Никита ушел от жены Лели, оставив ей пока что квартиру. Он мог бы разменять жилплощадь, отобрав одну комнату, но почему-то медлил.
При этом вообще ничего не предлагал и не разводился, то есть Леля оставалась замужней женой, Никита — женатым мужчиной.
Мало того, он как в насмешку каждый вечер приходил, располагался в своей комнате (он это подчеркивал, я в моей комнате), то есть в большой, и сидел там безвыходно три часа, запускал телевизор как хотел громко, и под этот шум разговаривал по телефону, вообще много возился.
Дети должны были спать в таких условиях, что же делать.
Они привыкли, и привыкли к тому, что папе нельзя мешать.
Но договоренность была такая, что до семи он не приходит. С семи до девяти — его время.
Иногда удавалось отвести детей к соседям на два часа.
Никита являлся точно в свою пору, правда, кроме субботы и воскресенья. На выходные он брал как бы отгул от семьи, («Папа работает» — объясняла Леля детям).
Нечего им было объяснять, незачем было сохранять видимость — но Леля ее сохраняла всеми силами. Дети не должны страдать. У них есть папа.
Леля совершенно ни на чем не настаивала, буквально головы не поднимала, да, нет, никаких требований.
Даже когда она заболела, лежала с температурой, вся красная, с хриплым кашлем, она и тогда не разозлилась, не выкрикнула, что детям нечего есть, когда он пришел и особенно громко включил телевизор.
Как будто бы ее вела какая-то тайная мысль, некоторый договор самой с собой. (Это бывает, что в крайних ситуациях люди как бы успокаиваются, зная, что уже никакой надежды нет).
А положение было такое, что им действительно не на что было жить, Никита платил за квартиру, свет, газ и телефон, причем лампочки поменял на самые грошовые.
Нищета подошла уже последняя. Леля, бывшая медсестра, не могла работать — маленькая дочь все время болела.
Сама Леля была из интеллигентной семьи, но когда отец ее умер, мама стала тихо сходить с ума. Продала квартиру и купила пока что — «временно» — большую комнату в коммуналке, чтобы на просторе выбрать что-то получше, да так они там и застряли.
Деньги быстро кончились.
Каким-то образом, когда Леля была в туристическом лагере, мама в две недели успела выйти замуж за торговца овощами с рынка, снимавшего комнату в их квартире, и мгновенно прописала к себе всех его детей, мать и кучу родственников из родной пещеры, а потом — все произошло весьма быстро — скончалась.
Девочка вернулась, когда уже в ее комнате жил целый табор, а на все вопросы они отвечали «не понимай».
Сам торговец овощами все рассказал очень старательно, повез Лелю на кладбище, все документы у него были в порядке.
Леля поехала к деду за город, старый дед пытался хлопотать, ходил в милицию, в суд, но все разводили руками: мать Лели была алкоголичка.
Сказали, надо нанимать вам адвоката, а на какие деньги?
Дед тогда плюнул и прописал Лелю к себе в Сергиев Посад, где у него было полдома с огородом и с удобствами во дворе.
Леля бросила школу, поступила в медучилище, чтобы поскорее зарабатывать.
Дед умер ровно когда Леля получила диплом и устроилась работать в больницу: у него оказался обширный инфаркт.
Племянница деда, неродная тетка Лели (жена погибшего по пьяни племянника), которой принадлежала вторая половина дома, подала было в суд, чтобы отрезать кусок огорода и, если получится, то и дома, в свою пользу, но дед был не простой человек, он позаботился и оставил завещание.
Поэтому Леля, хоть и ангел с виду, знала жизнь не с самой хорошей стороны — тетка, пока суть да дело, в ее отсутствие все-таки перекопала столбы и перенесла забор на полметра вширь.
Такова была Лелина жизнь.
Спросить было не с кого. Кусты смородины и крыжовника, которые дед посадил как живую и колючую к тому же изгородь, чтобы племянница не шастала на его половину как к себе домой якобы за ушедшей курицей — эти кусты оказались по ту сторону нового забора тетки.
Подавать на нее в суд — это надо было иметь документы на домовладение, а они странным образом исчезли, когда родня пришла на похороны (в том числе и тетка с тазиком винегрета). Она, сидя за общим столом, все время напоминала:
— Винегреду-то, винегреду попробуйте.
Такова была история Сергиева Посада и девушки Лели.
Однажды Леля сказала одевающемуся уже в прихожей мужу:
— Никита, я могу кое о чем тебя попросить?
— Не знаю — живо ответил голодный Никита, весело и злобно. Он с некоторых пор ничего не ел у них в доме.
— Ты можешь в ближайшие три месяца не приходить?
— А что так?
— Я бы сдала комнату двум студенткам до июня.
— А может, это я бы сдал свою комнату? Людям с рынка?
— Нет.
— А может быть, я бы сдал, действительно? Нет, смотрите-ка, какова хозяйка жизни, меня же из моей квартиры выселяет просто так.
— Значит, такой ответ у тебя?
— Ответ такой, да.
— Ну что ж.
— Пойми, зачем мне ты, когда я сам мог бы получать деньги, моя это квартира, хорошо?
— Хорошо.
Все уже было сказано у этой пары, все доводы приведены. Леля после рождения дочки так и не вернулась на работу, малявка все время болела, а Никита однажды устроил дикий скандал, в финале которого крикнул, что уходит и денег ты увидишь от меня хрен! Сам буду платить за квартиру и телефон и все!
Тем не менее Леля упорно гнула свою линию:
— Вот скажи, Никита, а если мы сдадим эту квартиру вообще?
— Тогда это я сдам ее — отвечал Никита с нехорошей улыбкой — это моя квартира. А ты уберешься совсем, договорились?
— Сейчас положение другое.
— Какое же?
— Это наша общая квартира. Каждому здесь полагается по восемь метров жилой площади.
— Эка, подсчитала, но твоего здесь нет ничего.
Он уже стоял выпрямившись во весь рост и улыбался.
— Хорошо, давай тогда разменяем квартиру.
(Об этом тоже было уже говорено. Никита каждый раз повторял, что нечего на чужую площадь разевать пасть).
— А, мне восьмиметровую, да, а вам двадцать четыре метра, не выйдет. Кто ты тут вообще? (Давняя песня имени его мамы и сестры).
— Я подала на развод и на размен.
— Хрен! Хрен ты подала! Я скажу, что ты за меня вышла фиктивно.
— Хм.
— Чтобы прописаться, понятно?
— Вот ты все там им и скажешь. На суде.
— Когда это ты подала в суд? Что придумываешь-то?
Видно было, что он именно этого и боится — но надеется, что Леля, как всегда, делать ничего такого не станет. Он прекрасно знал ее характер и то, как она всегда подчинялась обстоятельствам.
Леля промолчала. Она действительно в суд не подавала.
Никита ушел, грязно выругавшись и прихлопнув на прощание дверь. Леля присела на кухне.
Что-то за этим должно последовать. Никита выглядел ужасно.
Не дай Бог, если он решится на что-то. Наймет убийц? У него нет денег. Сестра ни при какой погоде не даст ему взаймы, мать тоже.
Другой вопрос, почему он не ест и не пьет в их доме? Речь не о том, что он не хочет объедать детей, прекрасно не так давно объедал.
То, что Никита психически болен, Леля заметила уже давно. Эти беспричинные вспышки злости, даже бешенства, какие-то нелепые подозрения и не менее странные попытки связать между собой нечем не связанные события (Леля купила маникюрные ножницы — стало быть, у нее появились деньги, значит, она «принимает с улицы»… Вот он и сидел вечерами дома, видимо, сторожил. Или просто хотел насолить своим присутствием, выжить).
Он, однако, не знал, что Леля вот уже два месяца подрабатывает. Она, помирая от робости, ночью расклеила объявление о гуляльной группе, что «Педагог с медицинским образованием набирает детей, прогулка и обед, с десяти до пяти ежедневно».
Приводили иногда семеро детей плюс имелось своих двое, довольно много.
Два часа в любую погоду она болталась со своим детским садом в соседнем парке. Потом приводила весь выводок домой, разогревала их питание прямо в баночках, ставя посуду в кастрюлю с водой, и дети ели своими ложками из собственных баночек. После чего Леля с ними рисовала и немного занималась английским, в пять их разбирали.
Свои дети чувствовали себя среди детского коллектива прекрасно.
Леля даже устраивала дни рождения с песнями, подарками и конфетами. Что пригодилось, так это старое пианино Никитиной бабки. Лелю, как каждого интеллигентного ребенка, учили музыке.
Единственное, чего Леля не позволяла родителям — это оставлять детей после пяти, ни под каким видом.
Отставшего ребенка она тут же везла к нему домой.
И заранее предупредила, что это стоит как день пребывания, такое было поставлено условие, и детей разбирали дружно.
Никита не должен был знать о группе. Мало ли что придет сумасшедшему в голову.
Свои дети быстро привыкли к новому распорядку, в холодильнике даже была специальная коробка под названием «на сладкое», куда Леля складывала сушки и карамельки для общих чаепитий. Свои дети знали, что оттуда брать ничего нельзя.
Тем не менее, хоть Леля и существовала в постоянном напряжении, но жизнь как-то организовалась.
Изо дня в день — дождь ли, снег ли, вереница детей переходит улицу по тоннелю, выныривает с той стороны и бредет в парк на игровую площадку. Там горки, карусельки, там дети играют и бегают, там беседка, где можно укрыть их от дождя. Илюшка вечно дерется, у него постоянно мокро под носом, Мефодий часто рыдает — ангел с льняными кудрями, Кирюшу приводят на час позже прямо в парк и с сумочкой с обедом в виде подарка Леле, она с этим делом вынуждена таскаться по парку. На первое ему дают суп из пакетиков, на второе рыбные консервы с порошковым пюре (всегда), на третье яблоко, хлеб положить забывают. Был праздник, когда Кирюше сунули котлету. Ребенок всегда рад простому чаю с сахаром и сушками.
Леля устраивает чаепитие в полпятого с чем-нибудь, что положили родители, плюс добавляет простые сушки с маком из коробки «на сладкое». Ребятки любят угощаться чужим.
Глеб и Анечка, собственные дети, помогали Леле, да и ребята, все до единого, аккуратно закрывали крышечками свои пустые после обеда банки и убирали их вместе с ложками в собственные пакеты.
Перед Новым годом они даже выучили английскую сценку (Little mouse, little mouse) и разыграли ее перед папами-мамами-бабушками.
Был настоящий утренник, пришли родители, из большой комнаты убрали стол, и дети в белых колготках, чешках и в масках выступали.
Им всем были вручены подарки. (Родители принесли пакеты, эти пакеты малышам и вручили, на каждом была карточка с именем).
Только мама Кирилла забыла о подарке, в самый последний момент приволокла ребенка и убежала. Несчастный был не в костюме, и белых колготок у него не оказалось, однако же Глебушка по указанию находчивой Лели быстро дал ему свои запасные, и Кирилл с блеском выступил в роли мыши (из таких полуброшенных детей в интеллигентных семьях часто вырастают таланты).
Дашенька и Клавдия пели песенки, а Илюша, Мефодий, Аня и Глеб водили хоровод.
Сима, вечно заплаканный ребенок, да и Тамарочка, крошка едва 3-х лет, сказали вдвоем стишок по-английски.
Родители были растроганы, некоторые плакали, бабушка Симы, к примеру (в кого внук и удался полностью).
Для Кирюши пришлось срочно делать подарок из подручного материала, из вечных сушек с маком, двух мандаринов и горсти карамели. Неизбалованный Кирюша был зверски рад. Чавкал, глядя в свой подарочный пакет честными маленькими глазками. Глеб и Анечка получили точно такие же пакетики.
Затем все играли в подвижные игры.
Ровно в пять дети пошли домой, за Кириллом явился суровый старший брат лет семи (их там таких имелось в наличии еще трое).
Спасибо, мамы с бабушками перед уходом помогли вернуть обратно стол.
Пришлось мыть полы в срочном порядке.
В половине восьмого ввалился Никита. Вид у него был довольно странный — глаза как-то выезжали в нижнее веко, таращились, как будто Никита боролся со сном.
Дети, лежавшие на диване перед телевизором, быстренько вскочили и пошли к себе в спальню. Никита же встал у них на пути и вынул из своего потрепанного портфеля коробку шоколада:
— Глеб, Аня, вот вам подарочек.
Лицо у него было красное (ниже лба).
Анечка нерешительно и вежливо взяла подарок, положила на стол.
— Ешьте — сказал Никита, — угощайтесь.
Глеб открыл коробку, выудил одну конфету.
— Теперь ты, Анька, — визгливо произнес Никита. Как-то вроде дал петуха.
Аня тоже подошла, получила от Глебушки конфетку и сунула ее в рот.
— И ты, мадам — мотнул головой Никита. — Жри. Твои любимые, с ликером!
— Ой, зачем же ты детям с ликером…
— Пусть привыкают, бабушка у них была алкоголичка!
Доволен был и добавил:
— А мать ихняя проститутка. Так что лопай, не стесняйся.
— Спасибо на добром слове, не хочется.
— Ну я уйду, ты же все доешь, я знаю — слишком громко сказал Никита. Опять у него сорвался голос. Что такое!
— Именно это я и сделаю, но только когда ты уйдешь.
— Ишь ты, она еще шуткует! Голос подает!
Как ни странно, Никита удалился довольно скоро, перед тем пригласив детей съесть еще по конфетке. Дети посмотрели на маму и замялись.
Никита сказал:
— А то не получите от меня на новый год подарочка! Глебу велосипед, а Ане что? Ну что тебе, Аня?
Малютка сказала:
— Не жнаю.
— Тогда берите.
И они взяли еще по конфетке. В коробке осталось восемь штук.
Никита, как ни странно, не задержался. Зорко посмотрев на жену, он быстро оделся и сгинул.
Только за ним захлопнулась дверь, Леля поволокла детей в ванную и дала им выпить по литровой банке воды. Затем она вызвала у них рвоту и дала еще по поллитра. Опять вызвала рвоту. Потом последовало теплое молоко.
Дети после экзекуции легли и заснули. Они были очень бледные. Пульс уреженный.
Надо было бы им поставить обоим капельницы. Срочно в больницу.
Леля быстро-быстро все конфеты высыпала в кулек и положила подальше под ванну. Коробку же сунула в помойку. Стала собирать документы в больницу.
Тут же вернулся муж.
Вошел, не снимая сапог, в большую комнату. Леля успела лечь на диван.
— Эй, тетка! — позвал он.
Она не ответила.
Он подобрался к ней и ледяными пальцами полез щупать ей шею. Леля дернулась и привстала.
Никита аж подпрыгнул:
— Ты че людей пугаешь!
— Ой, — застонала она — я, кажется, подхватила кишечный грипп, ломает всю и тошнит.
— А дети?
— Дети давно спят.
Он и туда прокрался, вернулся и спросил:
— А что они так рано?
— У нас были малыши в гостях, устраивали елку. Наелись конфет и всяких вкусностей, перевозбудились, устали.
Не мог удержаться, съязвил:
— Наелись? Полные желудки? Это не есть хорошо. И с какого же праздника у тебя деньги завелись? Вечеринки устраиваешь?
Промолчала.
Ушел, копался на кухне. А, ищет свою коробку. Нашел, видно, в помойке пустую, явился и встал в дверях умиротворенный.
— Ну что, понравились конфетки? Фольги в ведре полно!
— Даже слишком, — ответила еле слышно Леля.
— Ну ты слон! Схавала все!
— Да там всего восемь было.
— Ладно, я еще приду, — заторопился Никита. — Я тут недалеко.
— Где? — умирающим голосом спросила Леля.
— Тебе не все ли равно.
Он ушел, Леля встала, сняла телефонную трубку, гудка не было. Что-то он сделал, где-то надрезал телефонную проводку, не хочет, чтобы она кому-нибудь звонила.
Дети были живы.
Все-таки промывание им она сделала быстро и очень основательно, и молока выпили. Так что делать? Вызывать скорую, но телефон не работает. Уж не хочет ли он дождаться, когда они умрут, не хочет ли спокойно вызвать милицию и скорую, сдать трупы в морг так далее?
У Никиты был вид абсолютно ненормальный. Белый лоб и как проведена черта ниже — лицо все красное.
Леля быстро задернула занавески, включила на полу настольную лампу, собрала все документы, деньги, родители заплатили за месяц только что, вещи закинула в старый рюкзак, валявшийся на антресолях, разбудила детей. Они были вялые, больные. Леля взяла конфеты из-под ванной, они уже начали таять, была опасность, что яд вытечет. Собрала в мусорном ведре первые попавшиеся чужие фантики, надела хирургические перчатки, каждую конфету быстро завернула в блестящую обертку, восемь штук, сунула их в пустую емкость с надписью «на сладкое» и поставила в морозильник, чтобы побыстрее охладилось, а Никитину коробку из мусора вынимать не стала.
Поневоле все предвидишь — что он опять полезет в помойку проверять…
Дети оделись, стояли дрожа. Был первый час ночи.
Вдруг заскрежетал ключ в дверях и ввалился Никита. Застал!
— Что это вы? — искренне удивился он.
— Нам очень плохо, а телефон не работает, скорую не можем вызвать… — еле откликнулась Леля. Она тряслась от ужаса.
— А, это мы мигом, сейчас. Пошли.
Спустились во двор, на улице он остановил какую-то случайную машину. Посадил их, сунул водителю деньги, сказал:
— Отвези в тридцать третью их.
Леля смотрела на него во все глаза — он обошел машину и явно запомнил номер.
Тронулись. Тридцать третья была для взрослых и славилась на всю Москву бессердечным отношением к бомжам. Туда свозили с трех вокзалов помирающих доходяг.
У тридцать третьей они вышли, Леля сказала мужику «Спасибо».
Тут же, только он уехал, нашла другую машину и велела ехать в детскую больницу. Леля там сказала, что везет детей из гостей и они отравились какими-то конфетами, и хотела предъявить пакет с конфетами — но только тут обнаружила, что забыла его в морозильнике. Фамилии детей она сказала другие. Документы обещала привезти завтра утром. Сказала, что сама врач и назвала имя своего завотделением реанимации. Дети были в таком состоянии, что говорить почти не могли.
Леля сидела ночь в приемном покое, все равно деваться было некуда.
Утром ей сказали, что налицо какая-то очень сильная интоксикация, но вещество не определилось, вроде бы ничего такого в содержимом желудка не было.
Сердечная недостаточность, таков был диагноз у обоих ребят.
Дети лежали в реанимации под капельницами. Леля тут же пошла в отдел кадров, медсестрой ее не взяли, оформилась санитаркой куда сказали, в приемный покой. Триста квадратных метров пола мыть за одно дежурство плюс туалеты. Не было охотников на такую работу за эти деньги.
Зато пустили к детям.
Они оба были почти незаметны под простынями, выглядели плохо, на слова не отзывались, но были пока что живы.
Успела.
Вечером смоталась посмотреть, что с квартирой. Со двора было видно, что горит свет, тихо прокралась по лестнице, прижала ухо к двери, Никита что-то говорил, голос его приближался. Леля отпрыгнула и взлетела на один пролет выше, затаилась. Никита вышел из квартиры, говоря кому-то: «Ремонт, ты представляешь себе, во сколько это выльется, сколько это будет стоить?» Леля не выглянула, не посмотрела, с кем он говорит. Женский голос отвечал: «Ну квартиру-то такую не сдашь без ремонта.» Опять Никита: «Жуткая берлога, я только сейчас рассмотрел, потолки, стены, ужас, срач такой» — «Да, неподходящее для жизни помещение», — шутливо подтвердила женщина. Голос уверенный, жирный. Они стояли у лифта. «Как можно называться матерью, если квартира в таком виде?» — сказал опять женский голос.
— Да все, все уже, — отвечал Никита. — Надо съездить в больницу.
Глава вторая. Соперники
Так бывает, что в молодом человеке вдруг пробуждается инстинкт охотника, загонщика зверя, особенно, если рядом оказывается соперник, который так же валит через кусты, так же шумно сопит и т. д. Короче говоря, объектом охоты лежащих в хирургии после операции бездельных молодых мужиков была молоденькая медсестра, совершенный ангел в белом — бывают такие медсестры.
Она звалась Леля, худенькая бестелесная девочка откуда-то из далекого загорода с ловкими руками («хорошо ставит уколы», по словам стариков) и вечной улыбкой: идеал жены.
Никита, который перенес операцию аппендицита с перитонитом и лежал выздоравливал, сразу загорелся и стал повторять, что все эти московские гордые шлюхи (деньги, рестораны, тачки и мы — ваши) и все так называемые друзья женского пола (острый язычок, стихи на память, зарплата понятно какая и готовность немедленно пойти куда скажут, но только не с тобой) — все эти девушки рядом с Лелей вообще не стояли. Плюс выяснилось, что Леля сама себе шьет.
Добрая, самоотверженная (дежурила, безответная, вторые сутки за подругу, которая укатила отдыхать). Немного подкрашенная, конечно, но не как все. Каблучки, зеленая спецодежда, шапочка, коса под шапочкой, просто героиня американского сериала, да к тому же еще и интеллигентная. Знала английский.
Но был около нее еще один, Данила, правда, он выписался раньше, но в Лелечкино дежурство приходил с цветами и коробкой шоколада, потом сестры пили у себя чай с этими конфетами, и Никита туда как-то сунулся (проверить где Леля).
Старшая медсеста Надежда его сразу выгнала с криком: «Больной, вам что?» — и потом Леля с улыбкой призналась, что страшно любит шоколад, поэтому все больные обязательно ей его дарят.
Этот Данила появлялся в каждое Лелино дежурство, причем один раз приперся даже утром, когда Леля закончила смену, и ждал ее в телевизорной, а потом пошел провожать ее, увязался с деловым видом. Опять фигурировала коробка шоколада, на сей раз он держал ее при себе и отдал только на выходе — явно не хотел, чтобы Леля делилась с заступившей сменой.
Никита, у которого еще не все зажило, бешено переживал и еле-еле дожил до следующего Лелиного дежурства. Он велел своей сестре принести здоровенную коробку лучших конфет и тоже дождался, когда Леля уходила утром после дежурства, и тогда только отдал ей коробку. А всю ночь он, разумеется, просидел с ней — разговаривали. Но тут, как раз когда Леля уходила, прибежал этот Данила и сказал: «Еле успел, такие пробки».
Стало быть, он был на машине.
А Никита по специальности был биохимик и ночью как раз рассказывал Леле, что как будто бы нашел уже абсолютный способ самоубийства, если Леля не выйдет за него замуж, что это такое вещество, что оно становится ядом только вступая во взаимодействие с энзимами человека, то есть спустя время, и потом распадается, не оставляя следа. То есть диагноз будет «сердечная недостаточность». И если Леля узнает, что он внезапно умер молодым, то это и есть его форма самоубийства.
Никита правда, был немного не в себе, он принимал какие-то свои собственные лекарства, по его словам болеутоляющие, он много говорил о своем будущем, о том, что у него будет все. И дом на берегу океана, и две машины, и вилла, и шестеро детей. Например, квартира у него уже есть, он прописан у бабушки, но бабушка лежачая, почти овощ без особого разума, но зато в расцвете маразма, и раньше-то была с придурью, а сейчас вообще иногда никого не узнает. И мама, и сестра просто сбились с ног.
Леля вполне резонно ответила Никите, что замуж пока что не собирается. У нее план поступать в мединститут, но тоже все сложно, поскольку чтобы хотя бы пойти на подкурсы, нужны деньги, а на эту зарплату даже на полторы ставки и даже если картошка и моркошка своя, таких средств не собрать. Леля жила одна в далеком Сергиевом Посаде с тех пор как дедушка ее умер. Она постепенно все рассказала Никите.
— Да, — отвечал Никита, — хоть жить нам с тобой пока что негде, но хотя бы уже дача есть. Ты девушка с приданым.
Как будто уже все было решено и Леля уже приняла его предложение.
И, разумеется, вообще ни слова про Данилу, который караулил Лелю со своей машиной.
К тому времени Никита уже знал, что Данила женат на женщине с ребенком старше себя на семь лет, медсестры рассказали. Данила раньше работал в этом отделении хирургом. Девочки вокруг него так и плясали. Обожали, видно. Никите никто не оказывал должного внимания, только Леля его жалела.
Никиту выписали неожиданно, и через день в Лелино дежурство он пришел не рано утром, как Данила, а поздно ночью. Он был возбужден как никогда, зрачки расширены. Принес шоколад и сразу ляпнул:
— Завтра утром пойдем, подадим заявление в ЗАГС.
Леля мягко улыбалась ему в ответ, ничего не отвечая.
— Я решил, — продолжал Никита, — снимем комнату, ты не будешь тратить полтора часа на дорогу.
— Ну хорошо, хорошо, иди домой.
— Нет, я буду тебя ждать в приемном покое.
— Ну хорошо, хорошо, как хочешь, как знаешь.
Никаких отговорок типа «Мне в институт поступать» или «Я еще молодая». Как бы полностью покорилась своей судьбе. И почему, непонятно…
А Леля никому никогда не перечила, просто поступала по-своему. Жизнь ее научила.
— Дай-ка мне твой паспорт — потребовал Никита — я хочу посмотреть, не замужем ли ты.
Леля пошла к своему шкафчику, все также мягко и нежно улыбаясь, и протянула ему свой паспорт. Никита проверил, кивнул и положил паспорт в карман. Ничего себе!
Утром было то, что приехал Данила, направился прямиком в хирургию, а там уже сидел хмурый Никита, который сказал прямо и грубо: «Иди откуда пришел».
— Пойдем поговорим — предложил здоровенный и уже взрослый Данила.
Тут появилась старшая Надька и извиняющимся тоном сказала Даниле уходить.
— А этот? — кивнул на Никиту озверевший мужик.
— А он пришел снимать швы (об этом Надьке сообщила Леля).
Швы-то уже были уже сняты, но Надька была не в курсе. Швы сняла Леля в процедурной поздно ночью, в свое прошлое дежурство. И впервые в жизни Никита изнасиловал сопротивляющееся женское существо. Кричать и звать на помощь Леля не решилась, Никита ведь пришел в больницу тайно, он был посторонний. Леля плакала, когда он жестоко драл ее на полу, отворачивалась от его поцелуев и сбежала сразу же, как только он отвалился.
Никита же, как он потом откровенно рассказал, испытал все, что полагается в качества приза победителю — страсть, ярость при сопротивлении, наслаждение, гордость, затем тревогу. Тревогу за Лелю, как ни странно, рассказывал Никита с упоением, — девочка была совершенно не готова, она билась, боролась как могла, и пришлось впрямую двигаться к цели безо всяких там ласк, а просто стащить с дамы брюки даже не до конца и во всем этом вслепую пробить своим орудием дорогу, навалившись на испуганную дичь.
— Тебе-то явно было очень больно, так шипят именно от боли. Девушка ты, что ли?
В темноте ничего не было видно. Он сразу погасил свет, когда Леля сняла с него швы, тут же встал как был, без брюк, щелкнул выключателем, неожиданно и мгновенно набросился, прыгнул, ловко поймал у дверей свою жертву и смял, опрокинул. Да.
Данила ждал их у выхода из корпуса напрасно. Никита с Лелей ушли другим путем, через подвал и приемный покой.
Никита поехал с ней в Сергиев Посад и двое суток провел в постели со своей Лелей в убогом домишке, чистеньком, но таком бедняцком, что Никита даже и представить себе не мог, что так можно жить: половики самотканые (на полу), печь в кухне и печь в комнате, железная коечка с ватным одеялом, диван столетней давности, стол с лавкой и табуретками. Икона в углу, под рукомойником ведро, вода в бочке в сенях, а вообще-то в колодце, Господи. Одежда на стене за печью на гвоздях. Правда, старинный дубовый шкаф с книгами имелся, и книги были хорошие, все классика, даже на английском и французском что-то оказалось.
Они поехали в Москву на день раньше Лелиного дежурства и подали заявление в ЗАГС. Леля делала все, что указывал ей Никита, а он, в свою очередь, ничего не говорил маме и сестре, боялся.
Леля боялась его смертельно, вот в чем было дело.
Через три месяца они расписались, было лето. Никита жил у Лели как в раю: они ели свою молодую картошечку, свои укроп, лук. Леля скрывала от Никиты, что беременна.
Оказалось, что Леля очень здорово управляется с огородом, а Никита, вооружившись литературой, построил теплицу. Они гордились, что никто им не помогает. Никита ездил в Москву на работу три раза в неделю и возвращался с последней электричкой усталый, потемневший. Мать и сестра, так понимала Леля, грызли его за то, что он не помогал им с бабушкой, и в каждый свой поход в Москву он вынужден был обрабатывать ее пролежни как человек, знакомый с биологией. Один раз у него вырвалось: «Да пропади она пропадом, эта бабина квартира!»
Леля даже предложила ему свои услуги, она в этом знала толк, все-таки хирургическая медсестра. Но Никита окрысился: «Не лезь не в свои дела, договорились?»
Она поняла, что он скрывает ее от родственниц.
Что касается неродной тетки, соседки Лели, то она затаилась, она явно боялась Никиту. Еще в самый первый раз, когда они вдвоем приехали в Сергиев Посад, Леля коротко сказала, что те кусты смородины — это ее кусты и что тетка перенесла забор. Никита выразительно посмотрел однажды на тетку, которая шла с колодца. Этого тетке было достаточно.
Вскоре Никита, вооружившись лопатой, перенес изгородь обратно и еще даже подальше.
Тетка как мышь сидела на своей половине.
Зато у них теперь была смородина, да какая крупная! Тетка за прошедшие лета удобряла ее на совесть.
Веселый Никита пил чай со своей собственной тертой смородиной. Он явно гордился этим подвигом.