О старом быте карел Медвежьегорского
Древние исторические памятники, русские и шведские, согласно свидетельствуют, что в XII и XIII вв. карелы очень часто воюют вместе с русскими и на стороне русских-новгородцев. Таковы войны 1142, 1149, 1178, 1187, 1198, 1228, 1241, 1253, 1270 и других лет. Это тем более замечательно, что массовое крещение карел произошло только в 1227 г., когда, по прямому сообщению древнерусской летописи, новгородский князь отправил в Карельскую землю специальную миссию для крещения карел: «Того же лета (6735) князь Ярослав Всеволодович послав крести множество корел, мало не все люди».
Покойный финский ученый У. Сирелиус объяснял эту запоздавшую христианизацию давних соседей и друзей русского Новгорода «конкуренцией русских со шведами».[1] Нужно сказать, что шведы в XII и XIII вв. предприняли три крестовых похода против финнов и карел: в 1157 г. на юго-запад той территории, которую после занимала Финляндия, в 1249 – на запад и в 1293 – на юго-восток. Так шведы покорили большую часть карел. Противодействием этим тенденциям шведов подчинить всецело и всех карел культурному и экономическому влиянию Швеции и была христианская миссия к карелам 1227 г. со стороны древних новгородцев, которые вообще распространением православия среди своих соседей не занимались. Ранее 1227 г., конечно, отдельные случаи перехода карел в православие также происходили, но они не были массовым явлением. Вообще же, первоначально одни карелы воспринимали русскую культуру, а другие уходили от нее, отступали перед русскими насельниками в глушь края – в неудобные, болотистые и каменистые места. Доказательство этому местные авторы-краеведы видели в том, что лучшие места края, наиболее удобные места при больших и рыбных озерах и реках, давно были заняты русскими, причем многие русские селения носят там и карельские имена.[2]
В 1251 и в 1323 гг., на основании мирных договоров Новгородской Руси с Норвегией и Швецией, карельская территория была разделена. В конце XIII в. шведы особенно усиленно претендовали на всю Карелию: в 1293 г. они построили в Карельской земле крепость Выборг, в 1295 г. – Кексгольм, который русские встарину называли «Корела», в 1300 г. – Ландскрону на р. Неве. Борьба за Карелию между Русью и Швецией тянулась до самого конца XVI в., до 1595 г., а окончательно завершилась только в 1721 г. Ништадтским миром.
| С.111 |
В процессе этой многовековой борьбы очень много карел перешло «из-за Свейского рубежа» на Русь и поселилось в Верхнем Поволжье, где в 1926 г. их насчитывалось более 140 тыс. чел.
В начале XVII в., во время польской интервенции в Москве, Швеция захватила почти всю русскую Карелию. По Столбовскому миру 1617 г. эта Карелия была возвращена Москве, но Корельский уезд – морское побережье от Нарвы до г. Корелы (Кексгольма) – остался за Швецией. Между тем, здесь жило тогда много православных карел, издавна связанных с Россией и культурно, и экономически. Многие из этих карел переселились тогда в Россию, где им были отведены запустевшие земли в Верхнем Поволжье, главным образом в нынешней Калининской обл. Такие переселения карел из-за шведской границы происходили в истории не один раз.
Из Калининской обл. карелы проникали также и в б. Ярославскую губ., в частности на северо-запад бывшего Моложского уезда. В 1863 г. здесь было около ста карельских семей, сохранявших еще свой язык.[3] К 1919 г. эти моложские карелы, особенно в Бекренском приходе, совершенно обрусели, и только в б. Бокаревской и Сабуровской волостях они еще помнили свой родной язык[4].
По финским источникам, в районе Эвряпя в 1613 г. из 1140 дворов было 945 пустых: это запустение было следствием ухода местного карельского населения в Россию[5]. Когда во время войны 1656 г. русская армия, после кратковременных успехов, отступила, и шведы очень жестоко расправились с карелами, больше 4 тыс. карельских семей бежали из Приладожья на Русь[6]. Историк Ю. Г. Готье насчитал для одного только Замосковного края таких карел-переселенцев к 1670 г. до 16 тыс. чел[7]. По восьмой ревизии 1834 г. в б. Тверской губернии карел было 83304 чел., больше всего в Бежецком уезде – 26491, в Весьегонском – 22275 и в Вышневолоцком – 21638 чел.
Мы имеем несколько этнографических описаний этих «тверских карел» от середины XIX в. в рукописях Ученого архива Географического общества. В 1850 г. в Прилуцком приходе и в бассейне р. Сити в пределах б. Кашинского уезда карел было более одной тысячи; о них местный автор писал тогда следующее: «ныне и между собою говорят они более по-русски», но с особенностями, напр., смешение грамматических родов, смешение звуков и и ы и т. п. В б. Весьегонском уезде 1855 г. карелы уже все знали русский язык, но также смешивали мужской грамматический род с женским; здесь тогда все карелы и пели «общепринятые русские песни». В дер. Василево б. Новоторжского уезда в 1849 г. только пожилые карелы еще могли говорить по-карельски, а молодежь уже не знала родного языка.
В. А. Преображенский в своей книге «Описание Тверской губернии в сельскохозяйственном отношении»[8] сообщает о тверских карелах следующее: «Утратив почти все свои обычаи и предания, они сохранили только язык свой и худо владеют русским языком». Тут, очевидно, имеется в виду тот же «акцент» обрусевших карел – смешение грамматических родов и отдельных звуков, о чем говорят местные авторы, цитированные нами выше. Описывая отдельные приходы, местные авторы-краеведы знали, конечно, свой край лучше, чем В. А. Преображенский, который писал о всей губернии в целом, но и он не отрицает знания тверскими карелами русского языка. Из верхнего Поволжья карелы еще в XVII в. «дали небольшой колонизационный отпрыск далее на юг и юго-запад, где, однако,
| С.112 |
по своей малочисленности они очень скоро растаяли среди русского населения»[9]. Переписная книга Тимофея Муромцева 1665 г. отметила их, между прочим, на Медынских дворцовых пустошах (теперь Медынский район Смоленской обл.), где карелы поселились «в прошлых годах» «без указу»[10]. На этнографической карте П. И. Кеппена 1855 г. эти медынские карелы выделены особой краской. Но ни местный краевед М. А. Баталин 1856 г., ни исследователь местных говоров языковед Н. Н. Дурново 1903 г. не обнаружили в языке этих «карел» ничего карельского[11].
Вообще, в Верхнем Поволжье карелы обрусели раньше и сильнее тех карел, которые жили в б. Олонецкой губ., теперь в Карело-Финской республике. Переселение и совместная жизнь с русскими всегда способствовали более быстрому усвоению русской культуры соседними народностями.
Карел б. Олонецкой губ., теперешней Карело-Финской республики, в 1890-х годах специально изучал этнограф Н. Лесков. В 1892 г. он писал: на западе и северо-западе Олонецкой губ. карелы и русские «находятся в самом близком друг к другу отношении». Живут они нередко в одних и тех же селах; напр. в с. Ялгубе, Петрозаводского уезда, одну половину населения составляют русские, а другую – карелы. Они взаимно «роднятся посредством браков, угощаются, не говоря уже об обычных международных отношениях. Результатом, такого близкого общения является то обстоятельство, что как русские, так и карелы многое перенимают и заимствуют друг от друга начиная от языка и обычаев и кончая покроем одежды»[12]. Ту же картину обрусения рисует местный автор-историк А. Ласточкин в 1894 г. По его словам, к западу от озера Онего и реки Свири русской колонизации, шедшей сюда вообще с востока, не было. При всем том, продолжает А. Ласточкин, «и западная [т. е. чисто карельская] часть Олонецкой губернии совершенно русская. Образ жизни, нравы, обычаи – здесь все те же, что и внутри России, исключая природного языка карелов»[13].
В 1887 г. этот край изучал на месте известный русский этнограф Н. Н. Харузин. По его наблюдениям в районе г. Пудожа, «в иных местах местные жители помнят, хотя и смутно, свое финское происхождение; так, например, на Водлозере они сами говорят, что одни деревни происходят от шведов (шведами называли здесь финляндцев), другие от чуди... Иные деревни имеют чисто русское происхождение». «Если бы не русский язык, которым говорят сарозеры, можно было бы их принять за несомненных финнов»[14]. В 1870-х годах тех же олонецких карел изучал на месте этнограф В. И. Майнов; он также отметил постепенное исчезновение карельской культуры под влиянием русской. Даже в наиболее глухих тогда местах, напр, у озера Сегозеро, карелы тогда уже превосходно говорили по-русски, а карельский язык сохранятся лишь в самых отдаленных от Онежского озера местах[15].
Для 1854 г. мы имеем этнографические описания двух карельских приходов б. Лодейнопольского и Повенецкого уездов – в Ученом архиве Географического общества[16]. О лодейнопольских карелах тут читаем: «Язык издревле
| С.113 |
чудской», но далее следует описание диалектических особенностей местного русского языка. О повенецких (теперь медвежьегорских) карелах сообщается: «Природный язык карельский, но мужчины с 18-20 лет все знают по-русски, так как уходят на промыслы в разные места». Еще ранее Европеус писал о карелах на Вядлозере, что они сильно поддались русскому влиянию, что язык их чрезвычайно смешан с русскими словами, а во всех более торжественных случаях они употребляли русский язык[17]. Что касается карел бывших Кемского и Кольского уездов Архангельской губ. (теперь области), то о них И. Пушкарев писал в 1845 г.: «они совершенно слились с русскими и мало от них отличаются бытом своим»[18].
Эти согласные свидетельства путешественников о переходе карел на русский язык тем более замечательны, что у карел в царской России отмечена тенденция скрывать свое знание русского языка. В 1853 г. М. Заринский писал о карелах из района г. Кеми: «Хотя многие из них понимают русский язык, но стараются не выказывать этого, особенно перед людьми, коих видят случайно или в первый раз»[19].
Таким образом быт карел подвергся более глубокому влиянию со стороны соседнего русского населения, нежели язык. С этим вполне согласуются выводы финского этнографа Акселя Гейкеля в его специальном исследовании о финских постройках 1888 г. Один из выводов Гейкеля гласит, что архаические формы карельского жилища в России не сохранились, а заменены русскими – новгородского стиля: отдельные помещения для людей и домашних животных соединены здесь в одно связное целое; под русским же влиянием исчезает очаг[20]. С этим вполне мирится сообщение местного автора А. Соборного: «чем ближе карельские погосты и деревни к границе русских селений, тем больше заметно сходство в постройках карел и русских: чем дальше – тем меньше общих черт»[21]. «Достаточно беглого взгляда на жилище карела и на обстановку в его жилье, чтобы заметить, что они в значительной степени заимствованы от русских: в одежде карел подражает русскому», – так писал в 1894 г. русский этнограф Н. Н. Харузин.
В дополнение ко всему сказанному напомним то впечатление, которое вынес знаменитый финнолог А. Кастрен при изучении им карельского фольклора: «По моему убеждению, большая часть сказок, известных в Карелии, простой перевод русских сказок: предметом их цари, царские сыновья и дочери, бояре и богатыри и т. д…. Впрочем, у русских карелов есть много и своих собственных сказок, но и они переполнены русских подробностей»[22]. Местный автор 1875 г. А. Соборнов уверял: «В уме кореляка крепко засело убеждение, что он хотя и говорит по-карельски, но русский и, вследствие этого убеждения, силясь подражать русским, вместе с тем охотно и довольно легко усвоивает и русский язык»[23].
О глубине и стойкости культурного воздействия русских на карельский народ могут свидетельствовать также и следующие факты, только на первый взгляд мелкие. В 1927 г. экспедиция финляндских ученых этнографов У. Сирелиуса и А. Хямяляйнена изучала быт карел в районе Иломантси в 160 км к северу от Ладожского озера. Карелы эти некогда были православными, и у них до 1927 г. сохранились русские сарафаны, которые они и называли по-русски
| С.114 |
«ситца», т. е. ситец, ситцевик, равно как они сохранили и русские женские головные уборы – тоже под русским наименованием «цяпця» – чепец[24]. Обследователи отметили три способа местной рубки бревен: 1) старый карельский, 2) новый карельский и 3) финский. «Старая карельская» рубка полностью совпадает с обычною на всем русском Севере древнерусскою рубкою «в чашку» или «в обло» – с зауголками.
Все сказанное выше хорошо объясняет нам, почему в середине XIX в. у карел мы встречаем так много черт старой русской народной культуры.
Приводимые ниже сведения о старом быте карел взяты из трех рукописей Ученого архива Географического общества. Все три рукописи составлены около 1854 г. в ответ на этнографическую программу Географического общества. Описаны в них карелы разных селений б. Повенецкого уезда Олонецкой губ., теперь Медвежьегорского района Карело-Финской ССР.
Несколько подробнее описан старый быт карел, теперешних Сегозерского и Ругозерского районов Карелии – бывшие «погосты» Паданский (теперь село Паданы), Селецкий, Масельско-Паданский и Ругозерский, теперь районный центр, село Ругозеро. Рукопись о карелах этой местности составлена была священником Паданского погоста Федором Лавдинским и поступила в Географическое общество в 1854 г. Архивный шифр ее: XXV, 5; наше сокращенное обозначение: Паданы.
Некоторые сведения о карелах теперешнего Ребольского района Карело-Финской республики доставил тогда же в Географическое общество учитель Ребольского сельского приходского училища 3. Громов. Архивный шифр рукописи: I, 62; наше условное обозначение: Реболы. Село Реболы находилось близ, границы бывшего Повенецкого уезда с Финляндией.
Неизвестному автору принадлежит третья рукопись – о карелах Семче-зерского, Янгозерского и Гимольского погостов бывшего Повенецкого уезда. Архивный шифр рукописи: XXV, 22: наше условное обозначение: Семчезеро. Эти селения находятся в 100 км к юго-западу от Повенца, теперь рабочего поселка в Медвежьегорском районе, а прежде уездного города бывшей Олонецкой губ., и в 130 км к северо-западу от Петрозаводска.
Сравнительный материал из быта весьегонских и олонецких карел также взят из рукописей ученого архива Географического общества, сведения о которых см. в сборнике «Советская этнография», №4, отдел "Библиография", стр. 198-199. Излагая содержание этих рукописей, мы стараемся быть возможно ближе к подлиннику, но избегаем повторений и даем большею частью перевод текста рукописей на современный язык. Стиль рукописей и для своего времени не был образцовым, а теперь он устарел и для громадного большинства советских читателей не-специалистов мало понятен.
В карельских деревнях современных Сегозерского и Ругозерского районов Карело-Финской республики в 1854 г. все взрослые мужчины карелы понимали и говорили по-русски. Этому много способствовали отхожие промыслы местного населения. Из женщин карелок только очень немногие понимали русскую речь. В Семчезере карелы называли свой язык "лапиксе"; мелкие различия в языке имелись здесь тогда почти в каждой деревне. Предметы и понятия, вошедшие в употребление в более поздние времена, носили русские названия, большею частью несколько измененные на карельский лад, напр.: "самовара", "чайникка", "чашка", "чернильница", "шкапу" – шкаф и др.
В Реболах карелы слыли тогда наиболее "образованными", что нужно понимать: наиболее обрусевшими. После ряда неурожаев около 1830 г. местное карельское население очень обеднело, вследствие чего здесь сильно развились
| С.115 |
отхожие промыслы: уходили целыми семьями в район Петрозаводска, частью и в Финляндию, и жили там по 10-15 лет.
Занятия и промыслы. Основным занятием карел Сегозерского и Ругозерского районов Карело-Финской республики в 1850-х годах было земледелие, главным образом подсечное. Трехполье встречалось лишь как большая редкость – "за малостию земли". Поля вообще были каменисты и к пашне неудобны. Требовали много удобрений, а в случаях весенней засухи никакого урожая не давали. На "нивах", т. е. подсеках, обычный урожай был сам-пят, в редких случаях сам-десят. Нивы расчищались из-под зарослей мелкого леса. Это требовало весьма много сил и времени, тем более что ниву приходилось огораживать. В Семчезере был в широком употреблении особый тип рабочей одежды, так наз. "паловая рубаха"; в ней весною "валяли", т. е. жгли лес па подсеках, в ней же и молотили; это была просторная верхняя рубаха из толстой черной ткани. Сеяли на расчищенных из-под леса подсеках большею частью только один раз, в редких случаях снимали два урожая хлеба. Лишь очень немногим крестьянам-карелам хватало своего хлеба на весь год. В Семчезере, "по недостатку и бесплодности земли", самый старательный земледелец имел своего хлеба только на три четверти года.
На лесных нивах часто сеяли еще репу, и она служила одним из существенных пищевых продуктов. Огородничества почти совсем не было – "за неимением поблизости удобных полей". Из овощей известны были только картофель, лук и редька, и те встречались не часто.
Скотоводство было ничтожным. "Многие не имеют и одной лошади". Впрочем, колесных экипажей здесь совсем не было – вследствие неудобных дорог, но зимой крестьяне-карелы занимались извозом. Рядом с безлошадными крестьянами немногие богатые карелы имели по 5 лошадей и по 15 голов рогатого скота. Середняки держали по 5 и 6 голов скота, весною продавали одну или две "скотникам". Через район тогда проходила дорога, по которой летом гнали гурты скота из-под г. Кеми в города Петрозаводск и Олонец: за лето проходило около 400 голов скота. Свиней держали только в двух домах во всем районе, и то в небольшом числе.
Охота и рыбная ловля давали карельским крестьянам немалый доход. Зимою 1833 г. в Паданском районе было добыто до 40 тыс. белок. Стреляли также диких оленей и птиц. Разными ловушками, между прочим петлями из медной проволоки, ловили норок, лисиц, зайцев, куниц, выдр, россомах, а также глухарей, тетеревов и рябчиков. Медведи и волки здесь встречались редко. В Семчезере охота на птиц, белок и оленей давала ежегодно в общей сложности 4 тыс. руб. серебром, т. е. по 10 руб. серебром на каждого домохозяина.
В деревне Сондалах, в 15 км к северу от Паданского погоста, в сентябре 1853 г. было добыто сетями и неводами до двух с половиною тысяч пудов ряпушки. В дер. Коргубе около с. Ругозера рыболовство было преобладающим занятием. Местные рыболовы, между прочим, применяли в своих неводах веревки, витые из бересты (березовой коры) в три пряди; при своей дешевизне такие веревки очень прочны, особенно летом. В зимние морозы они ломаются, вообще же служат даже до десяти лет. В Реболах карелы вили такие веревки и толстые канаты из них на особых крутильных станках.
При ловле рыбы неводами позднею осенью пользовались варежками – рукавицами, вязаными из волос лошадиной гривы. Такие варежки были и в Реболах. Волос конской гривы пряли для них на самопрялках, потом две пряди нитей крутили на той же самопрялке в одну толстую нить, из которой и вязали рукавицы одною иглою; такие рукавицы служат пять лет и более, они теплы, нескоро промокают и быстро высыхают. В Семчезере вили возжи из конопли – также с примесью конского волоса. Это использование конского волоса может
| С.116 |
свидетельствовать о том, что некогда у карел было сильно развито коневодство.
Деньги на уплату податей и другие расходы крестьяне получали, продавая рыбу и дичь. Кроме того, многие занимались зимою извозом: за провоз груза на своей лошади на расстояние в 300 км получали по 30 копеек с пуда. Ездили к морю под Кемь и везли оттуда сельди в районы Петрозаводска и Олонца, а иные и в Петербург. Возили еще бревна на заводы близ г. Повенца. Уходили также весною на сплавные и судоходные реки для сплава леса, для рубки и пилки дров. В Семчезере карелы проявляли большую ловкость и проворство при сплаве леса: стоя на одном бревне с шестом в руке, местный карел плыл иногда через все озеро. Иные нанимались в батраки к местным кулакам, получая за это в год от 25 до 35 рублей серебром. Иные юноши уходили в Финляндию, где занимались разносною торговлей. Покупая в большом городе, часто в Петербурге, "красный товар" – мануфактурные и галантерейные изделия, они носили этот товар в сумке на своих плечах по деревням. Большею частью они торговали таким образом не на свои деньги, а на капитал купца-хозяина, от которого и получали условленную плату – от 70 до 100 рублей серебром в год. Все почти отхожие промыслы здесь назывались "бурлачеством".
Ремесленников почти совсем не было: во всем районе Падан был один хороший кузнец и один столяр. Домашние изделия – ткани, кушаки и сукна – в продажу не поступали.
В Семчезере карелы встарину, кроме рыбной ловли, занимались еще добычей руды и кузнечным делом. Железную руду "подымали" из озер – главным образом для собственных нужд, в небольших количествах. Почти у каждого домохозяина была своя кузница. Но все это давно исчезло. В 1850-х годах местные карелы продолжали "подымать" весною руду из озер, но уже не для себя, а для Олонецких горных заводов. Зимою же возили руду и бревна на разные местные заводы.
Бюджет. Описываемые карелы находились тогда в ведомстве Палаты государственных имуществ. Каждый крестьянин платил в год податей за одну душу 3 руб. 90 коп. серебром, земских сборов 633/4 коп. и на исправление дорог вносил 25 коп. Таким образом семья из пяти человек платила ежегодно сборов 22 руб. 683/4 коп., семья из девяти человек 40 руб. 833/4, коп. Покупали за деньги соль, которую тогда "в казне" продавали по 65 коп. серебром за пуд: на каждого человека требовалось в год полпуда соли. Прикупали хлеб вдобавок к своему: в казенных сельских запасных складах платили по 2 руб. 50 коп. ассигнациями[1] за пуд, а в вольной продаже четверик ржи (т. е. 18 или 20 кг) стоил от 70 коп. до одного рубля серебром. Покупали еще крестьянские "выворотные" сапоги из белой кожи, которые стоили от 1 до 11/2 рублей серебром; деготь по l1/2 копейки серебром фунт и дешевле (3,75 коп. за кг); смолу от 20 до 25 коп. серебром за пуд: железо от 3 до 41/2 коп. серебром за фунт (т. е. 7,5 – 10 коп. кг). Табак здесь вовсе не употребляли, так как среди карел преобладали староверы. Издержки на вино, праздничное угощение, наряды и т. д. автор Ладвинский упоминает, но не подсчитывает.
У весьегонских карел в 1850-х годах казенных и земских повинностей в год было не менее 6 руб. серебром с каждой души, т. е. несколько более, чем в Медвежьегорском районе. Все годовые издержки на одну душу местный автор, помощник окружного начальника, исчислял тогда в 6 – 10 руб. серебром. От заработков или же от продажи хлеба и скота крестьянин будто бы получал вдвое более этой суммы и у него, таким образом, оставалось "на щегольство и праздники" 12 руб. серебром. Этот подсчет помощника окружного начальника относился, очевидно, только к зажиточным карелам, так как рядом с этим тот же автор уверяет, что местные карелы бедны, особенно же в местностях, удаленных от городов, напр. в бывшей Свищевской и отчасти Карамышевской волостях; здесь
| С.117 |
тогда карелы-крестьяне только "с великим трудом уплачивали подати" (рукопись Ученого архива Географического общества под шифром: XLI, 49).
Пища. Ежедневная пища карел состояла из хлеба – ржаного, ячменного ("житного") и овсяного, из мелкой рыбы и ячневой каши; молоко употребляли пресное, кислое и "печеное наподобие яичницы". Мясо ели в будни только одни зажиточные. В посты, кроме хлеба и рыбы, ели грибы, печеную репу, ячневую и редко пшенную кашу; кроме того, варили кашу из муки – ржаной и ячменной, с толченым конопляным семенем; зимой такую кашу ели с брусникой. Праздничный стол был много обильнее: рыбные пироги, вареная рыба, мясо, ячневая каша на молоке с маслом, кисель, разные печенья, ватрушки, между прочим пирог "косовик" с начинкою из ячневых или овсяных блинов и крупы. Горох ели только зажиточные в постные праздники, а гороховой муки вовсе не употребляли. Свиное мясо, равно как мясо кур и петухов, считали нечистым и не ели, как не ели и пойманную петлями лесную дичь. В общем употреблении было оленье мясо.
Репу клали в кадки с водою и опускали туда же раскаленные камни. Запаренную таким образом репу клали потом в горячую печь, устье которой закрывали каменной плитой и замазывали глиной. Только через сутки эту репу вынимали из печи и вкладывали в бочки, слегка пересыпая солью. Приготовленная таким способом репа красновата на вид и довольно сладка на вкус: ее ели зимою в постные дни с квасом и грибами "волнухами". Из репных "сухарей" приготовляли квас: резали репу на куски и сушили ее в печи, а после, по мере надобности, заваривали ее кипятком и получали таким образом репный квас. Но в Реболах репный квас готовили иначе: репу варили в больших чугунных котлах, потом давали ей остыть и вскиснуть. Этот кислый сироп выливали в кадку с водой, подкрашивали ягодным соком и пили как квас.
Бедные карелы в Реболах примешивали к хлебу картофель, а весною еще и порошок из сосновой коры. Картофель для этой цели сначала варили, потом мяли в кадках и мятый примешивали в мучное тесто. Сосновую кору сдирали с деревьев в конце мая широкими пластами. Эти пласты поджаривали потом на горячих углях, отчего кора вздувается пузырями и высыхая, становится рыхлою. Потом кору толкли в ручных ступах и мололи на ручных мельницах. Получался порошок, к которому примешивали немного муки – "как бы только для связи". Из смеси пекли обыкновенным способом хлеб, который имел сладковатый вкус. Учитель Ребольского училища З. Громов приводит такой случай: вся семья одного бедного карела, состоящая из 7 взрослых детей, имела только 7 фунтов (менее 3 кг) ржаной муки и в течение 15 дней питалась, приготовляя таким способом суррогат хлеба из сосновой коры и употребив для примеси к ней всего лишь 7 фунтов муки. Все остались здоровы и работоспособны, "без труда отправляя все крестьянские работы". На этом основании З. Громов заключал о питательности этого суррогатного хлеба. Вряд ли в этом случае З. Громов был вполне точен. Ф. Ладвинский пишет, что в Паданах и Ругозере также ели летом хлеб с примесью сосновой коры, причем от него сильно тучнели, "были сонливы и очень бессильны".
С примесью того же порошка из сосновой коры в Реболах пекли также еще и картофельные лепешки. Для этого вареный картофель очищали от шелухи, толкли и разводили водой. В полученный жидкий раствор сыпали сосновый порошок до густоты теста, делали из него лепешки величиною с чайное блюдечко и пекли в самой жаркой печи или даже на горячих углях.
Тот же учитель ребольского училища З. Громов такими чертами описал местное угощение гостей в праздник, очевидно, в доме зажиточного карела. Стол накрыли узорчатой скатертью. Подойдя к столу, домохозяин перекрестил хлеб ножом и стал его резать длинными "отрезами" – ломтями, раскладывая
| С.118 |
их по краям стола так, что из ломтей получилась непрерывная цепь, окружившая всю поверхность стола с трех сторон. Оставшийся неразрезанным кусок хлеба хозяин положил, вместе с ножом, на нижний конец стола и сам ушел. Хозяйка принесла оловянные ложки и разложила их на столе кругом – по числу гостей. Потом принесла кусок "чухонского" (сливочного) масла на тарелке и смешанное с творогом молоко в чашке. Молча поклонилась гостям, что означало приглашение им садиться за стол. Хозяин принес груду полотенец[2] и просил гостей откушать хлеба-соли: "Ну, гости, не извините[3], прошу покорно садиться". Гости помолились богу и уселись за стол, приняли от хозяина полотенце и приговаривая: "А напрасно!"[4], начали кушать. Хозяин взял приготовленный заранее графин с водкою, налил рюмку, предложил первому из гостей по порядку, поставил графин и рюмку на середину стола. Хозяйка подала рыбный пирог, потом ватрушки, далее – уху, затем рыбное жаркое на сковороде. Хозяин стоял молча перед столом, а когда гости приступили к жареной рыбе, заговорил: "Не извините, ведь рыба-то по воде ходила!" Гости в ответ на это приглашение налили себе по рюмке водки и осушили. Наконец, хозяйка принесла пряженые[5] пироги и, раскладывая их перед гостями, с поклоном проговорила: "Кушайте, гости, за прочее пищи[6] не извините"; с веселым видом встала у стола. И хозяин, и гости налили по рюмке водки за здоровье "пирожницы", т. е. хозяйки, испекшей пироги. Этим закончился праздничный обед.
Общественный быт. На сельских сходках фактическая власть "исстари" принадлежала немногим местным богачам. "Их голос гораздо слышен и уважителен в собраниях". Влиятельности этих кулаков много способствовало и то обстоятельство, что в их домах всегда останавливалось все приезжающее из города начальство. В отличие от прочих крестьян все кулаки были грамотными. Вообще же, из 1565 человек в Паданском приходе было в 1854 г. грамотных мужчин 35 и женщин 15, причем женщины учились грамоте в Даниловском и Лексинском раскольничьих скитах.
В противоположность богачам, "старшие в селениях особенного значения не имеют". То же самое и в отдельных семьях: "часто дети при жизни отцов принимают управление домом и всем имуществом, нередко против воли родителей". Вообще, патриархальный характер карельской семьи в описываемое время уже разрушался. Лишь в очень немногих семьях вытканное женщинами полотно поступало в общее пользований всей семьи, обычно же лен и коноплю делили между собою женщины или еще до прядения, или же в виде выпряденных ниток. "Помочей" (толок) не устраивали. Батрачество, равно как аренда ("кортома") полей и сенокосов были распространенными явлениями.
При разделе братьев по случаю несогласий между ними старший в семье разрезал пополам цельный хлеб: если один из братьев брал себе одну половину этого хлеба, тогда сразу же приступали к разделу всего имущества на равные части.
Праздники и увеселения. Среди описываемых карел преобладали староверы-раскольники, но в наших источниках нет никаких подробностей об их религиозной жизни. О весьегонских карелах того же времени имеются сведения, что они не признавали православных попов, а выбирали из своей среды грамотного крестьянина, который и совершал богослужение в особо отведенной для того избе. Они не ели из одного блюда с православными; табакокурение считалось главным грехом; безбрачную жизнь считали богоугодною. Имели свои праздники, иконы, книги и свечи, крестились двумя, а не тремя, как православные, перстами. Кроме среды и пятницы не ели скоромного также и в понедельник, что называли: "понедельничать".
В большие праздники в погост Паданы приезжали карелы даже за 50 км и далее. После обеда в погосте происходили хороводы, и пляска, причем песни
| С.119 |
пели по-русски – не исключая и девиц, которые часто не знали русского языка. Посещая всех своих родственников и знакомых, иные обедали в разных домах пять и более раз в один день. Среди угощений были чай и кофе, но не было пряников. В так наз. часовенные праздники гостей угощали жители той деревни, чей был праздник.
Из музыкальных инструментов в Паданах была известна только "ширманка", как здесь называли гармонику. Местные детские игры: козни – бабки, а у взрослых рюхи – городки. Зимой девицы и парни парами катались по вечерам с гор на салазках.
Семейная жизнь. Когда приходило время жениться и молодой человек выбрал уже себе невесту по сердцу, тогда он кланялся в ноги своим родителям и просил их высватать намеченную им девицу. Родители обычно не перечили и посылали сватами двух или трех своих близких родственников. Старший из них шел сватать с палкою[7] в руке. После приветствий сваты говорили родителям невесты: "Господа хозяева, у нас есть жених, а у вас невеста; мы пришли за добрым делом – за сватовством..." Сватов угощали горячими пирогами, кормили обедом или ужином. Что касается вина, то первою пили всегда бутылку, принесенную от жениха, и только вторую пили за счет родителей невесты. После столования происходил сговор: договаривались о сроке, к какому брачный вопрос должен быть разрешен. Обычно невестины родители требовали два или три дня сроку, чтобы подумать и посоветоваться со всем своим родом-племенем. Но если жених не люб, то отказ следовал ранее – тотчас же или на следующий день.
В назначенный срок сваты вновь приходили в дом невестиных родителей. По общему соглашению назначался день свадьбы.
В день брака родственники жениха собирались в дом его родителей и обедали. Перед отъездом жениха к невесте все гости вновь садились за стол: ноги жениха покрывали при этом теплым одеялом или белой шубой, это – "как бы символ счастья". После этого жених кланялся в ноги своим родителям, и те благословляли его иконою и хлебом. Все участники свадебного поезда обходили три раза вокруг стола по солнцу, и тогда только ехали в дом невесты. Там встречали дорогих гостей, сажали их за стол, но угощали одним только вином.
Вслед за этим начинался традиционный "плач невесты". Она плакала сначала в доме своих родителей, потом в домах своих родных. Часто невеста обходила все дома своей деревни, исключая, впрочем, родственников жениха: плакала и прощалась. Родные при этом давали ей деньги "в пособ" (в пособие), хотя бы одну копейку. Не выполнивших этого обычая сопровождавшая невесту "причётница" (вожатая, которая причитает вместо невесты) "ругала". У олонецких карел в девичник плакальщицы подводили невесту к каждому из посетителей и причитали; посетитель должен был дать денег или подарок – ситца, холста, платок и т. д. Собранными деньгами невеста окупала часть свадебных расходов. Наконец, невесту приводили в клеть и одевали под венец.
В эту же клеть к нарядно одетой невесте приводили потом и жениха. Здесь обязательно присутствовал так наз. "клетник", которого считали колдуном, "оборонителем свадьбы", и который всегда имел при себе своего рода талисман – толстую волеватую (извилистую) ольховую палку. Клетник ставил жениха и невесту на сковороду[8] и перевязывал их три раза чем-то секретным, что не подлежало оглашению. Клетник же строго наблюдал за тем, чтобы перед отъездом к венцу одежда жениха и невесты не касалась дверных порогов; в таком соприкосновении видели опасность "порчи".
Перед отъездом к венцу все садились за стол, и невеста дарила жениховых родственников – рубашками, платками и холстом. Получившие в дар холст надевали его крестообразно поверх своей одежды.
| С.120 |
После венца весь свадебный поезд ехал в дом жениха, где новобрачным устраивали торжественную встречу: специально для них постилали по лестнице крыльца холст, ситец или серое сукно. По этому ковру шли одни только новобрачные: в них тогда кидали мелкое перо или ячменные зерна – "для счастья".
Далее следовал так наз. "княжий стол", которым у бедных оканчивались все свадебные увеселения. К этому столу новобрачную выводили под покрывалом, нарядно одетую, но уже не в девичий костюм, а в наряд замужних женщин. Снимая с нее покрывало, спрашивали всех, хороша ли молода? Все кричали: "Ура! Хороша молода!"
Новобрачная тут же дарила своего жениха и его родственников рубахами, платками, полотенцами и т. п. Вслед за этим новобрачные вместе угощали всех своих гостей вином, за что им на поднос или на тарелку клали деньги.
Главное обрядовое блюдо на княжьем столе – ячневая каша, вареная на молоке. Ее подавали на стол в том горшке, в котором она варилась; ели с маслом: пустой горшок из-под каши тогда же разбивали о пол или же бросали его на печь. Карелам Весьегонского района Калининской обл. этот магический обряд, разбивания горшка из-под каши за княжьим столом в 1850-х годах также был известен, причем у них существовало поверье: на сколько черепков разобьется горшок, столько детей будет у новобрачных: разбивал здесь горшок дружка.
На следующий день утром новобрачных водили в баню. У зажиточных после бани опять был обед с гостями, причем н