б) нельзя построить периодически действующий дви-
гатель, который совершал бы работу без подвода энергии
извне или совершал бы работу большую, чем количество
сообщенной ему извне энергии (вечный двигатель перво-
го рода невозможен).
Я полагаю поэтому, что было бы неправильно припи-
сывать законам науки какую-то одну функцию или жест-
ко распределять охарактеризованные выше функции
между отдельными законами теории.
Внутренние границы, определяющие специфику отра-
жения теорией внезнаковых объектов, устанавливаются
тем, что построение теоретических знаний требует иногда
существенной перегруппировки связей и отношений, не
допускающей непосредственного наблюдения. Чувствен-
ные наглядные образы, фигурирующие в формулировках
эмпирических фактов или, так сказать, непосредственно
стоящие за числовыми значениями, полученными в ре-
зультате статистической обработки измерений и наблю-
дений, можно поэтому привлекать в теоретических
построениях лишь для пояснения, для иллюстрации, об-
легчающей психологическую адаптацию, но в действи-
тельности они не подлежат включению в структуру тео-
рии, в ее законы.
Я проиллюстрирую эту мысль двумя выдержками из
знаменитого трактата Максвелла «Динамическая теория
электромагнитного поля». Для построения новой теории
и для создания и обоснования формулирующих ее законы
уравнений он вводит понятия «электромагнитное поле»,
«электромагнитное количество движения», «электриче-
ская упругость» и т. д. Понятия эти играют различную
роль. Одни входят в фундаментальную схему (электро-
магнитное поле) и необходимы для формулирования за-
конов и сами обретают смысл лишь в их математическом
формализме, другие нужны для перехода к эмпириче-
скому уровню, обретают смысл лишь в эмпирическом
знании и при обсуждении законов теории играют иллю-
стративную роль, «приручая» мышление к теоретическим
конструкциям, но по существу не участвуя в них.
Подчеркивая, что при электрических и магнитных
опытах тела совершают механическое движение, не под-
вергаясь непосредственному воздействию со стороны
других тел, Максвелл выдвигает идею, что «для научной
трактовки этих явлений прежде всего необходимо уста-
новить величину и направление действующей между те-
ламй силы, и если найдено, что эта сила в какой-то мере
зависит от относительного положения тел и от их элек-
трического или магнитного состояния, то с первого взгля-
да окажется естественным объяснение этих фактов путем
допущения существования чего-то другого, находящегося
в покое или движении в каждом теле, образующего его
электрическое или магнитное состояние и способного
действовать на расстоянии в соответствии с математиче-
скими законами»39.
Необходимость «допущения чего-то другого», чем то,
что допускалось концептуальным аппаратом, точнее, фун-
даментальными понятиями механики или ранее сущест-
вовавшей магнитностатики, заставляет его ввести фунда-
ментальное понятие новой теории — «электромагнитное
поле». «Та теория, которую я предлагаю, может быть
названа теорией электромагнитного поля, потому что она
имеет дело с пространством, окружающим электрические
или магнитные тела, и она может быть названа также
динамической теорией, поскольку она допускает, что в
этом пространстве имеется материя, находящаяся в дви-
жении, посредством которого и производятся наблюдае-
мые электромагнитные явления»40.
Из слов Максвелла ясно видно, что, во-первых, новое
понятие вводится именно для построения теории и фор-
мулирования ее математических законов, а во-вторых,
что обращение к понятию поля или, точнее, рассмотрение
поля как особого пространства по существу не заключает
в себе ничего эмпирического или наглядного. Поскольку
классическая электродинамика Максвелла прочно вошла
в учебные курсы по общей физике, постольку здесь отпа-
дает всякая необходимость рассматривать ее подробно.
Я ограничусь поэтому еще одним высказыванием Макс-
велла, подытоживающим наше обсуждение. Заканчивая
раздел «Общие уравнения электромагнитного поля», он
пишет: «...пользуясь такими словами, как электромагнит-
ное количество движения и электрическая упругость в
отношении известных явлений индукции токов и поляри-
зации диэлектриков, я хочу только направить мысль
читателя на механические явления, которые могут помочь
ему понять электрические, явления. Все подобные выра-
39 Максвелл Дж. К. Избранные сочинения по теории электро-
магнитного поля. М., 1952, с. 251.
40 Там же, с. 253.
жения в настоящей статье должны рассматриваться как
иллюстративные, а не как объясняющие»41.
Таким образом, можно с полной определенностью кон-
статировать, что:
1) электромагнитная динамика есть теория опреде-
ленных физических явлений, выделяющая определенные
связи и отношения и свойства механических движений,
включенных в единый контекст с электромагнитными про-
цессами. В этом смысле теория есть отражение именно
данного, контекстуального взаимодействия;
2) это отражение осуществляется посредством введе-
ния фундаментальных понятий, необходимых для форму-
лирования основных законов (уравнений электродинами-
ки). Эти фундаментальные теоретические понятия (на-
пример, электромагнитное поле) устанавливают связь
между изучаемыми процессами и явлениями, с одной
стороны, и входят в структуру законов — с другой. Но
при этом структура законов, по крайней мере с формаль-
ной стороны и допустимых преобразований, не изоморф-
на и не гомоморфна структуре предметной области, во
всяком случае такая идентичность не фиксируется явным
образом;
3) теоретические понятия (в данном случае электро-
магнитное поле) составляют необходимое условие по-
строения теории, и в этом заключается их теоретический
смысл. Их эмпирический смысл выступает как определен-
ное отношение к эмпирическим фактам из данной пред-
метной области. Это отношение заключается в том, что
теоретические понятия обозначают определенное подмно-
жество сходных эмпирических фактов и содержат в себе
инструктивные элементы, которые могут быть «вычита-
ны» при рассмотрении законов, содержащих теоретиче-
ские понятия, инструктивные элементы, которые могут
быть превращены в правила (метод), регулирующие дея-
тельность по установлению и экспериментальной провер-
ке фактов. В этом смысле теоретические понятия не могут
быть редуцированы, сведены к фактам (эмпирическому
уровню познания), как этого требует философия
науки логического эмпиризма. Факты не пригодны для
формулирования законов, не содержат в себе инструктив-
ных элементов и ограничены лежащими в их основе еди-
ничными данными. Эмпирические факты и соответствую-
41 Там же, с. 300.
щие им понятия даже при самой высокой общности могут
фигурировать, как видно из последнего высказывания
Максвелла, лишь как иллюстративный адаптирующий
материал.
Разумеется, все сказанное не следует понимать слиш-
ком категорично. Все грани, все демаркационные линии
условны, релятивны, подвижны. Это касается и граней
между теоретическим и эмпирическим знанием, но, не-
смотря на свою подвижность, релятивность, условность,
эти грани все-таки существуют, и более глубокое их по-
нимание—одна из важных задач философии науки.
Довольно часто теории или законы, из которых со-
стоят теории, называют гипотезами, имея в виду, что в
момент их выдвижения или создания неизвестно, насколь-
ко они соответствуют эмпирическим фактам или в какой
степени конечные следствия, полученные из этих теорий,
могут при определенных условиях согласовываться с ре-
зультатами наблюдений и экспериментами, т. е. приобре-
тать статус фактов. Даже после того, как такое соответ-
ствие установлено, законы и теории могут рассматривать-
ся как предположения, т. е. гипотезы, поскольку это
соответствие никогда не бывает совершенно полным и
окончательным. Обнаружение фактов, полностью или ча-
стично не согласующихся с конечными следствиями из
гипотез, отнюдь не является доказательством полной не-
адекватности соответствующей теории.
По существу каждая развитая теория, идет ли речь
о физике, химии, биологии или астрономии, всегда стал-
кивается с двумя типами эмпирических фактов, относя-
щихся к предметной области соответствующей теории.
Один тип фактов образует зону подтверждения теории,
другой—зону ее фальсификации. Факты первого типа
либо устанавливаются до создания той или иной теории
и затем приводятся в соответствие с ее следствиями, либо
возникают после соответствующей интерпретации след-
ствий, выведенных из теорий. Эти факты могут соответ-
ствовать логически полученным следствиям в большей
или в меньшей степени, но, строго говоря, в подавляющем
большинстве случаев подобное соответствие не бывает
полным. Поэтому постоянно возникают вопросы, должны
ли мы пожертвовать теорией или некоторой частью вхо-
дящих в н-ее гипотез на том основании, что они недоста-
точно согласуются с фактами, или же следует признать
сомнительными факты.
В математизированных теориях на эти вопросы по-
дыскивают ответы с помощью особого раздела матема-
тической статистики—теории доверительных интервалов.
Однако и эта теория не дает совершенно надежных пра-
вил и критериев для получения окончательных и одно-
значных ответов.
Факты второго типа образуют зону фальсификации и
показывают те феномены, ситуации и процессы, к кото-
рым теория неприменима. Знаменитый спор между Кар-
напом и Поппером о том, что является главным крите-
рием эмпирического содержания науки: подтверждение
или фальсификация теоретических гипотез, зашел в ту-
пик, по-видимому, потому, что как первый, так и второй
пытались противопоставить эти критерии, не замечая их
взаимную связь и дополнительность. Наличие фальсифи-
цирующих фактов следует считать столь же необходи-
мым критерием эмпирической содержательности и соот-
ветствия теории данной предметной области, как и нали-
чие подтверждающих фактов. Фальсифицирующие
факты, не укладывающиеся в рамки данной гипотезы,
закона и теории в целом и даже опровергающие их, Кун
называет аномальными. Однако подобные факты есть
постоянный и неотъемлемый момент любой нормальной
(если пользоваться терминологией Куна) науки. Поэтому
наличие аномальных, фальсифицирующих фактов следует
признать необходимым условием развития и функциони-
рования всякой теории. Такие факты, играя весьма по-
лезную ограничивающую роль, появляются тем чаще,
чем уже, специализированнее теория. Но при этом фак-
ты, оставшиеся в зоне подтверждения, находятся в боль-
шем соответствии с конечными следствиями подобных
узкоспециализированных теорий. Здесь опять нетрудно
заметить параллель с обычными техническими машина-
ми. Чем точнее и совершеннее машина, тем лучше пере-
рабатывает она специально препарированное для нее
сырье и тем больше видов сырья, переработка которого
ей не по силам.
Возвращаясь к интересующим нас вопросам, следует
еще раз напомнить, что основное назначение теоретиче-
ских понятий, входящих в состав законов и гипотез той
или иной теории, заключается в обеспечении функциони-
рования теории как системы замкнутых преобразований.
Поэтому лишь часть таких теоретических понятий под-
дается эмпирической интерпретации. Иными словами,
лишь для части, или правильного непустого подмножест-
ва всего множества теоретических понятий, можно ука-
зать аналогии и параллели в области эмпирических
понятий. Именно это обстоятельство и породило неопози-
тивистскую концепцию частично интерпретированных
формальных теорий. Следствием ее явилось стремление
элиминировать из языка науки теоретические предикаты
(понятия) и заменить их эмпирическими.
Неудачу неопозитивистской программы, редукцию
теоретического уровня к эмпирическому следует рассмат-
ривать не как частный момент, связанный с отдельными
недостатками неопозитивистской программы, а как сви-
детельство неправомерности самой постановки задачи.
Пользуясь не раз применявшейся аналогией, я сказал
бы, что адекватность и совершенство машины нельзя
проверять сведением, редукцией ее узлов и деталей к
сырью или элементам окружающей среды. Но при этом,
разумеется, остается вопрос, чем все же устанавливается
и контролируется соответствие теории с ее предметной
областью, ибо такое соответствие за пределами только
что упоминавшейся аналогии обладает качественно свое-
образным характером и по существу определяет познава-
тельный статус теории, а вместе с ней всех других под-
систем научного знания. Обсуждение этой стороны дела
подводит нас к проблеме истинности ' научного знания,
проблеме столь же древней, как сама философия и
наука.
4. К вопросу о наблюдаемости,
наглядности и истинности
научного знания
В своей классической форме вопрос об истинности знаний
есть по существу частная версия вопроса о соотношении
мышления и бытия, сознания и объективного мира.
Истинным считается знание, соответствующее некоторой
вне его находящейся действительности. Аристотелевская
формулировка, на которую прямо или косвенно опирают-
ся последователи классического понимания истины, гла-
сит: «...истинно утверждение относительно того, что на
деле связано, и отрицание относительно того, что на деле
разъединено, а ложно то, что противоречит этому разгра-
ничению»42. С некоторыми разночтениями эта точка зре-
ния проходит через труды Фомы Аквинского, английских
эмпириков XVII—XIX вв., французских рационалистов и
материалистов XVII и XVIII вв. и без существенных изме-
нений удерживается в философии Канта.
В отличие от своих предшественников Кант не огра-
ничивается констатацией соответствия мысли предмету,
а переносит центр тяжести на критерии такого соответ-
ствия: «Номинальная дефиниция истины, согласно кото-
рой она есть соответствие знания с его предметом, здесь
допускается и предполагается заранее. Но весь вопрос в
том, чтобы найти всеобщий и верный критерий истины
для всякого знания»43. Эта перецентровка проблемы, т. е.
перенос центра тяжести на вопрос о способе установления
соответствия знания и онтологической системы, принци-
пиально важна и нуждается в объяснении.
Неверно думать, что вопрос о критерии истины не
ставился и не обсуждался до Канта. С тех пор как в нед-
рах античной философии было осознано различие мысли
и действительности, знания и объекта, проблема их соот-
ветствия и даже степени соответствия стала стержнем
философских размышлений. В различных философских
системах она решалась по-разному. Для Платона—
яркость припоминаний, отчетливость видения и сознания
идеи, для элеатов—умозрительное установление целост-
ности и неизменности бытия, для эмпириков—от Ге-
раклита до мыслителей эпикуровского сада — чувствен-
ные впечатления составляют основные способы уста-
новления соответствия знания действительности. Для
возникающего теоретического естествознания последняя
точка зрения казалась наиболее естественной, но, сое-
диненная с платоновским требованием «спасти явле-
ние», она в конце концов привела к тяжелым эпи-
стемологическим последствиям. Они хорошо заметны в
трудах Птолемея и, если угодно, запечатлены в теле его
теории.
С одной стороны, греческие астрономы, создавая тео-
рию планетарного движения, опираются на наблюдения,
отдавая им приоритет перед другими формами познания.
С другой стороны, поскольку они стремятся создать тео-
рию, а не просто инвентарную опись эмпирических фак-
42 Аристотель. Соч., т. I, с. 186.
" Кант И. Соч., т. 3, с. 159.
тов, они пользуются математикой, построенной на техни-
ке доказательств и формальных преобразований, и это
приводит их к формулировке моделей, лишь частично
согласующихся с наглядными образами изучаемых дви-
жений. С одной стороны, математика позволяет путем
ряда геометрических построений и арифметических рас-
четов предсказывать некоторые новые астрономические
явления (например, положения светил) и объяснять на-
блюдаемые явления. С другой стороны, геометрические
модели движения для объяснения наглядного, фактически
воспринимаемого движения предлагают столь сложные
построения, что, будучи также отчасти наглядными (си-
стема взаимосвязанных перемещающихся окружностей,
через которую Птолемей представляет «овальную» орби-
ту Меркурия), они не могут быть чувственно восприняты.
Это вызывает некоторую двойственность в понимании
построения теории даже у самого Птолемея. С одной сто-
роны, наблюдение по-прежнему рассматривается им как
признанный критерий согласованности знаний с наблю-
даемыми данными, с другой стороны (вспомним его вы-
сказывание, приведенное в первом параграфе этой гла-
вы), он допускает, что истинное движение светил отлича-
ется большей простотой от модели и законов,
построенных им ради установления соответствия с чув-
ственными данными. Именно это внутреннее эпистемоло-
гическое противоречие отчетливо и бескомпромиссно
осознается Коперником, который в посвящении папе
Павлу III провозглашает поиск истины своей централь-
ной задачей. «Но я знаю, что размышления человека-
философа далеки от суждений толпы, так как он зани-
мается изысканием истины во всех делах, в той мере как
это позволено богом человеческому разуму. Я полагаю
также, что надо избегать мнений, чуждых правды»44.
Как бы ни старались доброхоты и противники Копер-
ника представить его гелиоцентрическую систему лишь
как удобную расчетную схему, как инструментальную
основу астрономических наблюдений, сам он рассматри-
вал ее как истину. Более того, двигаясь в направлении
к истине, он совершил самый значительный эпистемоло-
гический шаг, знаменующий начало коперникианской
революции в мышлении. Шаг этот заключается в том, что
Коперник существенно ограничил, свел к минимуму кри-
44 Коперник Н. О вращении небесных сфер. М., 1964, с. 11.
терий наглядности при Построении научной теорий, хоТЯ
и не отказался от него целиком. Его модель наглядна в
том смысле, что может быть изображена на листе бума-
ги, представлена с помощью воображения, но вместе с
тем описываемое ею движение не может быть чувственно
воспринято. Между наглядностью и чувственной воспри-
нимаемостью впервые проводится демаркационная линия.
Коперник поэтому выдвигает важный методологический
принцип, согласно которому следствия из математиче-
ских утверждений теории, но не сами эти утверждения
должны согласовываться с опытом и наблюдениями, точ-
нее, с чувственным восприятием и эмпирическими фак-
тами.
Возникновение механики Галилея — Ньютона и созда-
ние ряда законченных физических теорий в XVII—
XVIII вв. подвели философски мыслящих естествоиспыта-
телей к ясному осознанию того, что понятия, фигурирую-
щие в математически сформулированных законах разви-
тых научных теорий, перестают быть наглядными,
а обозначаемые ими явления не могут быть ни прямо, ни
косвенно восприняты органами чувств. Хотя с понятиями
«механическая точка», «световая волна», «электрическая
жидкость» еще можно связать какие-то отдаленные на-
глядные образы, условность этой связи становится все
более очевидной. Это со временем должно было при-
вести к пониманию, что наглядность не столь уж есте-
ственный критерий истины, коль скоро речь идет об
установлении соответствия между научными теориями и
законами и определенными фрагментами действитель-
ности.
Кант со свойственной великим мыслителям четкостью
оценил эту ситуацию одним из первых. Ее сущность
представлялась ему следующим образом. Наука является
эмпирическим знанием, опирающимся на наблюдение, и
в этом наиболее характерная черта нового естество-
знания. И вместе с тем его отличительная черта—по-
строение теорий и открытие законов, структура которых
и включенные в нее понятия выполняют совершенно осо-
бые функции, не свойственные эмпирическим знаниям и
несводимые к описанию чувственно наблюдаемых фено-
менов (явлений). Именно поэтому перед Кантом встала
теоретико-познавательная дилемма: либо искать различ-
ные критерии истины для эмпирических и теоретических
знаний, либо единый критерий для всех видов знания.
Кант, как видно из приведенных выше слов, предпочитал
второй путь, и в этом заключалось его философское ве-
личие.
ho его слабость состояла в том, что, вступив на этот
путь. он сумел сделать лишь несколько нерешительных
шагов и остановился, не сумев обнаружить способ уста-
новления соответствия между теоретическим и эмпири-
ческим знанием, а также этими двумя видами знания и
объективным миром. Вопрос о том, как связаны априор-
ные и апостериорные знания, был им поставлен, но не
был решен—связь не была открыта и проанализирована.
Дилемма, намеченная Кантом, была в дальнейшем
утрирована Гегелем и немецким рационалистическиу
идеализмом, с одной стороны, и философским эмпириз-
мом — с другой. Гегель усматривал критерий истины в
самом спекулятивном теоретизирующем саморазвиваю-
щемся знании. Его истинность выступала теперь не как
соответствие материальной действительности, а как са-
мопознание, саморазвитие, самоконкретизация и в конеч-
ном счете как процесс слияния с абсолютной идеей и
превращение в нее. Отказавшись от этой мрачной мисти-
фикации, рационалистический идеализм XIX в. в лице
неокантианцев все же предпочитал внутреннюю согласо-
ванность и соответствие формальных структур внутри
самого знания, согласованность этого последнего с про-
тивостоящим ему объективным миром.
Эмпиризм XIX в. в его позитивистской версии (Конт,
Милль, Спенсер) и XX в. в его неопозитивистской версии
вернулся к докантовскому пониманию критерия истины,
считая, что теоретическое знание должно быть редуци-
ровано к эмпирическому уровню путем последовательно-
го сведения законов к эмпирическим фактам, теоретиче-
ских понятий к понятиям наблюдения, а этих последних
к ч', вственно наглядным восприятиям и образам. В ко-
нечном счете наглядность вновь оказывалась если не
единственным критерием истины, то по крайней мере его
сердцевиной.
Несмотря на то что неопозитивистская программа
унификации науки и редукции теоретического знания к
эмпирическому оказалась неосуществимой, она имела и
ряд положительных следствий. К их числу относится
отчетливое понимание сложности поисков единого крите-
рия и единой концепции истины для всех видов научного
знания. Выдвигавшиеся и конкурировавшие друг с дру-
17 Ракитов А И.
гом концепции аналитической и семантической, когерент-
ной, прагматической и конвенциональной истины в конеч-
ном счете были признаны адекватными способами реше-
ния частных вопросов. Однако проблема в целом, т. е.
проблема определения характера и критерия соответст-
вия теоретических и эмпирических знаний друг другу и
соотнесенной с ними объективной действительности, оста-
валась нерешенной. В этом смысле наиболее адекватной
версией решения данной проблемы является теория исти-
ны, развиваемая в рамках эпистемологии диалектическо-
го материализма.
К. Маркс в третьем тезисе о Фейербахе высказал
фундаментальную для теории познания мысль о том, что
предметная истинность наших знаний проверяется и уста-
навливается революционной практикой, т. е. преобразова-
тельной деятельностью человека. При этом под практи-
кой он подразумевал деятельность, охватывающую все
сферы социальной и материально-производственной жиз-
ни человека, вследствие которой радикальным образом
меняются социальные отношения и окружающая нас
предметная среда. Этот подход к истине вновь концен-
трирует наше внимание не на самом факте соответствия
знания и действительности, а на способе его установле-
ния.
В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме»,
развивая Марксов подход, определил объективную исти-
ну как такое содержание наших представлений, которое
не зависит ни от человека, ни от человечества. Причем
термин «представление» понимается им не только в узком
психологическом контексте, где он отождествляется с
устойчивыми образно-чувственными ингредиентами мыш-
ления, но и в самом широком контексте, охватывающем
все формы знания, включая научно-теоретическое. Так
как Ленин неоднократно подчеркивал, что в конечном
счете объективная истина устанавливается на основе
практики и проверяется ею, то во многих работах по
теории познания с известным основанием отождествля-
лось понятие предметной и объективной истины. Призна-
вая глубокую связь этих понятий, я полагаю, что между
ними имеются существенные различия.
Понятие предметной истины указывает на критерий
социально-орудийной деятельности как на способ уста-
новления соответствия определенных когнитивных
структур объективным, доступным практике и включен-
ным в нее объектам, ситуациям и процессам. В теорети-
ческом знании мы часто встречаемся с утверждениями,
выступающими в виде законов или теорем некоторых
теорий, которые по самой сути своей, по характеру за-
дач, для решения которых они создаются, не предназна-
чены для соотнесения с такими феноменами. Это в первую
очередь касается значительной части математических
дисциплин, а также высших разделов естествозна-
ния. В подобных случаях мы сталкиваемся с затрудне-
нием, вызванным пониманием истины как степени
соответствия материальным феноменам, проверяемой
материально-практической деятельностью.
Выход из этого положения обычно находят в том,
что указывают на возможность ряда опосредований,
приводящих в конечном счете к установлению такого
соответствия через экспериментальную деятельность и
наблюдение. Примером подобного рода могут служить
указания на то, что объективная и предметная истин-
ность алгебры групп, теории кватернионов, функций
комплексного переменного, многомерной и неевклидовой
геометрии устанавливается вследствие применения этих
математических дисциплин в теоретической физике, а
эмпирических следствий последней в организации наблю-
дений и экспериментов. Такой подход, однако, не дает пол-
ного решения проблемы, так как имеется еще большое
число разделов математики, которые не находят (и неиз-
вестно, найдут ли когда-нибудь) применения в структу-
рах естественнонаучных теорий. Поэтому вопрос об их
истинности может быть решен двояким путем:
1. Считать, что теории представляют собой формаль-
ные системы, которые не оцениваются с точки зрения
истинности вообще до тех пор, пока не обнаруживается
способ их экспериментально-практической проверки.
Они могут рассматриваться лишь с точки зрения логи-
ческой непротиворечивости, полноты, внутренней согла-
сованности и правильности осуществляемых в них фор-
мальных преобразований, доказательств и т. д.
2. Расширить понятие истины таким образом, чтобы
в рамках единой концепции оказалось возможным охва-
тить различные виды знания, как поддающиеся прямой
или косвенной экспериментальной проверке, так и такие,
относительно которых вопрос о предметно-практической
проверяемости остается открытым. В настоящее время
оба подхода имеют место, но второй представляется мне
более адекватным самому понятию объективной истины.
В самом деле, если под содержанием наших представ-
лений, «не зависящих ни от человека, ни от человечест-
ва», о котором говорится в определении объективной
истины, понимать лишь материальные феномены, то
понятие истины становится тождественным понятию дей-
ствительности, вместо установления соответствия между
знанием и объективными предметами, ситуациями и
процессами, и ведет к их полной идентификации, тогда
как сама идея соответствия в самом общем виде пред-
полагает различие наиболее существенных характери-
стик знания и объективной действительности. Иденти-
фикация подобного рода означала бы переход либо на
позиции абсолютного идеализма, либо на позиции вуль-
гарного материализма, ибо противоположности в данном
пункте сходятся.
Напротив, приняв ту интерпретацию категории содер-
жания, которая была выдвинута во второй главе при
рассмотрении вопроса о соотношении формальных и со-
держательных структур, мы обнаруживаем не только
новый аспект взаимосвязи системно-структурного анали-
за и деятельностного подхода, но и возможность рас-
пространения понятия объективной истины на все ког-
нитивные структуры, включая теоретические и эмпири-
ческие знания. Математические знания, так же как и
любые теоретические знания в естественных науках, со-
держат в себе мощные инструктивные механизмы, кото-
рые при определенном прочтении позволяют сформули-
ровать наборы правил, обеспечивающих решение тех
или иных задач.