I
В заключительной лекции курса детской психологии, который Д.Б.Эльконин читал на факультете психологии МГУ, он говорил: «Предметное человеческое действие двулико. Оно содержит в себе смысл человеческий и операциональную сторону. Если вы выпустите смысл, то оно перестает быть действием, но если вы из него выкинете операционально-техническую сторону, то от него тоже ничего не останется... Таким образом, уже внутри единицы человеческого поведения (а единицей человеческого поведения является целенаправленное сознательное действие) находятся эти две стороны. И их нужно видеть как две стоны, а не как различные и никак не связанные между собой сферы мира»[22]
В двух сторонах действия – мотивационно-смысловой и операционно-технической – реализуется внутренняя связь ребенка и общества или, что то же самое – практически определяется место ребенка в обществе.
Д.Б.Эльконин настаивал на том, что для понимания способа существования ребенка в обществе надо отказаться, во-первых, от мышления в схемах адаптации, приспособления ребенка к сложившимся вне его участия условиям жизни и перейти к деятельностным схемам описания и объяснения, и во-вторых, от представления о жизни ребенка как о существовании в двух параллельных «мирах» - людей и вещей, в которых «…вещи рассматриваются как физические объекты, а другие люди как случайные индивидуальности …» [21, с.66]. Вещи должны выступить как «общественные предметы», а другие люди как «общественные взрослые». «Итак, деятельность ребенка внутри систем «ребенок – общественный предмет» и «ребенок – общественный взрослый» представляет единый процесс, в котором формируется его личность» [21; 69]. Вместе с тем, «…этот единый по своей природе процесс жизни ребенка в обществе в ходе исторического развития раздваивается, расщепляется на два. В первую группу входят деятельности, внутри которых происходит интенсивная ориентация в основных смыслах человеческой деятельности и освоении задач, мотивов и норм отношений между людьми. Это деятельности в системе «ребенок – общественный взрослый»… Вторую группу составляют деятельности, внутри которых происходит усвоение общественно выработанных способов действий с предметами и эталонов, выделяющих в предметах те или их стороны. Это деятельности в системе «ребенок – общественный предмет» [21; 69, 74].
Известно, что типология ведущих деятельностей была основой гипотезы Д.Б.Эльконина о периодичности процесса детского развития.
Перечисленные широко известные положения содержат в себе проблему, лежащую в основании и периодизации, и теории развития, и деятельностного подхода в целом. Согласно Д Б.Эльконину именно действие является формой отношения «ребенок – общество». Из дальнейших работ Д.Б.Эльконина становится понятно, что это, так называемое, совокупное действие. Именно совокупное действие необходимо «поворачивается», последовательно проявляется двумя своими редукциями. И тогда именно совокупное действие есть единица развития, единицане поведения, а именно развития – то, что развертывается и то, что является движущей силой развертывания.
Как же организованно совместное действие? Каковы его строение и связность? Как можно представить картину (а в дальнейшем – модель) такого действия? Периодизация, предложенная Д.Б.Элькониным, требует чтобы картина действия содержала основания ритмичной повторяемости, некоей незавершенности и незавершимости, требующей перманентного воссоздания полноты действия. Искомое действие должно принципиально отличаться от тех, что могут быть усвоены, построены, сформированы, как бы «выучены» раз и навсегда. Оно не может представляться готовым ресурсом, а должно выступить как всегда требующее осуществления заново. Подобная организованность должна быть представлена именно как целостное действие, акт.
Понятно, что натурой и оригиналом для искомой картины не может быть, так называемое, «предметное действие», хотя именно его строение положено в основу деятельностной теории, - не может быть потому, что согласно гипотезе о периодизации, оно является лишь одной из редукций (сторон) единицы развития.
II
«Прорисовывание» образа искомого действия может опираться на культурные прототипы ситуаций, требующих действия, и прототипы самого действия. Действие – это, в первую очередь, культурно-исторический, а не психологический феномен. Поэтому психологическое мышление необходимо имеет в виду, допускает, но часто не эксплицирует социо-культурные образцы и образы того, что есть действие (например, образы отрезка трудового процесса). Очень похоже, что та картина трудового акта, которая служила «точкой отсчета» для деятельностной психологии, задавалась реалиями труда второй промышленной революции последней трети XIX века. Именно здесь содержался социо-культурный прообраз того, что было названо «внешним, предметным действием». Эта картина очень проста: происходит преобразование вещи из одного состояния в другое (или одной вещи в другую), диктуемое определенными условиями и осуществляемое определенными средствами (определенным способом).
Психологизация подобного действия связана с полаганием условий и способа включения человека в трудовой акт и, соответственно, с вопросами о формах представленности ему самого процесса и его результата. Это вопрос о мотивах и смыслах выполнения действия, вопрос об отношении средств и результата, наконец, вопрос об освоении самого способа. В ответах на эти вопросы само исходное представление о действии (трудовом акте) могло измениться до неузнаваемости. Однако оставался неизменным один существенный акцент: действие завершается вещным результатом, который существует объективно. Все связи мотивов, целей, способов и условий тяготеют именно к результату и осмысленны в отношении именно него. Сколь угодно развернутая и изощренная «ориентировочная часть» действия не самостоятельна, а подчинена необходимости выполнения, т.е. достижения результата. Нацеленность и результативность - это «действенное в действии»[1].
Достижение, результативность являются экзистенциально и психологически осмысленными, т.е. не отчужденными и не вынужденными лишь постольку, поскольку они суть удовлетворение потребности самого деятеля. Ядерная ситуация поведения, характеризующая возникновение и место действия-достижения – это «промежуток», разрыв между потребностью и ее предметом. Соответственно, основное событие человеческого поведения – это «встреча потребности с предметом» (А.Н.Леонтьев 9, 10), опредмечивание потребности. Именно эта встреча и опосредствуется специальными нейтральными раздражителями у животных и многообразными формами сознания у человека. Опосредствование совершается и завершается относительно ситуации разрыва потребности и ее предмета.
Конечно же, приведенный образ того, что такое действие и задающая его ситуация значительно упрощены. В экспериментальных исследованиях, публикациях и дневниках самого А.Н.Леонтьева и его последователей явлена значительно более сложная и богатая картина реальности действия. Однако, я преднамеренно упростил эту картину. Ведь может оказаться, что описания и обобщения реалий действия на самом деле относятся к разным культурным практикам и, более того - к разным схемам действования, а, следовательно, к разным моделям порождения субъектности. Уже само познавательно-преобразующее, так называемое, «субъект-объектное» отношение, в котором преобразование вещи обобщено до преобразования и усмотрения сущности вещи, и связанное с ним представление об уподоблении логике предмета имеет в виду другую ситуацию, чем разделенность потребности и предмета. И, следовательно, в ее основе находится не парадигма действия-достижения, а нечто совсем иное - результативность и целестремительность оказываются иначе положенными.
Теория деятельности содержит элементы нескольких моделей действия и субъекта действия.
III
В поисках картины и схемы того действия, которое может быть понято как единица развития целесообразно представить несколько теоретических положений и исследовательских фрагментов, выполненных в русле деятельностного подхода и предполагающих иные, чем достижение схемы и культурные прототипы реальности действия. Три фрагмента взяты из исследований Д.Б.Эльконина, а четвертый - из исследования А.В.Запорожца и М.И.Лисиной.
В исследованиях Д.Б.Эльконина по проблематике игры из множества сюжетов и обобщений я хочу выделить лишь четыре.
1. Игра, по Д.Б.Эльконину – «…есть та деятельность в которой складывается и совершенствуется управление поведением на основе ориентировочной деятельности. Подчеркиваем: не какая-то конкретная форма поведения…, а быстрое и точное психическое управление любой из них»[25, С.88].[2] Д.Б.Эльконин полностью принимал трактовку П.Я.Гальпериным психики как ориентировки в плане (поле) образа (цитированный отрывок идет сразу после цитаты из книги П.Я.Гальперина «Введение в психологию» [6]). Суть игры состоит в пробе построения образа поля возможных действий, следовательно, именно этот образ является ее продуктом.
В детской сюжетно-ролевой игре осуществляется моделирование социальных отношений взрослых.[3] К слову «моделирование», когда оно употребляется Даниилом Борисовичем, надо отнестись очень внимательно. Это не копирование, не «отпечатывание» на себе, а экстрагирование, выпячивание и вынесение на первый план, как бы обнажение и удерживание того, что само по себе закрыто, «зашумлено» иными обстоятельствами. Описание Д.Б.Элькониным развития игры в онтогенезе ясно об этом свидетельствует. А раз так, то моделирование – это воссоздание, собой построение и удерживание образов событий людской взаимности. И опять – образов и образцов, т.е. Идеальных Форм.
Существенно, что по Д.Б.Эльконину, ролевая игра – историческое образование. Она возникает в момент перехода к другому типу труда, при котором становится невозможной передача детям образцов действий. Т.е. игра возникает на месте промежутка, разрыва между жизнью ребенка и идеальными формами жизни. Вроде, самое время и место говорить о «потребности» в идеальной форме (образе, образце). При этом можно найти множество примеров человеческого поведения, подходящих под это определение (например, случаи религиозного отношения). И вместе с тем эта потребность какая-то странная.[4] Остается непонятным, что и почему жизненно требуется (необходимо), т.е. что «делает» идеальная форма такого, что вне этого ее действия невозможно течение жизни. Или же, надо как-то по-другому полагать само течение жизни. Но в любом случае так, чтобы идея имела витально и телесно необходимую функцию. В противном случае получится лишь беллетристика и сочинительство.
2. В известной работе о развитии предметных действий в раннем детстве [23, с.130-141] Д.Б.Эльконин полемизирует с представлением об уподоблении логике предмета, понятом как приспособление органа к физическим свойствам вещи. Опираясь на наблюдения, Д.Б.Эльконин утверждает, что ребенок строит образ действия, т.е. пытается освоить образец, соответствовать ему именно в пробах построения образа. При этом сами попытки образцового действия двойственны: это и собственно действия и обращения ко взрослому, причем обращения не столько по ходу и в связи с действием, сколько обращения самим действием. Собственное действие представляется и адресуется взрослому как предмет подтверждения и утверждения. Двойственность действия – очень важная характеристика. Преобразование предметов и достижение результатов перестают выступать как самодовлеющая данность. Обращенность действия – это указание на то, что действие нечто значит, относится к чему-то иному. Его значением является другое, образцовое действие – идеальная форма.
3. Широко известно понимание Д.Б.Элькониным учебной деятельности и ее ядра – учебной задачи. Два аспекта отличают учебную задачу от конкретно-практической и, соответственно, учебное действие от «практического», т.е. результативного. Во-первых, учебное действие направлено не на преобразование вещи, а на «самопреобразование». Ученическое, а шире – образовательное достижение рассматривается как собственноепродвижение, преодоление старых схем и открытие в себе новых возможностей, а не как локальное и самодостаточное построение чего-либо.
Во-вторых, действие, в котором оформляется (удерживается) собственный рост, предполагает освоение, выделение и отделение общего способа действования. Общий способ и есть то, что преобразуется в учебной деятельности, т.е. то в чем и за счет чего реализуется самостроительство.
В положениях об учебной деятельности предположено и допущено, что преобразуемая предметность вовсе не является единственным и самодовлеющим вектором выполнения действия. Она необходима в качестве опоры самоизменения и опоры отделения схемы действия. В действии строится и удерживается субъективация продвижения человека – чувствуемое и сознаваемое самоизменение[5].
В приведенных фрагментах искомая реальность действия выступает трояко: 1) как воссоздание и удерживание идеальной формы посредством ее моделирования; 2) как обращение, т.е. жест; 3) как субъективация продвижения – чувствуемое и осознаваемое самоизменение. Пока еще предварительно можно отметить резкое изменение акцентов в полагании реальности действия. Она в большей степени содержит допущение преобразования себя и других в опоре на вещи, нежели преобразования самих вещей. И в игре, и в становлении предметных действий, и в учебной деятельности ребенок действует с собой и собой. Его наличная психосоматическая реальность есть первый «объект», претерпевающий действие.
Последние замечания могут показаться тривиальными. Все создатели теории деятельности говорили об изменении субъекта и строили соответствующие экспериментальные исследования. При этом они понимали, что действие с человеком не может быть прямым и вводили категорию «предметности». Однако, «действие», которое было схвачено в экспериментах и «действие», которое подразумевалось в размышлении о деятельности «вообще», оказывались разными действиями, имели разные функции и описания (картины).
4. Субъективная «ткань» действия стала специальным исследуемым предметом в работах А.В.Запорожца [8],[11]. По мысли А.В.Запорожца условием возникновения произвольности является превращение движения из неощущаемого в ощущаемое. Это превращение, по А.В.Запорожцу, связано с развитием интероцептивной (а не экстероцептивной) чувствительности. Дело в том, что в действии ощущается не только внешний мир, но и само действование и это чувство себя (в буквальном смысле слова) является условием возможности действия.
Интересна и показательна сама та процедура, форма эксперимента, в котором А.В.Запорожец и М.И.Лисина изучали переход от неощущаемости к ощущаемости вегетативных (вазомоторных) реакций - возникновение ощущения себя [8, с. 71-90].
В тех случаях, где был получен эффект ощущения вазомоторных реакций и их произвольной регуляции, течение этих реакций как бы выносилось на своеобразный «экран»: либо испытуемый видел их динамику (видел свою плетизмограмму), либо эта динамика кодировалась через динамику тактильных ощущений (нажатие на руку), либо через звуковые изменения. Экран работал как отражатель и усилитель неощущаемого. И в той мере, в какой он так работал, внутреннее движение ощущалось, «переживалось».
Трудно переоценить значение этих экспериментов. В теорию деятельности, действия и опосредствования было введено новое звено - сама телесность действующего, интимно-субъективный слой, неизменно подразумевающийся и столь же неизменно ускользающий от создателей теории действия. Увлеченность представлением о действии как преобразовании вещей мешала заметить, что оно в первую очередь «прикреплено» к самому действующему, который необходимо претерпевает собственное действование. Именно поэтому пробно-поисково-ориентирующая «сторона» действия должна быть связана с приведением органа и тела в состояние «живости», чувствительности. В дальнейшем это было показано в работах Н.Д.Гордеевой и В.П.Зинченко [7]. Только сейчас, спустя 44 года, представления о «самочувствовании» становятся основанием «Психологии Телесности»[18].
В экспериментах А.В.Запорожца и М.И.Лисиной, ощущение себя и его удерживание (т.е. переживание) возникает лишь в условиях экранирования. Предметом экранирования является динамика, переходы «внутренних движений». Экранирование предполагает отображение внутреннего и его «возвращение» самому испытуемому. Если отображение дает возможность опробования, экспериментирования с собой – опробования связей между неясными еще внутренними движениями и их отраженным существованием, то экран становится усилителем внутренних ощущений. Отображение, усиление, возвращение – три функции экрана.
IV
Материалы предыдущего параграфа свидетельствуют о том, что в основании разработок Д.Б.Эльконина и А.В.Запорожца находятся не «производственно-промышленный», а иной культурный прототип действия. Надо снова возвратиться к поиску социо-культурных прототипов (образов и схем) действия. Прототип «производственно-трудового акта» и соответствующая ему ядерная ситуация разрыва между нуждой и ее предметом не являются единственными.
П.Бурдье [3], описывая жизнь кабильской земледельческой общины, обращает внимание на то, что многие (почти все) элементы социальной жизни и труда подчинены ритуалам, в основе которых находится структура циклов порождения как полового отношения (мужского – женского): зачатие – вынашивание - рождение – рост и т.п. Этой структуре подчинено строение дома, ткацкого станка и, конечно же, трудовой жизни, центром которой являются ритуалы сезонных переходов.
Я привожу достаточно известный этнографический феномен, чтобы продемонстрировать иной строй производственного акта. Действие в таком сообществе и таком труде завершается не вещным результатом и преобразование вещи не самодавлеет. Преобразование вместе со своим результатом существенно постольку, поскольку отображает некое большее, предельное преобразование, а в данном случае – метаморфозу порождения. Действие иначе не мыслиться как отображение идеальной формы. Точнее говоря, то что отображает, означает и представляет идеальную форму – то и есть действие, завершенный производительный акт.
Однако, индивидуальное или групповое действие в такой общественной структуре не является поиском или пробой отображения «большого действия». Само это отображение и соответствие очень жестко регламентировано в системе многочисленных ритуальных запретов и правил. Отображение строится помимо людских инициатив и образует мир заданных регламентов. Соответствие идее замещается соответствием правилам. Индивиды живут в соответствии с ними, не зная их происхождения и не задаваясь вопросами о способе их установления. Сами же правила могут и не напоминать того «большого действия», соответствие с которым они обслуживают. В идеальной форме отображается реальное действование, но оно возвращается действующему в превращенной форме готовых инструкций. Экранирование произведено и осуществляется до самого действия.
Технологическая дисциплина, полный набор ориентиров действия обеспечивает «встречу» потребности с предметом (наличного с требуемым и желаемым) в производственном акте. Ритуальная дисциплина обслуживает другой разрыв и другую встречу – встречу фактического поведения и его идеальной формы. Здесь, выражаясь языком П.Бурдье, не «поле игры» в вещественные результаты, а поле игры в соответствие общему и идентичность. В эту «игру» входят и результат, и способы, но лишь как элементы. Выигрышем является соответствие общему. Выигрыш и проигрыш выражаются в принятости и отверженности, а вовсе не в том, что нечто сделанное может занять ячейку требуемого.
Исторически возникающее снятие правил соответствия идеальному действию при сохранении требований идентичности ведет к изменениям строения производительного акта, обнажая вопрос о соответствии наличного действия идеальному. Это соответствие становится проблемой самого действующего, поскольку его мера нигде не дана. Теперь идея и смысл могут быть реализованы лишь в пробе – пробе построения вещи, отношения в которой отображают идею, т.е. чувственно усиливают ее. Это происходит вместе с обнажением внутренних, скрытых интуиций действующего лица, гомологичных, в данном случае, «внутренним ощущениям» из эксперимента А.В.Запорожца и М.И.Лисиной. Действующее лицо оказывается в положении, при котором надо найти и воссоздать тот «осциллограф», на котором явственно дана его собственная чувственная определенность. Воссоздание экрана, дающее возможность «усиления себя» и самообнаружения становится узловой проблемой действия. Эта проблема практически решается лишь с появлением зрителя, читателя, слушателя. Само их появление означает, что интуиция не подвела действующее лицо – она так предметно выражена (экранирована), что отображает, усиливает и возвращает интуицию других людей им самим. Таковы формы художественной деятельности.
Сопоставляя два типа задания действия - общинно-ритуальный и промышленно-производственный, - надо отметить, что и в последнем идея не исчезает. Она из «вертикали» (отношения наличного и идеального) переходит в «горизонталь», воплощаясь в объемлющую и опосредствующую трудовой акт производственную и социальную структуру. Экранирование также не исчезает, а «сплющивается», превращаясь в «среду», объемлющую путь к требуемому. Экран и образец действия сливаются с обстоятельствами его выполнения.
Современная социо-культурная ситуация, именуемая «постиндустриальной», «третьей волной» и т.д. также связана с изменением строения производственного акта. Похоже, что основным вопросом становится не производство товара, а производство услуги – формы обращения, адресации товара потребителю (появление профессии маркетолога – тому свидетельство). Вопрос уже не в том, чтобы сделать некую вещь, а в том, чтобы породить соответствующую потребность и стремление. Потребность перестает разуметься сама собою и «производство потребностей» из плана глубокого основания производства переходит в план актуальный – не просто проявленный, а прямо-таки агрессивно доминирующий. Обращение (коммуникация) уже не сопровождает действие, а сама становится действием - резким и результативным действием с психикой и сознанием, направленным на актуализацию потребности. В подобном действии как бы признается, что люди не знают чего хотят и надо сделать, чтобы они это (т.е. себя) поняли. Аффективно-потребностная сфера становится сферой результатов, а не предпосылок.
Производительный акт существенно затрудняется. Сама по себе результативность становится недостаточной, поскольку произведенная вещь еще должна войти в поле потребностей. Сделанное – это не только построенное, но и непосредственно адресованное возможному потребителю. Окончателен не сделанный, а представленный публике предмет. Лишь удачей такого представления - завоеванием своего клиента - завершается производство вещи. Производится не просто вещь, а вещь, инициирующая и провоцирующая отношение к ней и лишь через это утверждающаяся и существующая.
Эскизное описание культурных прототипов предполагает несколько обобщающих суждений.
1. Само действие есть меняющаяся культурная организованность и культурная предметность. Указание на то, что в деятельности строятся «культурные изделия» верно, но лишь отчасти. Необходимо добавить, что культурное рассмотрение требует указания на эволюцию не только вещей, но и формы действия – формы опосредствования, мотивообразования, целеполагания.
2. Эволюция действия и есть эволюция акцентов и фиксаций социально существенного. В одном случае это следование идее-смыслу, в другом – преобразование вещи, в третьем – обращение и коммуникация. Соответственно этому, разные культуры действия по разному закрепляют «места» смыслов и «места» способов действия. В одном случае смысл задан полем, образованным отношением актуальной нужды и ее предмета; в другом – полем отношений идеи и реальности; в третьем – полем «пробы на потребность».
3. Сквозной тенденцией в смене культур действия и характеристикой современной культуры является отделение во времени и пространстве критериев завершенности действия – его конечных эффектов - от самого действования. Вещь может быть сделана, но ее сделанность не есть еще «сделанность» самого действия. Необходимы адресация и презентация сделанного, его «публикация», а их эффекты не предопределены.
4. Отделение критериев завершенности действия от самого действования повышает его рискованность и, в то же время, придает ему объективно инициирующий, провоцирующий, пробный характер. Действие в момент своего выполнения оказывается еще и прощупыванием возможного эффекта, и вызовом, инициацией условий эффективности. Историческое отделение поля смыслов и задач от поля способов осуществления действия при уменьшении числа, компенсирующих этот отрыв и уменьшающих риск опор (инструкций, регламентов и т.п.), приводит к увеличению «коофициента пробности» действия.
В заключение этой части статьи целесообразно заметить, что в наличном социальном бытии во все эпохи и, особенно, в нашу смешаны фрагменты всех возможных форм действия. И в воспитании детей, и в профессиональных сферах, и в быту наличествуют как сколки ритуалов, так и элементы вещных преобразований и обращений. Форма действия не налична.
V
Описание социо-культурных форм действия и фрагменты из исследований Д.Б.Эльконина и А.В.Запорожца позволяют соотнести представленные картины действия с требованиями, налагаемыми на единицу развития.
Для действия, идущего по прототипу производственного акта характерен предметный разрыв между данным и требуемым и субъектный разрыв между потребностью и ее предметом. Последний и придает ему осмысленность. При этом исходный объект предполагается явным, а требуемый результат представляемым. Таков же и субъектный разрыв: и потребность, и ее предмет уже сформированы и соотнесены. Такой тип действия можно назвать достижением. Основой вопрос достижения – вопрос об орудии (орудийном опосредствовании). Однако и этот вопрос решается за его пределами и, более того, решается лишь в меру преодоления стремления к результату.
Для прототипа действия, противоположного достижению характерно полагание и осмысление производственного акта лишь в отношении идеального действия. Идеальное действие задает предметность производственного акта. Подобное действие осмыслено в расхождении между реальной и идеальной формой, поэтому действие «насквозь» знаково - отнесено к иному и ценно как соответствие иному. Однако это соответствие полагается и снимается не в самом действии, а за ним – в системе правил и регламентаций. Соотнесение смыслов и способов лежит за пределами действования. Из всей структуры действия существенно лишь соответствие чему - тодругому. Таковым может быть и название подобных действий. И в этом типе действия также нет достаточной полноты для полагания его в качестве единицы развития.
Для третьего культурного прототипа характерно представление результата не как завершающего действие, а как погруженного в поле возможных, а не данных потребностей. Результат – это еще не окончательный эффект, а лишь его возможность. Завершение действия есть реализация этой возможности и актуализация соответствующей потребности. Разрыв между результатом и эффектом задает осмысленность этого типа действия. Его способом становится обращение самим результатом к возможным потребителям. Обращение строится как инициация, вызов, возбуждение потребности. Отделение эффекта от результата, проблематизация завершения действия и повышение его рискованности придает действию объективно опробующий, зондирующий характер.
Здесь необходимо сделать примечание. Если использовать терминологию А.Н.Леонтьева, то предполагаемый конечный эффект действия можно назвать «мотивом», а производимой вещи задать место цели и говорить о проблемности соотнесения мотива и цели. В этом случае обращение выступает как проба соотнесения мотива и цели, т.е. как решение «задачи на смысл». Более того, производство вещи можно назвать «действием», а весь акт, завершающейся актуализацией потребности назвать деятельностью. И говорить о способах включения действия в деятельность. (Точно также можно поступить и в отношении первых двух прототипов, назвав деятельностью в первом случае объемлющую технологическую цепочку, а во втором – ритуальную организованность.) Дело, однако, не в терминах, а в том, чтобы понять и выявить отношение, порождающее действие и воссоздающееся в нем. В данном случае получится, что действие и деятельность имеют разные предметности. Первое есть преобразование вещей, а второе – людей.
Третий прототип действия можно назвать обращением, имея в виду, что именно обращенность, адресованность результата действия задает его проблемность и завершенность. Ограниченность этого типа действия в том, что само действующее лицо предполагается уже сформированным. Действие предполагает становление среды, «социальной ситуации», но не действующего лица.
VI
Уже говорилось о типе действия, в котором рождается авторство. Это действие является самым сложным и требует подробного анализа. Проблемное поле этого действия – расхождение реального поведения и его идеальной формы при отсутствии правил и внешних опор их соотнесения.
Первый вопрос здесь в витальной необходимости соотнесения реального и идеального (совершенного) поведения. Вне ответа на него полагание идеальной формы выглядит неосновательно. Надо отвлечься от ценностного содержания идеальной формы и отнестись к основаниям ее формообразующей функции и функциональному месту в поведении. Представление идеальной формы в виде горизонта, предельного ориентира движения верно, но недостаточно, поскольку остается вопрос о том как «горизонт» связан с самим движущимся. Каким образом идея «задевает» человека так, что становится горизонтом и направлением его стремления? Каковы основания и условия связности человека и идеи?
Без этих вопросов и ответов на них остается предполагание или полагание безусловности идеальной формы, например, в виде указания на принятость каких-либо ценностей. А это, в свою очередь, свидетельство внешнего полагания идеи, т.е. какого-либо содержания в виде, статусе идеи. В социокультурном плане такое полагание приводит к перерождению идейного в идеологическое, в психологическом - к абсолютизации волевого начала, в педагогическом – к приданию модуса принудительности, а в житейском - к силовому воздействию. В результате, в образовании, например, идет длительная и бессмысленная борьба за «формирование мотивов учения» и никому не приходит в голову, что «должное желаемое» - это оксюморон, что нельзя быть «должным хотеть».
С другой стороны, всем известно как легко отдельные люди и людские массы втягиваются и реализуют разрушительные, а не созидательные идеи. Как легко эти идеи «задевают» и подчиняют себе. Почему и за «что» задевают?
Меня здесь интересуют вовсе не этические соображения, а тот пробел, не заполнив который, невозможно включить категорию идеальной формы в полагание единицы развития. Для гипотетического ответа на поставленные вопросы о жизненной необходимости идеальной формы, предстоит снова обратиться к экспериментам А.В.Запорожца и М.И.Лисиной.
Уже говорилось об экранировании как способе усиления латентных внутренних ощущений. Обобщая, можно утверждать, что их отображение, усиление и возвращение есть приведение человека в состояние самочувствия, в чувство себя, т.е., попросту, в состояние той или иной степени бодрствования, первый признак которого – ощутимая телесность. Ощутимая телесность – первое допущение «онтологии телесности» [18] и вне этого допущения нет различий между «существом» и «веществом». Ощущать, чувствовать себя - это и значит быть. Можно сказать, что это первая базовая «потребность». Другие базовые потребности (в пище, тепле и т.п.) могут существовать лишь при этом условии.
Исключительной заслугой А.В.Запорожца и М.И.Лисиной была демонстрация того, что самоощущение возникает лишь при условии вынесения его вовне, т.е. лишь в удачном экранировании. Удачным экранирование оказывается в случае, когда внешний вид, «код» внешне отображающий динамику еще скрытого внутреннего позволяет работать с внешним изображением, как бы управлять им «из себя», выделяя в себе, в своем теле то, что изображено и тем самым усиливая, приводя к ощутимости «внутренние движения». Разные формы изображения (экранирования) приводят к разной степени самоощущаемости. Так, в экспериментах А.В.Запорожца и М.И.Лисиной зрительное отображение «работало» лучше, чем звуковое, а звуковое – лучше, чем тактильное. Существенно, что в экспериментах самоощущение возникает не в действии преодоления внешних преград, а в пробно-поисковом действии чувственного, телесного «самоопределения».
Сказанное означает, что идеальная форма становится горизонтом стремлений лишь в том случае, когда пробуждает, приводит в состояние ощущения себя. Это происходит, если идеальная форма обладает функцией экрана – отображает, усиливает и возвращает самоощущение, т.е. становится формой самостановления в его самом первоначальном телесном виде.[6] А это, в свою очередь, происходит, когда идеальная форма принимает вид предмета опробования – дооформления, переоформления в материале собственного тела. Понятно, что в жизни человека первыми и основными экранами являются другие люди. Но не просто «другие» и не просто «люди», а другие люди как экранирующие, осуществляющие сложное пробно-поисковое действие отображения, усиления и возвращения[7]. Именно эти действия составляют сущность интимно-личного общения, именно они являются строительными лесами со-бытия (В.Слободчиков), со-присутствия, со-переживания и т.п.
Здесь необходимо специально подчеркнуть, что экранность – это не свойство, присущее людям и вещам, а их возможная функция. В самом по себе телесном составе людей и вещей нет никаких отображений и усилений иного. Функция экрана должна быть придана телесности, а телесность преобразована в соответствии с ней. Это преобразование и составляет предметность действий, образующих личное общение, со-переживание и т.п.
Совокупное действие, в котором строится экранирование и через это человеческое самообнаружение является единицей развития. Именно в нем, именно в таком действии продуцируется и удерживается как смысловая, так и операционно-техническая стороны. Смысловая сторона есть отнесение проб и попыток порождения чувственности к идеальной форме и дальнейшее узнавание и воссоздание в ней своих глубоких интуиций и внутренних движений. Операционно-техническая сторона есть проба воссоздания кода экрана в материалах фактической ситуации, в которые входит и телесность пробующего; экранирование выступает здесь как знаковое опосредствование [21, с.111-129]. Замечу еще раз, что посредником между двумя сторонами действия является экранирование – превращение образов, действий, вещей, состояний в экраны – специфические предметные формы отображения, усиления и возвращения усилий действующих.
Важно отметить, что имеются в виду как пробы экранирующих, так и тех, к кому они обращены и чье самочувствие отображают. Первые должны «правильно попасть», правильно нащупать внутреннее движение другого человека, а вторые – ответить, манипулируя экранным изображением, воссоздавая его в материале своего тела и ситуации, т.е. в этих материалах изображая и переделывая то, с чем к ним обращаются. Таково строение интерпсихической формы действия [5], [20]. Его индивидуальная форма – продуктивное действие, в котором смысл изображ