенной родины.
Высказывания Толстого об Индии были исполнены тех же глубоких противоречий, что и его суждения о Китае. Однако важно отметить, что Толстой горячо сочувствовал порабощенному индийскому народу, преклонялся перед его древней культурой. И когда он окидывал умственным взором современный ему мир в поисках стран и народов, которым суждено сказать человечеству новое слово, он наряду с Россией и Китаем останавливал свой взгляд на Индии, убежденный, что ее народ внесет большой вклад в духовную сокровищницу человечества.
Индийскую культуру Толстой изучал много лет. В яснополянской библиотеке хранится немало книг и журналов об Индии с его пометами2.
В литературе о Толстом имеются указания на то, что он очень рано обратился к индийской философии и религии. Ромен Роллан, например, в книге «Жизнь Толстого» пишет, что девятнадцатилетний Толстой познакомился в 1847 г. в казанском госпитале с буддийским ламой и от него впервые узнал о сущности основного закона всех древних религий — закона непротивления злу насилием. Роллан придает большое значение этому факту и связывает с ним поступление молодого Толстого именно на факультет восточных языков Казанского университета.
Интерес великого писателя к индийским учениям отмечают и другие авторы. Так, Е. И. Сытина (Чихачева), с которой он общался в конце 50-х годов, упоминает в своих воспоминаниях о его дружбе в Москве с двумя образованными девушками — Ольгой Киреевой (впоследствии писательницей) и Александрой Чичериной, сестрой известного публициста и историка Б. Н. Чичерина, которые «занимались очень вопросами буддизма». По свидетельству Е. И. Сытиной, Толстой «часто оставался беседовать с умными барышнями», познакомившими его с некоторыми основами индийской философии3.
Однако этот ранний интерес к восточной мудрости, по-видимому, все же не выходил за рамки обычной любознательности, отличавшей Толстого. К обстоятельному изучению индийской философии и эпоса он приступил лишь в 70 — 80-х годах, когда готовил к изданию серию книг о восточных мыслителях. В этот период он заинтересовался буддизмом и другими учениями Индии, о чем свидетельствует большой перечень литературы на английском языке в его записной книжке от 9 января 1873 г. (48, 101, 503). Там указаны следующие книги: Г. Персиваль, Страна Вед (Лондон, 1854); Д. А. Дюбуа, Описание характера, поведения и обычаев народов Индии (Лондон, 1817); Джон В. Кэй, Управление Ост-Индской компании. История прогресса в Индии (Лондон, 1853); X. Т. Кэльбрук, Очерки религии и философии индусов (Лондон, 1858).
Не установлено, нашел ли в то время Толстой эти книги, но уже самый список говорит о широте его интереса к Индии, ее истории и культуре.
Буддизм привлек внимание Толстого наряду с другими восточными религиями как учение, содержащее близкие ему гуманистические идеи мира, добра и любви.
По мнению советских и индийских исследователей, буддизм возник в VI в. до н. э. как реакция на учение брахманов-жрецов, защищавших интересы рабовладельцев4. Он отразил недовольство закрепощенных рабов и разоряемых общинников существующими порядками и, хотя и в искаженном виде, выразил их стремление к равенству, к жизни без страха и унижений.