Анатолий Онегов
Русский лес
(И вошли в лес славяне…)
Художественно – публицистическое исследование
Москва
Текст печатается в авторской редакции
А. Онегов Русский лес (И вошли в лес славяне…) Москва 2008
Анатолий Онегов – замечательный русский писатель, автор многих книг, посвященных родной земле, родной природе: «Я живу в Заонежской тайге», «Карельская тропка», «Вода, настоянная на чернике», «В медвежьем краю», «Следы на воде», «Лоси на скалах», «Еловые дрова и мороженые маслята», «Здравствуй, Мишка», «Русский мед», «Диалог с совестью», «Они живут рядом со мной», «Избушка на озере». «Русский лес» - книга-исследование, посвященная всей динамике взаимоотношений необыкновенно мудрого мира Леса и восточных славян, с опаской вошедших когда-то в свой будущий лес…
Все права сохраняются за автором (с) Анатолий Онегов. 2008
Всем нам знакомо громадное время детства, когда день длится вечность, и как ни тратишь его на чудесные путешествия и открытия, все еще остается вдесятеро! Как бы необъятная ширь простирается тогда перед ребенком, и, кажется, никаких крыльев
не хватит долететь до ее края... Так было и на заре русских, когда после пятивековой стоянки на Карпатах единое дотоле славянское племя растеклось оттуда на четыре стороны света; наши избрали восток. Однажды смолкло все: скрип повозок, плач младенцев, мычанье волов, - и предки наши в последний раз с орлиной высоты глядели в необозримое, тонувшее в утренней дымке пространство впереди. Прекрасная девственная котловина лежала между трех горных хребтов, и по ней, в оторочке зеленых мехов, струились царственно-неторопливые реки. Только песни баянов да прозорливость стариков провидели там, в синеве горизонтов и тысячелетий, череду величавых событий, начавшихся созданием России... Наверное, это случилось утром и в начале лета, когда особо приманчива наша страна. И справа, вперемежку с дубравами, открывалась степь, лоснившаяся по ветру сытой и буйной травой, а налево толпился бескрайний бор, почти тайга, в несколько рукавов сбегавший с Алаунской возвышенности; самый широкий из них, днепровский, достигал киммерийских, черноморских ныне, берегов. Среди лесов, заметно умножаясь к северу, сверкали на солнце тысячи веселых озерок - земля еще носила следы великой, сравнительно недавней, в размахе геологического времени, ледниковой весны... Потом прапращур Святослава подал знак - и племя, как пламя, хлынуло вниз, затопляя пустынные предгорья. Так, тысячами тяжких, железом обитых колес была начертана первая строка нашей истории. Возможно, то утро длилось век, но все правдоподобно о неизвестном.
Присмотритесь, как экономические условия существования вместе с природой станут ваять облик этих людей. Никто не баловал их с детства. Всего на три месяца в году приласкает их суровая природа, - никогда не узнают они той беспечной радости бытия, что с колыбели дарована западноевропейским народам близостью моря, теплых течений и горных хребтов, этой надежной защиты от дикарских вторжений и климатического непостоянства... Наших - будет палить азиатское солнце и леденить полярная стужа, что скажется в крайностях их национального характера. Крутые колебания континентальной температуры привьют им могучую способность творить циклопические дела в кратчайший срок, тысячелетняя борьба за свою национальную самостоятельность воспитает в них молчаливую, героическую стойкость, которой нипочем любая мука, а экономика страны толкнет их на поиск водного простора, соразмерного их силе и духовной одаренности. Точно так же почти не изменяющаяся природа на протяжении всех двадцати параллелей и отсутствие естественных преград определят их стремление к единству, вернейшему залогу общеславянской независимости. Отдаленность чужой и разрушающейся цивилизации заставит их создать свою - блистательную и непохожую на другие. Промыслы и подсечное хозяйство разведут их дорогами рек во все концы материка. В жарких схватках со степняками, защищая молодую государственность, они закалят свою доблесть и не менее прославленную выдержку. Так начались мы.
Было бы неблагодарностью не назвать и лес в числе воспитателей и немногочисленных покровителей нашего народа. Точно так же, как степь воспитала в наших дедах тягу к вольности и богатырским утехам в поединках, лес научил их осторожности, наблюдательности, трудолюбию и той тяжкой, упорной поступи, какою русские всегда шли к поставленной цели. Мы выросли в лесу, и, пожалуй, ни одна из стихий родной природы не сказалась в такой степени на бытовом укладе наших предков...
Л.М.Леонов. Русский лес
ОТ АВТОРА
Я очень верю, что у каждого человека есть своя конкретная историческая память - память истории, выпавшей на долю его предков...
Такая память может всю жизнь прожить в тебе незаметно и ни разу явно не обнаружить себя. Но бывает, что эта наследственная связь с прошлым вдруг проявится в человеке, и тогда тебя, как перелетных птиц, которых тоже ведет в дорогу их историческая память, однажды потянет-позовет к себе та или иная природная стихия.
Пожалуй, именно по этой причине и стремятся порой так неудержимо к морскому простору городские мальчишки, никогда не видевшие моря, или бредят таежными тропами люди, наблюдавшие до этого деревья не дальше чем в пригородном лесу-парке.
Наверное, такая вот историческая память, доставшаяся мне от моих прадедов-славян, вступивших когда-то на лесные тропы, и увела меня летом 1965 года в лес. И как полагается, вслед за зовом такой памяти повторил я за двадцать лет почти весь путь, какой выпал моим предкам, создавшим свой Русский лес,,..
Не надо, не пугайтесь моего утверждения, что хватило мне всего двадцати лет жизни, чтобы пройти все тропы своих пращуров. Биологической науке давно известны такие понятия, как онтогенез и филогенез. Онтогенез - это индивидуальное развитие организма от зарождения до конца жизни. А филогенез - процесс его исторического развития, в данном случае история развития вида, к которому принадлежит организм, об онтогенезе которого мы только что говорили. Биологической науке давно известно и такое правило: каждое живое существо в своем развитии обязательно повторяет (конечно, в сокращенном виде, в сжатые сроки) всю историю своего вида, то есть в онтогенезе всегда повторяется филогенез...
Вспомните уроки биологии, вспомните рисунок, где параллельно показаны развивающиеся эмбрионы рыб, птиц, человека. Вспомните поразительное сходство между зародышами совершенно разных видов, классов животных, и вам снова станет понятным школьное утверждение: в онтогенезе животное повторяет историю развития своего вида.
Не исключение из мира животных и человек, и его биологическая память хранит в себе все стадии его исторического развития. И человек, прежде чем стать человеком, побывает и рыбой и птицей. И все это за очень короткий срок... Экспресс-эволюция -наверное, этот термин как раз и подходит для подобной биологической памяти.
Подобная экспресс-эволюция, видимо, возможна для человека и в том случае, когда он в своей сознательной жизни оказывается у истоков той исторической тропы, какая и привела его предков к сегодняшней истории. И там в очень короткий срок, видимо, возможно принять на себя (почувствовать, пережить) все те основные этапы социального развития, которые достались твоим предкам.
Я очень верю и в такую возможность, ибо в самом начале своих лесных дорог пережил и недоверие к лесу, и постоянное ожидание самых разных опасностей за каждым поворотом лесной тропы, какие, если верить истории, выпадали и на долю славян, вошедших в свой будущий лес.
Лес не был для славян первородиной - это была новая для них земля, а все новое - пока неизвестное, а оттого чужое, пугающее человека.
Как и славяне, впервые вошедшие в северный лес, я на первых своих лесных тропах больше верил воде, чем лесу, и с радостью встречал каждый раз открытое, светлое, обозримое пространство лесного озера. Здесь обретал я настоящий покой, а уж если быть совсем честным, то сначала этот покой приходил ко мне лишь тогда, когда свой ночлег я мог устроить на каком-нибудь островке посреди озера, откуда легче было все видеть и заранее угадывать любую грозящую тебе неприятность.
Освоившись и придя в себя, став понемногу жителем леса, я, как полагается любому лесному жителю, был сначала только собирателем, охотником и рыбаком, и там, на охотничьих тропах, и доставались мне первые лесные науки.
"Первая тропа" - первая часть моей книги. Здесь постарался я отдать долг той части своей лесной жизни, которая прошла под знаком охотничьего и рыболовного промысла.
Но не мог бы я говорить ни о какой исторической памяти, если бы следом за охотничьими тропами не пришла ко мне необходимость строительства в лесу своей собственной жизни Дом, печь, баня, устройство огорода и даже скот - все это было пройдено мной и теперь как-то снова оценено во второй части моей работы, которую я так и назвал - "Дом".
Мое экспресс-путешествие, начатое по зову, по приказу исторической памяти, добралось почти до порога XXI века, когда на месте тех лесных троп, на которых некогда вели свои охоты мои предки, навсегда проложены скоростные магистрали, а сам Русский лес отступил далеко на север. Лесная жизнь, бывшая колыбелью моего народа, давно соседствует с жизнью более многолюдной, современной, промышленно-городской. И теперь даже в самые лесные уголки тут же приходят все тревожные сведения о жизни- печали нашей матери-Земли... Земля в опасности! Опасность войны! Опасность, которая грозит Земле и без страшных войн - опасность всеразрушающей гонки вооружения, разрушающей не только соперников, но и молчаливых свидетелей гонки-безумия! Порой хочется крикнуть, крикнуть так, чтобы проснулись все:"Что же творим на Земле мы, люди! Почему забыли мы нашу живую жизнь?
Остановитесь! Одумайтесь!"
ХХ1 век, тревожно приближающийся к нам, не обойдет и нашей лесной чащи. И третья часть моей книги - "Мирный договор" - и собрала в себя тревоги и беспокойства нынешней жизни, а вместе с ними надежды на человеческий разум, каким всегда славились люди, хранящие верную связь со своей матерью-Землей.
Вот такой жизни-науке, которая в чем-то досталась и мне от нашего лесного края, и посвящена вся моя работа.
География лесного края, о котором идет речь, в общем-то, известна - это лес пограничный, принадлежащий разом и Архангельской и Вологодской областями и Карельской АССР. Не приводя точных границ своего леса, ибо они никак не обозначены ни на какой карте, скажу только, что первые мои лесные тропы начались возле бывшей лесной деревушки Поржала Каргопольского района Архангельской области, затем продолжились к Кенозерью, заглянули в самую Карелию и снова вернулись к границам Каргопольского района, где на берегу Пелусозера, в деревушке с таким же названием и провожу я до сих пор большую часть года... Правда, теперь по зиме я чаще бываю в Москве, где никогда не расстаюсь с мыслями-тревогами: как там без меня мой дом, мое озеро, мой лес?
Правильно ли именовать ту часть нашей земли, где пролегли мои лесные тропы, именно Русским лесом? Ведь славяне входили в лес много южней нынешней южноархангельской тайги...
Думаю я, что нет тут никаких авторских натяжек. Граница коренного леса, что когда-то встречал первых славян-переселенцев, давно отодвинулась далеко за Москву. И теперь разве только в подмосковном Лосиноостровском парке, где установлен заповедный режим, можно встретить пример-подобие тех лесов, какие открылись нашим предкам в местах еще более южных, чем Подмосковье. Давно нет прежних лесных морей и севернее нашей столицы. А где и сохранились островами лесные угодья-чащи, то сама жизнь людей, что и давала право русским людям назвать лес своим именем, давно перестала здесь быть лесной. А вот по Каргополью да Кенозерью такая мудрая, старинная жизнь встретилась мне, досталась мне в награду за мою верность своей исторической памяти.
Да Русский лес ныне почти отождествлен с другим большим понятием - Русский Север, и тождество это не только по географическим признакам, но и в силу той высоконравственной жизни нашего народа, все еще помнящего свой Русский лес и верно хранящего эту память на Русском Севере...
ПЕРВАЯ ТРОПА.
НА ДОМАШНЕМ ОЗЕРЕ
Я живу на берегу Домашнего озера. Еще совсем недавно это озеро было для меня лишь небольшим голубым пятнышком на карте. К голубому пятнышку вела извилистая линия лесной дороги. Таких дорог я видел уже много. По старым деревянным мосткам они перебирались через неглубокие вязкие ручьи, крутой упрямой петлей обходили высокие еловые острова, не спеша миновали сырую глину темных дуплистых осинников и напрямик брели по трудным моховым болотам.
Для передвижения по таким дорогам у меня выработались постепенно свои правила. Я взваливал на плечи тяжелый рюкзак, уговаривал подняться заснувшего щенка, прощался с очередной десятиминутной стоянкой и шел дальше, к следующей остановке - к следующему ручью, мостку через болотистую низинку или к поваленному буреломом дереву. Там через пятьдесят минут трудной дороги по душной комариной тайге я снова останавливался, снова недолго отдыхал и подсчитывал, сколько еще таких же вьючных переходов осталось мне до конца дня, до вечернего костра, до котелка с ухой и кружки горячего, крепкого чая.
Вечерний костер, кружка чая и спокойная усталость, что появляется в конце завершенного пути, приходили ко мне уже в туманных сумерках летней северной ночи.
Густой холодный туман плыл около моего костра, спускался вниз к воде и медленно, почти незаметно уходил дальше от берега, чтобы затянуть, спрятать и без того неизвестную мне глубокую воду таежного озера.
После восхода солнца вода расставалась с туманом, встречала утренний свет, становилась теплей и приветливей. Около такой воды хотелось остаться. Но я поднимал свой рюкзак, звал щенка и шел дальше, чтобы в конце дня снова развести костер на берегу еще одного малоизвестного озера.
Пожалуй, и домашнее озеро осталось бы где-нибудь позади. Впереди было много других таежных озер. Я знал о них по карте. Мой маршрут от одного озера к другому был заранее рассчитан, и вслед за Домашним озером меня почти тут же должно было встретить следующее - Хибалъское озеро... Но Хибальское я увидел намного позже.
Что было причиной моей слишком долгой стоянки на берегу Домашнего озера? Трудная дорога по болотам, особое гостеприимство, которым одарили меня пастухи на отгонном пастбище, или само несколько необычное для строгой северной тайги теплое имя озера?
Несмотря на регламент маршрута и твердые правила, выработанные в пути, добраться за день до Домашнего озера мне не удалось, а потому вместо тихой, спокойной ночевки на сухом берегу пришлось довольствоваться сырым неуютным костром около лесного болота. Еще в сумерках я расстался с неприветливым ночлегом и на рассвете увидел внизу, у подножья елового острова необычное озеро.
Необычным было все: и пепельный цвет воды, и мягкие полосы утреннего света по этому блестящему пеплу, и глубокие, удивительно медленные всплески больших рыб, и неподвижная белая-белая птица посреди озера.
Это был лебедь. Одинокий, будто уснувший, лебедь, темные высокие ели, обступившие озеро, деревянная часовенка и старое кладбище среди черных еловых стволов на высоком холме, моя бессонная ночь и тишина, глубокая, но в то же время необычная для тайги теплая тишина утренней воды, тишина безмятежного лесного озера, белой сказочной птицы и медлительных больших рыб...
Этого озера не было на моей карте, Я не знал его названия, не рассчитывал встретить здесь, на пути к Домашнему, но оно появилось, остановило, и первый раз за всю дорогу по тайге я задал себе вопрос: "А что, если остановиться надолго и никуда дальше не идти?" С высокого открытого берега я увидел узенькую сухую дорожку к ручью, мостик через ручей, светло-серую полоску изгороди, мелькавшую среди мохнатых сосенок, и крутые скаты крыш удивительно тихого для дневного часа северного лесного поселения. И тут же за крышами крепких высоких домов открывался широкой голубой полосой уютный залив еще одного озера. Это и было Домашнее озеро.
Вода Домашнего озера оказалась прозрачной и теплой. По такой воде хотелось долго брести, смывая с лица пыль дороги и прилипших ко лбу и щекам комаров, плескаться и просто радоваться хорошей встрече. Из воды я выходил свежим, смывшим усталость, выходил с твердым желанием продолжить свой путь, продолжить поиски настоящего леса, настоящей таежной воды и людей, давно проложивших свои тропы по заонежской тайге.
Тайга, не тронутая топором, таежная вода, никогда не знавшая жадности безрассудного рыбака, следы животных, говорившие, что "край непуганых птиц" - вот он, рядом,- все это уже было, давно звало остановиться и более внимательно приглядеться к окружающему, по мне еще не встретился человек, которого я собирался расспросить, как он, житель тайги, нашел то согласие с первозданной природой, которое мы сегодня называем устойчивым равновесием или менее мудро - добрым согласием
людей, леса, воды и животного мира?
Не знаю, встречал ли я на пути к Домашнему озеру людей, похожих на Петра Мушарова? Наверное, встречал. Наверное, давно такие люди могли бы научить меня своей жизни, если бы моя торопливость не мешала этому. Но вот, наконец, случилось так, что будущий рассказчик сам остановил меня.
О моем присутствии в тайге Петр Мушаров узнал еще задолго до того, как я сбросил рюкзак и забрел в воду. В ожидании гостя он успел развести огонь, повесить над костром чайник, котелки с кашей и супом и теперь после несложных приветствий пригласил меня к обеду.
К вечеру я знал уже все, что требуется знать для общего знакомства с местностью и ее хозяевами. Петр Мушаров был просто пастухом на таежном отгонном пастбище. Деревня числилась нежилой. Бывшие покосы и пожни отводились под выпас телушкам, а сохранившиеся в порядке дома фактически принадлежали пастухам. Вторым пастухом на отгонном пастбище был Василий Герасимов. Василий заявился в деревушку только вечером, соскочил с лошади, сбросил на землю мешок с продуктами, подхватил сети и понесся "доставать" для вечерней ухи рыбу. За ухой хозяева деревушки пересчитали вслух все окрестные озера - их оказалось восемнадцать, перечислили всех гостей, которые посетили пастухов с июня, и доброжелательно рассмотрели мое предложение - взять меня в пай.
Мой пай выглядел для лесного жителя вполне обычно. Я передавал обществу все наличные продукты и деньги, часть охотничьего и рыболовного снаряжения и свою готовность делить вместе с пастухами тяготы и радости их жизни. Последним словом моей просьбы-монолога было обычное для подобных переговоров: «Оставляете?" Василий не возразил, а Петр почти незаметно улыбнулся и заключил наш договор словом "живет". Это "живет" означало полное согласие пастухов и могло толковаться так:"ладно", "договорились" или более убедительно для меня:"оставайся".
Так и остался я на берегу Домашнего озера. Остался, чтобы бродить по таежным тропам, искать зверя, ловить рыбу, печь хлеб, пасти стадо, вести дневники, собирать северные, закаты, слушать лесные истории, сказки и песни и пытаться разгадывать те загадки, которые приготовила для меня тайга, что со всех сторон обступила нашу маленькую тихую деревушку.
Каждый вечер солнце медленно опускается за тайгу, уходит до следующего утра за черные столетние ели. Солнце уже не видно из деревни, но если взять весло, отвести от берега лодку и, стараясь не беспокоить вечернюю тишину воды, уплыть на середину, то еще можно долго смотреть, как догорает над озером прошедший день.
Краски северного заката гаснут непривычно медленно, почти незаметно пропадают полутона. Желтый цвет переходит в малиновый, малиновый в красный и пепельный. Небо остывает, и сразу становится холодно и неуютно посреди ночной воды. В сумерках выше и угрюмей поднимаются еловые берега. Тяжелые, густые тени этих берегов тянутся к лодке. От них надо уплыть, уплыть к теплу избы, к веселым язычкам огня на березовом полене, к горячему чаю и просто к людям.
Уже в темноте я затаскиваю на берег лодку, вижу огонек лампы в нашем окне, тороплюсь к нему, но черная ночная тайга еще не отпустила, она рядом, вокруг, до тех пор, пока не закроется за мной дверь в избу...
В такие холодные, темные вечера мне казалось, что я хорошо понимаю тех людей, которые навсегда ушли из леса.
С берега Домашнего озера прошлой осенью тоже ушли люди. Они ушли, оставив тайге семнадцать изб, старые лодки и низенькие курные бани у самой воды.
Из деревни уходили поближе к большим современным дорогам, к электричеству, к кино, к клубам, к крупному производству, уходили, чтобы никогда больше не вернуться. Но вот прошла зима, в тайге снова засветились озера, и память о родных местах пусть на время, но опять потянула людей обратно в лес.
Первыми на Домашнее озеро вернулись рыбаки, а следом за ними пастухи повели в лес стадо. И сейчас за ночным окном мирно посапывают и трутся сытыми боками о жерди огорода наши телушки.
К голосу ночного стада привыкаешь. Когда этот голос вдруг пропадает и к окну подбирается осторожная тишина, ты выходишь на улицу и долго слушаешь тайгу - стадо никогда просто так не молчит... Ты вслушиваешься в каждый шорох, стараешься по легкому треску сучка заранее узнать о приближении медведя. Рядом с тобой внимательно сторожат уши собаки. Проходит пять, десять минут - собаки тоже не услышали ничего опасного. Ты возвращаешься в дом, берешь ружье, снова выходишь на улицу и выстрелами на всякий случай извещаешь лес о том, что люди есть и что они будут жестоко мстить за покушение на свое хозяйство.
После выстрелов лес долго не может успокоиться. Эхо подхватывает предупреждение человека и несколько раз перекатывает его по еловым вершинам. Вот эхо вернулось в деревушку, снова добралось в конец озера и разбудило там гагар. Сейчас ночь и не видно стонущих птиц. И если не знаешь, что этот голос принадлежит гагарам, то можно поверить, будто там, в дальнем углу озера, просит о помощи человек, попавший в беду.
В лампе тихо потрескивает фитиль. Давно спят пастухи, спят наши собаки, а я снова и снова брожу с карандашом по своей карте и все дальше и дальше ухожу в лес.
Лес, мир леса начинается сразу за стенами моего дома. Этот мир пока чужой для меня. Я знаю о нем только по рассказам пастухов. После каждого вечернего разговора за чаем я ухожу к себе в комнатку и долго рисую на карте еще не пройденные мною тропы, еще не виданные мной озера и болота.
С каждым вечером моя карта становится подробнее. Я уже вижу перед собой на столе всю географию моего будущего леса. Для меня уже почти близко звучат названия ручьев, пашен, выгонов, низинок. Мне кажется, что я уже знаю каждый залив таежного озера, каждую тропу к охотничьим избушкам, и, наверное, уже не ошибусь в лесной дороге. Я знаю: если отправиться по Домашнему озеру в самый конец, в Концезерье, оставить там лодку и пойти по лесной тропе, то через час с небольшим увидишь другое озеро. На озере есть плот и навес для снасти, есть удилища, оставленные для тебя каким-то стариком. Раньше это озеро принадлежало ему. Никто другой не рыбачил там. Озеро было собственностью одного человека. Так было и с другими озерами. Что это? Очередная лесная тайна? Или лесной закон?
Сколько раз, напялив на себя кричащее походное снаряжение, прихватив изящные ружья и выставочных собак, мы, столичные охотники, врывались в лес. По законам гостеприимства нас встречали самоварами и душистыми матрацами в теплых избах. С утра пораньше мы уходили на охоту и гоняли рябчиков и тетеревов. Вечером над грудой богатых трофеев мы повествовали местным охотникам о стрельбе на стенде по тарелочкам. Хозяева с интересом слушали нас и не высказывали особой неприязни до тех пор, пока наш накопившийся за год охотничий инстинкт распространялся только на пернатую дичь. Но вот из леса мы приносили белку или барсука, и на лице местного охотника появлялась заметная настороженность. Дальше нам уже никто не показывал лесных троп, и мы становились чужими, пришлыми... Рябчики и тетерева были баловством в лесу, пушнина же называлась работой. Нам разрешалось баловаться, но отнимать у людей работу, видимо, было нельзя. Я еще не понимал этого и спешил обвинить местных охотников.
Тогда я еще не знал, что в настоящем лесу существуют свои законы и что по этим законам нельзя без разрешения пользоваться чужой охотничьей тропой.
Законы леса не ограничивались правом собственности на охотничью тропу. Многие из этих законов я уже мог назвать. Закон дороги - умный, талантливый закон доброго человеческого сердца. Был ли в дороге снег или дождь, а может, ты только устал, и тебе не надо сушить сапоги, и ты сыт и уже утолил жажду, но стоит тебе, человеку, прошедшему лесную дорогу, постучаться в первую дверь, как хозяин тут же пригласит тебя зайти, а хозяйка незаметно уйдет на кухню ставить самовар.
Рядом с законом дороги живут законы обещанного слова, законы выручки и памяти об ушедших в лес на промысел, живут законы чужой избушки, чужого склада на озере.
Я уже знаю о каждом складе в лесу, В складе могут быть сети, которые тяжело носить с отхожих озер в деревню и обратно, теплый ватник на случай холодной ночи, котелок, соль, нож, топор и даже ружье - и все это остается там, в лесу, под берестяным навесом или под распадистой елью. Ты все можешь найти, можешь воспользоваться, но только все положи на место. В складе порой хранится и небольшой запас продуктов, и даже сухие трубочки бересты для разведения костра, надетые пока на еловые сучки. Такой склад есть на Елемском озере - склад дедки Степанушки, склад на Долгом - Ивана Петровича, Федора Тимофеевича и дедки Писаря. Еще дальше, на Янцельском озере, есть
склады Васьки и Ивана Михайловича...
В лампе догорают остатки керосина, время от времени лампу приходится покачивать, чтобы не высыхал фитиль, а я все брожу по карте от склада к складу, от имени к имени тех людей, которые совсем недавно жили в лесу.
Склады еще есть, но уже нет Ивана Петровича, тихого, умного старика. Старик знал, как делать легкие быстрые лодки, не боявшиеся никакой волны. Говорят, что Иван Петрович был удачлив на рыбу и легок на характер. Дедке Писарю на рыбу везло меньше. Вместо добрых лодчонок дедка оставил после себя память о неугомонном, ловком на выдумку и шутку человеке. И теперь, собравшись за ужином, мы нередко вспоминаем, как у Долгого озера дедка Писарь варил уху из большущего окуня. Писарь приготовил котелок, положил туда рыбину и принялся разводить огонь. Тем временем окунь выпрыгнул из котелка. Дедка не заметил пропажи, сварил уху и серьезно утверждал, что уха без рыбы была очень вкусной.
Из всех хозяев лесных озер сейчас остались только дедка Степанушка, Иван Михайлович и Васька. Васька ходил проведывать Домашнее озеро еще весной по тяжелой болотной дороге. Я знаю, что придут сюда и дедка Степанушка, и Иван Михайлович, знаю хотя бы потому, что не жить им без леса, как не смог жить на новом месте Федор Тимофеевич»
Федор Тимофеевич до прошлой осени был крепким, здоровым стариком. Он долго не соглашался покидать свою родину, долго не поддавался на уговоры родных и близких уехать из леса, но потом уступил и не протянул даже до весны.
Смерть Федора Тимофеевича может показаться сказкой тому, чья жизнь походит на жизнь залетных птиц. Старик родился и вырос в лесу. Лес для него был домом, он никогда не покидал его, а если и случалось на время выйти из леса, то тяжело и долго болел душой по отхожим озерам. Старика похоронили там, где он должен был постичь новые законы нового для себя мира. Я видел его простенькую могилку на деревенском кладбище и очень верил тогда, что есть на земле такие люди, которые раз и навсегда выбирают для себя только один мир, и этот мир диктует им свои условия.
Мир леса…Он жил сейчас рядом со мной. Он звал и отпугивал человека, который собирался первый раз вступить в него. Да, я собирался только вступить, только поглядеть и вернуться обратно, еще не зная, что лес умеет навсегда оставлять у себя людей. Это тоже было законом, самым жестоким и щедрым законом леса, законом, который, правда, касался не каждого человека, вошедшего в тайгу.
Лес и тайга - эти два понятия живут сейчас рядом со мной. Я знаю, что совсем недалеко на Вологодчине, редко когда услышишь слово "тайга". На Вологодчине - лес, там меньше таежных троп, меньше охотничьих избушек, там чаще поселения и больше пустых, открытых мест, оставленных после себя леспромхозами. На Вологодчине редко скажут: "Горит тайга". Тайга может гореть в Сибири, на Урале. Тайга может гореть по Вычегде, по Северной Двине. И там, на востоке и на севере, редко когда услышишь слово "лес". Но сейчас рядом со мной и лес и тайга. Наши телушки уходят в лес, рыжики и чернику мы собираем тоже в лесу, но за куницей охотники ходят в тайгу, и вокруг каждого отхожего озера в наших местах стеной сплошная тайга, не знавшая топора и громкого человеческого голоса.
Лес и тайга сразу, рядом, заставляют задумываться о том рубеже, который, очень может быть, и проходит через наше Домашнее озеро. Может быть, только сюда, к нашей лесной, деревушке, и удалось добраться лесу. У берега озера лес остановился, задумался, как отправиться дальше, как перейти озеро. В раздумье лес возмужал, перестроил свои ряды и уже черной тайгой, настоящим лесом двинулся дальше, на север, оставив позади тонконогие березки и трусливые осины.
Раздумья о законах еще неизвестного мне мира. Лес и тайга, что сошлись к нашему озеру, и само ощущение границы, через которую надо переступить, снова возвращают меня к памяти о том, что я все еще нахожусь на рубеже двух миров. Сзади меня привычный мир, мир, в котором стихию научились покорять, а впереди за ночным окном - неизведанный, таинственный мир леса, мир, в котором природа не так уж редко диктует свои законы. В этом мире люди жили еще до меня, живут и сейчас, и мне предстояло сделать первый шаг туда, где начинается настоящий лес.
ПЕРВАЯ ТРОПА
Человек, первый раз вступивший в тайгу, чувствует себя на тропе не совсем уютно. Вместе с ним шагает и даже опережает его настороженность. Настороженность - это самое первое чувство, которым встречает новичка настоящий лес. Иногда может показаться, что ты вдруг раздвоился. И ты один - вот здесь с мешком за плечами, и ты другой - уже впереди, уже успел заглянуть за следующий поворот лесной дорожки, успел узнать ждущую тебя там неприятность и даже испугаться. От ожидания неприятности становится чуть-чуть не по себе.
Вначале кажется, что неприятностей в лесу много. Кажется, что за каждым поворотом ждет тебя кто-то неласковый, негостеприимный и этот негостеприимный в отличие от тебя чувствует себя в лесу настоящим хозяином. Он знает все, все умеет, а ты
пока ничего не знаешь и только ждешь и ждешь... Настороженность подогревается, взвинчивается неожиданными шорохами, скрипами, тресками. И все это, не дай бог, в густые осенние сумерки. Ты останавливаешься, крепче сжимаешь ружье и долго и неспокойно вглядываешься вперед, где только что кто-то простонал... Тишина, и в этой ждущей тебя тишине снова раздается стон... Шаг, еще шаг в сторону неизвестности, шаги неуверенные, опасливые, и, наконец, ты с облегчением опускаешь курок ружья. На минуту стало легче и проще: впереди стонала согнутая еще зимой береза. Береза согнулась под мокрым снегом и не смогла подняться - ей помешал еловый сук, и теперь тоскливое дерево нет-нет да и напомнит о себе тихим стоном. И даже не стоном, а всего лишь скрипом березового ствола по еловому суку...
Снова тропа, снова тишина, снова впереди тебя боязливо вышагивает твоя настороженность, и снова почти живой голос еще какого-нибудь незадачливого дерева остановит человека в его не совсем смелой дороге.
Постепенно голоса леса учишься понимать, не страшиться, не замечать их. Тропа раз от разу становится все спокойней, и ты, уже забывший свою настороженность, не всегда обернешься даже тогда, когда сзади тебя на тропу упадет тяжелый осиновый ствол.
Когда нет ветра, деревья в лесу падают не так часто. И только в бурелом грохот падающих стволов катится над тайгой нескончаемой канонадой. От бурелома всегда надо быстро уходить. С первым треском покосившегося ствола надо бежать в сторону, на открытое моховое болото, и только оттуда можно спокойно наблюдать, как катится над тайгой взбесившийся ветер.
Вот бурелом ворвался в еловый остров, взвился и понесся в разные стороны двумя разящими языками. Куда разошлись языки бурелома, где прошел основной шквал, узнаешь уже потом по грудам наваленных друг на друга стволов: вершины упавших деревьев всегда покажут тебе, куда скрылся ветер.
Если шквальный ветер прошел и над твоей тропой, то на лесной дорожке остается непроходимый завал. Один, второй бурелом прокатывается над тайгой, на тропах тебя встречают новые и новые завалы, и, каждый раз отмечая, в какую сторону падали деревья, ты постепенно узнаешь, откуда приходят в твой лес буреломы. И потом ты уже не ждешь треска покосившегося дерева, а знаешь наперед, что сегодняшний дневной ветер может разойтись еще шире, а потому следует заранее выйти на болото: ведь как-никак ветер сегодня пришел именно с той стороны, откуда не так уж редко срываются буреломы.
Может быть, и медведь также по направлению ветра узнает о приближении лесной катастрофы? Не знаю, но знаю другое: медвежья тропа может заранее предупредить о неприятности. Если медведь вдруг покинул свою сухую лежку в еловом острове и отправился отдохнуть на моховое болото, жди бурелома.
Буреломы в лесу встречаются редко, в иной год их может не быть совсем. В такие тихие годы деревья падают поодиночке, и человек, идущий по тропе, может тогда немного пофантазировать. Когда в тайге тихо, когда ты один на тропе, то в голосе отжившего свой век дерева тебе вдруг послышится артиллерийский выстрел, треск падающей крыши или грохот авиационной катастрофы, если в твоей памяти еще живы воспоминания о чем-то подобном, пережитом.
Сравнение неизвестного с известным тебе, пожалуй, это и есть тот самый рубеж, через который надо перешагнуть, чтобы почувствовать себя настоящим хозяином даже на ночной тропе. Хозяин - ты, а не зверь, не деревья и даже не буреломы. Ты - хозяин, а все остальные только у тебя в гостях, и эти гости очень считаются с тобой.
Долго быть гостем в лесу человеку нельзя. Тогда настороженность не покинет тебя. Она станет все больней и больней, наконец, обернется просто трусостью и навсегда закроет неудачнику дорогу к лесным тайнам. А если и случится человеку, не победившему самого себя, остаться в лесу слишком долго, то нервы его взвинчиваются до предела, в каждом шорохе и треске ему чудится самое страшное, и жизнь превращается для него в тяжкое испытание. Тогда скрип дерева может ожить настоящим плачем, а шорох ветра за окном может показаться шагами медведя или лешего, который тщательно проверяет твое жилье, прежде чем открыть дверь... Вот медведь крадется вдоль стены, вот он ближе и ближе к двери, вот перешагнул через бревно, лежащее у входа в избушку. Вот-вот... Сейчас распахнется дверь... и встанет перед тобой медведь или косматый, костлявый старик... Этого старика зовут лешим.
Мне приходилось слышать и о лешем, и о медведях, но даже на самой первой тропе я очень старался почувствовать себя в лесу настоящим хозяином.
Тогда я первый раз уходил на отхожее озеро. Куда мне идти, решали сообща на вечернем совете. Собственно говоря, и не было никакого совета. Мы просто разговаривали о рыбе, о сетях, обсуждали последнее событие на Долгом озере, где громадная щука сокрушила сверхпрочную снасть Василия, и я осторожно заметил, что завтра с утра собираюсь идти в тайгу за рыбой. Никто вроде бы и не